Текст книги "Танец ангела"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

21

– Ты откуда?!

Юхан Болгер с удивленной миной, Винтер у его стойки, поздний вечер.

– Я думал, ты сидишь где-нибудь в Сохо!

– В другой раз.

– Погода вроде была летная?

– Дела помешали.

– Давай я налью тебе какой-нибудь вкусной воды.

– «Рамлёсу» в стакане со льдом и немного лайма.

– Не хочешь попробовать что-нибудь новое?

– Дай мне «Рамлёсу» и скажи, что ты думаешь о моем молодом сотруднике.

Болгер отошел приготовить Винтеру воду, а когда вернулся и поставил перед ним стакан, сказал:

– На вид довольно зеленый. Но умеет смотреть, и если научится видеть не только при ярком свете, то из него выйдет толк.

– Что ты имеешь в виду?

– Что ему надо повзрослеть.

– Я думаю, ему это быстро удастся. Молодость – не всегда недостаток.

– В большинстве случаев.

– Но не всегда.

– Да.

Время шло к полночи, из семи столиков три были заняты, и голоса посетителей вились по залу отдельной струйкой внутри табачного дыма.

У другого конца стойки бара, в десяти метрах, сидели и курили две женщины, и на их лицах было написано, что они познали смысл жизни и убедились, что он такой же бессмысленный, как все остальное бытие.

Одна из них покосилась на Винтера, и выражение ее лица изменилось. Она сказала несколько слов подруге, задавила сигарету и тут же зажгла новую. Тонкую пачку сигарет она вертела в руках, словно боялась, что они без нее соскучатся.

– Я не уверен, что ему нравится эта затея, – сказал Болгер. – Он, кажется, не очень понимает, зачем это надо.

– Это на совести того, кто ставил ему задачу.

– То есть на твоей.

Винтер не ответил. Он хотел было закурить, но вид женщин, прикуривающих одну сигарету от другой, лишил его всякого желания.

Одна из них, та, что поглядывала на Винтера, жестом подозвала Болгера, что-то заказала, он отошел к полкам и приготовил ей напиток. Она отпила и поставила стакан с разочарованным, как показалось Винтеру, видом.

– Она хотела «то же самое, что пьет тот джентльмен», – улыбнулся Болгер, вернувшись к Винтеру. – Наверняка думала, что это джин-тоник.

– Сегодня я мог почувствовать себя джентльменом в городе джентльменов, но не судьба.

– Работа не дает покоя.

– Я все время думаю о том, что могут быть подводные течения, о которых мы не подозреваем, – сказал Винтер и все-таки закурил.

– Конечно.

– Иногда надо только ткнуть палкой в муравейник, чтобы активная деятельность вышла на поверхность.

– Эту роль исполнит твой молодой сотрудник?

Винтер не ответил, покосился на женщин, но отвернулся, когда они посмотрели на него.

– Да, или даже больше. Еще я думаю, что ты знаешь больше, чем говоришь. О чем-то ты говорить не хочешь.

– О чем?

– О делах в вашей отрасли.

– Какой отрасли?

– Что-то я начал уставать.

– О’кей, о’кей… В нашей отрасли.

Винтер отпил воды, прислушался к завитку мелодии, скользящей из четырех динамиков на потолке: Синатра, никто так и не превзошел его в выразительности. «А я еще и не родился, когда он пел», – подумал Винтер.

– Но ресторанная отрасль и производство порнографии – не одно и то же. Они на разных полушариях одной планеты.

– Да, конечно.

– Мое знакомство с… той стороной ограничивается тем, что я вижу по вечерам. Ночная жизнь, так сказать.

– Что-то происходит и днем, не так ли?

– Да, но в темноте они чувствуют себя спокойнее.

– Не скромничай насчет своего опыта.

Болгер молчал.

– Что изменилось в городе? Он ведь меняется, или как?

– Он стал более жестким. Но точно сформулировать я не могу.

– Это вина общества, – сказал Винтер то ли в шутку, то ли всерьез.

