Текст книги "Николай II в секретной переписке"

Автор книги: Олег Платонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 72 страниц)

Прощай, дружок, моя радость, мое счастье. Целую и благословляю тебя с глубокой любовью. Навсегда твоя

Женушка.

19 июня 1915 г.

Моя душка-Солнышко,

Извиняюсь, что посылаю тебе пустую бутылочку из-под каскары[292]292
  Слабительное.


[Закрыть], но мне нужно еще. Кладу в середину огарок моей свечки – отдай его Алексею для его коллекции.

Как я благодарен тебе за твои милые письма, за всю преданность и любовь твою ко мне! Они придают мне силы. Крепко обнимаю тебя, возлюбленная моя! Слишком жарко, чтобы писать на подобные темы. Я рад, что ты видела старика. Успокоил ли он тебя?

Посылаю тебе крохотную фотографию, которую Джунк.[293]293
  Джунковский В.Ф., товарищ министра внутренних дел, масон.


[Закрыть] сделал здесь в прошлый раз. Я решил выехать во вторник, и, Бог даст, мы в среду увидимся, наконец.

Теперь гвардия и другие части переводятся в сторону Холма и Люблина, так как немцы теснят нас в этом направлении. Вот почему я сижу здесь, пока не закончится сосредоточение. Теперь я опять здоров – у меня просто был прострел с левой стороны крестца, от которого мне было больно при попытках глубоко вздохнуть, особенно болело по ночам; но теперь совсем прошло. Из-за жары мы совершаем долгие поездки в автомобиле и очень мало ходим пешком. Мы выбрали новые тракты и ездим по окрестностям, руководствуясь картой. Часто случаются ошибки, так как карты устарели, они были составлены 18 лет тому назад: появились новые дороги, новые деревни, и исчезли некоторые леса, что меняет карту. Иногда лошади с телегами, которые мы встречаем, начинают нести – тогда мы останавливаемся и посылаем шоферов выручать их. В понедельник я надеюсь съездить в Беловеж.

Хорошо, что ты повидала Щербатова, постарайся теперь увидеть Поливанова и будь с ним откровенна. Ну, курьеру пора отправляться. Благослови тебя Бог, моя женушка, мое сокровище!

Горячо целую тебя и дорогих детей.

Неизменно твой муженек

Ники.

Передай ей мой привет.

Ц.С

20-го июня 1915 г.

Мой любимый, дорогой Ники,

Все мои мысли и нежная любовь с тобой. Слышу колокольный звон и жажду пойти и помолиться за тебя, но сердце мое опять расширено, так что должна оставаться дома. Погода опять чудная. Наш уголок на балконе так красив и уютен по вечерам с двумя лампами: мы разошлись после 11 час. Аня издали видела “Александрию”, “Дозорного”, “Разведчика” и “Работника” – было очень хорошо, масса публики, музыка, все выглядело прелестно. Странно и грустно в первый раз за 20 лет не быть там, но здесь больше работы, а ездить взад и вперед в Петергоф я не в силах. Здесь легче видеть людей и посылать за ними, когда они нужны. Так хотелось бы знать, что ты решил относительно Самарина – отказался ли ты него? Если да, то не торопись с назначением другого, а обсудим это спокойно вместе. Я старику все сказала и думаю, что он меня понял, хотя он, будучи очень верующим, все же очень мало знает церковные дела (Горем.). Аня получила из Тюмени от нашего Друга следующую телеграмму: “Встретили певцы, пели пасху, настоятель торжествовал, помните, что пасха, вдруг телеграмму получаю, что сына забирают, я сказал в сердце, неужели я Авраам, реки прошли, один сын и кормилец, надеюсь пущай он владычествует при мне, как при древних царях”. Любимый мой, что можно для него сделать? Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына[294]294
  Сын Г. Распутина – Дмитрий.


[Закрыть]. – Не может ли Воейков написать воинскому начальнику. – это, кажется, касается его, прикажи ему, прошу тебя.

Поезд с твоим фельдъегерем опоздал на 8 часов, так что получу твое письмо только в 7 часов. – Варнава[295]295
  Варнава, архиепископ Тобольский и Сибирский, друг и почитатель Г. Распутина.


[Закрыть] только что телеграфировал мне из Кургана след.: “Родная государыня, 14 числа, в день святителя Тихона чудотворца, ко время обхода кругом церкви в селе Барабинском, вдруг на небе появился крест, был виден всеми минут 15, а так как святая церковь поет “Крест царей держава, верных утверждение”, то и радую вас сим видением, верую, что Господь послал это видение знамение, дабы видимо утвердить верных своих любовью, молюсь за всех вас”. Дай Бог, чтобы эти было хорошим предзнаменованием, кресты не всегда бывают таковым.

Бенкендорф был у меня, у него хороший вид, только он еще немного слаб. – Он сказал, что Валя написал, будто бы ты возвращаешься 24-го. Неужели это правда? Какой радостью будет увидать тебя целым и невредимым! Благословляю и целую тебя с безграничной любовью. Твоя

Солнышко.

Ц.С. 21 июня 1915 г.

