Текст книги "Мир без России"
Автор книги: Олег Арин
Жанр:
Политика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)
Исходя из предложенной схемы, переход однополярности к многополярности, от одного центра силы к множеству центров силы неизбежен. Какие причины и факторы будут ломать нынешнюю систему?
На международной арене главной проблемой единоличного лидерства США является Китай, который по мере наращивания своей экономической массы будет способен формировать интеграционную зону в Восточной Азии, одновременно внедряясь на экономические территории стран Третьего и Второго мира, а затем и Первого мира. Причем этот процесс уже начался, о чем свидетельствует активность государственных компаний КНР на территории США и некоторых стран Европы (Франция). В сочетании с геостратегическим усилением Китая (увеличение и совершенствование военного потенциала + расширение политического влияния) внешнеэкономическая деятельность этой страны будет ломать однополярный мир, стимулируя становление поначалу многополярного, а затем и биполярного мира, который, по некоторым оценкам специалистов, может сформироваться к середине XXI века. Развитию этой темы посвящен специальный раздел, следующий за данной главой.
Другим претендентом на слом нынешней системы, как уже многократно говорилось, является Россия. Об этой стране речь пойдет в последующих главах.
Здесь же я хотел бы обратить внимание на один из факторов крушения однополярной структуры, который обычно не попадает в поле внимания русских ученых, но тщательно изучается в США. Это тема связана с пролетаризацией периферии, т. е. Третьего мира, формированием рабочего движения, заинтересованного в демократизации международных отношений, а не в гегемонии одной страны или группы стран.
Известно, что в период деколонизации страны Третьего мира добились политической независимости, превратившись в нацию-государство. Экономически же они продолжают оставаться в зависимости от бывших метрополий, а ныне от всех стран Первого мира. Но в течение последних 10–15 лет начал обнаруживаться один любопытный процесс. Софтизация, сервизация и информатизация экономик развитых стран привели и продолжают вести к индустриализации экономик стран Третьего мира (т. е. происходит перенос-сброс тяжелой, металло-трудо-энергоемкой промышленности). Соответственно, это ведет к увеличению рабочего класса этих стран. По терминологии Босвела, эти государства, ранее проводившие политику государства-нации, стали активнее проводить политику государства – класса (p. 37). Иначе говоря, классические классовые противоречия внутри капиталистических государств, в свое время вскрытые Марксом и Лениным, преобразуются в межгосударственно-классовые противоречия, пронизывающие отношения между Первым и Третьим мирами. И что особенно любопытно, в исследованиях американских социальных политологов утверждается, что «рабочий класс становится центральным актором в демократизации всего мира (вопреки оценкам ранних исследований, которые приписывали демократию буржуазии, считая «демократичными» те республики, которые оставляли большое количество населения без избирательных прав» (p. 34)204204
Подр. см.: Global Labor Movements (Special Issue). Guest-Edited by Bradley Nash, Jr. – Journal of World-Systems Research. Volume 4, Number 1 (Winter 1998).
[Закрыть].
Следовательно, борьба рабочего класса в странах Третьего мира в сочетании с антиглобалистским движением, принимающим всемирный характер, является одним из важнейших факторов, стимулирующих распад однополярного мира.
К другим факторам можно отнести внутриполитические проблемы самого Первого мира (экономические, этнические, классовые /например, формирование анклавов Третьего мира внутри государств Первого мира/), в том числе такое феноменальное явление, как рост коммунаторного движения в этих странах205205
Частично эту тему я отразил в своей книге «Россия в стратегическом капкане», с. 65–68. Полно об этой теме можно прочитать в книге Henry Tam. Communitarianism. A New Agenda for Politics and Citizenship. Macmillan Press Ltd., 1998.
[Закрыть]. Последнее означает, что социалистическое сознание охватывает все большие слои капиталистических обществ, оказывая влияние и на представителей правящих кругов.
С международной точки зрения, помимо усиления стран – претендентов на новый статус в мире, огромное влияние будет оказывать процесс размывания сплоченности между тремя зонами внутри Первого мира, а также метания Токио между Китаем и США в выборе верной стратегической линии, адекватно отвечающей национальным интересам Японии.
