Текст книги "Перелом. От Брежнева к Горбачеву"

Автор книги: Олег Гриневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Думаю, в этом отношении советская делегация в 1984 году была в более выгодном положении. Политику в Москве сообща творили Андропов, Устинов и Громыко. Поэтому расхождений между дипломатами и военными тогда не было, даже на ведомственном уровне. Обсуждение существа военно– технических мер еще не началось, а к так называемым «политическим мерам» военные ведомства проявляли полное равнодушие. Расхождения начнутся, и в весьма острой форме, в следующем году – после прихода Горбачева и Шеварднадзе.

Но если говорить о Стокгольме, то нужно начать с того, что для нас никогда не было секретом, кто к какому ведомству принадлежал в американской, да и в других делегациях. Уверен, что в равной мере для Запада не было тайной, кто был кто в советской делегации. Да и встречались сотрудники американской и советской делегаций сугубо по ведомственной принадлежности. Наши дипломаты, например, как огня сторонились американских разведчиков и встречались только с госдеповцами или разоруженцами из Агентства по контролю за вооружениями. Военные тоже придерживались друг друга – так они чувствовали себя увереннее. Ну а разведчики контактировали с црушниками. Были, конечно, исключения, но очень редкие.

Поэтому я всегда проверял, из какого источника получена информация. Если, например, все три американских ведомства негативно отзывались о какой– либо советской инициативе, то на ней можно было ставить крест. Если одно из  ведомств было против, а другие начинали юлить, значит, есть шансы на то, чтобы пробить здесь дорогу к соглашению.

Вот из такой разрозненной мозаики, пусть очень медленно и порою не совсем четко, складывалась общая картина, что возможно, а что невозможно на конференции. На это ушло почти два года. Конечно, при других обстоятельствах этот срок можно было бы легко сократить до нескольких месяцев, но ни Запад, ни Восток, ни Москва, ни Вашингтон рвения не проявляли. Только после прихода Горбачева к власти началось шевеление. А пока конференция варилась в своем собственном соку, как красочно описала это немецкая журналиста Краузе – Бургер.

ПРО А и Б…

На пленарных заседаниях советская делегация продолжала тактику «обработки собственного поля». В течение III, IV, и V раундов (сентябрь 1984 г. – март 1985 г.) она говорила только о неприменении силы и других своих политических предложениях, как будто военных мер доверия не существует и в помине. Любые высказывания нейтральных или натовских представителей в отношении политических мер, пусть даже негативного свойства, тут же подробно комментировались и потом изображались как активное обсуждение советских предложений. Впрочем, страны НАТО придерживались примерно той же практики и предпочитали говорить в основном о военных мерах доверия, активно предлагая другим делегациям высказываться по предложениям НАТО.

Поэтому очень скоро такая дискуссия стала напоминать диалог глухих. Но чем дальше продолжался этот абсурд, тем явственнее становилась необходимость создания такой рабочей структуры конференции, которая позволила бы начать деловое рассмотрение всех предложений, внесенных на конференции. Эта тема постоянно фигурировала в наших неофициальных контактах с Джимом Гудби, Клаусом Цитроном и Жаком Леконтом, но решение пока не прогладывало. После неудачи в сентябре Курт Лидгардт отстранился от дальнейшего участия в поисках компромисса. Однако Матти Кахилуотто продолжал проталкивать шведско– финское предложение о двух группах.

 Во время октябрьского перерыва мне удалось уговорить Громыко в необходимости создания рабочей структуры конференции на основе шведско– финской инициативы. Иначе мы окажемся в изоляции и не сможем добиваться даже обсуждения советских предложений, убеждал я его. Если сейчас мы не примем предложения финнов, то потеряем поддержку нейтральных и неприсоединившихся государств, и тогда нам будут противостоять 29 государств НАТО и Н+Н. Без особого энтузиазма Громыко разрешил тогда «попробовать».

Компромисс, разработанный Кахилуотто, был до изумления прост. Конференция принимает резолюцию о создании двух рабочих групп А и Б. В группе Б будут обсуждаться все «старые меры», которые предусматривались ещё в Хельсинском заключительном акте (уведомления и наблюдение за военной деятельностью). А в группе А – все новые меры. К этой резолюции прилагалось расписание работы и конкретный перечень предложений государств, которые будут обсуждаться в каждой группе. При этом была сделана оговорка: «согласие на обсуждение того или иного предложения не означает его принятия и не ущемляет права каждой делегации оценивать соответствие этого предложения мадридскому мандату». Вот и все.

