Текст книги "Перелом. От Брежнева к Горбачеву"

Автор книги: Олег Гриневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

РАСПЛАТА В СТОКГОЛЬМЕ

Прилетев в Стокгольм, я прежде всего спросил:

– Есть ли что из Москвы?

Мне показали шифровку от первого заместителя министра Ю.М. Воронцова, в которой сообщалось, что принято решение о поездке Ахромеева в Стокгольм. Однако есть сомнения – стоит ли при открытии сессии вносить предложение об инспекциях, и не лучше ли прежде провести работу в кулуарах Конференции.

Генерал Татарников, который по своим каналам, очевидно, получил указания, встал на дыбы – вносить это предложение ни в коем случае нельзя. Но в тот же вечер в Москву ушла телеграмма, что новые предложения по инспекции нужно внести в день открытия XII сессии и что сделать это должен не кто иной, как маршал Ахромеев.

Маршал, однако, оказался куда как крепким орешком. В ответе из Москвы об инспекции не говорилось ни слова. Зато сообщалось, что приезд 19 августа (открытие Конференции) Ахромееву не подходит – просьба предложить какой– либо другой срок.

Что ж, Ахромеев был умный и хитрый политик. Я сообщил, что его выступление могло бы состояться 29 августа. Но от своего не отступил: на открытии Конференции делегация лишь обозначит в общем виде новую позицию Советского Союза, а в выступлении маршала ее можно будет изложить уже в деталях, и главное, заявить о нашей готовности на инспекции не только на земле, но и с воздуха.

* * *

А на самих переговорах обстановка оставалась сложной. В выступлении советской делегации в начале сессии было объявлено о готовности Советского Союза пойти на 1– 2 инспекции в год. Оно получило позитивный резонанс. Газеты писали о прорыве в Стокгольме, о глубоких переменах в советской позиции и т.д.

Через неделю удалось формализовать договоренность о передвижениях и перебросках войск. Американская печать называла ее главной уступкой Соединенных Штатов. Помимо заблаговременных уведомлений о прибытии американских войск из– за океана, предусматривались также наблюдение и инспекция, как только эти войска будут покидать порты и аэродромы прибытия. С учетом этого мы сняли требование уведомления о транзите американских войск через Европу. Проблема таким образом была решена.

Все это было хорошо – даже очень хорошо. Но вот  в рабочей группе генерал Татарников дал разъяснение, что любое государство «может не разрешить проведение инспекции в закрытых районах и на военных и оборонных объектах, доступ в которые посторонним лицам запрещен, а также на военно– морских судах, кораблях, военно– транспортных средствах или летательных аппаратах». Оно точно соответствовало директивам. Однако беда в том, что понятие закрытых районов в директивах никак не определялось.

В прессе, да и на переговорах, сразу же поднялся шум, что инспекция становится бессмысленной. В понятие закрытых районов включаются обширные территории Советского Союза, постоянно закрытые для иностранцев, а значит инспекторам будет закрыт доступ и в места военных учений. В Восточной Германии, сообщало агентство «Рейтер», закрытые районы охватывают 2/3 ее территории, в то время как на Западе они распространяются лишь на отдельные участки авиабаз.

Это было сильное преувеличение. Но на переговорах всегда трудно различить грань между настоящей озабоченностью и блефом. Тем более в данном вопросе. В моих записках тех лет помечено, что больше трети всей европейской территории Советского Союза – 39% – было закрытой для иностранцев. В ГДР – 32%. Так что основания для беспокойства были основательные.

Еще в Москве, когда спорили по инспекции, маршал Ахромеев говорил, что не следует отождествлять районы, закрытые для дипломатов и иностранцев, с теми районами, которые будут закрыты для инспекции по стокгольмским соглашениям. Это понятия разные. Но в директивах тогда этого не записали – решили не перегружать лодку. Теперь вот приходилось страдать от ее недогрузки.

В общем, по сути возникшей проблемы мы не могли сказать ни слова. А натовским обвинениям противопоставляли только общие рассуждения, что концепция закрытых районов была выдвинута США и другими странами НАТО. В их документе, внесенном еще в марте 1985 года, прямо говорилось, что «принимающее государство не будет обязано разрешать инспекцию любых районов ограниченного доступа». Однако, как только Советский Союз согласился с таким подходом, страны НАТО сами от него отказались. Но это была оборона, причем не лучшего свойства.

25 августа мы направили в Москву предложение, чтобы С.Ф. Ахромеев в своем выступлении разъяснил, – все равно его станут спрашивать журналисты, – что закрытые районы будут определяться Советским Союзом применительно к мерам доверия. Их число и размеры будут, по возможности, ограниченными. А районы проведения военных учений мы не имеем в виду относить к разряду закрытых, т.к. это лишало бы всякого смысла саму задачу осуществления инспекции на местах.