Каждая из этих тем потребовала бы отдельного разговора, который и будет продолжен в последующих исследованиях. Здесь мне важно было только обозначить некоторые моменты, ведущие к видоизменению структуры международных отношений.
Необходимо зафиксировать и такой важный момент.
История международных отношений свидетельствует о том, что многополярность является самой неустойчивой системой, в рамках которой происходит больше всего войн и конфликтов. Этот тезис можно было бы подтвердить историей Европы на протяжении десятка веков. На этот тезис работает и история середины XIX века. В этот период, пока центры силы (Англия, Франция, Германия и Россия) бились за колонии за пределами своих государств, они находили точки соприкосновения для сотрудничества в самой Европе (с Россией до Крымской войны). Но как только периферия была поделена на сферы влияния, все их внимание сконцентрировалось на Европе, в которой сохранялись недоделенные зоны влияния (проливы, Балканы, Саарская область, части Польши и Украины и т. д.). Вся система многополярности начала рушиться в пользу блоковой биполярности в преддверии грандиозной схватки.
Теоретически многополярная система может быть устойчивой при равных силовых возможностях центров. Но в соответствии с законом неравномерного развития государств практически такого идеального состояния быть не может. Обязательно кто-то вырывается вперед. И тут начинает работать закон силы, который гласит: как только государство достигает уровня экономической мощи и военного потенциала, адекватного мощи и потенциалу ведущих государств мира, оно требует для себя нового статуса, означающего передел сфер мирового влияния. Поскольку старые великие державы обычно противятся подобным требованиям, то приобретение такой сферы влияния обычно возможно только путем разрушения существующей структуры международных отношений, включая и соответствующую ей систему безопасности.
Необходимо подчеркнуть, что этот закон работает в системе капитализма. Он прерывает свое действие в системе мирового социализма. Но поскольку до мирового социализма нам пока далеко, то под его действие попадают и социалистические государства, хотя, как говорится, не по своей воле. Все войны, которые вел Советский Союз, были навязаны ему капиталистическими государствами.
Следовательно, многополярная структура международных отношений с множеством центров сил является самой неустойчивой системой. Это – мир хаоса, борьбы всех против всех. Он приводит к учащению региональных конфликтов, включая и военные. С точки зрения международной стабильности это наихудший вариант структуры международной системы. Единственным успокоительным лекарством может служить надежда на то, что многополярный мир быстро (по историческим меркам) перейдет в биполярный с двумя центрами силы, предположительно США и Китая.
Отличительными особенностями противостояния между двумя центрами силы явятся не столько различия в экономическом развитии (хотя они, безусловно, сохранятся, как это было и в период конфронтации капитализма-социализма во второй половине XX века), сколько геостратегические и геоэкономические противоречия, идеологически питаемые идеями социализма и капитализма, или, по-другому, равенства и неравенства.
На уровне полярности это будут два интеграционных экономических поля, связанных между собой интернационализацией, которая будет уступать позиции глобализации. Последняя в значительно большей степени, чем ныне, наполнится проблемами экологии, демографии, совместным освоением космических пространств и т. д. Все эти вещи будут объединять два блока.
Разъединять их будет геостратегия, т. е. борьба за страны (другими словами, за территории, богатые сырьем, минеральными ресурсами, за дешевую рабочую силу и т. д.), еще не вовлеченных в систему биполярности.
Здесь очень много можно говорить о соединяющих и разъединяющих мотивах и факторах, но важнее другое: каким образом будут разрешены противоречия между двумя блоками? Если следовать моей схеме, то неизбежный распад биполярности должен привести к однополярности. Действительно, так и произойдет. Другое дело, что однополярность, возникшая на совершенно ином историческом витке, станет мировой, т. е. один полюс покроет весь мир. Другими словами, его базис, как отмечалось еще в главе о глобализации, превратится в глобальную интеграцию, или, если по-другому, на земле возникнет единое всемирное хозяйство. Надстройку же можно обозначить как всемирные политические отношения, соответствующие термину «Мировое сообщество».