Однако на выработку даже такого компромисса ушло практически три месяца. И это несмотря на то, что вместе с финнами над ним активно работали делегации СССР, США, Франции, ФРГ и Польши. Мы с Гудби разговаривали на эту тему минимум раз в неделю. Но... нужно было убедить столицы, союзников, чтобы абсурд бесполезных дискуссий не пленарных заседаниях дошел, наконец, до всех.

И здесь были свои правила игры. Не знаю, как было принято в США, но в Москву советская делегация должна была сообщить о достигнутом компромиссе, не как о договоренности ряда делегаций Востока и Запада под эгидой финского посла, а как о результате жестокой борьбы, в которой американцы потерпели поражение. Что мы и сделали, направив в Москву депешу о намерении дать согласие на  создание рабочих групп А и Б, если не получим иных указаний.

Теперь нужно было набраться терпения и ждать. Москва промолчала, и 3 декабря финское предложение было принято. Это было единственное достижение Стокгольмской конференции за год работы. Правда, мы не разругались и не разошлись. По тем временам это уже было хорошо.

ХОТЬБА ПО КРУГУ

Хотя создание рабочих групп вызвало на Конференции ликование, существенных изменений в устоявшийся порядок работы на первых порах оно не внесло: НАТО и ОВД продолжали «обрабатывать собственное поле». Но в кулуарах мы с Гудби продолжали тянуть дуэт про сплав из неприменения силы и военных мер доверия – монотонный и пока безрезультатный.

На открывшемся очередном пятом раунде 29 января 1985 года советская делегация внесла «Основные положения Договора о взаимном неприменении военной силы и поддержании отношений мира». В них не было ничего нового, если не считать того, что ключевое положение не применять первыми ни ядерных, ни обычных вооружений было сформулировано теперь в договорной форме. «Предложение вряд ли продвинет работу конференции, – комментировал его Джим Гудби. – Я скорее удивлен, что оно так мало учитывает нашу позицию».

Однако натовцы ответили тем же. Они разрезали свой первоначальный документ из шести пунктов, внесенный еще на первой сессии, на шесть отдельных документов – обмен информацией, уведомление о и т.д., и методично раз в неделю стали вносить их на Конференции. В них тоже не было ничего нового, если не считать уточнений некоторых технических деталей. 27 февраля эти шесть документов были снова сведены в единый документ и внесены на Конференцию. Советская делегация тут же назвала эту процедуру «невеселым фарсом с внесением одного и того же предложения то по отдельности, то вместе. На это ушло два месяца, в то время как опасная и напряженная обстановка в Европе... настоятельно требует принятия безотлагательных действий».

Чтобы продемонстрировать готовность соцстран вести переговоры не только по политическим, но и военным мерам доверия, делегации Болгарии, ГДР и СССР внесли 7 февраля документ об ограничении масштабов военных учений потолком 40 тысяч человек. А перед закрытием сессии делегация Чехословакии от имени Польши и СССР предложила установить потолок уведомления о крупных учениях сухопутных войск в зоне применения мер доверия с 20 тысяч человек. С военной точки зрения такой потолок уведомлений мало что значил: со стороны Варшавского Договора подлежали бы уведомлению всего 2 – 3 учения, а со стороны НАТО 5– 8 учений в год. Но в Стокгольме это стало событием – впервые за год работы соцстраны начали называть цифровые параметры. По нашему замыслу это был сигнал – к конкретным переговорам мы готовы.

Тогда же была сделана попытка прервать бессмысленные словопрения и начать выработку формулировок будущего соглашения. В беседе с Гудби 21 февраля я сделал такой зондажный проброс:

– Работа могла бы вестись как бы на нескольких этажах. На первом этаже начнут разговаривать эксперты. Они попытаются облечь в конкретные формулировки те меры доверия, как политического, так и военного характера, которые все три группы государств готовы на данный момент включить в соглашение. Разумеется, такая работа будет считаться сугубо предварительной. Она не будет предрешать ни рамок будущей договоренность, ни отказа от других внесённых предложений. Сейчас это неприменение силы, уведомление и наблюдатели. С них нужно начать. На втором этаже пусть поработают главы делегаций, которые будут расширять эти рамки и передавать вниз те новые меры, по которым им удалось достичь принципиального согласия. Но будет и третий этаж – наши министры, а может быть, и руководители государств. Им мы будем передавать наиболее сложные проблемы, которые почему– либо окажутся нам не по зубам.