Мой милый,

Горячо благодарю за дорогое письмо, которое я получила вчера перед обедом. Бэби благодарит за огарок. – Я дала твоему человеку лишнюю свечку на дорогу. Посылаю тебе “cascara”[296]296
  См. сноску 292.


[Закрыть]. Я так рада, что твоему прострелу лучше, у меня это постоянно бывает, большею частью от неправильного движения, и с левой стороны, так что сердцу от этого хуже. Сегодня мое сердце не расширено, но я все-таки лежу спокойно. – Костя (чтобы проститься) и Татьяна[297]297
  Князь Багратион-Мухранский Константин Алексеевич и его жена Татьяна Константиновна – дочь Великого князя Константина Константиновича.


[Закрыть] придут к чаю, а затем дети пойдут к Ане играть. Бэби поехал в Ропшу на несколько часов – он наслаждается такими поездками. – Дивный воздух, чудный ветерок, и птички поют так весело. Завтра буду много думать о тебе, – надеюсь, что приятно проведешь время в нашем милом Беловеже. – Вчера вечером мы были у Ани, там были 2 Граббе,Nini,Emma, Аля, Кусов из Моск. драг.полка (б. Нижегород.)[298]298
  Граббе A.Н, Граббе М.Н., Воейкова Е.В. (Нини)
  , Фредерикс Э.В. (Эмма)
  , Пистолькорс А.А. (Аля)
  , Кусов Б.В.


[Закрыть] – я видела его в первый раз, и нам было очень уютно, как будто мы были знакомы много лет, – я работала, лежа на диване, а он сидел совсем близко от меня и оживленно рассказывал. – Я хочу его позвать сюда как-нибудь, так приятно говорить о всех наших раненых друзьях.

Поздравляю тебя с полковым праздником твоих кирасир – маленький Вик поднес мне букет желтых роз от имени полка, – так трогательно. Передача мне моих складов от г-жи Сухомлиновой проходит благополучно и с тактом, к счастью. Мне не хотелось бы, чтобы она страдала при этом, так как она действительно принесла много пользы. Только что получила телеграмму от Романовского (не понимаю, почему он подписывается Г.М. Романов), что он 20-го покидает Гал. полк и получил назначение в штаб армии. Я думаю, что это мое последнее письмо к тебе, если никто не поедет к тебе навстречу. Какая будет радость, когда ты вернешься! Мой дорогой, женушка одинока и на сердце у нее тяжело – назначение С. меня расстраивает, так как он враг нашего Друга, а это худшее, что может случиться, особенно теперь.

Благословляю и целую тебя без конца и так люблю, люблю! Навсегда, мой дорогой Ники, твоя старая

Солнышко.

Ц.С. 22 июня 1915 г.

Мой родной, любимый,

Как ты доехал до Беловежа, и такая ли там чудесная погода, как здесь? Значит, ты отложил возвращение домой? Что же, ничего не поделаешь; только бы ты мог воспользоваться этим и повидать войска. Не можешь ли ты опять уехать, как будто в Беловеж, а на самом деле куда-нибудь в другом направлении, не сказав о том никому? Н. нечего об этом знать, а также моему врагу Джунк.[299]299
  Джунковский.