Совершенно естественно, что указанные явления возможны только в случае действительного уменьшения значения государств как мировых акторов. Я не думаю, что они окончательно сойдут с мировой арены, но свое классическое значение к концу XXI века они потеряют. Складывание единого мирового хозяйства с Мировым сообществом в надстройке неизбежно приведет к формированию мирового правительства, причем именно социалистического типа, о чем я упоминал в главе о глобализации. Поскольку только социально ориентированные правительства в состоянии справедливо перераспределять, управлять и контролировать мировую экономику. Т. Босвел, У. Уагар прогнозируют появление такого правительства к середине XXI века. Мне же представляется, что оно появится только после того, как осуществятся все циклы структурной полярности. Другими словами, мир еще раз должен будет убедиться, что без разрешения противоречий в области социальной справедливости, будь то на уровне государств или на уровне единичных обществ, мировые проблемы решены быть не могут. Вроде бы это – очевидная истина. Но исторический опыт показывает: любые истины должны быть пережиты лично, каждой страной, каждой нацией и всем мировым сообществом. На это дается еще один век – XXI век.
* * *
Из вышесказанного я еще раз хочу зафиксировать несколько принципиальных положений.
Во-первых, в геоэкономических и геостратегических пространствах действуют определенные законы, в частности, закон мощи или полюса, закон центра силы и закон силы, использование которых позволяет более точно определять не только место или роль государства в мире, но и возможные результаты его внешней политики.
Во-вторых, полюсы являются базисом, а центры силы – надстройкой в полярных теориях международных отношений.
В-третьих, полюсные структуры международных отношений не являются статичными. Они подвижны, и их движение происходит по схеме: однополярность → многополярность → биполярность. Точно так же меняются и соответствующие им надстройки (один центр силы, множество центров силы, два центра силы).
В-четвертых, в соответствии с диалектическими законами Гегеля, однополярность конца XXI века, завершив движение по спирали вверх, фактически будет означать один мир, развитие которого в дальнейшем будет происходить на основе других законов и других противоречий. Структурный подход, который я использовал в данной главе, потеряет свое значение.
ГЛАВА IIIНациональные интересы, национальная и международная безопасность
В политике национальной безопасности нужны две вещи: во-первых, враги, во-вторых, союзники.
Алекс Бэттлер
Проблема национальных интересов дискутируется на протяжении почти 100 лет, а единогласия не выработано до сих пор. Хотя для многих российских ученых совершенно непонятно, вокруг чего идет сыр-бор. Вроде бы и так ясно, что национальные интересы – это сохранение территориальной целостности, независимости, выживаемости, а еще лучше, процветание народа. Что тут непонятного? А американцы начинают «копаться»: а что такое сохранение территориальной целостности? Включает ли это понятие защиту «территориальной целостности» своих союзников? Или воздушного пространства? Или так называемые спорные территории, статус которых четко не определен или по крайней мере является сомнительным для одной или многих сторон (например, острова Сэнкаку /Дяоюйдао/). А что такое сохранение независимости? Может ли быть вообще независимость в современном мире? Является ли Россия независимой страной, если она формирует бюджет на основе рекомендаций МВФ или если ее экономика зависит от того, повысятся мировые цены на нефть или понизятся? Если опять же население России уменьшается в год на 750 тыс. человек, соответствует ли это термину «выживаемость»? А если в России на один американский доллар в день живет «всего лишь» 50% населения, то это процветание или выживаемость? И т. д. и т. п.
Получается, не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Не случайно крупнейшие теоретики и мыслители спорят на эту тему. И хотя в спорах чаще рождается не столько истина, сколько новые проблемы, тем не менее произошла определенная эволюция в понимании категории национальных интересов в сторону ее углубления.
Категория национальных интересов может рассматриваться с различных позиций, например философских. Нас же интересует ее внешнеполитический аспект, и в этом качестве эта тема начала обсуждаться с начала XX века. Знаменитый адмирал Мэхэн определял ее по-военному четко. Как известно, он отстаивал идею расширения и усиления превосходящего военного флота не только для защиты территории, но и «защиты наших справедливых национальных интересов, что бы они ни означали и где бы они ни были»206206
See: The Theory and Practice of International Relations. William C. Olson, David S. McLellan, Fred A. Sondermann. Sixth Edition. Prentice– Hall, Inc., Englrwood Cliffs, New Jersey, 1983, p. 89.
