Текст книги "Черная маркиза (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Деревня будто вымерла под палящими лучами полуденного солнца. Даже собаки, и те не лаяли. И куры не квохтали в пыли.
Ни единого звука не было слышно.
Словно во всей округе не осталось никого, кроме него и чернявого мальца на пристани. Должно быть, паренёк был сиротой, рассеянно решил Дидье. Никакая семья не выдала бы своего отпрыска на съедение пиратскому капитану.
Он беззаботно вышагивал по совершенно пустой улице, чувствуя спиной, всем телом впивавшиеся в него сквозь щели заборов взгляды, изо всех сил надеясь, что ничьи глаза не смотрят на него через прицел мушкета.
Что ж, на всё воля Божия, подумал Дидье спокойно. В конце концов, если его сейчас и сразит пуля, он просто ляжет в родную неласковую землю рядом со своей матерью.
Рядом с Инес.
Тряхнув головой, он толкнул знакомо скрипнувшую калитку и вошёл в собственное подворье.
Здесь почти ничего не изменилось. Даже поленница высилась на том же месте, что и восемь лет назад. И недостроенные стены дома Франсуа торчали неприкаянно и одиноко.
Ведь Инес умерла всего лишь три года назад, как сказала Жозефина. Почему же его брат раньше не достроил свой дом?
Дидье ступил на потемневшее от дождей крыльцо и с силой потянул на себя массивную, окованную железом дверь.
Никто не заколол в его честь упитанного тельца.
На него в упор смотрели три пары глаз троих людей, сидевших за широким дубовым столом.
Смотрели как через прицелы мушкетов.
Отец, совершенно не изменившийся, лишь серебра в чёрных волосах прибавилось…
Франсуа, как две капли воды похожий на Пьера.
И Жозефина Сорель.
Дидье мельком подумал о том, долго ли сопротивлялся Пьер Бланшар её требованию присутствовать при разборе собственного семейного дела. Но Жозефина, конечно же, одержала верх. Она всё-таки была здесь старейшиной, а он – членом её общины, и от его решения в этом деле зависела судьба деревни.
Ни мачехи, ни Мадлен за столом не было.
Никто из присутствовавших не проронил ни слова, продолжая лишь сверлить его напряжёнными и недобрыми взглядами.
C'est drТle!
Дидье выдвинул из-под стола грубо сколоченный табурет и тоже не спеша уселся.
Тяжёлое молчание наконец нарушила Жозефина.
– Мы слушаем вас, капитан, – сказала она, сознательно или ненароком подчёркивая новое звание блудного сына семейства Бланшаров.
Дидье на миг прикусил губу, а потом отрывисто спросил:
– Где Мадлен? Я хочу поговорить с нею, не с вами.
Сделав нал собой явное усилие, Пьер заговорил – так же отрывисто и хрипло:
– Она – неразумное дитя, и её судьбой распоряжаюсь я.
Внезапная догадка пронеслась в мозгу Дидье, и он проговорил, наклонив голову и глядя не на родных, а на Жозефину:
– Вчера вы спросили меня, мадам, почему я ждал столько лет, чтобы увидеться с сестрой. Я скажу вам, как на исповеди – да, это моя вина, что я ждал. Наша мать… Даниэль… когда-то давным-давно поручила Мадлен мне… когда умирала. После всего, что случилось здесь восемь лет назад… я постарался всё забыть. И Мадлен тоже. – Он перевёл дыхание и продолжал как мог спокойно: – Я жил жизнью Берегового Братства… там, на островах, на тёплых островах, зелёных и солнечных, далеко-далеко отсюда. Я стал капитаном «Чёрной Маркизы». У меня было много забот, много друзей… женщин. Я видел иные города, другие страны… весь мир! Но мне… – Он поднял на отца глаза, ставшие вдруг очень усталыми. – Мне начала сниться мать. Даниэль. Она смотрела на меня так, будто укоряла. И я всё вспомнил. Я понял, что нужен своей сестре. И потому я вернулся. – Он положил кулаки на стол и спросил, как выстрелил, продолжая в упор глядеть на отца: – Что произошло с Мадлен?
Пьер медленно поднялся из-за стола, выпрямившись во весь свой громадный рост, как никогда похожий на медведя гризли, и так же медленно произнёс:
– Я мог бы не отвечать тебе, так как восемь лет назад собственноручно вычеркнул твоё имя из семейной Библии, Дидье, но я отвечу. Твоя сестра на следующей неделе отправится либо в монастырь сестёр-бенедиктинок, либо в семью Ренаров – в ту семью, с наследником которой она была обручена при рождении.
