Текст книги "Черная маркиза (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Пока на этом самом лице не вспыхнула привычная разбойничья ухмылка.
– Patati-patata, друг! – задорно воскликнул он. – Да тебе в Версале куафёром пристало быть – у подружек Его Величества короля Франции!
Но Моран шутки не принял, а тихо проговорил что-то, склонившись к уху Дидье – что-то такое, от чего тот опять вмиг посерьёзнел, взметнув ресницы, и даже побледнел.
– Хватит секретничать! – решительно приказала Фиона, похлопав Дидье по плечу. – Тебе предстоит ещё научиться двигаться, как подобает даме, сладенький, а время не терпит!
Она была права, но Гриру всё-таки невыносимо захотелось узнать, что же такое сказал Моран капитану «Маркизы».
Пользуясь суматохой, устроенной засуетившимися актрисами, которые со смехом потащили Дидье вон из кресла, с наслаждением его при этом тормоша, – а тот даже не думал сопротивляться, – Грир, в свою очередь, поманил к себе своего канонира и негромко осведомился:
– Что ты сказал ему?
Взгляд Морана впился в лицо Грира, и он пробормотал едва слышно:
– Что он, должно быть, увидел в зеркале Даниэль. Свою маму.
Голос его дрогнул на последнем слове, и он поспешно отвернулся.
– Понятно, – после паузы отозвался Грир, на мгновение коснувшись ладонью его плеча.
В своей ярко освещённой, полной смеха и тепла каюте он вдруг всей кожей ощутил какое-то ледяное дуновение.
«Кто-то прошёл по моей могиле», – так говорила его собственная мать, давно покоившаяся на скромном сельском кладбище близ церквушки в Суссексе.
Но он-то готов был поклясться, что его могилой станет море!
Грир мотнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение, и повернулся ко вновь заливавшемуся беззаботным хохотом Дидье. А тот, тоже обернувшись, взмолился сквозь смех:
– Спасите же меня, garcons! А то эти наяды меня защекочут!
– В самом деле, довольно, – Грир устало нахмурился. – Мадам Фиона, вы правильно заметили, что время дорого, а этот плут должен ещё научиться как-то управляться со своим новым нарядом. Поторопимся же!
Проницательно посмотрев на него, Фиона звонко хлопнула в ладоши:
– Он научится этому вмиг – научится двигаться во всей нашей амуниции, как вы и упомянули, капитан… если только он научится в ней… – Она вновь сделал длинную мелодраматическую паузу. – Танцевать! Неси сюда свою виолу, Арно!
Лола и Колетт опять восторженно завизжали, зааплодировали и даже запрыгали.
– Чему это вы так обрадовались, глупенькие вы стрекозки? – Фиона снисходительно сощурила свои золотистые тигриные глаза, и актрисы мгновенно примолкли. – Не вам выпадет удовольствие танцевать с этим мальчуганом, ибо так он никогда не усвоит женскую роль… а мужчине!
Развернувшись на своих высоких каблуках, она властно опустила свёрнутый кружевной веер на плечо Грира.
В каюте снова воцарилась полнейшая тишина.
– Vertudieu! – ошалело выдохнул наконец Дидье, а Грир гневно сдвинул густые брови:
– Вам угодно развлекаться, мадам Фиона, но я не вхожу в число ваших марионеток, учтите!
На самом деле предательский жар, охвативший его тело от первого же взгляда на переодетого Дидье, при мысли о танце с ним усилился почти нестерпимо.
– Простите, капитан, но это чушь! – страстно вскричала Фиона, вскинув голову и раздув ноздри, будто кобылица, которую неожиданно хлестнули по крупу. – Не отрицаю, вся эта возня доставляет мне удовольствие, но вы же должны понимать – то, что я предлагаю, жизненно необходимо! Этого плута распознают ещё в воротах цитадели, если он не научится ощущать себя женщиной с головы до пят! А он может научиться этому, только оказавшись женщиной – в объятиях истинного мужчины! Поверьте мне, я четверть века на сцене и знаю, что говорю!
– Tabarnac de calice d'hostie de christ! – зачарованно произнёс Дидье, переводя широко распахнутые глаза с Грира на Фиону. – Ну если только вы начали выходить на сцену в утробе своей матушки, мадам!
