Текст книги "Мир без России"

Автор книги: Олег Арин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Посвящается моим любимым женщинам:

маме – Таисии Павловне,

жене – Валентине,

дочери – Ульяне

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если эти «Мысли» не понравятся никому, значит, они несомненно плохи; но в моих глазах они будут достойны презрения, если понравятся всем.

Дидро

Не пугайся, читатель. Я отнюдь не имею в виду, что Россия исчезнет с лица земли. Конечно, это мечта многих врагов России. Но такого не произойдет, по крайней мере в XXI веке. Произойдет другое: Россия перестанет (фактически уже перестала) оказывать влияние на ход мировых событий. На языке геостратегии это означает, что Россия потеряла статус великой державы, перестала быть центром «силы» и мировым полюсом, определяющим структуру международных отношений. Следствием этого является тот факт, что развитие международных отношений, основные мировые тенденции, например пресловутая глобализация, происходят без участия России. С исторической точки зрения в этом нет ничего особенного, поскольку на ход мирового развития, как свидетельствует история человечества, влияет небольшая горстка государств-империй, борющихся за гегемонию в мире. Остальные государства обычно служат объектом их политики. Государства-гегемоны менялись, но неизменным оставалось одно: борьба за силу, а в конечном счете за гегемонию. Именно эти государства формировали региональную или глобальную структуру международных отношений на геостратегическом мировом пространстве, именно они и определяли ход мирового развития.

С момента возникновения Российского государства оно только дважды меняло систему и структуру международных отношений. Первый раз это было связано с рождением Советского Союза после октября 1917 г. Мир раскололся на две части – социализм и капитализм, борьба между которыми после Второй мировой войны сформировала и геостратегическую биполярность с его двумя центрами силы, возглавляемыми США и СССР. Поражение Советского Союза в этой борьбе привело к кончине советской сверхдержавы и, как следствие, к развалу биполярной системы при утверждении моноцентризма, т. е. господству «золотого миллиарда» во главе с США. Возникшая на месте СССР Российская Федерация очень быстро деградировала до маргинального состояния, в каком она и пребывала до 1917 г. Ныне, занимая место во втором десятке по валовому национальному продукту в мире, влияние России ограничено собственной территорией, которую она еле удерживает от дальнейшего распада.

Таким образом, рождение и смерть советской империи дважды в XX веке сотрясали мир.

Казалось бы, все это очевидные факты, которым я постоянно нахожу подтверждение, находясь в Северной Америке, в Западной Европе и в Восточной Азии. Где бы я ни был, о России почти ни слуху ни духу. Так, иногда двухсекундная информация о Чечне.

И тем не менее в наибольшей степени деградацию России я ощущаю и зрю именно в России. Страна гибнет на глазах. Надо быть абсолютно слепым, чтобы не замечать массового обнищания большей части населения, гибель жилья, деревень, поселков и городков, неспособность власти справиться со стихийными бедствиями, с катастрофической преступностью, наркоманией и прочими социальными и физическими болезнями. Сознание большинства зациклено на одном: как выжить? В провинциях деградация массового сознания достигла стадии раннего феодализма. Средний уровень доходов упал до стандартов бедных стран Африки. И так далее, и тому подобное.

И на фоне всех этих внутренних трагедий дико слышать, когда российский президент, политические лидеры всех оттенков, а также ученые различных идеологических направлений часто говорят и пишут о том, что Россия – великая держава и ее роль имеет глобальные измерения.

В этой связи я сразу же вспоминаю изречение знаменитого военного мыслителя Китая Сунь Цзу из его «Искусства войны», которое гласит:

«Когда ты знаешь себя и других, ты в безопасности; когда ты знаешь себя, но не знаешь других, у тебя есть полшанса на выигрыш, но, когда ты не знаешь ни себя, ни других, ты в опасности при каждой баталии»¹1
  Sun Tzu. The Art of War. Translated by Thomas Cleary. Boston and London: Shambhala, 1988, p. 82.


[Закрыть].