– Почему? – бесстрастно осведомился Дидье, не вставая с места.
Пьер открыл рот, но не успел ответить. Откуда-то сверху, с лестницы, ведущей в хозяйские покои, прозвенел высокий женский голос:
– Потому что она столь же распутна, как ты, Дидье Бланшар, вот почему!
Адель Бланшар, не торопясь, спускалась с лестницы, ведя худой рукой по отполированным гладким перилам – по-прежнему затянутая в чёрное платье, как в броню, и накрахмаленный чепец венчал её голову, будто боевой шлем. Тёмно-синие глаза её нисколько не выцвели за прошедшие годы, не потеряли своей пронзительной яркости.
Сглотнув, Дидье поднялся на ноги:
– Ей же всего только двенадцать лет!
– Но она якшается с разными бродягами, забыв о том, что она – дочь почтенной семьи и добрая католичка! – отрубила Адель, стиснув кулаки у впалой груди. – Бегает по лесам с язычниками! С грязными дикарями! С цыганами! Она скачет верхом на неосёдланной лошади – в штанах, словно мальчишка! Плавает наперегонки с этим отребьем в реке, и мокрая одежда липнет к её телу, а все они похотливо глазеют на неё! Сидит с ними у их нечестивых костров, распевая непотребные песни! – Она порывисто повернулась к мужу, облизнув сухие губы. – А ты опять ни разу не поднял на неё руки, не исполнил своего отцовского долга, мой господин! Как и на этого… – Задохнувшись от гнева, она указала острым подбородком в сторону Дидье и умолкла.
– И это вы называете распутством? – потрясённо выдохнул Дидье.
Боже Всевышний, его маленькая сестричка просто любила делать то же, что и он – мчаться наперегонки с ветром, качаться в прохладных волнах, вдыхать дым костра, петь и радоваться…
Она просто любила жить!
– Я ничего об этом не знала, – одновременно с ним и так же потрясённо вымолвила Жозефина, вскакивая с места. – Пресвятые угодники, Пьер, но во всём этом и вправду нет никакого греха! Так к чему же вы принуждаете свою дочь, за что собираетесь её карать? За детские шалости?
– Судьба моей дочери – моё дело, – процедил Пьер, и на резко очерченных скулах его заиграли желваки.
– Она – член нашей общины, и её благоденствие – моё дело, – не менее твёрдо отрезала Жозефина.
– Преподобный отец Гийом всегда… – захлёбываясь, начала было Адель, но Дидье гневно перебил её, привычно опустив ладонь на рукоять своего пистолета:
– Я заберу её у вас!
– Нет! – развернувшись к нему, в один голос выпалили Пьер, Адель и Жозефина. Лишь Франсуа промолчал в своём углу. Он даже не поднялся с табурета, исподлобья косясь на всех, словно затравленный зверь.
Наклонив голову, Жозефина отчеканила, в упор глядя на Дидье:
– Я не знаю, какие приказания ты отдал своим людям, капитан Бланшар, но я только что слышала, как и что ты говорил о своей матери. Ты никогда в жизни не прикажешь открыть огонь по церкви, рядом с которой покоится её прах. Если ты скажешь, что способен сделать эдакое, то солжёшь, вот и всё!
Дидье опять переглотнул, бессильно сжав кулаки.
Она была права, эта женщина, эта ведьма!
Она была права, nombril de Belzebuth!
Он блефовал, она угадала.
И он не знал, что же ему теперь делать.
За его спиной вновь знакомо скрипнула дверь.
– Он не может, зато я могу, – произнёс ровный глубокий голос, и, мгновенно обернувшись, не поверивший своим ушам Дидье в полном ошеломлении встретился глазами с непроницаемым тёмным взглядом капитана «Разящего». Позади него, неудержимо улыбаясь во весь рот, стоял Моран.
Оглядев неспешно и поочерёдно каждого из присутствующих, Грир спокойно снял свою черную с серебром треуголку:
– Меня зовут Эдвард Грир. Ещё меня зовут Грир-Убийца. Мой фрегат едва не застрял в вашей проклятой Богом паршивой речушке, и я вам клянусь, что у меня рука не дрогнет сровнять здесь с землёй каждый сраный сарай и хлев, если мне сейчас же не объяснят, какого дьявола тут происходит!