[Закрыть]. Ах, дружок, он нечестный человек, он показал Дмитрию эту гадкую, грязную бумагу (против нашего Друга), Дмитрию, который рассказал про это Павлу и Але. – Это такой грех, и будто бы ты сказал, что тебе надоели эти грязные истории, и желаешь, чтобы Он был строго наказан[300]300
  Речь идет о сфабрикованном товарищем министра внутренних дел Джунковским деле о кутеже Распутина в ресторане “Яр” в Москве. Клевета эта имела широкую огласку и организованно распространялась масонскими ложами. Так как это дело касалось непосредственно Царицы и постоянно упоминается в дальнейшей переписке, мы о нем расскажем подробнее. Из него можно понять, в атмосфере какой подлости и бульварной лжи оказалась Царица. 26 марта 1915 года Г. Распутин приехал в Москву и тихо уехал, повстречавшись как обычно со своими почитателями. Но вотизэтой ничем не примечательной поездки Джунковский, использовав свои старые московские связи (он там 8 лет был губернатором)
  , состряпал скандальную историю. И так через 10 недель после поездок Распутина в Москву появились следующие бумаги. На бланке начальника отделения по охране общественной безопасности и порядка в г. Москве:
  “5 июня 1915 г. №291834 Совершенно секретноЛичное
   Его превосходительству г-ну товарищу министра внутренних дел, командующему отдельным корпусом жандармов (Джунковскому)
  . По сведениям Пристава 2 уч. Сущевской части г. Москвы полковника Семенова, 26-го марта сего года, около 11 час. вечера, в ресторан “Яр” при был известный Григорий Распутин вместе с вдовой потомственного почетного гражданина Анисьей Ивановной Решетниковой, сотрудником московских и петроградских газет Николаем Никитичем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Вся компания была уже навеселе. Заняв кабинет, приехавшие вызвали к себе по телефону редактора-издателя московской га зеты “Новости сезона”, потомственного почетного гражданина Семена Лазаревича Кугульского и пригласили женский хор, который исполнил несколько песен и протанцевал “матчиш” и “кэк-уок”. По-видимому, компания имела возможность и здесь пить вино, так как опьяневший еще более Распутин плясал впоследствии “русскую”, а затем начал откровенничать с певичка ми в таком роде: “Этот кафтан подарила мне “старуха”, она его и сшила”, а после “русской”: “Эх, что бы “сама” сказала, если бы меня сейчас здесь увидела”. Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он, будто бы, обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести разговоры с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде: “люби бескорыстно”, – прочие наставления, в памяти получивших их не сохранялось. На замечания заведующей хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин. Распутин возразил, что он всегда так держит себя перед женщинами, и продолжал сидеть в том же виде. Некоторым из певичек Рас путин дал по 10-15 руб., беря деньги у своей молодой спутницы, которая затем и оплатила и все прочие расходы по “Яру”. Около 2 час. ночи компания разъехалась. Об изложенном, вследствие телеграфного приказания от 31 минувшего мая за № 1330, имею честь донести Вашему Превосходительству.
  Полковник Мартынов”.
   Через 2 дня тот же полковник направляет Джунковскому еще одну бумагу. На бланке начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве:
  “7 июня 1915 №300768 Совершенно секретно Лично
   Его превосходительству г. товарищу министра внутренних дел, командующему отдельным корпусом жандармов. В дополнение к донесению моему от 5-го сего июня за N 291834, имею честь представить при сем Вашему Превосходительству одну из собственноручных записок Григория Распутина, из числа розданных им певичкам женского хора ресторана “Яр”, при посещенииим этого увеселительного заведения 26 марта сего года. Записка написана карандашом на обрывке листа писчей бумаги и крайне неразборчиво по малограмотности ее автора, но, по-видимому, читается так:
   “Твоя красота выше гор. Григорий”.
  Полковник Мартынов”.
   К этой бумаге приложен конвертик с запиской на обрывке листа, почерк которой очень отдаленно напоминает почерк Распутина, а при внимательном рассмотрении мало похожий на него. И все. Больше по этому делу никаких документов нет. Только две бумажки и плюс еще разные домыслы Мартынова по поводу событий. Ни показаний свидетелей, ни протоколов допросов. В документе ссылаются на певичек и служащих ресторана “Яр”, но из них никто не допрошен. Нет показаний ни Решетниковой, ни Кугульского, ни Соедова. Их просто не было. То есть кроме рассказа не коего пристава 2 уч. Сущевской части полковника Семенова, который знает это со слов других, “неизвестных лиц”, нет ни одного свидетельства, ни одного показания. кроме “записочки”; каракули написаны на ней так неразборчиво, что их можно трактовать как угодно. Например, ее можно прочитать и так: “Твое прошение вышли скорее”. Потом опять же, если она изъята у какой-то певички, почему не указана фамилия, почему нет ее показаний?
   Дело, еще не расследованное, предается широкой огласке в печати, обрастая там массой еще более фальшивых и неприличных подробностей. Николай II поручает расследовать его и представить отчет. Конечно, те бумажки, которые мы приводили, не могут его удовлетворить. Однако, самое тщательное расследование не дало ничего нового. Выясняется только, что нити этого дела тянутся к самому Джунковскому и связанному с ним градоначальнику Москвы генералу Адрианову. Позднее градоначальник Москвы генерал Адрианов передал Вырубовой заявление, в котором говорил, что “по лично им произведенному расследованию, неблагопристойности Распутин не производил у “Яра”. Однако Распутин даже отказался встретиться с Адриановым, когда тот попросил об этом. “Нужно было в свое время. – сказал Распутин, – когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция написала ген. Джунковскому.”
   Фальшивки широко разошлись по рукам. Их прочитали и Великие князья, и члены Государственной думы, и много других людей. Бездоказательные бумажки стали средством подрыва престижа царской власти. Джунковский распространяет слух, что Царь согласен с его выводами и хочет наказать Распутина. Когда Царь во всем разобрался, он Джунковского сместил, а Царица просто возненавидела его, посчитав личным врагом.


[Закрыть].

Видишь, как он перевирает твои слова и приказания – клеветники должны быть наказаны, а не Он. В ставке хотят отделаться от Него (этому я верю), – ах, это все так омерзительно! – Всюду враги, ложь. Я давно знала, что Дж. ненавидит Гр. и что Преображ.[301]301
  Обозначение группы Джунковского, служившего в Преображенском полку.


[Закрыть] клика потому меня ненавидит, что чрез меня и Аню Он проникает к нам в дом.

Зимою Дж. показал эту бумагу Воейк., прося передать ее тебе, но тот отказался поступить так подло, за это он ненавидит Воейк. и спелся с Дрент. – Мне тяжело писать все это, но это горькая истина. – А теперь Самарин к ним присоединился ничего доброго из этого выйти не может.