У меня глубокое убеждение, что если не все, то большинство, говорящих о России как великой державе, относятся к третьей категории людей, т. е. той, которая не знает ни России, ни окружающего мира. Достаточно спросить любого из этих говорунов, какой должна быть критическая масса веса государства, чтобы иметь статус великой державы? Какой объем финансовых ресурсов необходимо тратить, чтобы «величие» страны ощущалось во всем мире? Какая разница между местом и ролью государства в мире, и в каком соотношении эти категории находятся с экономическим потенциалом страны и правительственным бюджетом? Спросите у любого политика, сколько выделяется средств на внешнюю политику в России и сколько, например, в США? Вряд ли великодержавники даже задумывались над этими вопросами. И мне приходилось в этом убеждаться постоянно на всяческих конференциях, из разговоров, а также, естественно, из чтения множества работ российских авторов.

Очень хотелось бы поверить, что Россия – великая держава. Однако факты не подтверждают подобные громогласия. Я вынужден был обратиться к аргументам экономического, политического, военно-стратегического характера, чтобы доказать обратное, а именно: с момента начала капиталистических реформ Россия потеряла статус не только сверхдержавы, но и великой державы, превратившись в региональную страну, влияние которой в мире уступает не только известной «семерке» из «золотого миллиарда», но и ряду других стран с валовым внутренним продуктом, превышающим 500 млрд долл.

Итак, цель данной работы – показать реальное место и роль России в мире в первой половине XXI века. Для полноты картины мне пришлось использовать разные методики и подходы. Один из них – это взгляд на Россию со стороны. То есть выявить место и роль России в стратегических доктринах и концепциях наиболее активных субъектов мировой политики. В качестве таковых для данной книги я выбрал США. (Япония и КНР представлены в другой книге под названием «Стратегические контуры Восточной Азии. Россия: ни шагу вперед».) Западную Европу я «проигнорировал», не потому, что она мало значит в мировой политике, а потому что по стратегическим направлениям в отношении России она близка к США, и, кроме того, даже анализ российской политики четырех основных держав (ФРГ, Франция, Великобритания и Италия) слишком увеличил бы объем данной работы.

Другой подход – это взгляд на Россию из самой России, т. е. через официальные доктрины и концепции нынешнего руководства страны, а также через работы российских ученых буржуазного направления. Я сознательно почти не прибегал к политической литературе левого или «патриотического» направления, поскольку рассматриваю их влияние на внешнюю политику близким к нулю.

Политологический подход мне пришлось дополнять подходами из теории международных отношений, в которую были введены сформулированные мной три закона (закон экономической массы, или «полюса», закон «центра силы» и закон «силы»), а также закон оптимальных затрат на внешнюю политику. Теоретические разделы – самая трудная часть данной работы для чтения, но без их усвоения или хотя бы ознакомления трудно рассчитывать на понимание развития международных отношений и всего, что с ним связано.

Книга разбита на три части. И хотя каждую из них можно рассматривать как определенную целостность, они связаны между собой одним стержнем: что есть и будет Россия.

Естественно, для такой большой книги мне пришлось перелопатить большое количество литературы и статистического материала. Точно я не считал, но подавляющая ее часть «выужена» мной из Интернета. В этой связи хочу предупредить читателя, который не знаком с системой Интернета, об одной вещи. В некоторых моих сносках не указаны страницы. Это значит, что они были представлены в формате HTML. Страницы же проставлены в тех случаях, когда материал опубликован в формате PDF. Сейчас еще окончательно не утвердились правила оформления сносок из Интернета с указанием интернетовского адреса (сайта). В этой связи я поступал так: там, где очевиден адресат (например, сайты международных организаций, МИДа Японии, ЦРУ, СНБ, Пентагона или Госдепа США), я не указывал адрес; там, где он не очевиден, адрес указывался.

О языке работы. Меня довольно часто обвиняют в том, что о серьезных вещах я пишу «не научным» языком, под которым, видимо, понимается академический стиль российских ученых. Кроме того, я, дескать, слишком много «якаю» и постоянно всех хулю. Пользуясь случаем, отвечаю всем. Во-первых, хулю я не всех, а только тех, которые «научным» языком пишут тексты, не имеющие никакого отношения к науке. Во-вторых, я «якаю» потому, что работу пишу именно я, а не какие-то «мы». «Мы» – это уход от ответственности за написанное. В-третьих, академический стиль – это форма проявления безличности, выработанная за годы советской власти, особенно в период застойного социализма. И хотя к советской власти я отношусь значительно лучше, чем к нынешней, желания сохранять эту форму у меня нет, тем более что я убежден: о серьезных вещах надо писать весело.