– А как же.

– В каком-то смысле это правда. Народ съезжается из деревень в метрополии, как никогда.

– Я тебе больше скажу. – Болгер наклонился через стойку. – В города приезжают в основном девчонки, и вовсе не учиться. В их Халланде, или откуда там они сейчас в основном едут, работы нет, а приехав сюда, они понимают, что ее нет и здесь.

– Но они продолжают приезжать?

– На перроне их уже ждут специальные люди. В прямом смысле, я имею в виду. Провинциалочка сходит с поезда, а парень тут как тут.

– Звучит как рассказ про Восточную Европу.

– Девочка не успевает распаковать вещи у своей тети или в съемной каморке, да иногда и чемодан в камеру хранения не успевает сдать, как ей уже поступает предложение.

– Хм.

– Но не только девочкам. Спрос на мальчиков тоже большой. Собственно говоря, он постоянно растет.

– Почему?

Болгер развел руками с таким видом, как будто Винтер спросил секрет вечной жизни.

– Я тебе дам пару имен.

– Чьих имен?

– Тех, кто знает больше о маршрутах в том мире, чем я.

– Это хорошо. – Винтер стряхнул пепел в стеклянную фигурку, придвинутую Болгером.

– Но я бы не хотел их подводить, – сказал Болгер.

Винтер молча смотрел на него.

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Болгер и пошел к женщинам, которые опять ему махали. Когда он вернулся, оказалось, что они спрашивали, можно ли Винтера чем-нибудь угостить.

Винтер повернулся к ним, слегка поклонился в знак благодарности, покачал головой, показал на свой стакан – отказал так любезно, как только смог.

– Зря отказался, – сказал Болгер.

Винтер пропустил шутку мимо ушей.

– Веселые девчонки, и не из деревни, – сказал Болгер.

– Меня, кажется, сейчас интересуют именно из деревни. Рассказывай дальше.

– Собственно, если человек не присматривается к деталям, то со стороны ему все покажется вполне приличным. Девочкам предлагают поработать официанткой, в обязанности входит подливать клиентам за столиками, а потом влезать на стол и танцевать для них под красивую музыку. Или на сцене.

– Или перед стеклянным окошком в тайной комнатке.

– Да.

– Это проституция?

– Со временем – да. Не для всех, но для большинства этих ангелочков.

– И девочек, и мальчиков.

– Да.

– Танцы, значит, – сказал Винтер.

– Танцы ангелов, – ответил Болгер.

– Танцы с ангелами, – поправил Винтер.

– Можно и так посмотреть.

– Можно смотреть как угодно; когда дело доходит до убийства, смотреть можно и нужно по-всякому.

– Тебе лучше знать.

– А что ты знаешь о производстве фильмов? – спросил Винтер и хотел было попросить еще воды, но вспомнил предложение женщин и воздержался. Он не хотел их обижать.

– Самую малость, – ответил Болгер.

– Рассказывай.

– Я знаю ненамного больше тебя. Все важное тебе известно.

– Я знаю только то, что есть что-то, чего мы не знаем. Что не лежит открыто.

– Мы теперь такие либеральные и терпимые, что открыто в этой стране может лежать довольно много.

– Но не детская порнография, например.

– А где границы?

– Где-то в подземельях какого-нибудь магазина или склада проходит граница, которую некоторые могут перейти.

– Достаточно зайти в Интернет. Но тут ты знаешь точно больше меня.

– Не факт.

– Правда, людей по Интернету не убивают.

– Не факт.

– Можно, я тебя одну вещь спрошу, Эрик. Ты когда-нибудь брал напрокат порнофильм?

– Нет.

– Смотрел порнофильм в клубе?

– Нет.

– Тогда ты не представляешь, о чем речь.

– А о чем?

– Я имею в виду, что ты и на грамм не испытывал того, что заставляет людей покупать все это порно.

– То есть это какое-то иное чувство?

– Я не знаю, но ты всегда увлекался, так сказать, эротикой, по крайней мере в молодости. Но ты удовлетворял естественные потребности максимально естественным путем.