Если мы дадим преследовать нашего Друга, то мы и наша страна пострадаем за это. – Год тому назад уже было покушение на Него, и Его уже достаточно оклеветали. – Как будто не могли призвать полицию немедленно и схватить Его на месте преступления – такой ужас! Поговори, прошу тебя, с Воейковым об этом, – я желаю, чтобы он знал о поведении Джунк. и о том, как он извращает смысл твоих слов. Воейков, который не глуп, может разузнать многое про это, не называя имен. – Не смеют об этом говорить! – Не знаю, как Щерб. будет действовать очевидно, тоже против нашего Друга, следовательно, и против нас. Дума не смеет касаться этого вопроса, когда она соберется; Ломан говорит, что они намерены это сделать, чтобы отделаться от Гр. и А. – Я так разбита, такие боли в сердце от всего этого! – Я больна от мысли, что опять закидают грязью человека, которого мы все уважаем, – это более чем ужасно[302]302
  Для дискредитации Царя и Царицы масоны в Государственной думе готовили публичный запрос о “событиях” в ресторане “Яр”. В этом случае тексты фальшивых документов, но подписанные высокопоставленными чиновниками, могли бы попасть в широкую печать. Но сами организаторы этой подлой истории понимали, что им не выгодно добросовестное расследование этого “дела”, так как не было ни доказательств, ни свидетелей. Участникам клеветнической кампании было на руку распускать слухи, что им запрещают сделать этот запрос. Они получали от этого моральный выигрыш – мол, царская семья боится правды.


[Закрыть].

Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу и прикрикнешь на Дж. и других, которые поступают неправильно? Никто тебя не боится, а они должны – они должны дрожать перед тобой, иначе все будут на нас наседать, – и теперь этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова. Если Дж. с тобою, призови его к себе, скажи ему, что ты знаешь (не называя имен), что он показывал по городу эту бумагу и что ты ему приказываешь разорвать ее и не сметь говорить о Гр. так, как он это делает; он поступает, как изменник, а не как верноподданный, который должен защищать друга своего Государя, как это делается во всякой другой стране. О, мой мальчик, заставь всех дрожать перед тобой – любить тебя недостаточно, надо бояться тебя рассердить или не угодить тебе! Ты всегда слишком добр, и все этим пользуются. Это не может так продолжаться, дружок, поверь мне хоть раз, я говорю правду. Все, кто к тебе искренно привязан, жаждут того, чтобы ты стал более решительным и сильнее бы показывал свое недовольство; будь более строг – так продолжаться больше не может. Если бы твои министры тебя боялись, все шло бы лучше. – Старик Горем, тоже находит, что ты должен быть более уверенным в себе, говорить более энергично и строго, когда ты недоволен.

Как много слышно здесь жалоб против ставки и приближенных Н.!

Теперь о другом деле – не знаю, как это хорошенько объяснить, не стану называть имен, чтобы никто не пострадал.

Эриванцы прямо молодцы, всюду, где трудное место, – их посылают и приберегают их к концу, так как очень в них уверены. – Теперь намереваются отнять у них офицеров и разместить их по другим полкам, чтобы исправить последние. – Это совершенно несправедливо и приводит их в отчаяние. – Если ты отнимешь у них старых офицеров, то полк уже не будет тем, чем был. – Они и без того много потели убитыми, ранеными и взятыми в плен. Прошу тебя, не позволяй так погубить полк и оставь этих офицеров, они любят свой полк и поддерживают его славу. Это делают с другими офицерами 2-й бригады, и они боятся, что их очередь настанет, и это мучит командира и всех, но они не смеют ничего сказать, не имеют права – поэтому они хотят, чтобы их шеф об этом знал и не позволил бы взять их боевых офицеров в другие полки. “Мы сумеем постоять за государево дело в рядах родного полка, не задумаемся сложить свои головы за него. – Это дело настолько неотложно. что нужно торопиться, пока наше родное гнездо не успели разорить. Думаю, что на такое внимание полк имеет некоторое право, не в пример прочим, за свою боевую службу в прошлом, а о настоящем говорит приказ по дивизии. Всю тяжестъ арьергардных боев, с 31-го мая по 6 июня, полк вынес на своих плечах, что признано свыше”. Только не давай Н. или другим догадаться, что полк просил об этом, инааче они пострадают за это. Пожалуйста, постарайся сделать что-нибудь и дай мне ответ. Они очень волнуются. Оттуда прислали сюда очаровательного младшего офицера с письмом.

Должна кончать, курьер ждет.

Благословения и поцелуи без конца от твоей

Женушки.

А. целует твою руку. Прости это безобразно скучное письмо.

Ц.С. 22 июня 1915 г.

Мой родной, любимый,

Я боюсь, что письмо, которое я так поспешно сегодня тебе написала, доставило тебе мало удовольствия, и жалею, что не успела прибавить чего-нибудь приятного. – Было большой радостью получить твою телеграмму из Беловежа. – Я уверена, что тебе было приятно увидать эти чудные леса, хотя грустно, конечно, быть в старых, знакомых местах и в то же время сознавать, что ужасная война свирепствует недалеко от этого мирного местечка.