Ошалело переводя глаза с ястребиного лица Грира на сияющее лицо Морана, Дидье чувствовал, что сейчас расхохочется во весь голос, несмотря на то, что в горле у него вдруг застрял предательский комок.
Они пришли!
Они всё-таки пришли.
Несмотря на то, что он так исподтишка их бросил и без их ведома увёл «Маркизу».
Они пришли, и ему теперь больше не придётся сражаться одному!
Tabarnac de calice, он должен был справляться сам, но как же он был рад, что они пришли!
И грозный «Разящий», который едва не сел на мель посредине их реки… как же это было смешно!
– Чего это ты лыбишься, парень? – хмуро проворчал Грир, поворачиваясь к нему и прищуриваясь знакомо и хищно. – Я уже чёртову тьму времени стою и слушаю всю эту вашу трескотню и никак не возьму в толк, в чём же ты провинился? За что все эти чёртовы святоши так ополчились на тебя? Завалил на сеновале чью-то жёнушку, что ли?
В просторной комнате воцарилась прямо-таки гробовая тишина.
И Грир с болезненно упавшим сердцем увидел, как пропадает облегчённая радостная улыбка с побелевшего, как полотно, лица Дидье, и его зелёные тёплые глаза словно затягиваются льдом.
Как озёрная гладь поздней осенью.
Да что же это такое?..
Грир не успел даже вдохнуть, как тишину вновь прорезал острый, как нож, голос той самой мегеры, что вошла в комнату последней – он уже понял, что это-то и была мачеха Дидье, венчанная супруга его отца, великана, похожего на огромного неуклюжего медведя.
Упаси Бог от эдакой жёнушки…
– Сразу видно, что вы такой же грешник, как и он! – бесстрашно выпалила она, передёрнув узкими плечами.
– Адель! – грозно прикрикнул на неё великан, которого, кажется, называли Пьером.
– Гораздо больший, мадам, – вздёрнув бровь, невозмутимо подтвердил Грир, покосившись на Дидье в надежде увидеть на его лице хотя бы тень прежней улыбки… но напрасно.
– Я спросил, в чём состояло его прегрешение, – настойчиво напомнил Грир, помедлив.
Проклятье, он должен был это узнать!
– Этот блудодей пытался принудить к нечестивому порочному соитию мою покойную сестру Инес, жену своего брата Франсуа! – Адель ткнула тонким пальцем в сторону второго великана, который за всё это время не проронил ни слова, сидя в углу у стола и глядя вниз. – Он вытащил её из супружеской спальни, пользуясь тем, что Франсуа в ту злосчастную ночь был в отъезде! Он утащил её в конюшню, будто волк – овечку! Он разорвал на ней сорочку и уже готов был совершить мерзостный грех совокупления! Но Всевышний был милостив к моей несчастной сестре и не допустил такого позора!
– Дырявая крыша вашей сраной конюшни рухнула ему на голову, что ли? – лениво поинтересовался Грир, снова язвительно вздёргивая бровь.
Пресвятые угодники, как же люто он ненавидел такую фарисейскую болтовню! У него аж скулы свело. Он снова мельком глянул на Дидье – тот так и застыл, опустив взгляд, безмолвно, будто глухонемой.
Проклятье!
– Франсуа раньше времени вернулся, вот что случилось! Господь привёл его домой! – с жаром выкрикнула Адель, сверкнув своими синими глазами. – И этот негодяй понёс заслуженную кару!
Грир посмотрел на молчаливого, огромного, как скала, Франсуа, и невольно похолодел. Этот медведь небось все рёбра мальчишке переломал. Удивительно, как тот вообще жив остался.
– Сколько лет ему тогда было? Четырнадцать? – негромко спросил Грир, слыша, как судорожно вздохнул за его плечом Моран.
– У греха нет возраста! – бросила Адель, скрещивая руки на груди, словно отгораживаясь щитом от этих неуместных вопросов. – Снисходительность к греху поощряет грех!
«Боже, и папаша Бланшар столько лет ложился в постель с этакой ведьмой, бедолага! – подумал Грир почти с жалостью. – Да она любого заморозит насмерть!»