* * *

Слух о прибытии маршала Ахромеева в Стокгольм взбудоражил всю конференцию. Это было нечто совсем необычное. Поэтому нас со всех сторон пытали: с чем он едет? Посол Хансен с пристрастием допрашивал об этом своего коллегу генерала Татарникова. Но тот мрачно ответил: «Ему приказали». И жестом показал, что вдаваться в объяснения он не намерен.

А тем временем исполнительный секретарь делегации Сергей Модин работал над программой пребывания маршала в Швеции. Она была составлена плотно – яблоку упасть негде. И не потому, что в этом была какая– то особая необходимость или шведские руководители жаждали наперебой его видеть. Отнюдь. Просто я не хотел, чтобы у него было время встретиться с военными советниками и настроить их на жесткий лад – они только – только начинали входить в роли переговорщиков.

Советский посол в Швеции Б.Д. Панкин с удовольствием взялся устроить маршалу протокольную программу по высшему разряду, с обедами и ужином. Как все послы – неофиты, пришедшие в дипломатию с партийно– советской работы, Панкин высоко чтил протокол. Только сказал – обеды и ужин за счет делегации. Я заверил его, что оплачу.

Поэтому в программе было всё – ранний завтрак, обед и ужин в совпосольстве; встречи со всеми руководителями Швеции, которые оказались в те дни в Стокгольме; и даже посещение Королевской библиотеки, где работал когда– то В.И. Ленин. Будучи человекам дисциплинированным, маршал неукоснительно выполнял эту программу, хотя временами зверел от ее пустоты. Но, как заметил Шеварднадзе, дальше Финляндии он не ездил и потому, видимо, полагал, что весь этот ритуал соблюдать положено. В Королевской библиотеке оставил даже надпись:

«С большим интересом я посетил сегодня Королевскую библиотеку Швеции, представляющую собой одно из богатейших в Европе собраний классической и современной литературы. Это посещение меня особо волнует, потому что в ее главном читальном зале неоднократно работал, бывая в Стокгольме, вождь пролетарской революции Владимир Ильич Ленин. Спасибо дирекции библиотеки, бережно сохраняющей память о событиях, дорогих сердцу каждого советского человека».

Я спросил с невинным видом, понравилась ли ему библиотека. Он, видимо, уже догадывался, что к чему, посмотрел на меня задумчиво и сказал:

– Очень интересно. Последний раз я был в библиотеке в 1939 году и вот, благодаря Вам, снова попал.

Однако больше всего советское посольство поразило, что маршал не пьет. Даже не пригубил. Во время долгого ужина он сердился, говорил, что не привык терять время по застольям. Живет круглый год на даче. Встает рано – в 5 часов, делает зарядку, гуляет, идет на работу к 8 часам, приезжает поздно ночью и ложится спать в 12. И так каждый день.

Все это, разумеется, мелкие штрихи к портрету. Если же говорить о делах серьезных, то меня сильно беспокоила речь маршала, которую он должен был произнести на следующий день. Еще по дороге из аэропорта я пробежал привезенный из Москвы текст и ужаснулся – он был жестким и агрессивным. Лейтмотивом всей речи была старая песня о необходимости уведомлений о деятельности ВВС и ВМС. За завтраком я сказал, что речь нуждается в серьезной доработке. Ахромеев иронически ухмыльнулся и ответил, что никогда не рассматривает написанное им в качестве иконы. Но просит иметь в виду, что речь посмотрели и одобрили два секретаря ЦК, минобороны, соответствующие отделы ЦК и МИД, лично товарищи Ковалев и Корниенко, который, правда, заметил, что тональность жестковата, но поправок не внес.

В старые добрые времена упоминания этих имен было бы достаточно, чтобы оставить все как есть. Но перестройка уже научила нас спорить. Пока маршал наносил протокольные визиты, я передиктовал речь и вставил пассаж о том, что закрытые районы не должны распространяться на территории, где осуществляется военная деятельность, подлежащая уведомлению.

Поначалу он встретил эти изменения враждебно, и даже вспылил. Но я сказал, что надо сделать один ударный абзац по ВВС и ВМС, и не за чем на каждой странице о них говорить. Получается какой– то жалобный тон. А советскому маршалу негоже с протянутой рукой ходить. Этот последний аргумент, видимо, и решил дело. Ахромеев промолчал и поправки принял.

