Текст книги "Мир без России"

Автор книги: Олег Арин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Предварительные выводы

Неудачи в формулировании официальной Концепции национальной безопасности связаны с отсутствием методических навыков в разработке такого типа политических документов. Дело в том, что концепция национальной безопасности – это явление не российской, а американской политологии. Она была разработана после Второй мировой войны такими учеными, как Г. Моргентау, Дж. Кеннан, А. Вольферс, С. Хоффман и др. Еще до того, как идея национальной безопасности стала принимать доктринальные формы, американские международники интенсивно обсуждали ключевые термины внешней политики, такие как «национальные интересы», «жизненные интересы», «фундаментальные интересы», «национальная безопасность», категории «цели» в различных нюансировках (goal, aim, objective), а также такую сложную категорию, как «национальная мощь и сила», пытаясь выявить разницу, а точнее, явления, выраженные словами-терминами, как might, power, force, capability, strength и т. д. И хотя споры на эти темы не прекращаются до сих пор, тем не менее в США уже сформировалось общее понимание базовых категорий внешней политики и международных отношений, что облегчает формулировать хорошо структурированные политические документы с более или менее четким понятийным аппаратом⁹⁴94
  См.: Contemporary U. S. foreign policy: documents and commentary/ [complied and edited by] Elmer Plishke. USA: Greenwood Press, 1991, p. 33–56.


[Закрыть].

Российские же политологи, позаимствовав саму идею национальной безопасности у американцев, продолжают плавать в непривычных для себя терминах, даже не очень осознавая разницу между научным содержанием слов «термин», «понятие» и «категория». Ярким свидетельством этому служат дискуссии вокруг понятия «национальные интересы»⁹⁵95
  См.: Концепция национальных интересов: общие параметры и российская специфика. – МЭиМО, 1996, № 7–9.


[Закрыть].

Другая проблема разработки концепции национальной безопасности связана уже не столько с методологией, сколько с мировоззрением разработчиков. Совершенно очевидно, что от этого зависит содержание концепции или доктрин. В данном случае я сознательно уклоняюсь от «классового подхода». Но даже в среде одного класса, скажем, правящего буржуазного класса, существуют различные видения на внешнюю политику России. Совершенно очевидно, что разработчики, кормящиеся от компрадоров, будут говорить о необходимости вхождения «в мировой рынок» в тесном союзе с Западом, а разработчики, связанные с национальной буржуазией, выдвинут на первый план защиту «исконно российских государственных интересов», которые необходимо защищать от «хищников мирового капитализма», и большую ориентацию на «азиатские страны», прежде всего имея в виду Китай и Индию. В этом опять же нет ничего удивительного, если иметь в виду, что и в США общие стратегии внешней политики вычерчиваются по-разному в зависимости от того, какая группа капитала находится у власти. Теоретическим обоснованием данной проблематики в США занимаются множество международников, среди которых выделяется Ч. Е. Снэй (Ch. E. Snare), который даже придумал неудобно переводимые на русский язык термины для обозначения названных двух групп. «Компрадорщиков» он называет Developmental (в грубом переводе что-то типа «развивальщики»), а «государственников» – Active Independent («активные независимщики» или, может быть, лучше «независимцы». Хотя тоже плохо)⁹⁶96
  See: Charles Е. Snare. Defining Others and Situations: Peace, Conflict, and Cooperation. – Peace and Conflict Studies, v. l, N 1, December 1994. – Internet.


[Закрыть].

В силу вышесказанного должно быть понятно, как непросто сформулировать концепцию национальной безопасности или концепцию внешней политики России. В этом мы вместе убедимся, проанализировав работы ведущих российских специалистов по внешней политике и международным отношениям.

ГЛАВА II
Российские научные работники: в мире еслибизма, или как занять «достойное место» в мире

Среди российских научных сотрудников не так много тех, кто работает на понятийном уровне. В этом нет ничего удивительного, если иметь в виду, что российский тип мышления изначально иррационален, женствен, интуитивен и мистифицирован. Не будучи русским, почти невозможно понять, о чем идет речь, когда ученые пишут или говорят о «достойном месте» страны в мире, об интеграции в мировую экономику, о глобализации мира, о России как великой державе. Попытки выяснить, что сие все означает, вызывает или недоумение, или злой умысел «замотать» дискуссию, «погрязнуть в спорах по поводу в сущности неопределяемых понятий» (A. M. Салмин)⁹⁷97
  МЭиМО, 1996, № 9, с. 77.