Сегодня утром я в своих дрожках поехала с Алексеем в наш лазарет, – мы оставались там более 2-х часов. – Разговаривала с ранеными, сидела в лазарете с рукодельем, а затем в саду, пока другие играли в крокет. – Мое сердце было плохо и сильно болело, – вероятно, я слишком рано начала выезжать, но я была так счастлива повидать их всех. Коленкин[303]303
  Коленкин Александр Николаевич, командир 5-го Гусарского Александрийского Александры Федоровны полка.


[Закрыть] появился после того, как командовал Александр. только месяц. – Он должен был уехать, потому что от разрыва огромного снаряда в воздухе у него лопнула барабанная перепонка, так что он на левое ухо ничего, бедный, не слышит.

У меня в течение 1 1/2 часов был Ростовцев и рассказывал о передаче склада m-me Сухомлиновой – все идет удовлетворительно и без скандалов. – Завтра я приму Поливанова. Щербатов дает печати слишком большую свободу – Маклаков был гораздо строже; результат теперь таков, что все слишком волнуются и говорят про Думу, что совсем нехорошо.

Я иногда мечтаю заснуть и проснуться только, когда все кончится и водворится повсюду мир – внешний и внутренний.

Имя Самарина у всех на устах – это так неприятно, ведь его назначение еще не опубликовано. Это меня сильно тревожит. Я боюсь, что раздражаю тебя всем, что пишу, но у меня ведь честные и благие намерения, дружок. Другие никогда ничего тебе не скажут, так что старой женушке приходится писать тебе откровенно свое мнение, когда долг ее к этому побуждает. – Я так стараюсь предотвратить по возможности всякое несчастие, но часто мои слова – увы! опаздывают, когда ничего уже не может быть сделано. – Теперь я постараюсь заснуть, уже поздно. – Да хранит Господь твой сон, да ниспошлет тебе отдых, силы, мужество, энергию, спокойствие и мудрость!

23-го июня. Только что получила донесение моих Алекс., которое ты мне переслал – благодарю тебя, мой дорогой, даже конверт приятно получить с милым почерком. Я сегодня никуда не двигаюсь, потому что сердце опять расширено, пульс слабый и голова болит. – Лежу на балконе – все вышли, дома нет никого, А. уехала в Петергоф. – Посылаю тебе письмо Виктории, которое тебе будет интересно прочесть. – Графиня Гогенфельзен написала А., чтобы спросить ее, думает ли она, что мы и дети приняли бы приглашение на завтрак к ним, после церкви, в день именин Павла, с людьми, живущими в их доме, и еще с кем мы пожелали бы. Я велела ей ответить (это было сделано, чтобы разузнать на случай отказа, если бы таковой последовал на официальное приглашение), что не знаю, когда ты вернешься, и что не смогу присутствовать на большом завтраке, так как мое сердце опять в плохом состоянии. – Так глупо и бестактно нас приглашать! – Если бы мы пожелали, мы могли бы сами приехать и поздравить его, – а не так, с Бабакой, Ольгой Кренц и графиней.

Дорогой мой, я так скучаю без тебя! До свидания, сокровище мое, целую и крещу тебя с нежной любовью.

Очень надеюсь, если здоровье позволит, причаститься в пятницу или же в один из последних дней этого поста.

Что ты решил относительно дня крестного хода? Надеюсь, что ты дал приказание об этом от своего имени. – Да хранит тебя Бог! Покрываю тебя поцелуями. Твоя старая

Солнышко.

Привет старику и Н.П.

Ставка. 23 июня 1915 г.

Моя милая женушка,

Благодарю тебя за милые письма. Вчера я поистине наслаждался в Беловеже. Мне было странно находиться там одному, без тебя и детей. Я чувствовал себя таким одиноким и грустным, но все же рад был видеть дом и наши славные комнаты, забыть о настоящем и вновь пережить минувшие дни. Но ночь перед отъездом я провел в тревоге. Лишь только я кончил играть в домино, как появился Н. и показал мне только что полученную от Алексеева телеграмму, в которой было сказано, что германцы прорвали наши линии и заходят глубоко в наш тыл. Н. тотчас же выехал в своем поезде и обещал утром телеграфировать из Седлеца. Разумеется, я не мог выехать в Беловеж, как намеревался, в 10 часов. Вокруг меня все сильно приуныли, кроме Воейкова, так как не знали причины внезапного отъезда Н. Наконец в 11 ч. 40 м. от него пришла телеграмма, что прорыв ликвидирован сильной контратакой трех наших полков и что неприятель был отбит с тяжкими потерями. Так что в 12 часов я с легким сердцем бежал со стариком и со всеми моими господами.

Дорога в Беловеж тянется на 183 версты, но очень хороша и ровна. По пути лежат три города – Слоним, Ружаны и Пружаны. Я прибыл к нашему дому в 3 ч. 20 м., а прочие прибывали через каждые пять минут, в виду страшной пыли. Нам подали холодный завтрак в столовой, а потом я показал господам все наши и детские комнаты. Затем мы поехали в Зверинец, так как хотелось посмотреть зубров и других животных. Нам посчастливилось встретить большое стадо буйволов, которые преспокойно глядели на нас.