* * *

Речь маршала 29 августа произвела сильное впечатление на участников Конференции. Он заявил, что Советский Союз не только готов пойти на 1 – 2 инспекции, но и принять «наземно– воздушный» вариант инспектирования при условии, что оно будет проводиться транспортными средствами и самолетами инспектируемого государства. «Не секрет, – говорил Ахромеев, – для нас, военных, инспекция с воздуха является традиционно непростым еще со времен доктрины «открытого неба», предложенной президентом Эйзенхауэром. Однако время ставит перед нами новые рубежи, требует новых политических и военных подходов к вопросам обеспечения мира и сотрудничества».

Но мировую печать интересовали не столько детали советской позиции по инспекции, которую так тщательно выписывал маршал, как сам факт его приезда в Стокгольм. Визит Ахромеева призван показать, что «между советскими генералами и дипломатами нет расхождений», писала «Дагенс Нюхетер». Москва послала его, чтобы продемонстрировать поддержку советскими военными усилий правительства Горбачева. «Не заручившись поддержкой генералов», оно не могло бы выступать со своими новыми предложениями в деле мира и разоружения. А американская «Геральд Трибюн Интернэшенэл» поднимала планку ещё выше: маршал подтвердил, что успешное завершение Стокгольмской конференции «проложит путь ко второй встречи между Михаилом Горбачёвым и президентом Рональдом Рейганом».

Мы со своей стороны также сообщили в Москву:

В кулуарах Конференции считают, что «политический ход с приездом сюда Начальника Генерального Штаба маршала  Ахромеева является выигрышным для Советского Союза. По традиции, – сказал посол Франции Гашиньяр, – считается, что военные выступают на политических форумах с «зубодробительными» заявлениями. Однако, вопреки ожиданиям, советское выступление было выдержано в конструктивном духе. Хотя в нем твердо излагались линия Советского Союза и оценки политики США, но сделано это было так, что американцам нечего было возразить. Делегация США, по его словам, не сориентировалась в обстановке и не решилась выступать с ответным словом. В общем, – сказал Гашиньяр, – американцы сейчас явно проигрывают в пропагандистском плане. Их главный козырь была инспекция, а теперь они практически выпустили его из рук».

Маршал тоже был доволен. После удачной пресс – конференции в советском посольстве он сказал сопровождающему его генералу Медведеву:

– Ну что, поблагодарим делегацию за дельные советы?

ГЛАВА 13

ДВЕ НЕДЕЛИ – ДВА КАМНЯ ПРЕТКНОВЕНИЯ

Две с половиной недели оставалось до окончания переговоров. Конференция напоминала шумную и многоголосую ярмарку, которая разбрелась по бесчисленным павильонам и аттракционам. Весь день до поздней ночи проходил в круговерти каких– то неофициальных заседаний, «кофейных групп», встреч на разных уровнях. И всю эту многоголосую ярмарку необходимо было держать в руках, контролировать и направлять в нужное русло. Поэтому в советской делегации существовало строгое правило. В 8 утра, чтобы не случилось, начиналось совещание, где каждый член делегации получал четкое задание. Только после этого они отправлялись на свои встречи и заседания. А вечером делегация снова собиралась, заслушивала отчеты о проведенных беседах и писала телеграммы в Москву.

Из разноцветной мозаики информации, полученной в эти дни, складывалась любопытная картина. Прогресс был очевидным по всем направлениям – неприменение силы, уведомление, наблюдение, переброска войск, обмен ежегодными планами военной деятельности. В рабочих группах по всем этим разделам завершалась выработка соглашения. Началась работа над инспекциями и ограничениями.

Но вот любопытная деталь – ни одного полного текста пока согласовано не было. Даже там, где существовала принципиальная договоренность. В каждом разделе оставалась какая– нибудь маленькая несогласованная фраза или запятая. Восток и Запад по– прежнему с подозрением смотрели друг на друга и ждали последнего часа.

Глядя, однако, на эти «запятые», сравнивая их со своими директивами и позициями партнеров по переговорам, которые вырисовывались из бесед, мы были спокойны. Устранить их можно будет без труда, когда настанет «судный день», если, конечно, не случится что– либо экстраординарное.

Но оставались две темы, которые могли стать камнем преткновения. Это – весь блок вопросов, касающихся инспекций, а также параметры уведомления и наблюдения.

Собственно говоря, по параметрам уведомлений директивы позволяли выйти на взаимоприемлемую договоренность. Тревогу вызывали пороги по танкам и наблюдателям. Разброс позиций сторон здесь был слишком велик. Нам явно нужно было расширить запасные позиции, чтобы не попасть впросак при финишном размене, когда уже не будет времени запрашивать Москву.