[Закрыть]. Среди этих интересов он называл защиту национальной территории, расширение морской торговли, приобретение территориальных владений, которое могло бы способствовать контролю над морями, поддержку доктрины Монро, гегемонию в Карибском бассейне и активное ведение торговли с Китаем.
Это – классический имперский подход «защиты» национальных интересов. В те времена они выражались прямо и откровенно, что соответствовало типу мышления того времени.
«Философию» в понимание данной, категории, судя по всему, начал вводить Ч. Бирд, посвятивший этой теме специальную книгу «Идея национальных интересов», опубликованную в 1934 г. Бирд впервые обратил внимание на эволюцию термина «национальные интересы» (интересы «династий» – интересы «блага государства» (raison d'etat) и вариативность его интерпретаций в зависимости от типа общества.
В конце 30-х годов эта тема была поднята в широко известной книге Кара (E. H. Carr. The Twenty Years Crisis, 1919–1939), которая дала толчок исследованиям таких ученых, как Дж. Кеннан, У. Липпман и Г. Моргентау. После войны вокруг этой категории началась бурная дискуссия, в которой, помимо упомянутых лиц, участвовали такие теоретики, как Р. Нибур, Г. Гуцков, А. Вольфэрс, К. Уолц, К. Дойч, Э. Фурнисс, М. Каплан, Дж. Розенау и др.207207
Подр. о них и о спорах теоретиков в других странах см.: Национальные интересы: теория и практика. Сб. статей под ред Э. А. Позднякова. М.: ИМЭМО, 1991; Classics of International Relations. Ed. By John A. Vasquez. Prentice hall, New Jersey, 1996.
[Закрыть].
Различные ученые по-разному выстраивают иерархию интересов. Р. Осгуд на первый план выдвигал «национальное выживание» и «самосохранение» (national survival and self-preservation), которые им определялись в терминах территориальной целостности, политической независимости и поддержки фундаментальных правительственных институтов.
Дж. Чейз формулировал их в такой последовательности: 1) не допускать потенциальных агрессоров к базам, с которых они могли бы совершать атаки против Соединенных Штатов; 2) поддерживать самоуправление и демократию за рубежом; 3) защищать и развивать торговлю; 4) помогать устанавливать благоприятную систему баланса сил в мире208208
The Theory and Practice of International Relations, p. 58.
[Закрыть]. Как видно, идеологический момент вновь стал актуальным в начальный период холодной войны, причем этот аспект вызвал ожесточенную дискуссию: надо ли включать «ценности» в национальные интересы, а если и надо, то как их определять?
Весьма противоречивую интерпретацию концепции национальных интересов дали А. Джордж и Р. Кеохане, которые сгруппировали «интересы» в три общих блока: физическое выживание – означает выживание людей, но не обязательно сохранение территорий или суверенитета; свобода – способность жителей страны выбирать форму правления и определять свод индивидуальных прав, определяемых законом и защищенных государством; экономическое существование – максимальное увеличение экономического благосостояния. Среди перечисленных интересов вызывает смущение первый блок «интересов»: непонятно, как выживаемость людей может быть осуществлена без территории и без суверенитета. Возможно, авторы имели в виду особую организацию общества, о структуре которого они то ли забыли рассказать, то ли по каким-то другим причинам решили не углубляться.
Что касается Г. Моргентау, то его новаторство заключалось в том, что он национальные интересы подвязал под силу, от которой перешел к более широкой категории «баланс сил».
А теперь перейдем к критике концепции национальных интересов со стороны Фрэда Зондермана, автора статьи, которую я активно эксплуатирую при рассказе на эту тему. Зондерман сгруппировал их в пять блоков. Есть смысл на них остановиться хотя бы в просветительных целях.
1. Наибольшая критика концепции национальных интересов была обрушена на то, что интересы формулируются слишком в общей форме, они размыты и в конечном счете не функциональны, т. е. не операбельны для политиков. С ними невозможно работать. Причем некоторые попытки уточнить термины вели к еще большей путанице и усложненности. Например, как только Моргентау ввел категорию «силы» (power) в контекст национальных интересов, практически все «задымились» от попыток определить, что это такое.