– Ты дамский угодник, сладенький, – звонко рассмеялась та, поддевая его веером под подбородок. – Господь наделил тебя даром понимать женщин, и это воистину чудесный дар. Но чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем. Это редко удаётся мужчине. Я хочу посмотреть, удастся ли это тебе!
«Ну чистая же ведьма!» – подумал Грир со злобой и восторгом.
Дидье наверняка подумал то же самое, потому что явственно скрипнул зубами и сжал кулаки, отворачиваясь от Морана.
А чёртов Арно, повинуясь требовательному жесту Фионы, взмахнул своим треклятым смычком.
И в каюту хлынула музыка, заполняя её до краёв, чаруя и обещая, дразня и ликуя.
В эту колдовскую музыку, будто мало было её одной, тут же вплёлся низкий бархатный голос Фионы.
Губы Дидье опять шевельнулись, – Грир готов был поклясться, что в очередном замысловатом ругательстве, а зелёные глаза уставились Гриру прямо в душу – с вызовом, смехом и мольбой.
И не в силах устоять перед этим смятенным взглядом и перед музыкой, вскипевшей у него в крови, Грир повелительно развернул Дидье к себе за локоть… развернул и церемонно поклонился.
Глаза Дидье вспыхнули, и, на мгновение закусив губы, он тоже склонился перед Гриром в таком плавном и уверенном реверансе, как будто полжизни до этого провёл в придворном платье на паркете бального зала, а не на палубе пиратского брига с мушкетом в руке!
Всевышний Боже, этот сорванец не переставал поражать Грира в каждой своей ипостаси. И как же отчаянно Грир желал заполучить его – в любой ипостаси!
Но пока пела эта виола, разжигая огонь в крови, он мог только вести его за собой, подчиняя себе, с ликованием чувствуя, как откликается это стройное тело на каждое его движение, повинуясь ему, склоняясь перед его волей, отдаваясь музыке, отдаваясь… ему.
Голос Фионы взлетел ещё выше и оборвался яростным крещендо.
Грир замер, всё ещё крепко сжимая запястье Дидье под кружевными манжетами и совершенно утонув в его изумлённо раскрытых глазах.
Он потряс головой, будто выныривая на поверхность из океанской пучины, а Дидье мягко, но решительно высвободил руку из его пальцев, плотно сжал губы и отвёл взгляд, не проронив ни слова.
* * *
– Ди, а если тебе не поверят? – в очередной раз с тоскливой тревогой спросил Моран, но Дидье лишь беззаботно присвистнул и терпеливо отозвался:
– Поверят, nombril de Belzebuth! Я уж постараюсь!
Грир проворчал, – не менее мрачно, чем Моран, – вновь придирчиво оглядывая Дидье от кудрявой макушки до носков туфель:
– Не перестарайся, а то тебя завалят, не доведя до коменданта…. конь ты троянский.
Дидье расхохотался, тряхнув своей русой гривой. Глаза его возбуждённо сверкали, и Грир едва не застонал. Невыносимо было отпускать мальчишку на столь опасное предприятие одного, без прикрытия, да ещё в таком виде, чёрт подери!
Грир сто раз успел проклясть тот миг, когда предложил Дидье эту авантюру, но отступать было уже поздно.
– Не переборщи, – проронил он почти умоляюще. – Слышишь?
– Да слышу я, слышу, – со всей убедительностью отозвался Дидье, дурашливо тараща глаза.
– Когда снадобье сработает, подашь сигнал!
– Да понял я, понял!
Понял он, как же…
– Пузырёк не потеряй! – напомнил Грир почти безнадёжно.
Не так давно Марк с Лукасом, экспериментируя с разными травами, изобрели некую настойку, нескольких капель которой было достаточно для того, чтобы лишить человека всякой воли и сделать послушной игрушкой в чужих руках. Пузырёк с этим зельем Дидье деловито упрятал в карман юбки.
– Vertudieu! – парень досадливо поморщился. – Кэп, ну ты прямо как мамаша-наседка!
Актрисы вновь залились русалочьим хохотом.
Грир на миг прикрыл веки, изо всех сил подавляя желание немедленно прекратить балаган. Дидье так рьяно рвался валять дурака, вернее, дурочку, что взывать к его рассудку было бессмысленно, как и напоминать о первоначальных яростных протестах против этого маскарада.