– Как интересно ты рассказываешь.

– Это не шутки, суть в том, что иногда другие варианты выходят на первый план. И главное тут – не физический контакт. Скорее даже наоборот. Эмоции сильнее при отсутствии прямого контакта, поскольку не сдерживаются ничьими требованиями.

Винтер молча слушал. Болгер сам налил ему еще один стакан воды. Женщины уже ушли, тихо, без прощальных подмигиваний.

– Большинство любителей подглядывать в окошко в тайной комнате смертельно перепугаются, если им дадут подержаться за тело. Эти несчастные шарахаются от реальных контактов, – сказал Болгер.

– Я понял.

– Но аппетит растет, и голой бабы на картинке не хватает. Есть особо тяжелые случаи, эксклюзивные клиенты.

– И их аппетиты не знают границ – ты это хотел сказать?

– Я пытаюсь сказать, что они хотят подойти так близко к реальности, как только можно, не вступая при этом в непосредственный контакт. Вплотную к реальности. Тогда требования к продукту очень высоки. Неимоверно, адски высоки. Понимаешь, нет?

– У тебя там какие-то имена были.

– Но они не связаны с тем, о чем я сейчас говорил.

– Кто знает, посмотрим.

– С тобой действительно никогда нельзя знать заранее.

– Я тебя тоже не всегда понимаю.

Трое у стола в середине зала ушли, махнув Болгеру на прощание, и они остались одни. Болгер поставил для Винтера Альберта Айлера, импровизацию на тенор-саксофоне, запись 17 июля 1964 года, Эрику Винтеру четыре года и три месяца.

– Скажем, когда ты организовал джаз-клуб в гимназии, тебя мало кто понял, – прокомментировал Болгер музыку.

Винтер проводил небольшие концерты для желающих в их частной гимназии. После него инициатива заглохла.

– Слышал, как Джон Чикай сейчас сыграл на альт-саксе? – спросил Винтер.

Болгер закрыл глаза.

– Мне тебя не понять. Деньги сделали тебя другим человеком.

Винтер усмехнулся и посмотрел на часы.

– Ты много размышлял в то время?

– В школе? Только когда видел тебя, – ответил Болгер.

– Врешь ведь.

– Конечно.

– Я особенно тогда не думал.

– Смотря о чем.

– Обо всем, – сказал Винтер. – Было такое непонятное время, что я никогда не знал, что, собственно, произошло вчера и что происходит сегодня. Никакого контроля над собственной жизнью.

– А сейчас он есть?

– И сейчас нет.

Джаз стучал в стены, скакал по столам. Дым улегся на пол с уходом последних посетителей.

– Не знать, что происходит вокруг тебя, – это хорошее описание твоего образа жизни, – сказал Болгер.

– Только на работе.

– Это тебе так только кажется.

Болгер отошел к выключателям и приглушил свет. На кухне бурчала посудомоечная машина.

– Людям свойственно ошибаться, – сказал Винтер.

– Например, следователям.

– Рано или поздно ошибка всплывает, и мы исправляем ее. Так всегда.

– Но может быть слишком поздно.

– Поздно? Для кого поздно? Для жертвы или для полиции? Или для общества?

Юхан Болгер пожал плечами.

– Все могут ошибиться, но мы находим абсолютно все ошибки, – сказал Винтер. – И свои, и чужие. Это только вопрос времени. Так мы работаем. По крайней мере у меня так.

Болгер тихо поаплодировал в знак восхищения. Было далеко за полночь. Он зевнул.

– Ты нашел работу своей мечты, – сказал он.

– Да.

– Так что происходит сейчас?

– Где?

– Когда ты полетишь в Лондон по-настоящему?

– Послезавтра, я думаю.

– Я там сто лет не был.

– Да, ты говорил. Так слетай.

– Ты так часто там бываешь.

– Сейчас уже реже.

– Да брось. А ботинки, которые тебе делают на заказ в том магазине для снобов? Ты же не такой, как все.