Он снова глянул на Дидье. Парень как раз казался замёрзшим насмерть – прямо-таки ледяная статуя, могильный памятник, без кровинки в осунувшемся враз лице.
– Но ведь это всё неправда! – прозвенел вдруг взволнованный голос, и Грир в полном изумлении повернулся к Морану, сам потеряв дар речи.
Мальчишка выступил вперёд, сжимая кулаки, и мотнул головой, отбрасывая со лба спутанные пряди чёрных волос. И повторил уже чуть тише:
– Он же просто не мог этого сделать, вы что, сами не понимаете разве?!
Неожиданная догадка осенила и Грира.
– В жизни не поверю, чтоб Дидье Бланшар снасильничал бабу, – с расстановкой произнёс он. – Они сами наземь падают да ноги раздвигают, только успевай совать. Ваша Инес небось сама к нему пришла, сама и разделась, ну а парень просто не смог ей отказать. Он ведь сопляк совсем был, куда ему…. – прибавил он хмуро.
Грир не мог винить бабу за то, что та поддалась соблазну, тем паче при таком-то чурбане-муже… а Дидье, понятное дело, завалил её, коль уж она подставилась, дело ясное.
– Нет! – неистово замотал головой Моран. – Нет! Она ведь была женой его брата! Он не мог!
Оторопев, Грир снова взглянул на Дидье. Тот потрясённо вскинул голову – и в глазах его, расширившихся, напряжённых, блестящих, будто ломался лёд, тот лёд, что окончательно сковал их при словах мачехи.
– Но он признался! – визгливо вскричала Адель. – Он сознался в своём грехе, в своём преступлении!
Гриру страстно захотелось схватить её за тонкую шею и хорошенько потрясти, но тут Пьер Бланшар обрушил свой огромный кулак на дубовый стол, возле которого они все застыли, как в мизансцене спектакля, и прогремел:
– Закройте свои рты, вы все! – Он рывком повернулся к младшему сыну. – Дидье! Я всегда гадал, как ты ухитрился вытащить Инес из дома, никого не разбудив. Но ведь ты и впрямь сам признался тогда… – Он запнулся, внимательно всматриваясь в осунувшееся лицо сына.
Дидье плотно сжал побелевшие губы, и Грир понял – чёртов упрямец ни слова не обронит, хоть клещами его рви.
Краем глаза он поймал торжествующую улыбку, пробежавшую по тонким губам Адели, и вновь прямо-таки похолодел от гнева и новой вспыхнувшей в мозгу догадки.
– Твоя богобоязненная жёнушка знает о том, что произошло тогда, не меньше твоего сына, кузнец! – рявкнул он, бешеным взглядом пригвождая Адель к месту. – Ты только посмотри на неё, ты, чёртов слепой болван!
И все уставились на Адель.
Та, застигнутая врасплох, ещё крепче обхватила себя руками. Губы её затряслись, взгляд запавших глаз заметался растерянно и испуганно.
Но Грир ни на миг её не пожалел.
Часть 7. Жозефина
Пьер Бланшар выбросил вперёд свою громадную ладонь, мёртвой хваткой стиснув хрупкое плечо жены, которая пронзительно вскрикнула. Но голос его остался холодным:
– Ложь перед лицом Господа нашего – такой же тяжкий грех, как и блуд. Ты принесла брачные клятвы, ты дала священный обет повиноваться мне. Я приказываю тебе говорить, Адель Бланшар.
– Я… мне… нечего сказать… – запинаясь на каждом слове, пролепетала женщина, глядя на мужа во все глаза. Очевидно, она и раньше видела его в гневе, но впервые сила этого гнева была обращена на неё. – Ты же знаешь, как всё тогда произошло. Твой сын… он же сам, сам признался! – повторила она отчаянно, как заклинание.
– Ты поклянёшься в этом на Библии, Адель? – неумолимо проговорил Пьер своим рокочущим басом. – Принеси сюда Священное Писание Господа нашего и поклянись, положив на него правую руку – поклянись в том, что ты вправду не ведаешь, что тогда произошло.
Адель хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Тонкое лицо её вспыхнуло лихорадочным румяннцем.
– Но он всё равно согрешил! – пронзительно закричала вдруг она, снова тыча пальцем в младшего пасынка. Глаза её неистово запылали. – Он же – воплощённый грех! Моя бедная сестра… моя Инес… – Она громко всхлипнула, на миг прижав ладонь к губам. – Инес просто обезумела – и всё из-за него! Она была не виновата! Это он… сам грех… сам соблазн!