[Закрыть].

В одной из своих книг я в провокационной форме пытался показать разницу между понятиями «интеграция» и «интернационализация», чтобы доказать отсутствие «Азиатско-Тихоокеанского региона» как экономической или политической целостности. Читатели этой книги и даже рецензенты, давшие положительный отзыв на нее, тем не менее никак не прореагировали на теоретическую главу: то ли пропустили ее, то ли не сочли ее достойной внимания.

Уже из ранее сказанного должно быть ясно, к чему ведет невнимание к понятийному аппарату. Может быть, редким исключением является термин «национальные интересы», дискуссия вокруг которого была опубликована на страницах журнала МЭиМО (1996, № 7–9). И хотя некоторые диспутанты (например, Б. Г. Капустин и Д. Е. Фурманов) пытались доказать, что это понятие невозможно определить или оно «эвристически малопродуктивно», однако другие (А. А. Галкин, Ю. А. Красин, А. П. Логунов) давали важные четкие определения. Другое дело, что с ними можно соглашаться или нет, но в любом случае они «операбельны», т. е. с ними можно работать.

Российские международники в своих дискуссиях обычно обсуждают несколько тем, среди которых наиболее популярными являются: глобализация, структура международных отношений (однополярность – многополярность), является ли Россия великой державой.

Разберем каждую из этих тем по отдельности.

Гпобализация, кругом глобализация

Процесс глобализации в мире признается всеми международниками, хотя понимают они его по-разному. Так, А. В. Загорский пишет о «нарастающей быстрыми темпами интерализации (так в тексте. – О. А.) процессов экономического воспроизводства в международном масштабе, результатом которой… стало формирование единого и тесно взаимосвязанного мирохозяйственного комплекса, составляющего ядро современной экономики» (курсив А. В. Загорского)⁹⁸98
  КОСМОПОЛИС. Альманах 1997. М.: «Полис», с. 162.


[Закрыть]. Такое суждение означает формирование целостной интегрированной мировой экономики.

Если большинство авторов просто констатируют факт глобализации, а многие из них, как А. В. Загорский, воспринимают глобализацию как мировую экономическую интеграцию, не задумываясь над термином, который они употребляют, то В. Михеев детально анализирует данный процесс, выдвигая собственные формулировки термина «глобализация».

Он пишет: «Глобализация мировой экономики означает:

– во-первых, выход интересов национальных хозяйственных субъектов за национально-государственные рамки, создание и расширение сферы деятельности транснациональных экономических и финансовых структур;

– во-вторых, поднятие «частных», национальных экономических проблем на глобальный, мировой уровень видения, требующий – для решения этих проблем – учета мировых хозяйственных интересов и мобилизации мировых ресурсов. Иными словами – требующий смотреть на мир как на единое экономическое пространство;

– в-третьих, влияние ситуации одних сегментов мировой экономики на другие ее сегменты, не обязательно непосредственно связанные друг с другом;

– в-четвертых, необходимость координации в общемировых масштабах национальных экономических и финансовых политик и необходимость создания единого мирового правопорядка как условия стабильного мирового экономического развития – что стало особенно актуальным в свете последнего Азиатского финансового кризиса, прямо или косвенно затронувшего практически все мировые финансовые рынки.

Можно сказать, что глобализация мировой экономики означает достигнутый критический уровень экономической взаимозависимости нашего мира на основе:

экономической интеграции и нарастающего перемещения по миру капитала, товаров, рабочей силы;

технологической интеграции, подталкиваемой мировым научно-техническим прогрессом;

современной информационно-коммуникационной революции, связанной с созданием сверхскоростных транспортных средств и ультрасовременных средств связи, распространением в мире персональных компьютеров и сети Интернет»⁹⁹99
  Михеев В. Глобализация мировой экономики и азиатский регионализм – вызовы для России? – Проблемы Дальнего Востока, 1999, № 2, с. 22–23.