В работе много иностранных фамилий. Там, где транскрипция неоднозначна, привожу эти фамилии в скобках на языке оригинала. Я также в своих текстах кавычу слово «АТР» («Азиатско-Тихоокеанский регион»), хотя по правилам русского языка аббревиатуры не кавычат. Я это делаю сознательно, т. к. считаю, что никакого «АТР» не существует. Но в текстах других авторов или документах (при цитировании) я вынужден сохранять правописание оригинала. В этой же связи. Я сохраняю арабское написание цифр в сочетании со словом век (19 век, 20 век, 21 век) при цитировании западных авторов (у них так принято). В своем же тексте я перехожу на римское написание, как принято в России.

Хочу также отметить, что кое-какие параграфы и главки данной книги были опубликованы в некоторых газетах, журналах и сборниках, а также на моем сайте в Интернете (http://www.rusglobus.net/Arin). За них меня никто не критиковал, а, наоборот, многие только соглашались. Однако выход работы в полном объеме и с таким названием неизбежно должен встретить возмущение, особенно со стороны российских еслибистов, и наверняка обвинения в антироссийстве. Меня это не смущает, поскольку я считаю: то, что делают политики и подпевающие им «ученые», наносит больше вреда России, чем правда о ней. Тем не менее, если они найдут и выскажут рациональные контраргументы в печати, то я всегда готов на них среагировать и был бы благодарен всем, кто послал бы мне сообщение на мой сайт о прочитанной в любой прессе критике или рассуждениях на мою книгу.

Как и предыдущие свои работы, эту книгу я предварительно нигде не обсуждал, в ее написании никто мне не помогал, кроме, естественно, моей жены Валентины. Как всегда, она считывала и редактировала чуждые ей тексты, а я, как всегда, проверял на ней степень доступности для понимания материала, особенно теоретических частей. И если содержание книги было понятно для пианистки и художника (профессии моей жены), то я рассчитываю на то, что для тех, кто значительно ближе по своим интересам к сфере внешней политики и международным отношениям, эта книга не покажется слишком трудной.

И последнее: о благодарностях. Поскольку при написании данной работы, так же как и предыдущих книг, мне никто не помогал, кроме жены, то благодарить-то мне в общем-то особенно некого, кроме жены и дочери, которые являются моими помощниками и вдохновителями в делах и жизни. Мне есть кого поблагодарить и за практическое появление этого труда, точнее, за финансирование издания данной книги. Это – мой сын Герман, который хотя и находится со мной по разные стороны идеологических баррикад, находит мужество преодолеть идеологические разногласия и профинансировать враждебную для его класса книгу, не исключаю, под воздействием своей мамы, т. е. моей жены. За такую жертвенность (а это стоит ему все-таки не выпитых пяти-шести бутылок французского шампанского) я и выражаю ему свою авторскую признательность и надеюсь на аналогичное конструктивное сотрудничество в будущем. Спасибо им всем.

Май 2001 г.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АСЕАН	Ассоциация государств Юго-Восточной Азии
«АТР»	Азиатско-Тихоокеанский регион
АТЭС	Азиатско-тихоокеанское экономическое сотрудничество
ВА	Восточная Азия
ВОЗ	Всемирная организация здравоохранения
ВВП	валовой внутренний продукт
ВНП	валовой национальный продукт
ВПП	внешнеполитический потенциал
ВТО	Всемирная торговая организация
ГМК	государственно-монополистический капитализм
ЕС	Европейское сообщество
ИРЧП	индекс развития человеческого потенциала
МБ	Мировой банк
МВФ	Международный валютный фонд
МНБ	межнациональные банки
МНК	межнациональные корпорации
МОТ	Международная организация труда
НАФТА	соглашение о свободной торговле в Северной Америке
ОБСЕ	Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе
ОМУ	оружие массового уничтожения
ОПР	официальная помощь в целях развития
ОЭСР	Организация экономического сотрудничества и развития
ППС	паритет покупательной способности
ПРООН	Программа развития Организации Объединенных Наций
РДВ	российский Дальний Восток
СВА	Северо-Восточная Азия
СНВ	стратегическое наступательное вооружение
СНГ	Содружество Независимых Государств
ТНБ	транснациональные банки
ТНК	транснациональные корпорации
ЭИБ	Экспортно-импортный банк