Мы ехали по лесу превосходными травяными дорожками и выбрались на большую дорогу у конца пущи. Погода была великолепная, но в этом году такая сушь, что даже болота исчезли, и густая пыль была даже в лесу; у всех, кто ехал, лица почернели до неузнаваемости. Особенно у маленького адмирала. Смотритель Бел. новый – его зовут Львовым, толстый человечек, родственник адмирала. Умер старый священник, а также Неверли, которого я не знал. Его преемником состоит Барк, родственник министра, служивший здесь 20 лет лесничим – энергичный человек, в совершенстве знающий лес и дичь. На обратном пути шины всех моторов начали лопаться – на моем моторе три раза, благодаря жаркому дню и массе валяющихся гвоздей. Эти остановки вышли очень кстати, так как давали возможность выйти и размять ноги. Вечером и ночью царила прекрасная свежесть, и воздух в лесу так дивно ароматен.

Мы прибыли сюда в 10 ч. 45 м., как раз когда поезд Н. медленно становился на свое место. После беседы с ним я поужинал с моими господами и немедленно пошел спать. Он рассказал мне, что в общем за вчерашний день положение не ухудшилось, и оно стало бы лучше, если бы германцы не теснили нас в этом самом месте несколько дней. В этом случае у нас было бы время собрать новые (свежие) войска и попытаться остановить их. Но опять этот проклятый вопрос о недостатке артиллерийских снарядов и винтовок – это кладет предел энергичному движению вперед, ибо через три дня серьезных боев снаряды могут иссякнуть. Без новых винтовок невозможно пополнять потери, и армия сейчас чуть посильнее, чем в мирное время. Она должна бы быть – и в начале была – втрое сильнее. Вот в каком положении мы находимся в данный момент.

Если бы в течение месяца не было боев, наше положение было бы куда лучше. Разумеется, это только тебе сообщается; пожалуйста, не рассказывай об этом, душка.

Письмо порядком затянулось, а у меня нет больше времени. Благослови тебя Бог, мое возлюбленное Солнышко! – Нежно, нежно целую тебя и дорогих детей. Будь опять сильна и здорова!

Неизменно твой муженек

Ники

Ц.С.

24 июня 1915 г.

Мой дорогой, любимый Ники,

Опять чудный день. Спала мало ночью, и в 3 часа утра выглянула из окна моей лиловой комнаты. – Было дивное утро, чувствовалось солнце за деревьями, нежный туман лежал на всем, такая тишина – лебеди плыли по пруду, пар поднимался от травы. Так все было прекрасно, что мне захотелось быть здоровой и пойти на далекую, далекую прогулку, как в былые времена. – Серг. Мих. придет к чаю, он как будто совсем поправился, и Петя.

Вчера видела Поливанова. Он мне, откровенно говоря, никогда не нравился. Что-то в нем есть неприятное, не могу объяснить что. Я предпочитала Сухомлинова. Хотя этот и умнее, но сомневаюсь, так же ли он предан. Сух. сделал большую ошибку тем, что показывал направо и налево твои частные письма к нему, и у многих есть копии с них. Фред. должен бы написать ему выговор. Я понимаю, что он этим хотел показать, как ты до конца был милостив к нему, – но другие не должны знать причин его отставки, кроме той, что он сказал неправду на знаменитом заседании в Петергофе, когда уверял, что мы готовы и сможем выдержать войну, а у нас не было достаточно снаряжения. Это его единственная грубая ошибка, – взятки его жены сделали остальное. – Теперь другие могут подумать, что общественное мнение достаточная причина, чтобы удалить нашего Друга и так далее – это очень опасно перед Думой.

Ты не можешь себе представить, как ужасна для меня разлука с тобой! Я знаю, что я могла бы помочь и предотвратить некоторые вещи, а вдали от тебя у меня разрывается сердце от сознания моей бесполезности и бессилия помочь, только пишу тебе неприятные письма, бедный друг. – С самого начала Горем. Должен поговорить с Самар. и Щерб., как им вести себя по отношению к нашему Другу, во избежание всякой клеветы и интриг.

Увы, ничего нет веселого или интересного, чтобы написать тебе. Провела день и вечер сегодня тоже на балконе, так как чувствую себя неважно, хотя сердце еще не расширено и могу начать опять принимать свои лекарства. С нетерпением жду твоего письма про Беловеж.