Оставалось только положиться на волю Божию.
Эдвард Грир не привык этого делать.
– Постой-ка, сладенький, – теперь в локоть Дидье вцепилась Фиона, и тот тяжко вздохнул, но тут же расплылся в искренней улыбке:
– Мадам?
– Дай-ка сюда свои губки, сладенький.
Фиона притянула парня за затылок к себе и аккуратно намазала ему губы приторно пахнущей, розовой, как леденец, помадой, которую вынула из своего кармана и так же деловито сунула в карман бирюзового платья Дидье. А потом сердито погрозила ему пальцем:
– И не смей кусать их и облизывать! Быстро заживут.
Дидье невольно выпяти ставшие невообразимо заманчивыми пухлые губы и едва дотронулся языком до лопнувшей нижней. Смешливо сморщил нос и пропел:
– Tres bien! Вку-усно…
Фиона ещё раз пригрозила ему, уже кулаком, и снова властно потянула его за светлые кудри, в которые усилиями Морана превратились его всегдашние растрёпанные вихры. В руке у неё, как по волшебству, возникла крохотная чёрная коробочка, щедро расшитая серебром, с зеркальцем на крышке.
Дидье попятился, так настороженно воззрившись на коробочку, словно это была ядовитая змея-мамба:
– Это ещё что такое, palsambleu?!
– То, что надо! – отрезала актриса, опять подтаскивая его поближе. – Стой спокойно, сладенький, и не вертись! Это мушки – последняя парижская мода, все кавалеры при дворе без ума от неё!
Мгновенно раскрыв коробочку и не дав Дидье ни минуты на возражения, она ловко прилепила маленькое сердечко из чёрного муара над верхней губой парня. Потом проворно опустила коробочку в тот же карман на платье, куда прежде упрятала помаду, и удовлетворённо заявила:
– Это означает: «Я жажду поцелуев»!
– Че-го? – так и взвыл Дидье, тщетно пытаясь вырваться из цепких пальцев Фионы. – Каких ещё поцелуев, scrogneugneu! Я что, целоваться туда иду?!
– Цыц! – скомандовала Фиона, одним этим словом усмирив как Дидье, так и своих девиц. – Ты слишком разборчив, сладенький. Ну-ну, не злись. – Она снисходительно потрепала Дидье по затылку и, ловко отцепив мушку, наклеила её теперь уже на его правый висок. – Это означает: «Я страстная особа». Так лучше?
– Ненамного, vertudieu! – хмыкнул парень, наконец освободившись и торопливо шагнув прочь. – Merci beaucoup!
Фиона вдруг спохватилась и поспешила следом:
– Самое главное забыли придумать! Имя! Как тебя будут звать, сладенький?
Дидье, который уже лихо спрыгнул в пришвартованную у борта шлюпку, озадаченно глянул вверх, на палубу, с которой свешивалась вся команда «Разящего» и вся театральная труппа. Всё ещё держа обеими руками подол бирюзового платья, он на миг опустил голову, а потом на его лице вновь расцвела озорная, хмельная и нежная улыбка:
– Дезире!
* * *
Когда шлюпка с Дидье на борту, едва различимая в подступавшем тумане, наконец ткнулась носом в берег, Грир с некоторым облегчением опустил подзорную трубу, приказав себе немедля выбросить из головы любые мысли о возможном провале их смертельно опасной авантюры.
То, что он отчаянно тревожился за Дидье, тому никак не помогло бы.
– Я должен был пойти с ним! – почти неслышно пробормотал стоявший рядом Моран и прикусил губу.
– Брюнеточкой-розочкой, что ли? – Грир устало вздёрнул бровь. – Тогда и мне с вами надо было пойти – дуэньей. А что? Знаешь, какая из меня лихая баба вышла бы – не чета вам, молокососам! Усы быстренько сбрил бы, юбку нацепил…
Он хотел приободрить парня и добился своего – несмотря на стывшую в глазах тоску, Моран через силу улыбнулся:
– У мадам Фионы был только один корсет!
На мгновение стиснув в ладони его смуглые пальцы, Грир повернулся к боцману Кендаллу и негромко, но властно скомандовал:
– Поднять якорь! Курс – зюйд-зюйд-вест.