Часть первая
США: стратегия в XXI веке – лидерство через гегемонию

ГЛАВА I
Понятийный аппарат и исследовательские подходы

Российских ученых, за редким исключением (Э. Поздняков, В. Барановский, Н. Косолапов и некоторые другие), не волнует проблема понятийного аппарата теории международных отношений. Они спокойно могут писать о глобализации или интеграции, хотя на самом деле описывают проблемы интернационализации; говорить о силе государства, хотя описывают мощь государства; формулировать концепции национальной безопасности, фактически же излагают проблемы внутренней политики. Мировые отношения для них идентичны международным отношениям и т. д. Такой подход является отражением специфики российского умостроя, отвергающего рациональность и демонстрирующего иррациональность, с помощью которой, как они сами себя убеждают, они «глубже» схватывают суть явлений. Я, естественно, в соответствующей главе покажу это на примерах, а пока рассмотрим американские варианты исследования проблем.

Большинство американских международников и политологов также не склонны «теоретизировать». Это дает повод авторам монографии «Американская национальная безопасность» констатировать: «Хроническим источником президентских трудностей с конгрессом, а иногда со всей нацией является тенденция использовать концепцию национальной безопасности в сверхшироком смысле, прибегая к ней как к мантии, которая покрывает противоречивые действия»²2
  American National Security. Amos A. Jordan, William J. Tailor, Jr, and Michael J. Mazarr. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1998, p. 4.


[Закрыть]. Все же следует признать, что над понятийным аппаратом американцы размышляют со времен окончания Второй мировой войны и по многим аспектам они добились впечатляющих результатов. Тем не менее эта проблема сохраняется и по сей день. Ее актуальность Кэн Бут демонстрирует следующим образом. Многие, пишет он, употребляют слово «мир» в смысле «отсутствие мировой войны». И это несмотря на то, что после Второй мировой войны было уничтожено 20 млн человек³3
  International Relations. Theory Today. Ed. By Ken Booth and Steve Smith. Cambridge: Polity Press, 1997, p. 334.


[Закрыть]. Используется термин «Третий мир» как развивающийся мир. В то же время верхние слои этого «мира» по уровню своего благосостояния ничем не отличаются от богатого населения «Первого мира». Употребляется термин «сила» (power) как синоним военной силы, хотя эти понятия не совпадают. Бут делает вывод: «Если эти и другие ключевые слова в науке о международных отношениях не будут как следует называть явления, как же можно их концептуализировать с пользой для будущего?» (p. 336).

Проблемы смешения понятий возникают и при наложении или пересечении наук. Как известно, в западной науке предмет «Международные отношения» изучается как ответвление политологии. Бут же полагает, что «совершенно очевидно, что политология может серьезно изучаться только как ответвление политики в глобальном масштабе. Мировая политика является домом политической науки, а не наоборот. Кант был прав: политическая теория должна быть международной теорией» (p. 340).

Вот еще одно любопытное рассуждение Бута: «Целью международной политической теории, таким образом, может быть соединение марксовской «науки» с «наукой» Моргентау в искусстве утопического реализма; проблемой международной политической науки должна быть попытка объединить мир через его изменение» (p. 347).

Хотя из этой фразы не понятно, что имеет в виду Бут под «наукой» Маркса и «наукой» Моргентау, но термин «утопический реализм» мне сразу напомнил высказывание андроида Дэйты, одного из ярких героев сериала «Звездный путь», который как-то резонно заметил: невозможно ожидать неожидаемого (to expect unexpected is impossible).

В значительной, если не определяющей степени волна теоретических изысканий была вызвана окончанием холодной войны, разрушившей не только Берлинскую стену, но и устоявшиеся штампы и стереотипы в теории международных отношений. Грубо говоря, раньше было два мощных направления в теории: одно – сугубо идеологизированное (школа политического идеализма), объясняющее все перипетии международной жизни борьбой между «коммунизмом» и «капитализмом» (кстати сказать, доминирующей в СССР), другое – геостратегическое, опирающееся на концепцию силы (школа политического реализма).

Ныне, когда идеология, по мнению американских теоретиков, перестала играть доминирующую роль, а сила стала наполняться иным содержанием, стройные предыдущие конструкции рассыпались. Что появилось взамен? И тут-то начинаются споры, которые в большинстве случаев ведутся по следующим проблемам: какова нынешняя структура международных отношений: биполярность, однополярность, многополярность; каково содержание понятия силы в современных условиях; какова роль государства в эпоху «глобализации»; что такое «национальная безопасность»: искусственная абстракция или нечто объективно реальное?