Правда ли, что Варшаву совершенно эвакуируют (из предосторожности)? Надеюсь причаститься, – это зависит от состояния моего здоровья. – наверное, в воскресенье за ранней обедней, внизу, с А. Когда ты возвращаешься? Сегодня 2 недели, как ты уехал, а кажется, что целый месяц (а наш Друг просил тебя отлучаться не на долгое время, – Он знает, что дела не пойдут как следует, если тебя там удержат и будут пользоваться твоей добротой). Поедешь ли ты, не предупреждая, в Белосток или Холм повидать войска? Покажись там до возвращения сюда – доставь им и себе эту радость! – Действ. Армия, слава Богу, не ставка – ты наверное сможешь повидать войска. Воейков это устроит (не Джунк.). Никто не должен знать, только тогда это удастся. Скажи, что ты просто хочешь немного проехаться. – Если бы я была там, я бы помогла тебе уехать. – Моего любимца всегда надо подталкивать и напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься. Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках Н. и его штаба, которые управляют твоими действиями и разрешения которых ты должен спрашивать, прежде чем ехать куда-нибудь. – Нет, поезжай один, без Н., совсем один, принеси им отраду своим появлением. Не говори, что ты приносишь несчастие. С Л. и П.[304]304
  Литвой и Польшей.


[Закрыть]это так случилось потому, что наш Друг знал и предупреждал тебя, что это было преждевременно, ты вместо того послушался ставки.

Извини, что я говорю с тобой так откровенно, но я слишком страдаю – я знаю тебя и Н. Поезжай к войскам, не говоря Н. ни слова. У тебя ложная, излишняя щепетильность, когда ты говоришь, что нечестно не говорить ему об этом, – с каких пор он твой наставник, и чем ты ему этим помешаешь? Пускай, наконец, увидит, что ты действуешь, руководясь собственным желанием и умом, который стоит их всех взятых вместе. Поезжай, дружок, подбодри всех, Иванова тоже – теперь ожидаются тяжелые бои! Осчастливь войска своим дорогим присутствием, умоляю тебя их именем – дай им подъем духа, покажи им, за кого они сражаются и умирают, – не за Н., а за тебя! Десятки тысяч никогда тебя не видали и жаждут одного взгляда твоих прекрасных чистых глаз. – Столько народу туда проехало, что тебя не смеют обманывать, будто туда нельзя пробраться. – Но если ты скажешь об этом Н., шпионы в ставке (кто?) сразу дадут знать германцам, которые приведут в действие свои аэропланы. 3 простых автомобиля не будут особенно заметны, но телеграфируй мне, чтобы я могла знать о твоем решении и известить нашего Друга, чтобы Он тогда помолился за тебя. – Напиши так: “завтра опять отправляюсь в поездку”, прошу тебя, друг мой. – Верь мне. я желаю твоего блага – тебя всегда надо ободрять, и помни – ни слова об этом Н., пусть он думает, что ты уехал куданибудь, в Бел. или куда тебе захотелось. Эта предательская ставка, которая удерживает тебя вдали от войск, вместо того, чтобы ободрять тебя в твоем намерении ехать... Но солдаты должны тебя видеть, они нуждаются в тебе, а не в ставке, ты им нужен, как и они тебе.

Теперь прощай, мое солнышко. – Целую и крещу без конца.

Навсегда твоя

Солнышко.

Ц.С. 25 июня 1915 г.

Мой дорогой,

Благодарю тебя горячо за твое милое длинное письмо. Я ему очень обрадовалась. – Как хорошо, что твоя поездка удалась, хотя ты был один, без твоих “Benoitons”!

Я совсем не знала, что Неверле умер – добрый старик! – Как хорошо, что ты видел зубров и смог проехать через пущу! – Ах, мое сокровище, как ты, должно быть, встревожился, когда Н. получил эти дурные известия! – Здесь я ничего не знаю, живу в тревоге и сомнении, и жажду знать, что там происходит. Бог поможет, но я боюсь, что нам придется пережить еще много страданий и ужасов. От этого вопроса о снаряжении можно с ума сойти!

Дорогой мой, я слыхала, что этот мерзкий Родзянко с другими ходил к Горемыкину просить, чтобы немедленно созвали Думу. О, прошу тебя, не позволяй, это не их дело! – Они хотят обсуждать дела, которые их не касаются, и вызвать ещебольшенедовольства[305]305
  Имеется в виду, в частности, “дело” о кутеже в ресторане “Яр”.


[Закрыть]. – Надо их отстранить. – Уверяю тебя, один вред выйдет из всего этого, – они слишком много болтают.

Россия, слава Богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться! – Не позволяй им наседать на тебя. – Это ужасно, – если им сделать уступку, то они подымут голову.

Ты знаешь, что Гучков все еще друг Поливанова – это было причиной, почему П.и Сух.[306]306
  Поливанов и Сухомлинов.


[Закрыть] разошлись. – Мне не нравится этот выбор. Я ненавижу твое пребывание в ставке, – и многие разделяют мое мнение, так как ты там не видишь солдат, а слушаешь советы Н., которые не хороши и не могут быть хорошими. Он не имеет права себя так вести и вмешиваться в твои дела. – Все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто бы он теперь Государь.

Ах, мой Ники, дела идут не так, как следовало бы! Поэтому Н. и удерживает тебя там, чтобы влиять на тебя своими мыслями и дурными советами. – Неужели ты мне еще не хочешь поверить, мой мальчик?