Команда вмиг рассыпалась в стороны, а Фиона вначале ошарашенно заморгала, а потом подлетела к Гриру, воинственно стуча каблуками:
– Позвольте, капитан! Разве мы не будем дожидаться здесь возвращения нашего мальчугана?
– Вы – не будете, – с ударением на первом слове ответствовал Грир, спокойно посмотрев в её пылающие глаза. – Вы и ваша труппа, мадам Фиона, сейчас наконец попадёте в свой Сан-Кастильо. Вернее, не прямо сейчас, – он неторопливо вытянул из кармана за цепочку золотые часы, – а, скажем, незадолго до заката.
– Что? Как это? – Фиона даже рот открыла, растеряв всё своё величие и вмиг превратившись в ошеломлённую девчонку. – Это невозможно!
– Ну почему же, мадам? – от души забавляясь, Грир вкрадчиво наклонился к ней. Этот пустой разговор хотя бы отвлекал его от тягостных мыслей. – Вы ведь как раз туда и собирались.
– Но не сию же минуту! – возопила Фиона, потрясая кулачками у него перед носом. – Я же должна узнать, что будет с парнишкой! И… и… как мы сможем оказаться в Сан-Кастильо столь быстро?!
Грир ещё ниже склонился к её маленькому ушку с серебряной серёжкой в нём и признался драматическим полушёпотом:
– Хочу покаяться перед вами, мадам. Всё это время я задерживал вашу труппу на борту «Разящего», желая подольше насладиться вашей красотой и талантом. Но… – Он сделал столь излюбленную Фионой выразительную паузу и продолжал: – Я всегда мог доставить вас к месту вашего назначения всего за пару часов, и сейчас я это наконец сделаю.
Фиона так и ахнула, потрясённо уставившись ему в лицо своими пронзительными тигриными глазами, но Грир не дал ей вставить ни единого слова, сказав уже совершенно серьёзно и непререкаемо:
– То, что мы затеяли – предприятие опасное, и рисковать вашими жизнями я не намерен, не взыщите.
– Мы просто помешали бы вам в ваших… амурных делах, не так ли, капитан? – почти по слогам процедила Фиона, продолжая сверлить его негодующим взором.
Ох, и ведьма!
Грир развёл руками с показным смирением, а Моран, который, затаив дыхание, всё это время стоял позади них, злорадно фыркнул. За это он получил свою порцию испепеляющего презрения от стремительно обернувшейся актрисы, но только невинно поднял брови.
Губы у Фионы вдруг задрожали, и она опять превратилась из разгневанной ведьмы в несправедливо обиженную девчонку.
Грир легко вздохнул, порылся в кармане камзола и извлёк оттуда изрядно потёртый замшевый кошель.
– Я благодарен вам и вашей труппе за помощь, – промолвил он с искренней теплотой в голосе. – Я не думаю, что наряды, которое вы одолжили нашему баламуту, уцелеют в этой переделке, и надеюсь как-то компенсировать урон, нанесённый нами вашему гардеробу. Окажите нам честь, мадам, и примите в подарок вот эту штуковину.
Помедлив, Фиона протянула Гриру ладонь, и он с поклоном вложил в неё кошель, завязки которого актриса быстро распутала и запустила пальцы внутрь.
Глаза её потрясённо распахнулись.
– Штуковину? Шту-ковину?! Вы что, с ума сошли, капитан? – осведомилась она хриплым сдавленным полушёпотом.
В её пальцах блеснул нестерпимым холодным огнём огромный бриллиант.
Грир негромко рассмеялся:
– Не хочу вводить вас в заблуждение – это безделица, подделка, мадам. Однако… – Он помедлил пару мгновений и тихо признался: – У меня с ней связано много воспоминаний. У нас, – поправился он, покосившись на Морана с непривычной мягкой улыбкой, на мгновение осветившей его сумрачное лицо. – Мне жаль терять эту игрушку. Но эскапады нашего шельмеца в вашем наряде стоят того. Не будь вас, мы бы никогда не увидели его… таким.
Он запнулся и сжал губы, чтобы не сказать лишнего.
Моран, опустив ресницы, согласно кивнул, и Грир опять мимолётно улыбнулся. А Фиона со вздохом уронила алмаз обратно в кошель и проворчала:
– Самое главное – чтобы этот ваш шельмец остался цел и невредим… и провались они, эти тряпки!