– Сама любовь… – почти неслышно пробормотал Моран.
Но Грир услышал.
И выругался длинно, страшно и непотребно. А потом повернулся к Дидье, полосуя его взглядом, но произнёс почти с мольбой:
– Скажи наконец правду, парень, дьявол тебя задери! Твоя клятая золовка тебя домогалась?
На лице Дидье жили одни глаза, когда он, глубоко вздохнув, вымолвил только:
– Она умерла.
И больше ни слова, чёрт бы побрал этого упрямца!
В комнате опять повисла мёртвая тишина, и капитан «Разящего» беспомощно обернулся к Морану. Он решительно не представлял, что же теперь делать.
Скрипнул табурет. Это со своего места наконец поднялся Франсуа.
Когда старший сын кузнеца Бланшара встал рядом с отцом, их сходство оказалось воистину разительным. Только в чёрных, как смоль, волосах Франсуа ещё не было седины.
Не глядя на отца, он легонько отстранил его от Адели, которая вновь прижала худые пальцы к губам, неотрывно глядя в угрюмое лицо своего старшего пасынка, тёмное и твёрдое, как железо, с которым тот работал всю жизнь.
Как ни странно, Пьер Бланшар молча посторонился.
Голос Франсуа тоже был похож на голос отца – низкий и глубокий. Но голос этот вдруг прозвучал неожиданно мягко:
– Ты одна была с Инес, когда она умирала. Ты не допустила меня к ней даже для того, чтобы попрощаться.
– Она не хотела тебя видеть! – с жаром выпалила Адель. – И никогда тебя не хотела!
Все взгляды впились в Франсуа, который лишь раздумчиво кивнул:
– Пусть так. Но я должен знать, что она рассказала тебе перед смертью. Я её венчанный супруг. И… хоть она никогда меня не желала, я всё-таки её любил. Не бери на душу больше греха, чем ты можешь вынести, Адель. Говори.
Ей хотелось говорить, – внезапно понял Грир, посмотрев на бледное лицо Адели так же напряжённо, как остальные в этой комнате, пропитанной страхом и злобой, как морская губка – водой.
Чёртова ведьма сама хотела всё рассказать, подумал Грир. Так преступник, до конца запираясь под пыткой, начинает всё выкладывать своему палачу, когда тот уже снимает его с дыбы.
– Да, у тебя есть право знать, Ты был её законным супругом… – наконец проронила Адель. Голос её вновь преисполнился ледяного, острого, как нож, презрения. – Мы обязаны были вам повиноваться по слову Христову, когда вступили под крышу вашего дома согласно велению родителей. – Она чуть усмехнулась, искоса глянув на мужа. – Были обязаны исполнять свой долг, как велит нам Писание… и мы честно исполняли его, но никогда не впадали в грех похоти. – Верхняя губа её вздёрнулась, словно у ощерившейся волчицы, а взгляд обратился на Дидье – полный уже не презрения, а живой, горячей злобы. – Ты! Ты околдовал мою девочку, и она впервые в жизни возжелала мужчину, возжелала плотской любви, в которой отказывала мужу! Наша любовь с нею была небесной, ангельской! Моя сестра всегда принадлежала мне, только мне, пока не появился ты!
Грир едва удержался от того, чтобы снова не выругаться.
Он всегда знал, что самые гнусные секреты хранят как раз такие лицемерные святоши.
Ангельская любовь, надо же!
– Та ночь в конюшне? – бесстрастно напомнил Пьер, будто не замечая ошеломлённых взглядов присутствующих.
Адель пренебрежительно скривилась.
– Инес знала, что мальчишка там ночует. Она пришла туда. Она… она предлагала ему себя. Рвала на себе и на нём одежду… Она просто обезумела, и всё из-за него!
Всё-таки эта ведьма была сказочно красива, когда гордо вскидывала голову, полыхая глазами, – машинально подумал Грир.
– Ты, проклятый каменный болван, – процедила Адель, порывисто обернувшись к Франсуа и буравя его взглядом, – ты хотя бы раз в своей никчемной жизни совершил нужное деяние, когда не вовремя вернулся и едва не вышиб дух из своего распутного братца! Господь свидетель, тебе стоило это сделать!
Она умолкла, снова вцепившись худыми пальцами в ворот своего чёрного платья, словно оно душило её.