Для вящей убедительности я напомнил Гудби, что примерно по такой схеме шла выработка Договора ОСВ– 1 и ПРО в 1972 году. Тогда тоже никто не верил в возможность договоренности. На заседаниях шла ругань. Но, тем не менее, мудрые руководители делегации Джерри Смит и Владимир Семенов решили создать рабочую группу для выработки соглашений. Обычно такую работу начинают с главных узловых проблем – второстепенные мелочи, мол, всегда сумеем отрегулировать, если решены главные проблемы. Но мы с Лари Уайлером, который с американской стороны входил в эту группу, задумали все сделать наоборот – начать с мелких вопросов.

Например, каждый договор имеет название. В данном случае «Договор об ограничении системы ПРО». Есть возражения? Нет. О'кей – пошли дальше. Каждый договор имеет заключительную фразу «за правительство США... за правительство СССР...». Есть возражения? Нет. О'кей – пошли дальше. Каждый договор имеет преамбулу, а в ней фразу о том, что Советский Союз и Соединенные Штаты, преисполненные решимости и т.д. В конце договора содержится положение, что оба текста, составленные на русском и английском языках, считаются равно аутентичными. Есть возражения? Нет. О'кей – пошли дальше.

Мы называли это «ходить по кругу». Над нами смеялись. Никто не верил, что из этого что– то получится. Но примерно через год мы представили договоры по ОСВ и  ПРО со всеми статьями. И хотя многие положения находились в скобках, было хорошо видно – вот оно соглашение: нужно решить лишь с десяток крупных принципиальных проблем. Это сразу же понял умный, «как змий», Генри Киссинджер, который установил прямой канал связи с Москвой и добился их решения.

Джим Гудби отнесся к этой идее позитивно, но с большой осторожностью.

– Американцы– сказал он – не возражали бы, если такая работа началась бы уже сейчас, а не в сентябре, как считают многие делегации. Однако тут возникает много вопросов. Допустим, удастся выработать формулу только по неприменению силы, уведомлениям и наблюдателям. Что произойдет после этого? Достаточно ли это для общей договоренности? Сочтут ли правительства такую договоренность достаточной, чтобы считать завершенным первый этап Конференции?

За всем этим, однако, стоял один, не высказанный тогда вслух вопрос: не нанесет ли такая работа ущерб западной позиции, которая пока ещё строилась на том, что все шесть натовских предложений составляют неделимый пакет, из которого нельзя выбросить ни одной меры. Но вскоре ситуация прояснилась. 13 марта Гудби сообщил об инструкциях из Вашингтона: было бы преждевременным начинать разработку формулировок возможной договоренности, поскольку ещё нет достаточного представления о советской позиции по ряду вопросов.

На этой ноте, собственно говоря, и закончилась пятая сессия. В отчете в Москву делегация сообщила:

«В целом, как показала дискуссия, страны НАТО не готовы еще к практическим переговорам. Здесь, разумеется, сказываются и расхождения, которые существуют между США и некоторыми европейскими их союзниками, прежде всего по вопросу о неприменении силы. Но главное – это очевидное стремление американцев попридержать развитие переговоров в Стокгольме, поставить их в зависимость от обсуждения вопроса о правах человека в Оттаве.

Вместе с тем нейтралы проявляют все большее беспокойство медленным развитием переговоров в Стокгольме. Они вынашивают сейчас идею о том, чтобы не предрешая рамки будущей договоренности и не отбрасывая ни одного из внесенных предложений, сконцентрировать переговоры, включая выработку предварительных формулировок, по таким направлениям, как неприменение силы, ограничение и уведомление о военной деятельности государств, приглашение наблюдателей. Предложение об этом шведы и финны рассчитывают внести в ходе следующей сессии с тем, чтобы начать переговоры в сентябре».