[Закрыть].

Я специально вынужден был привести такую длинную цитату, чтобы не исказить мысль автора. Содержание этой цитаты должно подвести нас к мысли, что не только страны «золотого миллиарда» обуреваемы идеями глобализации, но и все страны мира имеют в наличии такие «транснациональные экономические и финансовые структуры», которые стремятся действовать за пределами национальных рамок. Правда, среди списков ТНК, публикуемых обычно в журнале «Форчун», я не встречал ТНК из Индии, Китая, России, Бразилии, Мексики и т. д. Другими словами, речь может идти о ТНК капиталистического ядра, хотя, как будет показано в соответствующем месте, и с ними не все так просто.

Непонятно также измерение «критического уровня экономической взаимозависимости». Автор этот «уровень» ничем не обосновывает, кроме очевидной банальности о «нарастающем перемещении по миру капитала, товаров, рабочей силы» – явления, которое наблюдается на всем протяжении XX века. Мои сомнения относительно профпригодности специалиста усиливаются, когда читаешь такое: «Вместе с тем сегодня еще не сложились условия для создания Единой мировой экономики и Единого мира. Противоречие между обусловленной глобализацией потребностью землян в единой мировой экономике и господством национально-государственной формы хозяйствования может быть определено в качестве основного противоречия современной эпохи – эпохи глобализации мировой экономики и персонификации международных отношений» (выделено В. Михеевым) (с. 24).

Хотя я тоже отношу себя к «землянам», но потребности в глобализации почему-то не ощущаю, так же как и миллиарды других землян. Автор даже не замечает, что «персонификация международных отношений» невозможна в принципе, поскольку тогда международные отношения превратятся в межличностные отношения, что ведет к состоянию племенных отношений, т. е. к первобытному обществу.

Другими словами, даже специалист по глобализации совершенно не понимает сути этого процесса, и поэтому все его суждения, не говоря уже о неспециалистах, отстаивающих идеи глобализации, не имеют никакого смысла.

В отличие от оголтелых сторонников глобализации А. Кокошин более осторожен в оценках данного явления, поскольку исходит из национальных интересов России. Увязка совершенно правомерна, и я к ней вернусь в соответствующем месте. Но для начала надо выяснить, что понимает Кокошин под словом «глобализация».

Он, как и большинство российских ученых, не определив термин, описывает его проявления и, естественно, впадает в обычную для всех ошибку. Он пишет: «В экономике глобализация выражается в резком увеличении масштабов и темпов перемещения капиталов; в опережающем росте Международной торговли по сравнению с ростом ВВП всех стран; в создании сетей международных производств с быстрым размещением мощностей по выпуску стандартизированной и унифицированной продукции; в формировании мировых финансовых рынков, на которых многие операции осуществляются практически круглосуточно и в реальном масштабе времени»¹⁰⁰100
  Независимая газета 26.05.2000.


[Закрыть].

Большинство отмеченных признаков имели место и в начале века – явления, которые описываются в рамках теории интернационализации. Единственный из всех признаков, имеющий прямое отношение к глобализации, – это масштабы финансовых операций. И здесь Кокошин прав, когда говорит, что финансовая сфера «становится самодовлеющей силой, определяющей возможности развития промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, сферы услуг. Сегодня финансовая сфера сама становится «реальной экономикой». Но эта сфера находится в процессе становления, она – движущая сила глобализации, которая выступает пока всего лишь как тенденция. На данный момент рано говорить о «возникновении новой системы международных экономических и политических отношений, сменившей прежде всего ту систему, которая существовала с 1945 года до начала 1990-х годов».

Здесь невольно смещены два подхода: геостратегический и геоэкономический. Смена биполярного мира на однополярный произошла не в результате глобализации, а в результате изменения соотношения геостратегических сил в мире. В геоэкономическом же ареале просто произошло добавление к интернационализированным и интегрированным полям нового явления – глобализации, которое «воюет» и с первым, и со вторым явлением. Поэтому ложна фундаментальная посылка, из которой следует, что в настоящее время «завершился не только длинный цикл мировой истории, начавшийся в 1945 году, но и сверхдлинный цикл с глубиной в несколько столетий». Имеется в виду: с момента Вестфальского мира 1648 г. И начался, по Кокошину, «новый сверхдлинный цикл».