– Это тебя стоило бы прикончить, как мерзкую гадюку! – яростно воскликнул Моран. Грудь его тяжело вздымалась, а рука легла на рукоять пистолета.
Грир мрачно подумал, что парень прочёл его мысли, и крепко ухватил его за острый локоть.
Оба они враз посмотрели на Дидье, который так и не поднял головы, уставившись в пол.
Жозефина Сорель, о которой все ненадолго забыли, выступила вперёд. Её лицо было строгим и напряжённым, а брови привычно сдвинуты. Подойдя прямиком к Дидье, она легко коснулась пальцами его щеки, и он не отпрянул, а наконец поднял на неё усталые глаза.
– Никто не захотел тогда разобраться в том, что произошло, – проговорила она очень тихо. – Ты привык к тому, что люди любят тебя. Но тебя всё равно наказали за то, чего ты не совершал, мальчик. И изгнали.
– Я сам ушёл, – так же тихо поправил Дидье, пристально глядя ей в лицо. – И я не мальчик.
– Но тогда ты им был, – почти прошептала Жозефина, отнимая руку. – И остался им в глубине души – ребёнком, несправедливо наказанным. И этого уже не изменить.
Она передёрнула плечами, словно в ознобе.
– Ничего нельзя изменить, – хрипловато отозвался Дидье. – Меняемся только мы сами, мадам Сорель.
Он снова вспомнил – мгновенной, как молния, вспышкой, – жгучую боль в исхлёстанном теле… и камни. Мокрые, блестящие от дождя камни на общинной площади. Тогда он точно так же упирался в них взглядом, как только что – в половицы родного дома, чтобы только не видеть укоряющих, недоумённых, гневных, презрительных лиц своих односельчан, которые поверили в его виновность – все, как один. Как его родные. Его собственный отец и брат.
А чего он ждал?
Он же сам сознался.
Мать. Вот мать не поверила бы никогда. Но она была мертва и не могла за него заступиться.
А Мадлен была слишком мала, но Дидье отчаянно хотелось думать, что она тоже не поверила бы.
Он не мог выдать Инес. Он точно знал, что Франсуа избил бы её, а может, даже убил бы.
Он не мог взять на душу такой грех.
Уж лучше порка на площади.
Шкура у него всегда была на диво прочной. Просто лужёной.
И позор этой порки тоже можно было снести.
В конце концов, он же всегда любил, чтобы на него глазели люди. Вот они и глазели.
Ведь людям всё равно, поёт ли им Дидье Бланшар, улыбаясь до ушей, или корчится под плетью, кусая губы, чтобы не кричать.
Он перестал различать в этой таращившейся на него толпе лица – мастера Рене, соседки Женевьевы, своих приятелей Симона и Валентина, хорошеньких хохотушек Анриетту и Одетт, украдкой позволявших ему сорвать у них поцелуй на сенокосе.
Он знал, что они все были там, но он больше не узнавал их.
– О каком ещё наказании вы толкуете, мадам? – резко выпалил Грир. Глаза его сузились, и Дидье, опомнившись, затряс головой и поспешно схватил Жозефину за рукав, глазами умоляя её не отвечать. Но та уже бесстрастно пояснила, оглянувшись на капитана «Разящего»:
– Общинный суд и старейшина приговорили его к публичной порке на площади… и к позорному столбу – до следующего утра.
Вздрогнув, Дидье снова закусил губы – как тогда.
Тот день и та ночь остались самыми длинными в его жизни.
А на рассвете, когда кузнец – подмастерье Бланшаров Жюль, с любопытством и опаской косясь на Дидье, сбил с него оковы, он просто обмылся в реке и ушёл прочь, даже не оглядываясь.
– Это всё ерунда, кэп. Patati-patata! – беззаботно проговорил Дидье, переводя глаза с Грира на Морана, который тоже прикусил губу. – И это ведь было так давно. Я забыл об этом, клянусь!
Грир только на миг взглянул на него и тут же оглядел поочерёдно каждого из замерших перед ним людей – а те поспешно опускали перед ним собственные взоры.
– О да, – холодно промолвил наконец капитан «Разящего». – Да, верно. Это же было так давно. И это всё ерунда, конечно же. В конце концов, давным-давно и Спасителя нашего Иисуса бичевали и даже распяли на кресте такие же добрые люди, как твои односельчане, garГon. И никто ему не помог.