* * *

С инспекцией все обстояло сложнее. Это было новое, неизведанное дело. Даже Запад, который всегда активно продвигал инспекцию, оказался неготовым к ее конкретной разработке. Едва она началась, как среди натовских делегаций пошёл разброд. Оказалось, что инспекция слишком острый инструмент, когда имеешь дело с такой чувствительной материей, как национальная безопасность – даже у самых близких союзников она может иметь собственные болезненные нюансы.

Начать хотя бы с такого, казалось бы, бесспорного вопроса – каждое государство должно иметь право на инспекцию. Да, теоретически, с точки зрения права, это так. Но если это право тут же не ограничить, оно приведет к абсурду. Достаточно провести простой арифметический подсчет, что получится, если все, или даже большинство, из 34 государств будет требовать проведения инспекций на территории какого– либо одного государства.

Чтобы предотвратить «вакханалию инспекций» родилась идея «активной квоты»: каждое государство может потребовать проведения не больше Х числа инспекций на территории другого государства. НАТО обозначала это число Х двумя инспекциями. Пока Советский Союз объявлял инспекцию анафемой, НАТО одерживала пропагандистские победы. А вся дискуссия ограничивалась перебранкой: инспекция – это узаконенный шпионаж, а отказ от нее – это узаконивание обмана. Поэтому никто особенно не задумывался, что значит «активная квота» на практике.

Все изменилось, как только Советский Союз согласился с инспекцией. Когда стали примерять, как будет выглядеть «активная квота» в реальной жизни, оказалось, что она весьма ущербна и неосуществима. Например, при «активной квоте» в 2 инспекции  16 стран НАТО имели бы возможность проводить 32 инспекции в год на территории стран ОВД, причем все 32 – на территории Советского Союза. Нет нужды говорить, что такая перспектива гневное отторжение со стороны советских военных и КГБ. Плюс к этому: страны Варшавского Договора могли проводить всего лишь 12 инспекций на территории стран НАТО. Получалось, что НАТО могла проинспектировать каждое государство Варшавского Договора более 5 раз, а у Варшавского Договора не хватало инспекции, чтобы хотя бы раз в год проконтролировать все страны НАТО. Вот такая вот однобокая арифметика получалась на практике.

Разумеется, в процессе переговоров цифры можно было бы подправить так, чтобы Варшавский Договор контролировал все страны НАТО. Для этого надо было просто увеличить квоту хотя бы на одну единицу. Но это автоматически влекло за собой значительное увеличение инспекций на территории стран Варшавского Договора. В общем, как вынуждены были признать французы, здесь кроется «нарушение равновесия прав военно– политических блоков».

Но дело даже не в этой диспропорции. Для многих стран НАТО оказался совершенно неприемлемым риск 12 раз подвергаться инспекциям со стороны государств Варшавского Договора. Об этом нам довольно прозрачно говорили и французы, и западные немцы.

Поэтому Советский Союз предложил, и Запад молчаливо согласился, установить так называемую «пассивную квоту»инспекции – каждое государство обязуется разрешить проведение на своей территории не больше определенного ограниченного числа инспекций. Тем самым концепция «активной квоты», хотя и не была снята, но задвинута в дальний угол. Однако и здесь были свои подводные камни. Посол Берри, который продолжал упрямо отстаивать идею «активной квоты», справедливо указывал, что без нее какое– либо одно ловкое государство может выбрать всю «пассивную квоту» у такой страны, как Советский Союз.

Тогда посол Гашиньяр, который стал «добрым гением» инспекций, предложил простое решение: ни одно государство не обязано принимать более одной инспекции в год от любого другого государства. Это было то, что нужно, хотя американцы продолжали держать «активную квоту» на плаву.

Вскоре, однако, координатор рабочей группы – швейцарский посол Шенк внес тройную формулу, основанную на французской идее, которая решила этот затянувшийся спор.

– Любому государству будет разрешено направлять запрос на инспекцию другому государству.

– Ни одно государство не будет обязано принимать более Х инспекций в год.

– Ни одно государство не будет обязано принимать более одной инспекции в год от одного и того же государства.

Причем, как ни странно, среди переговорщиков на рабочем уровне число этой «пассивной квоты» Х особых споров не вызывало, хотя на поверхности, в прессе страсти порой накалялись до кипения. Советский Союз предлагал 1 – 2 инспекции. Страны НАТО после некоторой паузы предложили 5 – 6 инспекций, а нейтралы – 5 инспекций. Однако из закулисных шептаний в кулуарах у всех было более или менее ясное понимание – проблемы здесь не будет. В конце концов стороны сойдутся на 3х инспекциях.