2. Вторая проблема, естественно, возникла в связи с попытками отличить цели от средств их достижения. Как отмечал Ван Дейк (надеюсь, ясно, что не художник), «когда мы используем язык средств и целей, мы говорим, что средства сами могут быть целями, а цели могут стать средствами». Например, тот же Г. Моргентау предлагал категорию силы в качестве меры измерения национальных интересов, т. е. сила превращалась в цель внешней политики. В ответ Джордж и Кеохане писали, что «сила является всего лишь подцелью национальных интересов, причем скорее инструментальной целью, нежели фундаментальной ценностью». Иначе говоря, является ли сила целью или инструментом внешней политики? (Вот что значит не знать гегелевской диалектики: превращение одной категории в другую в зависимости от конкретно-исторических условий.)
3. Еще одна проблема обсуждалась вокруг темы: чьи интересы, как их определять и кем они должны определяться? Совершенно очевидно, что ответы на эти вопросы погружают нас в явления, связанные со структурой общества, государства, классами и стратами. Ф. Зондерман полагает, что по крайней мере на последний вопрос надо отвечать так: «Надо принимать определения национальных интересов, предложенных официальными высшими лицами в государстве и политиками» (p. 62).
Я бы уточнил его рекомендацию. Дело в том, что не имеет значения, как какая-либо конкретная личность (ученый или просто гражданин) понимает категорию национальных интересов. Все равно будет утверждена та концепция национальных интересов, которая соответствует интересам тех, кто находится во власти. Насколько же эти интересы будут отвечать объективным потребностям нации или государства, зависит от характера общества и государства, от соотношения внутриполитических сил в стране. Правда, эти «истины» уже давно имеют ответы, данные в свое время Марксом и Энгельсом более ста лет назад.
4. Четвертая проблема возникает в связи с процессом реализации национальных интересов высшими бюрократами. Эта тема дискутируется в рамках взаимодействия (по принципу обратной связи) бюрократии с широкой общественностью – то, чему в России вообще не придается никакого значения.
5. Последний блок связан с дискуссиями о том, кто осуществляет национальные интересы на международной арене: государство, международные корпорации, другие общественные организации (т. е. неправительственные организации) – тема, ставшая актуальной особенно в 90-е годы предыдущего века.
Рассказывая об этих дискуссиях, сам Зондерман поднял вопрос, который часто дискутируется в теоретической литературе, а именно: что национальные интересы одной страны должны отвечать национальным интересам других государств. Эта тема выводит на проблему международной безопасности. Как пишет Зондерман, «имея в виду международный контекст и сохраняющуюся потребность проводить внешнюю политику, в процессе формулирования целей и поиска путей их достижения политики, обозреватели, а также граждане должны культивировать три качества – скромность, ограничения и открытость (готовность) к изменениям» (p. 64).
В его понимании скромность означает, что кто-то может действительно знать, что лучше для других, а иногда что лучше для кого-то. Второе требование предполагает ограничение в утверждении своих собственных интересов (личностных, групповых или национальных) относительно интересов других. Моргентау в свое время по этому поводу писал: «…национальные интересы государства… должны быть определены в терминах совместимых [совместимых с интересами других государств]» (p. 64). Правда, Джордж и Кеохане придерживаются других взглядов на концепцию национальных интересов. Они предпочитают проявлять «заботу о своих интересах», исключая «заботу об интересах других», или так называемых «коллективистских интересах». Хотя последние в принципе не исключаются совсем, особенно в периоды «больших опасностей», но такие периоды редки, и поэтому «спорить априори, что забота о своих собственных интересах должна быть ущемлена в пользу интересов других, является морально неприемлемым» (p. 64). Открытость предполагает две вещи: 1) желание утвердить собственные национальные интересы как факт, не принимая их как норму; 2) желание выдвигать альтернативные доктрины национальных интересов и национальной политики.
Хотя нельзя не поддержать позицию Зондермана с точки зрения морали и благих побуждений, однако все названные категории настолько размыты и широко интерпретируемы, что они вряд ли могут служить основой для формулирования национальных интересов.