Дидье снова вздрогнул. Откуда Гриру было знать, что тогда он только и думал, что о крестном пути Спасителя и о том, что ему, сопляку, стыдно роптать и скулить?!
А Грир медленно и свирепо процедил, обернувшись к Жозефине:
– Мне невыносимо хочется сровнять с землёй вашу мусорную кучу, мадам, более, чем раньше, но если вы сейчас же выдадите нам эту девчонку, сестру моего парня, за которой он сюда вернулся, я, так уж и быть, не стану этого делать. И никакой пустой болтовни я больше слушать не желаю! – проревел он, шагнув к Пьеру, который протестующе качнул головой. – Где твоя дочка, кузнец? Где Мадлен Бланшар?
* * *
Мадлен Бланшар сидела совершенно бесшумно и почти не дыша, сжавшись в комок за перилами старой, с выщербленными ступенями лестницы, по которой недавно спустилась её мачеха.
Она понимала далеко не всё, о чём кричали и спорили там, внизу, отец, мачеха, Франсуа и мадам Жозефина. Спорили друг с другом и с чужими людьми, явившимися невесть откуда – высокими, загорелыми, сильными и… опасными. Она всем существом чуяла эту исходящую от них опасность, но это её не пугало.
Она точно знала, что эти чужие люди не причинят ей никакого зла.
Ведь одним из них был её брат Дидье.
Пречистая Дева и все святители Господни, она его совсем не помнила!
Но сразу узнала.
Потому что это лицо она видела всякий раз, когда гляделась в зеркальце или в речную гладь – острые скулы, яркий рот, всегда готовый растянуться в улыбке, веснушки на переносице, широко расставленные светлые глаза и копну непокорных вихров.
Мачеха всегда заставляла её носить чепец. Вот ещё!
Когда внизу заспорили и закричали особенно громко, Мадлен заколебалась, не вернуться ли её в свою комнату, чтоб вылезти через окно и удрать. Она давно знала, что ей делать, если отец, понукаемый мачехой, решит отправить её в монастырь или в семью этого дурачка Анри Ренара. Походный узелок она уже собрала и спрятала под половицей в своей комнате.
Но там, внизу, прозвучало её имя, и произнёс его самый страшный из чужаков, при виде которого у неё по спине бежали мурашки – огромный и бронзовокожий, как индеец и с таким же горбоносым хищным лицом. Грир-Убийца – вот как он именовал себя, войдя под крышу их дома.
Он хотел её видеть.
Она была нужна своему брату Дидье.
Дидье пришёл за ней.
У Мадлен дрожали руки и ноги, подгибались коленки, и она плотно стискивала зубы, чтобы те не смели позорно цокать. Она выпрямилась во весь рост под устремлёнными на неё изумлёнными взглядами и застыла на несколько очень долгих мгновений.
А потом вихрем пронеслась вниз по лестнице – по всем щербатым ступеням.
– Вот я! – громко крикнула она и встала перед всеми, вытянувшись в струнку и вздёрнув подбородок. – Это я! Я Мадлен Бланшар!
Дидье даже дышать перестал.
Эта девчушка была нескладной, тонкой и гибкой, как ивовый прутик. Если бы не болтавшееся на хрупких плечах мешковатое чёрное платье до самых пят, он легко принял бы её за мальчугана. Её кудрявая макушка доходила ему как раз до плеча, русые волосы были небрежно заплетены в толстую пушистую косичку, а глаза…
Чистые, как просвеченное солнцем мелководье.
Глаза их матери.
Он поднял руку и снова уронил, не решаясь коснуться плеча Мадлен.
– Ты меня помнишь? – выпалил он хрипло, с непрошеной мольбой.
– Конечно! – горячо воскликнула девчонка и закивала так старательно, что светлая косичка мотнулась туда-сюда. А Дидье поймал себя на том, что расплывается в неудержимой улыбке.
– Врёшь ведь, – выдохнул он шёпотом и сморгнул. – Ну признайся же, признайся, что врешь!
Он всё-таки протянул руку и легко тронул Мадлен за эту задорно торчащую косичку, увидев, как её глаза распахиваются ещё шире.
– Ты же пират? – осведомилась она вместо ответа с такой восторженной надеждой, будто спрашивала, не король ли он Франции случайно.