Существовали, однако, две серьезные проблемы, решение которых пока виделось с трудом. Это – определение районов, закрытых для инспекций, и использование самолетов нейтральных стран.

ЧТО ЗАКРЫВАТЬ И ОТ КОГО?

После вспышки острой полемики в начале сессии, обсуждение проблемы закрытых районов перешло в тихую заводь двусторонних контактов в кулуарах. В них участвовали главным образом послы Советского Союза, Франции, ФРГ и Англии. Посол Берри занял пассивно– жесткую тактику: должен быть установлен строго ограниченный лимит на такие зоны, выражающийся в определенном проценте от общей территории страны. Кроме того, нужно обменяться списками таких закрытых районов.

Откровенно говоря, мне до сих пор непонятно, что побуждало американскую делегацию проводить столь странную и негибкую линию. Если бы они хотели ущемить Советский Союз, все было бы понятно. Но они действовали, не считаясь с интересами своих союзников. Разумеется, у США не было в Европе закрытых районов – только базы и другие военные объекты. Но у европейцев закрытые районы были – пусть не такие большие, как у Советского Союза, но были.

2 сентября у нас состоялся весьма откровенный разговор с послом Франции, в ходе которого была обозначена основа для решения этой проблемы. Мы сидели у него в резиденции на Риддаргатан. Рядом с ним, как обычно, его заместитель – молодой, умный, ироничный Жан Феликс Паганон. Я предложил:

– Давайте уточним, что такое закрытые районы – может быть, и спорить не о чем.

Гашиньяр чуть скривил губы в полуулыбке и ответил в своей мягкой, но упорной манере:

– Места, закрытые по соображениям национальной безопасности, не связанным с уведомляемой военной деятельностью, есть у всех государств. Их можно называть закрытыми районами или районами ограниченного доступа. Нам больше подходит название «чувствительные пункты». Но название сути не меняет. Образно говоря, можно сравнить эти чувствительные пункты со спичечным коробком, а районы, где проводятся военные учения – со слоном. Тогда будет ясно, что в таких пунктах нельзя проводить военную деятельность, о которой идет речь на Конференции.

Я сказал, что сравнение его звучит эффектно, но для сугубо моего понимания не мог бы он в качестве примера назвать хотя бы один закрытый район или чувствительный пункт на территории Франции. Гашиньяр внимательно на меня посмотрел и ответил:

– Плато Альбион: Вы, очевидно, знаете, что там размещены французские баллистические ракеты.

– А в Советском Союзе?

– Это Вам виднее. Но, на мой взгляд, примером может быть ракетный полигон Капустин Яр недалеко от Волгограда.

Все становилось на свои места. Практически мы говорили об одном и том же, но разными словами. На переговорах это бывает очень часто, и я понял, что беспокоит Гашиньяра. Однако два зачастую противоречащих друг другу подхода делали французскую позицию неопределенной и зыбкой.

С одной стороны, Франция твердо стояла на том, что каждое государство само должно определять, что является закрытым районом, его конфигурацию и размеры. Она была категорически против того, чтобы ограничивать такие районы какими– то процентами от размеров национальной территории (позиция США) или обмениваться списками и картами таких районов.

С другой стороны – создание закрытых районов не должно препятствовать проведению инспекций. Нужно сделать так, чтобы государства не могли отказаться от проведения инспекции под предлогом, что она попадает на закрытый район.

Как изложение общих принципов, это звучало убедительно. Но французы пока плохо представляли, как эти разноречивые принципы могут быть совмещены в соглашении. Их преследовал страх появления «черных дыр» для обхода договоренности об обязательной инспекции.

Я заметил, что в соглашении можно было бы так и записать: количество и размеры закрытых районов должны быть ограничены. Причем в них не будет осуществляться уведомляемая военная деятельность. Мы специально обговаривали эту фразу с западно– германской делегацией. Это, можно сказать, их идея, чтобы устранить те «черные дыры», которые так беспокоят Францию. Гашиньяр ответил, что этого, по– видимому, недостаточно. Нужно придумать такую комбинацию, чтобы реалии с закрытыми районами не препятствовали праву на проведение инспекции.

Следующие два дня я встречался с послами Англии и ФРГ. Они говорили примерно то же, что и французы. Во всяком случае, позиции ведущей тройки европейских держав были близки.

Так постепенно стала вырисовываться искомая комбинация. В соглашении об инспекции будут обозначены два района в виде матрешки. Один большой – там, где будет проводиться уведомляемая деятельность и инспекции. А другой – внутри него – закрытый район или чувствительные пункты. Их число и размеры будут ограничены.