ОПЯТЬ НА ПОХОРОНЫ В МОСКВУ

А в Москве в эти дни начались перемены. Вечером 10 марта 1985 года умер Черненко. К власти пришёл Горбачёв. Весь мир замер – что ждать от нового советского лидера? Немецкий журнал Штерн вышел под кричащим заголовком «Красный Кеннеди?» А далее следовал волнующий весь Запад вопрос: «Обладает ли он волей Петра Великого, который открыл Россию Западу в ХYIII веке, чтобы сделать её более сильной?»

В 4 утра 11 марта Рейгана разбудил верный помощник Макфарлейн и сообщил важную новость: в Москве перемены –умер Черненко. Поначалу президент хотел сам ехать на похороны, чтобы разузнать обстановку в стане противника. Но потом решил –пусть едет вице президент Буш, который стал как бы постоянным представителем США на панихидах по умирающим один за другим советским лидерам.

А на похоронах обстановка была напряжённой. Горбачёв был, что называется, на выданье и потому в разговорах с иностранными руководителями вёл себя осторожно, заняв по сути дела круговую оборону. Это особо отметил Буш, который так охарактеризовал нового советского лидера в своей телеграмме Рейгану из Москвы:

«Горбачёв будет проводить советскую линию в отношении Запада более эффективно, чем любой (я подчёркиваю – любой) из его предшественников. У него обезоруживающая улыбка, тёплые глаза и умение делать хорошую мину при произнесении плохих вещей, а потом отыгрывать назад и устанавливать настоящие отношения с собеседником.

Он может быть очень жёстким. Пример: Когда я поднял на конкретных примерах вопрос о правах человека, он прервал меня, чтобы вернуться к тем же риторическим преувеличениям, которые мы уже слышали раньше. Цитирую: «В США вы не уважаете прав человека». Или (говоря об афро– американцах), «вы жестоко подавляете их права». Но в то же самое время: «Мы будем готовы обдумать это» и «давайте назначим представителей и обсудим это». Суть сводится к следующему: «Не читайте нам лекции о правах человека, не нападайте на социализм, но давайте обсудим наши и ваши позиции». [98]98
   George Bush and Brent Scowcroft A World Transformation, Alfred A. Knopf NY 1998, p. 5.


[Закрыть]

Но оценка Шульца была более определённой и категоричной.

  – Когда следует ждать перемены в Москве?–спросил его премьер министр Канады Малруни на приёме в Кремле.

– Сегодня! –ответил госсекретарь

Мировая печать тоже писала о грядущих переменах, с восторгом отмечая, что новый советский лидер может улыбаться и говорить без бумажки. А мы в Стокгольме гадали, что творится за кремлёвскими стенами? Внешне, по крайне мере глядя из столицы Швеции, всё выглядело чинно и благопристойно. Но по миру упорно катились слухи о какой– то борьбе между «стариками» и «молодыми» в советском руководстве. Назывались и участники этой подковёрной схватки: Горбачёв, Гришин, Романов…

Поэтому, воспользовавшись кратким весенним перерывом, я бросился в Москву выяснять через своих хороших знакомых, что происходит. А среди них оказались люди весьма знающие – Евгений Примаков, Анатолий Громыко, Александр Дзасохов... [99]99
   В то время Е.М. Примаков был директором Института востоковедения, А.А. Громыко – директором Института стран Африки, А.С. Дзасохов – первым зам предом Советского комитета солидарности стран Азии и Африки.


[Закрыть]

Итог моего расследования был таков: открытой борьбы на самом Политбюро не было. Уже через полчаса после известия о смерти Генсека в Кремле началось заседание. Нужно было решить главное –кого назначить председателем похоронной комиссии. И тут наступила гнетущая тишина – такое решение не было пустой формальностью. По традиции председатель этой комиссии становился Генеральным секретарём ЦК КПСС –руководителем Советского Союза. Именно таким путём пришли к власти Брежнев, Андропов, Черненко. Но… пауза была недолгой, и решили назначить Горбачёва.

Зато на следующий день обошлось без проблем. На заседании Политбюро сразу же взял слово Громыко и предложил избрать Генсеком Горбачёва. Гришин и Тихонов его тут же поддержали. А дальше началось соревнование в произнесении комплиментов в адрес нового вождя, где бесспорно победил Э.А. Шеварднадзе. Вот и всё.