– Дидье сам вернёт вам ваши прекрасные наряды, мадам, – горячо заверил её Моран, и актриса, внимательно глянув на него, вдруг потянулась к нему и шепнула в самое ухо, удержав за плечо и не дав отстраниться:
– Ах, мальчик… как же это тяжко, как больно – любить сразу двоих!
Моран даже задохнулся, снова прикусив губу, а потом тоже почти неслышно отозвался:
– Нет. Нет, если они тебя любят.
Фиона ещё несколько мгновений пристально смотрела ему в лицо, а потом со вздохом мимолётно провела кончиками пальцев по его зарумянившейся щеке.
– Хватит болтовни! – буркнул Грир, оборачиваясь к ним. – Ступайте-ка в свою каюту, мадам, надвигается буря. А ты, парень, отправляйся в трюм, проверь, всё ли в порядке с пушками.
Он глубоко вздохнул, провожая Морана глазами, а потом с той же тревогой взглянул в стремительно темнеющее небо, по которому ветер гнал рваные лохмотья облаков.
Грядущая ночь обещала быть чёрной, как адская смола. И этой ночью каждый из двоих, что был ему дороже жизни, мог оказаться на волосок от смерти.
Как и сам он, Эдвард Оуэн Грир.
Но собственная судьба его совсем не волновала.
* * *
Под килем шлюпки заскрипел сырой песок, и Дидье, аккуратно сложив вёсла, с тяжким вздохом собрал в горсть подол бирюзовой юбки. Пора было позабыть о привычке лихо сигать за борт, не то он рисковал загубить чудесное платьице мадам Фионы. Она-то, конечно, простит ему, но не мог же он предстать эдакой мокрой курицей перед взором разборчивого заразы-коменданта, ценителя белокурых пышечек, tabarnac de calice!
То, что они затеяли, было таким рискованным, что захватывало дух. Но почему-то у Дидье ещё больше захватывало дух при воспоминании о проклятущем танце с капитаном «Разящего». Чёрт бы побрал мадам Фиону с её колдовскими выдумками и растреклятым бирюзовым платьем!
Но она была права, права, nombril de Belzebuth…
Он не мог этого не признать.
«Чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем»…
Дидье снова отчаянно чертыхнулся. Он подумает обо всём этом потом.
Завтра.
Или никогда.
К чему? Ведь предстояло ещё пережить нынешнюю ночь.
Поднатужившись, Дидье выволок шлюпку на песок, так далеко, как только мог, чтоб её не унесло приливом. Одёрнул призывно шелестящее платье и душивший его корсаж, пинком отправляя вон из головы будоражившие его мысли.
Он всегда так поступал, когда мысли мешали ему что-то делать.
Делать. Делать, а не болтать. Делать, а не думать.
Копаться в себе, равно как и щадить себя Дидье Бланшар не привык.
Что было, то было, что будет, то будет, вот и всё, palsambleu!!
Дидье глубоко вдохнул солёный воздух и медленно побрёл вдоль берега, продолжая придерживать одной рукой всё-таки намокший подол и напряжённо всматриваясь в туманный сумрак. Он знал, что солдаты гарнизона были обязаны регулярно проводить обход своего островка. В таком случае он вот-вот должен был на них наткнуться.
О волке речь, и волк навстречь…
Пляшущий свет фонаря замаячил впереди, бросая отблеск на штыки двух синемундирников, и резкий оклик: «Стоять!» – прогремел в воздухе.
Дидье послушно застыл на месте, во все глаза глядя на солдат, которые, в свою очередь, ошарашенно пялились на него.
Он знал, кого они видят перед собою – слегка испуганную, изрядно промокшую, весьма миловидную и статную бабёнку в роскошном наряде, которой совершенно нечего было делать ночью на этом берегу.
Дезире.
Она могла чего-то бояться, но это не мешало ей хорохориться что было сил.
Дидье любил таких девчонок – бесстрашных в драке и в любви.
Его первая – Каролина – как раз была такой: весёлой, храброй и… шалопутной.
Patati-patata!
Он вскинул голову, тряхнув кудрями, и пропел, расплываясь в озорной улыбке:
– Salut, garcons!
* * *
Моран сам вызвался высадить труппу Фионы в Сан-Кастильо и теперь, сидя на носу самоходной шлюпки, стремительно мчавшей его обратно к фрегату, не отрывал глаз от тёмных, как свинец, волн.