– Каждый человек уникален.

22

Винтер бродил по этажу, возвращался к своим записям на рабочем столе, читал, шел бродить опять.

Завтра снова Бекман, или нет, сегодня. Важный свидетель? Это станет ясно после попытки составить фоторобот. Показания остальных тоже сливаются в базу Меллестрёма.

Удастся ли им приоткрыть занавес? Было ясно, что в городе ведется некая отвратительная деятельность – не широко, но постоянно. Да и почему бы ей тут не быть? Швеция не отгорожена от остального мира. Напротив, она давно уже ассоциируется с порнографией. Правда, раньше это означало сексуальное освобождение: прочь одежды. Да еще эти наивные законы, рассчитанные на прежнее общество, – а ведь оно стало жестче, грубее. Люди меняются. Пожирают самих себя. Подпитываются от унижения других. В чем причины? Наверное, неспособность власти, упрощенное понимание корректности и вечные слова, слова, слова.

Он подошел к стереосистеме и сделал звук погромче. Ноты зачиркали по стенам. Винтер наматывал круги по комнате, думал, и его мысли разбивались музыкой на мелкие куски, которые хаотически разлетались и соединялись потом с другими случайными обрывками.

Музыка была обычная: Джон Колтрейн, «Отец, Сын и Святой Дух». Чувства и мысли возникают неотполированными, их нельзя привести к симметрии, сделать ровными и красивыми. Они взрываются при рождении, сразу, в притягательном диссонансе, это звук, который вызывает боль в ушах и доходит до мозга.

Как и мелодии Колтрейна на диске «Медитации». «В поисках единства мыслей, целого, я должен пройти боль разрозненности, – подумал он и улыбнулся. – Когда тенор-саксофон блуждает по своим безумным дорогам, это только отрезок на пути к единству. Это как море – волны разбиваются о берег, но море всегда одно целое и всегда в движении.

Если я хочу разгадать это дело, я должен думать нелогично, асимметрично, здесь все не на своем месте, какофония вместо гармонии.

Моя задача – это поиск. Музыка в моей комнате тоже ищет. Нет готовых решений в начале пути, да и в конце редко.

Есть ли в этом вообще какой-то смысл?»

Он вспомнил Матса, который умер накануне событий, ставших теперь частью жизни Винтера. «Не отдаваться печали. Какое место занимаем мы в мире?»

Он посмотрел на часы: две минуты четвертого.

Конца не существует, как сказал однажды Колтрейн. Всегда возникают новые мысли и цели, и важно очистить от излишних деталей свои мысли и чувства, чтобы яснее видеть, кто мы есть и что мы делаем.

«Обалдеть можно, какой я серьезный». Винтер мысленно усмехнулся.

Снова к письменному столу, блокнот, пометки, зачеркивания, открыть файл, закрыть файл. Музыка затихла. Он прислушался: ни звука в ночи, но потом где-то в снегу затарахтел трактор. Винтер зевнул, потянулся и вышел на балкон.

А внизу просыпалась жизнь, город медленно, заторможенно начинал двигаться. Трактор стал громче, его настойчивый рев раздавался где-то за университетом, как будто кто-то принял решение о немедленных раскопках на заре и претворяет его в жизнь.

«Почему мне все время кажется, что за мной наблюдают, – думал он. – С самого начала такое ощущение. Единственное, чего не хватает, – это письма от убийцы. Привет полиции. Или мольба о пощаде. Нет, это было бы слишком. Просто сообщение.

Убьет ли он еще раз? Найдем ли мы аналоги? Тот же убийца в Лондоне или другой? А оружие? Ездит ли он между городами? Когда? Реально ли это?

Проверить всех пассажиров, летавших из Англии и из Гетеборга. Колоссальная работа, но это кончик одной из ниточек. Стоит ли тратить на это время? Что мы можем сделать вместо этого?

Я слетаю в Лондон, там до меня что-нибудь дойдет, – думал Винтер. – Давно пора. Если только мне все-таки удастся улететь. Мне надо оказаться в той комнате, пройти по той улице».