Все эти темы так или иначе будут затрагиваться на протяжении всей книги. Но для затравки хочу представить взгляды довольно известных авторов учебника по «Национальной безопасности США» – А. Джордана, У. Тэйлера, М. Мазара (последний – главный редактор журнала «Вашингтон квортерли»). Об их популярности свидетельствует уже то, что вышло пятое издание их труда, который изучается студентами военизированных колледжей и университетов.

Названные авторы (далее я их всех троих буду обозначать через аббревиатуру ДТМ) полагают, что на смену холодной войне пришел не просто мир, а «горячий мир». Проблема в том, как описать этот мир. В отличие от приверженцев концепции «однополярной гегемонии» США (например, активно отстаиваемой Чарльзом Краутхаммером) ДТМ считают, что на самом деле возникла «комплексная многополярность» международной системы.

Кстати, они напоминают, откуда выросли ноги у концепции «однополярности». Дело в том, что в 1992 г. в Пентагоне была подготовлена «бумага», некстати просочившаяся на свет божий, из которой все узнали об установке на «предотвращение в будущем любого потенциального глобального соперника». Причем речь не шла об ослабленной России, а скорее была адресована в адрес союзников США. К тому же она была сформулирована в жестких выражениях: американская оборона должна быть настолько сильной, чтобы потенциальные соперники из Западной Европы или Азии даже думать не могли о «крупной региональной или глобальной роли».

Авторы напоминают, что в отличие от оголтелых «однополярников» есть еще сторонники «сверхдержавной многополярности» (superpower multipolarity), которые выступают за единоличную гегемонию США при «разрешении» другим державам типа Германии и Японии формировать многополярный фон. Сами же они, как уже говорилось, отстаивают «комплексную многополярность» (complex multipolarity), отрицающую гегемонистский статус США по ряду причин. Одна из них заключается в том, что фокус национальной стратегии США сдвинулся с глобального на региональный уровень. Подтекст таков: на глобальном уровне отсутствует другая глобальная держава, а значит и не с кем вести глобальную борьбу. На региональном же уровне в структурном плане нет однозначности. В Африке структура отношений формируется на основе баланса сил, в некоторых местах она определяется биполярностью, в других – многополярностью. Иначе говоря, ни одна из «силовых моделей» не является универсальной и не объясняет реальность.

Другой момент, определяющий «многополярность», связан с тем, что некоторые мощные региональные державы могут самостоятельно обеспечивать свою выживаемость и независимость без помощи союзников. Аргумент, на первый взгляд довольно странный, но авторы имеют в виду, что в мире отсутствует враждебная держава, способная поставить под угрозу «выживаемость и независимость», скажем, Германии, Англии или Японии.

Но главная причина «многополярности» в другом. И это другое – проблема диффузии ключевого термина всех концепций «полярности» – силы. «Диффузия некоторых элементов силы (power), в частности экономической силы и ее эффекта в международной системе, отвергает однополярную концепцию».

В связи с силой хочу обратить внимание на следующий очень важный момент. Сила (power) – это ключевая категория теории международных отношений, вокруг которой не одно поколение теоретиков ведет дискуссию, так до сих пор не определив, что же это такое. Это признают и сами авторы, добавляя, правда, что при этом отсутствует и методика вычисления силы. Что вполне естественно: если нет определения, значит, и нечего подсчитывать. Поскольку сила очень важная категория, дадим авторам высказаться на этот счет подробнее.

Загадка силы, считают ДТМ, заключается в том, что «сила есть динамика». Они пишут: «В наипростейшем варианте (сила) – это способность заставить других делать нечто, что они не сделали бы по собственной воле». Способность заставить, поясняют авторы, не обязательно означает только «физическое насилие над противником», хотя это является важным аргументом силы. К таким способностям они относят «переговорные способности», а также убеждения, основанные на общих интересах и ценностях. Такая формулировка силы им показалась достаточной, чтобы перейти к ее оценке.

«Сила, – пишут они, – может рассматриваться и оцениваться различными способами. Поскольку она базируется на возможностях (capabilities), сила имеет определенные объективные характеристики. Но она также имеет весьма высокий элемент субъективности (курс. авторов), т. к. слава обладания ею и намерение ее использовать являются достаточными, чтобы достичь результатов во многих случаях без реального обращения к ней. Гоббс правильно писал: «Люди вспоминают о силе только тогда, они ее почувствуют»» (p. 9).