Правда, уже тогда шептались, что это заседание было заранее срежиссировано закулисной комбинацией, которую ловко провернули Анатолий Громыко, Евгений Примаков, Александр Яковлев и Владимир Крючков. Суть её, если говорить коротко, составляла своего рода сделка: Громыко выдвигает Горбачёва, а тот после избрания предложит ему пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР – формально высший государственный пост в стране. Его, как правило, занимали Генеральные секретари, и для Громыко, который 28 лет провёл за рулём внешней политики, это был бы почётный уход из МИДа.

Но так дело выглядело на авансцене, хотя и не для широкой публики. А за сценой шла настоящая борьба, причём весьма жёсткая. И она вовсе не сводилась к схватке молодых со старыми. И решалась эта борьба отнюдь не сделкой о судьбе Громыко, хотя на позицию самого Андрея Андреевича она конечно же повлияла.

Всё было куда сложнее, ибо речь шла о главном: каким курсом идти дальше? Существовало три взгляда на этот счёт, а значит и на будущее страны:

– Ничего не менять, а идти курсом Черненко, то есть свернуть в топкое болото застоя, как это было в течении 13 месяцев его правления.

– Продолжать политику силовых перемен, начатых Андроповым –навести порядок, поднять дисциплину и… всё будет хорошо.

– Начать постепенное реформирование общества, прежде всего по пути к демократизации –ликвидировать остатки сталинского тоталитаризма, политических репрессий, ввести ограниченную свободу печати.

И тут единства в руководстве Советского Союза не было. В большинстве своём Политбюро предпочитало черненковский путь – так было бы удобнее и спокойнее жить. Но на путь Андропова упорно хотели свернуть страну новые кадры, приведенные к руководству Андроповым – Романов, Лигачёв, Воротников, Рыжков... В самой партии у них была уже надёжная опора: начиная с 1983 года, произошла замена 90% секретарей обкомов и членов ЦК союзных республик. И Горбачёв для них был символом андроповских перемен, его выдвиженцем.

Кроме того, и это, пожалуй, одно из главных: за продолжение курса Андропова однозначно выступали силовые ведомства – КГБ и министерство обороны. А на их стороне была реальная сила. В ходе заседания Политбюро весьма многозначительно прозвучало заявление председателя КГБ В.М. Чебрикова: он посоветовался с товарищами по работе, и чекисты полностью поддержали выдвижение Горбачёва на пост Генерального секретаря.

А Горбачёв занял гибкую и осторожную позицию, сумев понравиться приверженцам всех трёх течений в стране и партии, хотя на деле колебался между вторым и третьим, выступая на словах, особенно поначалу, за продолжение курса Андропова. В результате у партийной элиты альтернативы Горбачёву не было. Романов пьёт, Гришина не любили и обоих боялись. А Горбачев своим поведением, раскованностью и энергией демонстрировал людям нечто новое и обещающее. И в то же время партийной элите давалось понять, что он, хотя и представитель нового поколения, но свой –старой партийной школы.

И ещё. Горбачёв был избран потому, что за него была воля не признаваемого официально, но реально существующего общественного мнения. Людям просто надоело лицезреть полу парализованных вождей с трясущимися от старости головами и руками.

В этих условиях позиция Громыко оказалась решающей. На Политбюро все согласились. Но неопределённость, – куда и как вести дело, ещё долго сохранялась.

ПОСЛЕДНИЙ НАКАЗ ГРОМЫКО

Вот в такую обстановку неопределённости окунулась в Москве советская делегация, прилетевшая из Стокгольма. Всем было не до нас и не до каких – то мер доверия. Только 4 апреля 1985 года мне удалось пробиться к министру. В кабинете уже сидели, как безмолвные свидетели, его замы: Корниенко и Ковалев.

– Ну, как, жива еще Стокгольмская конференция?– такими словами встретил меня Громыко. Можно ли еще прощупать ее пульс?