Разве ты не можешь понять, что человек, который стал просто предателем Божьего человека, не может быть благословен и дела его не могут быть хорошими? – Впрочем, что ж, если надо, чтобы он оставался во главе войск, ничего не поделаешь. Все неудачи падут на его голову, но во внутренних ошибках – будут обвинять тебя, потому что никто внутри страны и не думает, что он царствует вместе с тобой.

Это все так невыразимо фальшиво и скверно!

Я боюсь, что расстраиваю и мучаю тебя своими письмами, но я одинока в своем горе и тревоге, и не могу молчать о том, что считаю своим долгом тебе сказать.

Вчера вечером я пригласила Кусова (б. Нижегор.) – Московского полка, из Твери – и была поражена, что он говорил совсем то, что я думаю, хотя он меня не знает и видит только второй раз. – Это показывает, сколько народу должно быть тех же взглядов, что и он. – Он провел 3 дня в ставке и не вынес оттуда приятного впечатления, – то же самое Воейков и Н.П., которые более всех тебе преданы. Помни, что наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго. – Он знает и видит Н. насквозь, а также твое слишком доброе и мягкое сердце. – Я редко страдала так ужасно, как теперь, не будучи в состоянии тебе помочь, но чувствуя и сознавая, что дела идут не так, как следует. Я беспомощна и бесполезна, – это невыносимо тяжело. А Н. знает мою волю и боится моего влияния (направляемого Григ.) на тебя – это все так, мой дружок!

Ну, не стану утомлять тебя больше, я только хотела очистить свою совесть, что бы там ни случилось. – Правда ли, что с Юсупова сняли половину обязанностей, так что он играет лишь второстепенную роль?

У Сергея вид неважный – мы не касались никаких вопросов – он хочет испрашивать позволения поехать в субботу в ставку.

Петя полон секретов...

Как хорошо, что тебе удалось выкупаться, это очень освежает! Здесь жара не велика, всегда есть ветерок, и на балконе чудесно. Но я недостаточно хорошо себя чувствую, чтоб поехать покататься. – Павел назвался к чаю. – Девочки в госпитале, учатся. Прошу тебя, ответь мне, будут ли крестные ходы 29-го, так как это очень большой праздник и конец поста. Извини, что пристаю к тебе опять, но так хочется знать, п.ч. ничего здесь не слышишь.

Сегодня я приму одного из членов моего комитета помощи военнопленным в Германии и одного американца (из союза христианской молодежи, как наш Маяк), который берется лично доставить наши посылки пленным. – Он много путешествовал и снимал фотографии, особенно в Сибири, где мы содержим наших военнопленных, – им там хорошо. Он хочет эти снимки выставлять в Германии, надеясь этим помочь и нашим там. – Каков твой ответ насчет Эриванцев?

Теперь прощай, мой нежно любимый. Осыпаю тебя поцелуями и призываю на тебя Божье благословение.

Твоя навсегда старая

Женушка.

Ц.С. 25 июня 1915 г.

Мой родной!

О, какая радость, если ты действительно вернешься в воскресенье и если известия стали лучше! – Я была как раз в сильном отчаянии, потому что получила телеграмму от командира моего Сибирского полка, что у них в ночь с 23 на 24 от 10 до 3 ч. были сильные потери, и я себя спрашивала, что же там было за сражение, потому что телеграмма отправлена из совершенно нового места.

Я видела американца из союза христианской молодежи и была глубоко заинтересована тем, что он мне рассказывал про наших пленных там и их здесь. – Посылаю тебе его письмо, которое он собирается напечатать и распространять в Германии (и фотографии, на которых изображены наши великолепные бараки). Он намерен докладывать только о хорошем с обеих сторон и не говорить о дурном, и надеется таким образом заставить обе стороны работать одинаково гуманно. Сегодня вечером я получила письмо от Вики, которое посылаю тебе вместе с письмами Макса[307]307
  Максимилиан, принц Баденский.


[Закрыть] (боюсь, что надоедаю тебе, но у тебя там больше свободного времени; прочти это письмо, может быть, у тебя найдется что-нибудь сказать по поводу его). Я дала знать тому американцу, который уезжает завтра в Германию, что я желаю, чтобы он повидал Макса, передал ему эти бумаги и рассказал бы ему обо всем, чтобы изменить их ложное мнение относительно нашего обращения с военнопленными.

Я никогда не слышала в России про столько болезней: американец мне рассказывал, что в Касселе умерло около 4000 человек от сыпного тифа – ужасно! Прочти главным образом английскую бумагу Макса, а в бумаге Вики от Макса ты найдешь выдержки из нашей. Она, мой друг, очень глупо составлена, без всяких объяснений, и на отвратительном немецком языке. – “Es ist befohlen die 10 ersten deutschen Kriegsgefangenen als Erfolg (все неправильно) der morderischen Thaten die siche einige deutsche Truppen erlauben – zu erschienen”. – Можно было бы написать на приличном немецком языке и объяснить, что на месте, где откроют, что мучили человека, – будут расстреляны 10 человек только что захваченных. Очень плохо написано: Erfolg (означает результат – успех), надо сказать Folge, но и это звучит неправильно. – Пусть это будет хорошо и более ясно составлено на грамматически правильном немецком языке.