Он по-прежнему был на взводе и не находил себе места.

Сосед внизу спустил в туалете воду. Через почтовую щель шлепнулись на пол газеты, и Винтер вышел в холл. О его работе уже не кричали на первых страницах, и он не знал, хорошо это или плохо и каким будет возвращение: жалким или триумфальным.

Главное: может ли это повториться? «Я человек, а не Бог. Но я делаю все, что могу».

Статья на шестой странице не содержала никаких домыслов и догадок. Иногда Винтер встречал такие фантазии! Но не этой ночью. Скорее, от страницы веяло духом ожидания. Что будет дальше?

Постояв в холле, он бросил газету обратно на пол и вернулся к письменному столу. За окном крикнула галка, ей ответила другая. Ночь прошла. Теперь он различал много звуков. Да еще бессонница и напряженные раздумья обострили чувства.

Он вспомнил слова Болгера о девочках, которых встречают на вокзале. Их одежда еще пахнет деревней, где у камина в красном домике волнуются родители. Винтер, конечно, слышал об этом, но корень зла видел в другом. Унижение тех, кто танцевал на столе, раздевался перед глазком и принимал в свое тело мужчин, было предопределено в момент их рождения, а то и раньше. Человечность, как он ее себе понимал, всегда существовала где-то далеко, не там, где растут эти девочки. Или мальчики. Где оно, это правильное общество?

Винтер встал под душ, мысли крутились в голове под колючими струями. Он долго стоял, и часть усталости из него вымылась и стекла с водой в отверстие в полу. Он вытерся большим жестким полотенцем до красноты, стало тепло. Почистил зубы, накинул халат, пошел в спальню, сел на кровать и долго сидел.

«Я человек морали, – думал он, – но я не знаю, как она выглядит. Я хочу исправить несправедливость, но прихожу всегда слишком поздно. Я пытаюсь не следовать традициям, когда этого не требуется, но это выводит на отвратительные тропинки. Я пытаюсь исследовать предысторию жертв, живых и мертвых, почувствовать то, что пережили они. Я вторгаюсь в их жизнь и смерть. Их страдания заставили бы другого отойти подальше, но я начинаю действовать. Меня это только стимулирует».

Он думал о невозможных случаях, которые происходят совсем рядом. Та сцена убийства, что он видел, – что может быть хуже? Картинки преследовали его, как бешеная собака в погоне за жертвой.

Пару дней назад Винтер еще раз сходил в те две квартиры, где погибли мальчики. Он подходил к домам разными дорогами, размышлял об окружающем, о районах, долго стоял в комнатах, возвращался медленно.

Что произошло потом? Куда пошел убийца? Какую дорогу он выбрал? Сидя на кровати, Винтер возвращался мыслями к общежитию и снова мысленно видел, как он стоит на лестнице, смотрит в окно, и после долгого ожидания, кажется, мелькает тень сумки и локтя. Видение скрывается за углом дома, голову сжимает тисками, он закрывает глаза. А когда открывает, ему ясно, в какую сторону тот пошел – на улицу Экландагатан. Он дошел до этого угла, и всматривался опять, и снова увидел тень локтя и сумки у другого угла.

Он кинулся следом. Он бежал между машин, не сводя взгляда с цели, которая превратилась в целую спину, затылок на спуске у отеля «Панорама», и Винтер закричал, чтобы привлечь внимание того существа впереди, чтобы увидеть, кто это…

Винтер приближался, и казалось, никто не слышит его крика, и никто не видит, как он бежит, но он был уже недалеко от фигуры, уверенно идущей под горку, рука при ходьбе двигается в постоянном ритме, сумка хлопает по бедру каждый шаг, и что-то есть знакомое в его черной кожаной куртке, и вот уже между ними три метра, и человек услышал его шаги, вздрогнул и обернулся… и Винтер вскрикнул опять, когда увидел, кто это.