Сам термин «цикл» в данном контексте неверен, иначе пришлось бы рассказать о закономерностях предыдущего цикла и повторе этих закономерностей в будущем. А. Кокошин всего лишь хочет сказать, что в период Вестфальской эры главными субъектами международных отношений были государства, а в новом цикле государство теряет свое главенствующее качество, уступая его другим субъектам международных отношений, например ТНК. Но даже если это и так, то надо говорить не о циклах, а о фазах исторического развития. Не случайно Кокошин просто перечисляет события, а не закономерности эры Вестфаля.

Но все это неверно в принципе, поскольку даже в эру глобализации, если она станет доминантой международной жизни, государство, наоборот, будет только усиливаться за счет приобретения новых функций. Другой вопрос, государство какого мира: Первого, Второго, Третьего?

Таким образом, ныне мировая экономика состоит как бы из трех наложенных друг на друга слоев, тесно между собой переплетенных, но в то же время каждый из которых имеет собственные закономерности.

Воздействие на Россию оказывают все виды экономического взаимодействия и все в негативном ключе, о чем пишет и сам Кокошин. Как противостоять этому? Кокошин полагает, что необходимо сократить экономический разрыв России с «золотым миллиардом», для чего в ближайшее время следует добиться роста ВВП около 10%. Вроде бы логично. Но это на первый взгляд. На второй – не очень, поскольку, как пишет Кокошин, даже через 30–40 лет Россия не сможет приобрести статус, соизмеримый со статусом СССР. Другими словами, великой державы не получится и через десятилетия, а на «невеликую» русские не согласны. На третий же взгляд, с точки зрения зависимости от «золотого миллиарда», не имеет значения рост ВВП. Напомню, что многие страны АСЕАН в течение длительного времени развивались очень быстрыми темпами (ВВП около 10%), но это не сделало их «независимыми» от «золотого миллиарда». Кроме того, подобные темпы не повысили благосостояния большей части населения ряда стран этой организации, например Индонезии и Филиппин. Иначе говоря, дело не просто в росте экономики, а дело в характере внешней и внутренней политики, а в конечном счете характере власти. В первоначальные годы советской власти российская экономика была слабее экономик всех своих врагов, но умудрялась не превращаться, как тогда говорили, в объект эксплуатации «мирового империализма».

Сформулированные Кокошиным «базисные интересы России», среди которых упоминается «создание современной рыночной постиндустриальной экономики», – иллюзия и утопия, т. к. рыночная экономика на территории России в западном смысле никогда не работала и работать не будет. А чтобы создать «постиндустриальную экономику», надо научиться грабить «индустриальные экономики» точно так же, как это делают, и весьма искусно, страны «золотого миллиарда». Русские же буржуа могут грабить только свое население. И поэтому угроза для России действительно существует, но не от глобализации, а от сформированной за последние годы капиталистической системы, как всегда, уродливой, т. е. российского типа.

Однополярный или многополярный мир

Теоретической основой проблемы полярности являются представления школы реалистов (Г. Моргентау и др.) на систему международных отношений, ключевыми понятиями которых являлись «полюс», «сила», «мощь», «национальная безопасность» и т. д. То есть анализ международной ситуации с позиции этой школы ведется в геостратегической плоскости. «Глобалисты» обычно этот подход отвергают, поскольку оценивают названные термины как «устаревшие понятия» (А. В. Загорский), а «попытки построить модель моно-, би– или многополярного мира теряют смысл» (А. В. Загорский, с. 164). Однако это геостратегов не смущает, и споры между ними разгораются как раз вокруг этих «моно-, би– и многополярности». Сразу же следует отметить, что поскольку идея «многополярности» исповедуется высшими эшелонами власти, то ее сторонники обычно являются учеными МИДа или структур, тесно связанных с внешнеполитическими ведомствами России. Хотя бывают и исключения, помимо всего прочего и потому, что некоторые специалисты просто не осознают различия между двумя названными подходами: геостратегическим и геоэкономическим. По крайней мере ни один из них не совместил эти два подхода в более общую теорию.