Он всё ещё размышлял над тем, что ему сказала Фиона.
Больно… любить сразу двоих.
На прощание актрисы и старик Арно церемонно и даже как-то застенчиво с Мораном раскланялись, а сам он не менее церемонно поднёс к губам прохладные пальцы Фионы. И с грустной улыбкой подумал – будь сейчас на его месте Дидье, эти женщины висели бы на его крепкой шее с писком и смехом, а он, хохоча и балагуря, с удовольствием кружил бы каждую, будто пёрышко.
Боже, как же щедро Дидье всегда раздаривал себя! Словно живительный источник тепла и любви в его сердце был неиссякаем.
Он всех готов был обогреть, как и самого Морана.
Но когда любишь всех, по сути, не любишь никого.
Моран даже зажмурился при этой мысли.
Он не желал быть для Дидье Бланшара в одном ряду с теми, кто грелся у костра его сердца – с Марком и Лукасом, с Клотильдой или Фионой, с Жаклин, с Франсуа, с тюремщиком из Пуэрто-Сол, с трактирной шлюшкой Нелл или с корабельной дворнягой!
Дидье, даже не раздумывая, сиганул за борт фрегата, когда чёртову шавку смыло волной!
Моран невольно улыбнулся, вспомнив, как отчаянно ругался Грир, втаскивая на палубу хохочущего Дидье с дворнягой под мышкой.
Улыбнулся и судорожно вздохнул.
Во всём этом проклятом мире Моран Кавалли любил только двоих – Эдварда Грира и Дидье Бланшара, и любовь эта была громадной, как море.
Или как смерть.
Он выпрямился во весь рост в качавшейся на волнах шлюпке и крепко ухватился сперва за трап, который сбросил ему с борта Грир, а потом – за его сильную смуглую руку.
Капитан «Разящего» пристально посмотрел в лицо своему канониру, но не проронил ни слова.
* * *
Спустя час после своей удачной высадки в Сан-Кастильо Дидье Бланшар преспокойно восседал за обеденным столом коменданта Бартона.
Ну, не совсем уж преспокойно.
Он ел, пил, болтал и хохотал, ни на миг, впрочем, не забывая о том, что находится в чужом платье, словно в чужом теле – и для чего.
За стенами крепости ждали Грир и Моран со своими людьми… ждали, когда он откроет им ворота, уложив наповал коменданта Бартона.
Если удастся.
Если Бартон и его люди не уложат его самого.
Впрочем, в последнем Дидье сильно сомневался.
Комендант был очень высоким, – что играло Дидье только на руку, скрадывая его собственный немалый рост, – а ещё сухопарым, белобрысым и светлоглазым. Впервые заглянув в эти растерянные прозрачно-голубые глаза, Дидье с невероятным облегчением понял, что навьёт из коменданта столько верёвок, сколько понадобится. Тем более с помощью волшебного снадобья близнецов, которое он уже ухитрился подлить из крохотного пузырька ему в бокал.
Дело было почти сделано, patati-patata!
Подумав об этом, Дидье усилием воли тут же пригасил столь неуместное ликование. Охотник, потерявший голову от близости лёгкой добычи, так же легко может попасть в собственный капкан – эту простую истину Дидье накрепко усвоил, ещё будучи босоногим сопляком, шаставшим по канадским лесам вместе с индейскими мальчишками.
Тем более, что недооценивать Бартона не стоило – он был настоящим ревностным служакой. В его небольшом форту царил практически идеальный порядок, а солдаты повиновались ему беспрекословно – причём не столько из боязни, сколько из явного уважения.
Дидье припомнил, как Грир сумрачно предрекал, что его, мол, завалят, не доведя до коменданта и, не сдержавшись, торжествующе ухмыльнулся.
Бартон крупно сглотнул, и Дидье сообразил, что тот пялится как раз на лукавую ямочку, обозначившуюся от улыбки на его щеке… сообразил и вспомнил, как любили девчонки целовать его в эту ямочку – все, от Каролины до Тиш.
Прочь эти дурацкие воспоминания, bougre d`idiot! Ты тоже теперь девчонка – девчонка хоть куда.
Хоть туда и хоть сюда.
Дидье снова прыснул. Его несло, заносило как лодчонку в бурю, но он твёрдо знал, что выплывет.