Винтер поднял руку, защищаясь, и шагнул ближе. Послышалась музыка, бешеный темп когтями разрывал уши.

Он протянул руку и опрокинул будильник с тумбочки. Винтер смотрел в потолок, его трясло. Бок занемел. Он полулежал на кровати с ногами, спущенными на пол. Должно быть, он заснул посреди раздумий и упал на кровать не проснувшись.

В горле пересохло, как будто он выкричал все силы во сне. Но он не шевелился, он пытался вспомнить последнюю секунду перед пробуждением и увидеть лицо, которое только что было так близко. Не получалось.

23

Когда-то давно Ларс Бергенхем заходил пару раз в такие магазины, посмеяться, но этим его опыт ограничивался. Единственное, что он запомнил, – это картинки с голыми телами по стенам и прилипшее чувство стыда.

Он запарковался в сотне метров и перешел улицу. Это был уже четвертый клуб, который он посещал, не считая пары закрытых мест.

Вход в «Риверсайд» был скромен: дверка и вывеска с часами работы. Он потянул тяжелую дверь и вошел в большой зал, напоминающий библиотечный: вдоль стен на полках лежали газеты, их просматривали несколько мужчин. Нельзя сказать, что Ларс чувствовал себя спокойно, но он прошел в глубь комнаты, где была еще одна дверка за занавеской и уголок, где собирали деньги за вход. Бергенхем заплатил, вошел, повесил куртку на вешалку и сел за столик. За каждым из других четырех столов уже сидел посетитель, все по одному. Подошла девушка, спросила, что он будет пить. «Легкое пиво», – попросил он. Она принесла бутылку и стакан, сказала: «Добро пожаловать в „Риверсайд“!» – и улыбнулась.

Ларс Бергенхем кивнул в ответ, чувствуя себя полным идиотом. Впрочем, так же было и в других заведениях. «Должен ли я пригласить ее сесть? – думал он. – Начнет ли она предлагать себя?»

– Шоу начнется через пять минут, – добавила она и опять улыбнулась. Бергенхем снова кивнул. «Думает ли она, зачем я сюда пришел? А вдруг она студентка университета, не нашедшая другой подработки, и смотрит на меня с презрением? Какая, в сущности, разница, я же на работе? Переживать – очень непрофессионально. Может, они раскусили, что я – полицейский, как только я переступил порог?»

Началось шоу. На полную громкость врубили Тину Тёрнер. На возвышении танцевали две женщины: одна справа, другая слева. Они двигались все быстрее, что напоминало скорее шейпинг. Так они танцевали минут пятнадцать. Бергенхем успел увидеть груди и ягодицы. Соски одной из женщин были коричневые и большие, занимали полгруди. Вторая танцовщица танцевала не в такт и выглядела менее опытной. Она была тоньше и, казалось, мерзла под лучами прожектора. Она села на стул спиной к зрителям, широко расставила ноги и обернулась с наигранной шаловливостью во взгляде. Она еще не научилась притворяться. Бергенхем почувствовал симпатию и нечто вроде смущения. «Она здесь чужая, как и я. Еще не привыкла к красным огням».

«Да, – думал он, – от этого качания грудями счастливее не станешь. Даже не возбудишься. Никакой радости, только одно большое и смутное желание найти что-то получше».

Танцовщица, что помоложе, выглядела израненной, как будто здесь, на сцене, была светлая часть ее жизни – подумаешь, какой-то короткий танец! – а сойдет со ступенек – начнется основное…

Бергенхем встал и прошел дальше, там располагались тридцать комнаток для уединенного просмотра фильмов – с экраном, пультом, стулом, рулоном туалетной бумаги и корзиной для мусора – и три общих зала, где крутили те же ленты, что и в других эротических ночных клубах.

Везде одинаковые звуки, движения, особо никто не напрягался. Усаживаясь в кресло в первый раз, Бергенхем надеялся, что получит хотя бы какое-нибудь удовольствие, но быстро устал от одинаковых картинок, и член, не успев подняться, обвис и снова улегся между ног. И теперь он сидел в другом клубе и так же подглядывал за чем-то. Надо признаться, это доставляло все-таки сильные трудноописуемые ощущения – где еще такое испытаешь?