Я ответил, что конференция жива – здорова и набирает темп. В дискуссиях даже стали прорисовываться контуры возможной договоренности. Громыко недовольно скривил рот и сказал:

– Ну а выгодно ли нам то, что стоит за этими контурами? Взять хотя бы неприменение силы. Я уже не говорю о том, что Запад не хочет заключения договора. А просто ссылки на Устав ООН и ХЗА – это детская игра. Допустим даже, что будет достигнута хорошая договоренность о неприменении силы, пусть без ратификации. Но где гарантия, что она  будет соблюдаться? Ведь вся политика США направлена на использование силы и раскручивание гонки вооружений. Они наверняка попытаются сделать оговорку, что эта договоренность будет действовать до тех пор, пока кто– либо не применит обычные вооруженные силы или не случится каких– либо иных инцидентов. И вот вся эта договоренность потянет за собой военные меры доверия с информацией о расположении наших частей, инспекций и т.д. Зачем нам все это?

Это было последнее напутствие, которое дал мне Андрей Андреевич. Больше мы с ним в его качестве министра не встречались. В заключение беседы он сказал, что у делегации есть директивы (утвержденные еще в конце 1983 года) – ими и надо руководствоваться. Никаких новых указаний не требуется. Правда, нам с Корниенко (Ковалев молчал) удалось убедить его разрешить делегации начать изложение цифровых параметров и других деталей советской позиции по военным мерам доверия, которые содержатся в этих директивах.

– Хорошо,– сказал он, – только посоветуйтесь с военными.

Тем самым он снял, наконец, табу с обсуждения военных мер, наложенное им в январе 1984 года, когда сказал перед отлетом из Стокгольма: «Забудьте, что у нас есть вторая часть директив – военные меры доверия».

Но теперь надо было «посоветоваться», а попросту говоря, согласовать этот шаг с военными. Поэтому я поехал в министерство обороны к новому начальнику Генерального штаба маршалу С.Ф. Ахромееву.

Это был худой – скорее даже усохший человек, с резкими, энергичными манерами, с горящим взором исподлобья и острыми мефистофелевскими чертами лица. Он всегда был в движении и в работе: что– то читал, подчеркивал, писал, давал указания – и все это в одно и то же время. Даже в предбаннике Политбюро маршал умудрялся руководить. Садился куда– нибудь в уголок у небольшого столика с огромной папкой документов и начинал их читать, накладывая резолюции размашистым почерком, нисколько не обращая внимание на происходящее вокруг. Время от времени к нему подходил ординарец, забирал отработанную порцию бумаг и передавал новую. По сути дела, он был единственный, кто работал в предбаннике. Все остальные просто болтали, обменивались мнениями, рассказывали анекдоты, пили чай.

Как он мне потом сам рассказывал, вставал Ахромеев в 5 часов утра, делал зарядку на дворе (жил он постоянно на даче) и ехал на работу, где находился часов до девяти или даже одиннадцати. Его всегда можно было застать в кабинете. Ложился спать в двенадцать. И так каждый день.

Разговаривать с Ахромеевым было нелегко. Он внимательно и скорее недоверчиво сверлил собеседника своим огненным взглядом. Не успел я изложить ему наш замысел начать детальное обсуждение военных мер доверия, как маршал бросил всего лишь один, резкий, как выстрел, вопрос:

– Зачем?

Пытаясь подстроиться под военный образ мышления – скорее всего очень примитивно, – я стал объяснять, что на фронте борьбы за политические меры доверия мы одержали победу. Если раньше страны НАТО вообще не хотели  слышать об обсуждении таких мер, то теперь они согласны пойти на договоренность о неприменении силы, хотя и не в виде договора. Тут маршал прервал меня и задал очень примечательный вопрос:

– А какая разница между договором и соглашением? Вы что действительно думаете, что договор способен удержать американцев от нападения, если сочтут это необходимым?

Мне пришлось ответить ему, что я так не думаю. Военные меры доверия, убеждал я его, – это поле, на котором до последнего времени играли американцы и страны НАТО. Мы своих предложений еще не вносили, кроме ограничений, и в дискуссии не участвовали. Если и дальше дело будет продолжаться таким образом, то натовцы могут установить своего рода смычку с нейтралами, и тогда мы окажемся в изоляции. В общем, и на этом поле надо переходить в наступление.

Ахромеев согласился и дал указание своему заместителю – генералу армии Варенникову – подготовить документы об уведомлениях о крупных учениях сухопутных войск, ВВС и ВМС, а также о передвижениях и перебросках войск. Дверь к обсуждению военных мер доверия была приоткрыта.