Как бы то ни было, споры ведутся о том, является ли мир однополярным или многополярным и какой из вариантов отвечает национальным интересам России. Поводом для атаки на однополярность со стороны группы российских ученых послужила статья Айра Л. Страуса «Униполярность. Концентрическая структура нового мирового порядка», опубликованная в уже упоминавшемся «Космополисе». Хотя Страус нарисовал относительно сложную конструкцию «униполюса» с центром во главе с США, сама же идея весьма проста – создалась однополюсная международная система. Против нее выступил ряд известных международников, например А. Г. Володин и Г. К. Широков, которые убеждены, что «тенденция к полицентричности мирового порядка начинает обретать все более явные очертания» (с. 169). Этот постулат они аргументируют, во-первых, фактором глобализации, но не в том абсурдном варианте, как это делает Михеев, а как процесс, в котором, кроме выигрывающих от него промышленно развитых стран, есть еще проигрывающий Юг, способный при определенных условиях противостоять Северу. Кроме того, они напоминают о таких странах, как Китай, Индия, Бразилия, Япония, которые, дескать, тоже не приемлют концепцию монополярного мира (с. 170). К ним добавляются геоэкономические интеграционные группировки типа АСЕАН, ЕС, Меркосур (до этого я и не знал, что АСЕАН «интегрирован»). Наконец, и у самих США немало проблем, чтобы тянуть «однополярный полюс» (там же).

Последнюю тему особенно выпукло представил К. Э. Сорокин, описав массу «болезней» внутри самих США. Поскольку исследователь Сорокин то ли европеист, то ли работает в Институте Европы, то он напоминает, что Европа тоже не лыком шита и по различным совокупным параметрам «сравнима с США или превосходит их» (с. 180). Ряд аналогичных аргументов приводит его к убеждению, что концепция униполярности – это wishful thinking, по-нашему, попытка выдать желаемое за действительное, а многополярность существует уже и сейчас.

Этот ученый, будучи европеистом, наверное, должен знать, что «болезней» в нынешней Европе ничуть не меньше, чем в США. Но это даже не так важно. Важно то, что сколько ни складывай макропоказатели европейских стран, несмотря на продвинутую экономическую интеграцию, у Европы нет единой мировой стратегии, нет одного центра принятия решений, нет единого, как сказали бы немцы, Weltanshauung'a, т. е. мировидения, а значит, Европа – это никакой не полюс и не центр. В нынешних условиях Европу можно квалифицировать как экономически интегрированную зону без глобальных геостратегических амбиций, т. е. без тех самых Sehnsucht und Streben (устремлений) к мировому стратегическому господству, что весьма ярко выражено у «болезненных» США.

Еще более любопытные доводы против «однополярности» приводит В. Б. Тихомиров. Будучи ученым технического профиля, т. е. находясь ближе к естественным законам природы, он считает, что «однополярности» не может быть по определению, поскольку о наличии полюсов принято говорить при условии, если имеются «противоположности» (с. 181). С этих позиций тем более ни о каком многополярном мире речи быть не может, поскольку даже у Земли всего два полюса. Следовательно, «на глобальном уровне мировая общественная система всегда была и остается в первом приближении биполярной, что проявляется в ее структуре-инварианте» (с. 182). После же распада СССР изменилась только структура-состояние этой системы. Но мир все равно остался биполярным. «Просто место последнего (СССР – О. А.) в качестве «сверхдержавы» занял Китай (КНР), так как Россия оказалась неконкурентоспособной» (там же).

Я бы не очень возражал Тихомирову, если бы он дал измерение «сверхдержавности», а также объяснение тому, что в истории, например Европы, были времена и многополярности, и биполярности, и монополярности, о чем, кстати, весьма квалифицированно писал в своей «Дипломатии» Г. Киссинджер. Что же касается самих слов «полярность», «полюс» – так ведь это политологическая метафора, которую можно заменить на другие слова, например «центр силы». А «сил» в природе насчитывается четыре вида¹⁰¹101
  В соответствующей главе я объясню, что на самом деле «полюс» и «центр силы» – это различные категории.


[Закрыть].