В связи с разбираемой темой хочу обратить внимание на канадского теоретика – Кола Холсти, книга которого – «Международная политика» – переиздавалась раз шесть или семь (у меня под рукой 1-е и 5-е издания)209209
K. J. Holsti. International Politics. A Framework for Analysis. New Jersey: Prentice Hall, 1987.
[Закрыть]. Если в первом издании (1967 г.) он еще обращает внимание на концепцию национальных интересов, то в 5-м издании он непосредственно переходит к самой внешней политике, точнее, к выстраиванию иерархии целей, четко определяя фундаментальные, среднесрочные и долгосрочные цели. В свою очередь они делятся на конкретные и абстрактные цели. Его схема выглядит следующим образом.
Фундаментальные цели отражают ценности, которые он называет «стержневыми» интересами или целями («core» interests or objectives); их необходимо защищать всеми средствами и во все времена. Это – безопасность, автономия, независимость политической единицы (т. е. государства), ее политических, социальных, религиозных и культурных институтов, а также благосостояние его граждан. На конкретном уровне это означает территориальную целостность, национальную безопасность, территориальное единство, экономическое благосостояние. На абстрактном – защиту, автономию и безопасность.
Второй уровень – среднесрочные цели (middle-range objectives). На конкретном уровне они означают ослабление оппонентов; поддержку союзников, друзей; развитие экономических возможностей за рубежом; региональное доминирование, экспансию; создание и поддержку международных институтов. В абстрактной форме все это значит достижение престижа, распространение ценностей за рубежом (права человека, социализм и т. д.). Отмечу, что этот уровень целей на графе у Холсти обозначен другим словом – goals.
Долгосрочные цели (long-range-goals), которые можно охарактеризовать как «желательные» (aspirations), не требуют всех ресурсов государства для их достижения. Они в отличие от «стержневых» целей остаются выборочными. То есть они связаны с проблемой выбора, а не необходимости. Но государство, которое задумает добиваться долгосрочных целей, обычно предъявляет радикальные требования в адрес всех других субъектов системы и таким образом провоцирует нестабильность. Такими целями на конкретном уровне могут быть, например, построение «нового порядка», абстрактно – мировой порядок, международный мир и безопасность.
У меня нет намерений подробнее разбирать интерпретации каждого уровня целей, тем более что в последних изданиях, насколько мне помнится (у меня их нет под рукой), Холсти сам их переинтерпретировал в духе парадигм периода после холодной войны. Здесь важно отметить, что Холсти структурировал цели. Если читатель помнит, именно в структурированном виде они фиксируются и в официальных доктринах США.
Хочу также обратить внимание, что американские теоретики, разбирая национальные интересы, четко подвязывают их под внешнюю политику. Иначе доктрина или концепция национальных интересов превратилась бы в фиксацию всех проблем общества, т. е. рассуждения и рекомендации обо всем в духе «Очередных задач партии и правительства».
В завершение краткого экскурса о национальных интересах хочу предоставить слово Э. Позднякову, одному из редких российских теоретиков, который хорошо знает западную литературу, имея при этом собственные взгляды по любому аспекту теории внешней политики и международных отношений (и не только).
Концепция национальных интересов в понимании Позднякова по многим позициям совпадает с моими представлениями на данный предмет. Странность заключается в том, что он явно не читал моих работ на эту тему, опубликованных в 1986 и 1989 гг. (сужу по отсутствию сносок на них), а я не читал его работ (1991 и 1994 гг.) до момента написания данной главы. Единственное объяснение этому я нахожу в том, что мы оба пользовались одной методологией для определения категорий потребностей и интересов. Как бы то ни было, Поздняков рассматривает интересы «как выражение и осознание объективных потребностей и тем самым как общую мотивацию деятельности человека»210210
Поздняков Э.А. Философия политики в 2-х частях. М.: Палея, 1994, ч. 2, с. 56–57.
[Закрыть]. Только после этого интересы принимают форму конкретных целей. Кроме того, Поздняков исходит из того, что интересы по своей сути субъективны, поскольку формулируются людьми.