– Да, – помедлив, признался Дидье с тяжким вздохом, и глазищи Мадлен так и просияли.
– Я тоже хочу! – с жаром воскликнула она, вцепляясь в его ладонь. – Тоже хочу быть пиратом, как ты! И капитаном!
Дидье разинул рот.
Адель придушенно ахнула.
Моран фыркнул.
А Грир за спиной Дидье со смешком проворчал:
– Клянусь кишками его Святейшества Папы, можно уже не спрашивать, пойдёт ли со своим братцем эта маленькая сорока! – И добавил, с ехидным прищуром взирая на Мадлен с высоты своего роста: – Бабы редко становятся пиратскими капитанами, знаешь ли, сорока.
Мадлен залилась краской до корней волос, и Дидье невольно сжал её запястье, пытаясь ободрить, когда она гордо задрала острый подбородок и бросила с таким же разбойничьим прищуром, что и Грир:
– Поспорим?
Она выдернула руку из руки Дидье, лихо поплевала на ладонь и протянула её Гриру. Тот сперва так же озадаченно уставился на эту замурзанную ладошку, что и все остальные. А потом согнулся пополам, и его громовой хохот заглушил сердитый окрик Пьера и змеиное шипение Адели.
Выпрямившись, он стиснул своими железными пальцами тонкие пальцы Мадлен и весело покосился на Дидье:
– Разбивай… братец.
И Дидье со всей торжественностью разнял их руки ребром своей ладони.
У него звенело в ушах от нахлынувшего ликующего облегчения.
Впервые за последние месяцы он наконец дышал полной грудью, не чувствуя укоров совести и груза своей неизбывной вины.
Жозефина покачала головой, беспомощно глядя на Мадлен.
– Ах, дитя, – порывисто начала было она, но под острым взором Грира запнулась.
– Полагаю, наш вопрос решён? – вкрадчиво осведомился капитан «Разящего», переводя глаза на Пьера, ответившего ему таким же тяжёлым взглядом. – Твоя дочка сама хочет уйти со своим братом, кузнец. И немудрено, ведь ты столько лет грел на своей груди такую гадюку, как их мачеха, и прилежно слушал всё, что она шипела тебе, – Он брезгливо ткнул пальцем в сторону выпрямившейся с ледяным презрением Адели.
– Больше этого не будет, – помолчав, спокойно пророкотал Пьер своим густым басом. – Моя супруга не проведёт ни часа под крышей моего дома. Она сейчас же вернётся к своим родным в Сен-Вер.
– Что?! – Адель захлебнулась, но Пьер даже не посмотрел на неё. В его чёрных глазах, обращённых к дочери, угадывалась непривычная тоска, хотя голос остался бесстрастным:
– Я не буду принуждать тебя к венчанию с Жаком Ренаром или отправлять в монастырь, Мадлен. Останься.
Негодующе фыркнув, Адель затрясла головой и яростно выкрикнула:
– Я сама ни на минуту не задержусь под крышей твоего нечестивого дома, Пьер Бланшар! Все мои усилия на протяжении многих лет были напрасны! Твои дети так же порочны, как ты сам! Как их ма…
Она задохнулась и невольно вскрикнула, когда смуглые пальцы Пьера сомкнулись на её худом локте. Только синие глаза её всё так же неистово пылали.
– Ни слова больше, Адель, пока я не оторвал тебе руку и не заткнул ею твой рот, – по-прежнему ровно проговорил Пьер. – Я и впрямь слишком долго тебя слушал. Ты можешь взять Бруно с его тележкой, чтобы он отвёз тебя к родителям, а завтра он доставит туда же твои сундуки.
Никто не проронил ни слова, пока Адель, гордо вскинувшая голову, увенчанную чепцом, с грохотом не захлопнула за собой дверь дома, в котором прожила столько лет.
Тягостных, мрачных, бесплодных лет.
И едва она это сделала, как Пьер снова перевёл взгляд на замершую в растерянности дочь:
– Мадлен?
Губы у девчушки затряслись, и Грир подумал, что, конечно же, та сейчас разревётся и останется здесь, к его собственному немалому облегчению. Он и представлять себе не хотел, как эдакая беспокойная стрекоза воцарится на его бриге. А в том, что она будет вертеть своим непутёвым братцем и его такой же непутёвой командой сорванцов так, как ей заблагорассудится, Грир ни на одно мгновение не сомневался.