Здесь авторы впадают в элементарное логическое противоречие. Сила, если это категория объективная, не может иметь «высокий элемент субъективности», поскольку субъективна может быть оценка силы, а не сама сила. Задача наблюдателя (аналитика) как раз и заключается в том, чтобы его субъективная оценка совпала с содержанием силы (по Гегелю, слияние объекта и субъекта). Множественность трактовок одного явления говорит только о том, что явление не познано. Попав в логический и философский капкан на этом этапе, они уже не могут выбраться из него в дальнейшем.

Они пишут: «Естественно также, что сила относительна по своим характеристикам, т. к. ее свойства частично зависят от сравнения с тем, что ей противостоит; когда это сравнение очевидно, результирующий подсчет часто называют чистой силой. Далее. Сила есть весьма ситуативная вещь: что может сгенерировать силу в одних обстоятельствах, не может при других. Такие неуловимые вещи, как политическое и техническое мастерство ключевых акторов, национальная воля и солидарность по проблемам, суть проблем, выраженных в вопросах и целях, которых добиваются, т. е. все компоненты силы, могут быть использованы государством при определенных ситуациях» (курс. авторов) (p. 9).

Если невозможно объективно оценить силу как таковую, значит невозможно оценить и противостоящую силу, и никакое сравнение здесь не поможет, поскольку в этом случае происходит сравнение двух неопределенных величин. Авторы, однако, оптимисты.

«Если сила динамична, субъективна, относительна и ситуативна, а также объективна по сути, можно ли ее определить в принципе? Несмотря на предостережения и трудности, ответ – «да». В частности, если мы сфокусируемся на объективных характеристиках (которые, правильнее сказать, являются измерением «strength»⁴4
  И здесь начинаются проблемы перевода, поскольку авторы не определили слово strength.


[Закрыть] и могут или не могут осуществлять влияние, о чем уже говорилось) и квалифицируем их правильно по времени и обстоятельствам, мы сможем по крайней мере сказать несколько полезных вещей о силе» (p. 9). Они действительно кое-что сказали, но совсем не о силе. Они, как и все до них, смешали понятие мощи с категорией силы, к чему я вернусь в соответствующей главе.

Авторы, правда, справедливо раскритиковали представления на категорию силы супругов Гарольда и Маргарет Спраут, поскольку «они предложили грубое уравнение: сила равна человеческим ресурсам, плюс физическая среда обитания, плюс питание и сырье, плюс инструменты и умение, плюс организация, плюс моральное и политическое поведение, плюс внешние условия и обстоятельства» (p. 9). В том же ключе писал Клиффорд Герман, а Рэй Клейн к количественным характеристикам добавил «национальную волю и стратегические цели». Между прочим, у самих авторов понимание силы очень сильно совпадает с формулировками Клейна.

Далее ДТМ пытаются определить современное состояние национальной силы, которая, естественно, претерпела изменения. «Это связано не только с тем, что она стала более фрагментарной, но в то же время и более взаимозависимой. Фрагментация возникла не только вследствие исчезновения основных биполярных блоков холодной войны, но также и в результате выхода наружу ранее подавляемого этнического и племенного национализма во многих государствах земного шара» (p. 548). Это привело к тому, что национальная сила стала более распыленной и потому осложнился эффект влияния одного государства на другое. «Мягкие» (soft) формы силы, такие, как способность манипулировать взаимозависимостями, становятся более важными, как это делает долгосрочная экономическая сила (strength), которая является базой и мягкой, и твердой (hard) формы силы (p. 548).

Обращаю внимание на то, что авторы, сами того не подозревая, стали обращаться с терминами power и strength как синонимами. На этом «сгорели» все теоретики, бившиеся над определением категории силы. В результате, заходя то с одной стороны, то с другой, к силе, они так и не дали четкого определения данной категории. И повторили известную банальность о том, что «сила и воля ее использовать становятся условием успеха, даже выживаемости. В этом суть силовой политики… Цель силы заключается в преодолении сопротивления в борьбе, которая явилась ее причиной, или в обеспечении безопасности предпочтительного порядка вещей» (p. 13). Результат: вместо определения силы авторы выделили две ее функции (весьма небесспорные): победа в борьбе и обеспечение порядка. Сама же сила опять ускользнула от них. Другими словами, авторы, понимая коварство силы, так и не вышли за рамки представлений всех без исключения теоретиков, которые бьются над этой категорией со времен Ганса Моргентау⁵5
  К примеру, см.: Masao Maniyama. Thought and Behaviour in Modern Japanese Politics. Oxford University Press, Tokyo, Oxford, NY, 1979, p. 268–289; Weltpolitik. Strukturen-Akteure – Perspektiven. Hrsg. K. Kaizeru. H. —P. Schwarz. Stuttgart: Klett-Gotta, 1985; Hugh Ward. Structural Power – A Contradiction in Terms? – Political Studies (XXXV), № 4, 1987, p. 593–610.