Достаточно было ещё раз взглянуть в восхищённые и молящие глаза коменданта.
– Ваш муж, с вашего позволения, обошёлся с вами чересчур сурово, мадам Дезире, – откашлявшись, хрипловато выговорил Бартон, продолжая пожирать его горящим взором. – Недостойно мужчины подвергать слабую женщину опасности из-за какой-то мнимой вины, пусть даже его судно и находилось в виду нашего острова… кстати, мои люди заметили этот корабль.
Дидье и бровью не повёл. Ясно было, что кто-нибудь из часовых непременно заметит «Разящий», направлявшийся прочь от берега.
– Мой супруг просто чересчур ревнив, – жизнерадостно поведал он, отправляя в рот шоколадную конфету из стоявшей перед ним бонбоньерки, а потом честно добавил: – Но нельзя сказать, чтоб у него не было для этого повода. Жизнь даётся нам всего однажды, потому её надо прожить весело!
И он развёл руками, косясь из-под ресниц виновато и лукаво.
Бартон, проводив конфету зачарованным взглядом, полушёпотом произнёс:
– Что ж, я несказанно рад это слышать… ну а ваш супруг в таком случае пусть пеняет на себя, если он по собственной воле упустил такую… такую женщину, как вы!
– Какую же? – с неподдельным любопытством поинтересовался Дидье, склоняя голову к плечу.
Ему и вправду хотелось знать, что же такого особеного мог заметить в нём комендант.
– Вы непосредственны и искренни, как дитя! – с таким же неподдельным восхищением выпалил Бартон. – Естественны, как родник! И ещё… вы очено красивы…
Так. Дитя, оно же родник. Tres bien.
Дидье рывком опустил руку, которая уже машинально поднялась, чтобы по привычке озадаченно поскрести в затылке, и решительно переменил скользкую тему:
– Да, мой супруг – просто какой-то Нерон! – Или тут нужно было употребить слово «тиран»? Он не был в этом как следует уверен и торопливо продолжал: – Я промочила платье, набрала песку в туфли и изорвала перчатки об эти тяжеленные вёсла!
Последнее высказывание было явно лишним, так как комендант немедленно потянулся к Дидье, пытаясь поймать его за запястье:
– Вы повредили себе пальчики?!
Памятуя слова Фионы о ширине его запястий, Дидье поспешно отнял руку. Пальчики, palsambleu!
Он кокетливо выпятил свеженакрашенные губы:
– Вы добрый человек, господин комендант.
Произнося это, Дидье намеревался Бартону польстить, но неожиданно для себя понял, что говорит совершенно искренне.
Он был свято уверен, что сидящие в подвале крепости Марк и Лукас отнюдь не изнывают там от голода и холода, что никто не колошматит их почём зря… и что грядущий приговор военного трибунала комендант исполнил бы даже с сожалением.
Но исполнил бы.
Потому что таков был установленный законом порядок.
На впалых бледных щеках Бартона вспыхнули багровые пятна румянца, и он пробормотал, теперь зачарованно пялясь на губы Дидье:
– Несмотря на все треволнения, вы не преминули подчеркнуть свою красоту. Да, вы истинная женщина, мадам Дезире!
Дидье едва не поперхнулся очередной конфетой, мысленно чертыхнулся в адрес Фионы и сам вдруг вспыхнул до ушей. Только этого ему и не доставало услышать – что он, понимаете ли, истинная женщина, morbleu!
А коменданта, видать, тоже понесло, ибо он с интересом осведомился:
– А что обозначает сие крохотное сердечко на вашей прелестной щёчке, мадам Дезире?
Дидье ещё раз мысленно помянул чёрта в прямой связи с Фионой и с явной неохотой отозвался, не соврав, хотя, видит Бог, ему отчаянно хотелось это сделать:
– Это означает… означает, что я страстная особа, господин комендант.
Выпалив это, он хмуро потупился, отчаянно жалея, что не содрал чёртову мушку ещё на берегу. Эх, надо было ответить, что это, мол, обозначает серьёзность и благонравие! Но ему, vertudieu, требовалось довести Бартона до нужной кондиции, да побыстрее!
Взгляд коменданта, казалось, прожигал пылающие дорожки на его коже, но Бартон, сглотнув, горячо воскликнул:
– Я рад это услышать, но я не рад слышать в вашем хрустальном голосе тревогу.