Он просмотрел товары на полках, но не нашел ничего необычного. В дальнем углу, как он и предполагал, лежали газеты с туалетным сексом. Тут всегда кто-то невзначай задерживался, стараясь делать вид, что не заинтересован, отчего со стороны казалось, что человек пытается идти в разные стороны одновременно.

Все фильмы, что он видел, заходили очень далеко, но ни следа того, что он искал. Он спросил в паре мест, но в ответ получал только косой взгляд. Он и не ожидал ничего другого. Так можно было проходить вечность. Теперь, в «Риверсайде», Бергенхем решился сделать следующий шаг.

Винтер рассматривал фоторобот, составленный по неохотным показаниям Бекмана. Винтер и сам прекрасно знал, что таким рисункам нельзя особо доверять. Анфас был реконструирован на основе профиля и вида сзади. Он долго всматривался, но не нашел никакой зацепки.

Бекман получил домашнее задание: еще раз подумать о «трамвайной линии» и попытаться вспомнить куртку, пока он ведет вагон. Бертиль Рингмар, заместитель начальника отдела, тогда сказал им: «Удачи», – и Винтер с Бекманом посмотрели на него с недоверием.

Винтер поднялся, захватил пальто с крючка у двери и пошел по коридору к лифту. Зимний дождь стучал в окна. «Мало того что противный, – зло думал Винтер, – так еще и бесполезный. Снег уже смыт, нужный уровень воды набран, единственное предназначение этого дождя – забраться за воротник, заморозить и опустить настроение ниже нуля. А как я был рад, как счастлив всего неделю назад».

Самым коротким путем он проехал на улицу Коббарнас и запарковался рядом с местами для инвалидов. Дуглас Свенссон, владелец бара, жил на четвертом этаже, и из окна его гостиной Винтер разглядел здание полиции в центре города.

– Я ведь уже с копом… то есть с полицейским, один раз разговаривал, – сказал Свенссон.

– Один раз не считается, – ответил Винтер.

– Что?

– Иногда нам требуется уточнить детали, – сказал Винтер и подумал, подходящий ли бизнес выбрал себе Свенссон. Он выглядел, как будто его насильно вытолкнули на сцену и заставили говорить, хотя он отрекся от мира и дал обет не вступать в контакты. Впрочем, Винтер никогда не бывал в его баре. Возможно, там он был сгусток энергии.

– Ну проходите… – сказал Свенссон.

Люди Винтера уже поговорили с двумя парнями, которых назвал Болгер, а Болгер слышал их имена от Свенссона. Они были знакомы с убитым Джейми Робертсоном, но ничего определенного выудить из них не удалось. Сами они были, похоже, геями, но не были уверены в ориентации Джейми. Скоро бы это выяснилось, сказали они, и Винтер не совсем понял, что они имели в виду. Складывалось впечатление, что они были напуганы.

Ситуация со всех сторон только запутывалась.

А Дуглас Свенссон молча ждал, что скажет полицейский. Винтер достал из сумки изображение, составленное коллегами.

– Вам кого-нибудь напоминает это лицо?

– Кто это?

– Я бы хотел знать, не кажется ли что-то в этом лице знакомым.

– Что-то? То есть отдельно нос или глаза?

Дуглас Свенссон взял фотографию в руки, повертел немного, отдал обратно и сказал:

– Он напоминает марсианина.

– Компьютер составил этот портрет по показаниям свидетелей.

– Компьютер, говорите?

– Да.

– До чего дошла техника!

– Вам знакомо это лицо?

– Нет.

– Ни одна из черт?

– Даже нос не знаком.

Винтер быстро проиграл в уме возможные варианты продолжения разговора. Это было важно. Свенссон смотрел на него с недоверием, ждал.

– Что за человек был Джейми? – спросил Винтер.

– Чего?