[Закрыть].

Еще более широкий круг теоретиков вовлечен в дискуссии по категории национальной безопасности. Ожесточенным атакам в основном подвергаются неореалисты, представляющие два направления, или, как принято говорить, две парадигмы: структурный неореализм и неолиберальный институционализм. Атакующие – ученые-социологи, которым предписывается «инновационное объединение исследований в области социологии и национальной безопасности». Их взгляды изложены в монографии «Культура национальной безопасности: нормы и самоопределение в мировой политике» под редакцией Питера Каценстейна, одного из главных идеологов социологического подхода⁶6
  The Culture of National Security: Norms and Identity in World Politics. /Ed. by Peter J. Katzenstein. NY: Columbia University Press, 1996.


[Закрыть]. Чтобы понять, в чем их претензии к неореалистам, несколько слов о позициях последних.

Один из них – Кенет Уолц, принадлежащий к «структурным реалистам» второй волны (после Г. Моргентау, Дж. Кеннана, А. Вольферса и др.), в международной системе государств выделяет три характеристики: она (система) децентрализована; наиболее важный актор – государство – унитарно и функционально не дифференцировано; различие в распределении возможностей наиболее весомых государств отличает биполярную систему государств от многополярной.

Известного теоретика, можно сказать, тоже классика, Роберта Кеохане относят к неолиберальным институционалистам. Он считает, что международная политика после краха гегемонии не обязательно коллапсируется в неконтролируемую силовую политику, которая приведет к анархии. Созданный в период гегемонии международный порядок имеет возможность исправлять проблемы, провоцирующие международную анархию. «Институциональная инфраструктура постгегемонистской системы, – уверяет классик, – в состоянии обеспечить координацию конфликтных политик путем снижения затрат на сотрудничество» (p. 13).

Социологи обвиняют Кеохане в том, что его теория не объясняет категорию интереса, хотя и не отрицает ее как внешний феномен. Категория интереса – главный конек социологов. В определенной степени это признает и Кеохане: «Без теории интересов, которая требует анализа внутренней политики, никакая теория международных отношений не может быть полностью адекватна (реальности). Слабость наших нынешних теорий увела нас очень далеко от понимания поведения США и европейских держав в конце холодной войны… Необходимо осуществить еще немало исследований в области теории государства. Может быть, даже больше, чем на уровне международной системы» (p. 14).

Исследовательская парадигма социологов состоит, по П. Каценстейну, из трех ступеней. «Первая. Существует спецификация группы ограничений. Затем оговаривается группа акторов, которые, предполагается, имеют определенные интересы. Наконец, изучается поведение акторов и их поведение в условиях ограничений, в рамках которых эти акторы со своими предполагаемыми интересами проявляют себя» (p. 14).

Вся эта ничего не значащая для непосвященных словесная белиберда на самом деле означает изложение некоторых элементов теории бихевиоризма, которая обращена на анализ проблем безопасности. Социологи утверждают, что только на этой основе можно уловить такие важные вещи, как «престиж и репутация», которые неореалисты рассматривают «скорее как эффект силы (force), чем социальных атрибутов». В этой связи они вспоминают известного политэконома Роберта Гилпина. Каценстейн пишет, что хотя Гилпин, будучи реалистом, признает социологические подходы, однако все время скатывается к экономическим объяснениям. Для Гилпина «престиж» – «функциональный эквивалент власти во внутренней политике и имеет функциональные и моральные основания». «Он, – иронизирует Каценстейн, – может только утверждать, но не доказать, что в конечном счете престиж опирается на военную или экономическую силу (power). Но в то же время (Гилпин) пишет, что «скорее престиж, чем сила (power), является распространенным явлением в международных отношениях»» (p. 15).