В свое время я эти взаимосвязи описал следующим образом: «Под формированием внешней политики мы понимаем одну из фаз внешнеполитического процесса, протекающего в рамках национальной системы под воздействием таких внутренних и внешних факторов, которые вызывают у системы (государства) объективную потребность вступить во взаимоотношения с внешним миром… Однако, чтобы эти объективные потребности, вызванные экономическим развитием страны, реализовались во взаимодействии, они должны пройти этап субъективизации, т. е. быть осознанными общественными силами в государстве – другими словами, принять форму интереса. Поэтому интерес – это субъективная форма выражения объективных потребностей общества. Но сам по себе интерес не воплощается в политике. Политика начинается тогда, когда интерес трансформируется в цель. Общее между интересом и целью заключается в том, что и то и другое отражает объективную потребность общества, различие же коренится в том, что первое осознается, а второе предполагает субъективную деятельность через институциональные механизмы государства. Отсюда цель – это интерес в действии. Следовательно, внешняя политика выступает в качестве закона, детерминирующего характер деятельности и способ действия государства на мировой арене. Но на данном этапе внешняя цель представляет лишь идею о необходимости действовать. Такие идеи обычно воплощаются во внешнеполитических программах в виде концепций и доктрин. В процессе их формулирования особое значение придается роли и месту собственного государства в мире, а также оценке восприятия данного государства и его политики со стороны международной среды»211211
Р. Ш.-А. Алиев. Внешняя политика Японии в 70-х – начале 80-х годов, с. 15–16; см. также: Р. Ш.-А. Алиев. От внешней политики к всемирным отношениям. М.: ИОН ЦК КПСС, 1989, с. 3–4.
Олег Арин. Россия в стратегическом капкане. М.: Флинта, 1997, с. 69.
[Закрыть].
Расхождения у нас начинаются с вопроса на ответ: могут ли быть «субъективные интересы» истинными? Поздняков так отвечает на этот вопрос: «Некоторые социологи и политологи считают, что интерес объективен только в случае своей истинности, а в случае ложности, несоответствия подлинным потребностям субъекта перестает быть объективным. С такой постановкой вопроса можно было бы согласиться, если бы существовал некий абсолютный критерий истинности или ложности интереса, которым руководствуется в своей деятельности тот или иной субъект. Но такого критерия нет и быть не может в принципе, и субъект исходит в своей деятельности из интересов, как они понимаются им в каждый данный момент времени. Они-то и являются для него истинными» (с. 59).
В таком ответе в принципе отвергается познаваемость явлений как бы в силу субъективности познающего. В данном случае Поздняков предает Гегеля в пользу Канта, а вместе с Гегелем и все объективные законы, познанные человеком, которые подтверждают свою истинность на практике. На самом деле критерий есть, и, как бы банально это ни звучало, им является практика.
Если в ходе реализации целей, отражающих интересы, в какой бы момент они ни были сформулированы государством, они не достигаются или их реализация наносит ущерб интересам государства, это означает, что ложными являются не интересы (как философская или политологическая категория), а их формулировки, произведенные людьми, не способными понять истинные интересы страны. Поскольку истинные интересы, реализованные через внешнюю политику, призваны усиливать государство, ложные ослабляют или разрушают государство. И пример с Афганистаном, приведенный Поздняковым, как раз подтверждает это положение. Ввод советских войск в Афганистан в 1979 г. не отвечал объективным интересам СССР, он фактически развалил, точнее, послужил толчком для развала этой сверхдержавы. Множество интересов Советского Союза, сформулированных совершенно не компетентным во всех отношениях брежневским руководством, оказались ложными. В результате Советский Союз сошел с мировой арены. Точно так же ложно сформулированы и нынешние интересы России (см. часть вторую). Результат не заставит себя долго ждать.
В то же время интересы, вытекающие из реальных потребностей государства и сопряженные с реальными возможностями их осуществить, как правило, реализуемы, а значит, истинны. И подобные варианты встречаются на каждом шагу в политике многих стран мира. Критерий, таким образом, существует. Проблема в тех, кто эти интересы формулирует. Или, иначе говоря, каким уровнем компетенции обладают формулировщики и исполнители интересов и целей. Именно поэтому американские теоретики столь бурно обсуждают упомянутый Зондерманом третий и четвертый блок проблем.