И он наконец залпом осушил свой бокал.
В хрустальном голосе, vertudieu! Дидье едва удержался от того, чтобы не закатить глаза, как это обычно делал Моран.
– Вам нечего опасаться, сообщая мне это, – поспешно продолжал тем временем Бартон. – Я понимаю, что одинокой беззащитной женщине страшно полностью оказаться во власти мужчины, но я не совершу ничего неуважительного по отношению к вам… не сделаю ничего такого, что бы вам самой претило, клянусь вам! Я просто преклоняюсь перед вашей красотой и искренностью!
Дидье мрачно подумал, что стоит запомнить этот трогательный пассаж для дальнейшего самоупотребления.
Он ещё раз внимательно посмотрел на коменданта из-под полуопущенных ресниц и понял сразу две вещи. Первая – с этим человеком он мог бы крепко подружиться, но уж точно не сейчас. Потому что – второе – комендант Бартон явно намеревался перейти от красивых слов к делу.
И перешёл.
Его широкая ладонь неуверенно коснулась плеча Дидье, скользнула промеж лопаток, а потом направилась гораздо южнее экватора – на обтянутое бирюзовым шёлком бедро, где и задержалась.
Дидье машинально подумал, что, комендант, слава Всевышнему, явно предпочитал южные полушария северным. Как бы Фиона ни расхваливала свой чудо-корсет, фальшивые сиськи на ощупь наверняка отличались от настоящих.
Вот только и под подолом бирюзовой юбки комендант не нашёл бы того, к чему так рьяно стремился.
Затаив дыхание, Бартон снова заглянул в глаза своей случайной и такой желанной гостье. Неожиданно по его рукам до самых кончиков пальцев, дерзко касавшихся её тугого бедра, пробежал холодок. Ибо зеленые глубокие глаза Дезире, мгновение назад полные тепла и смеха, к которому он потянулся, будто голодный к куску хлеба, враз потемнели, подобно штормовому грозному морю.
– Послушайте меня внимательно, господин комендант, – медленно проговорила странная гостья, стиснув его запястье словно в тисках. – Вы действительно добрый человек, но вы удерживаете тут моих друзей, выполняя свой растреклятый воинский долг. Мне ваша смерть ни к чему, но ради своих ребят я возьму этот грех на душу… Спокойно! – В бок Бартону вдруг, к его полному недоумению, упёрлось пистолетное дуло. – Мы с вами так мило беседовали, вот и давайте продолжим эту беседу по дороге к воротам. Там вы прикажете своим людям их открыть.
– Я ничего не понимаю, – честно признался Бартон, хлопая белёсыми ресницами. Выпитое вино как-то сразу ударило ему в голову, и он совершенно растерялся от неожиданной метаморфозы, произошедшей с весёлой хохотушкой Дезире.
– Вам и незачем понимать, – вздохнула та, и в её голосе Бартон явственно различил облегчение. – Просто делайте то, что я говорю. Вы же хотите этого? Делать то, что я говорю?
– Ещё бы! – пылко вскричал комендант, резво вскочил и пошатнулся, вцепившись в край стола. – Боже милосердный, – удивлённо воскликнул он, – моё вино никогда ещё не было столь крепким! Наверное, меня так… так пьянит ваше обаяние, мадам Дезире?
– Чш-ш… – Крепкая рука гостьи поддержала его под локоть. – Пойдёмте же, прогуляется, и вам сразу станет получше… Барт. И вот ещё что…. Дайте-ка мне ключи от ваших подвалов.
– Что вы! Я н-не могу, это не положено, – слабо запротестовал комендант, впрочем, послушно принимаясь шарить по карманам. – Согласно караульному уставу, ключи всегда должны быть у меня.
– Разумеется, – легко согласилась Дезире, бесцеремонно выуживая у него из ладони брякнувшую связку. – Но вы как-то не очень хорошо себя чувствуете, верно?
Комендант покорно кивнул, подчиняясь силе впившегося в него напряжённого взора зелёных глаз.
– Я отлично сохраню ваши ключи, – пообещала Дезире, улыбаясь во весь рот и снова демонстрируя ему пленительную ямочку на правой щеке. – Пойдёмте же побыстрее на свежий воздух, Барт. К воротам!