– Джейми Робертсон. Легко ли он сходился с людьми?

– С какими людьми?

– Например, с вами и теми, кто работал с ним в баре.

– Там только я и еще один. И еще один на полставки пришел после… всего этого. Вместо Джейми.

– Да, я знаю.

– А что ж вы спрашиваете?

– Я спрашиваю, как вы ладили.

Свенссон, кажется, открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Он помрачнел, взгляд ушел в себя.

Может, до него только сейчас дошло, вот и расстроился, подумал Винтер. Внизу бурлило шоссе, грузовики выносились из туннеля. Наверное, к шуму так привыкаешь, что без него чего-то не хватает. Недалеко отсюда Винтер стоял и разговаривал по телефону с угонщиками машины, и он вспомнил женщину, чей телефон лежал у него в бумажнике, отложенный на черный день. Он собирался позвонить, большей частью из любопытства, но времени так и не нашлось.

– Мы прекрасно ладили, – ответил наконец Свенссон. – Его все любили, и его английский – или шотландский, я бы сказал, – добавлял бару популярности.

– Он ни с кем не ссорился?

– С кем-то из нас? Никогда.

– А с кем-нибудь другим?

– С какой стати мои бармены будут ссориться с посетителями?

– Но это обычное дело.

– У меня в баре?

– Везде.

– Да прям… Это только если кто психопатов вышибалами нанимает. У нас нет вышибал, поэтому нет психопатов. У меня даже гардероба нет.

– Понял, – сказал Винтер. – Давайте я спрошу о другом. Были ли какие-то постоянные посетители, с которыми Джейми разговаривал больше, чем с другими?

– Этого я не знаю.

– А постоянные посетители у вас были?

– Полно. Больше, чем в тюрьме. – Свенссон без тени улыбки кивнул в сторону окна.

Винтер держал в голове слова Болгера о том, что Свенссон упоминал новичка в баре, заходившего несколько раз перед убийством. Вряд ли его можно было отнести к категории завсегдатаев. Выдавать Болгера тоже было нельзя. Винтеру приходилось кружить вокруг да около, и он подбирался к цели так осторожно, как мог.

– А потенциальные завсегдатаи появились при Джейми?

– Это как?

– Новички, которые стали зависать у стойки и болтать с барменом или вроде того.

– Каждый и никто говорит с барменом… – Кажется, Дуглас Свенссон тренировался в придумывании крылатых выражений. – Мы открываем наши горести молчаливому бармену, и нам становится легче.

– Верно сказано.

Свенссон кивнул, как Аристотель ученику: трагедия – путь к очищению, сын мой.

«Мы верим в Главного Бармена там, в небесах», – подумал Винтер, и в голове пронеслись синкопы Джона Колтрейна.

– То есть Джейми был хорошим слушателем?

Свенссон слегка развел руками – мол, ответ был ясен сам собой.

– Говорил ли он с кем-то чаще, чем с другими?

– Трудно сказать, у меня там вообще-то полно работы, по сторонам не засмотришься.

– Но кого-нибудь можете вспомнить?

Свенссон молчал.

– Попытайтесь все-таки.

– Там появился один… Раньше я его не видел, а последние недели перед… перед тем, что случилось, он стал захаживать.

«Наконец-то, – подумал Винтер, – прекрасная работа, всего тридцать попыток – и мяч в лузе».

– То есть вы запомнили его в лицо?

– Я бы так не сказал, по крайней мере сейчас могу уже и не вспомнить. Но кто-то новенький сидел за стойкой несколько раз.

– А вы сами с ним говорили?

– Я не помню.

– Но Джейми говорил?

– Этот малый торчал у стойки в его смену или в те счастливые часы, когда мы работали вдвоем, каждый у своего конца стойки.

– И они разговаривали?

– Заказывать-то он должен был по-любому.

– Вы его узнаете?

– Я же сказал, что не уверен.

– Но он не похож на этого? – Винтер показал на фоторобот.

– Ни грамма, – ответил Свенссон.

– Значит, будем делать фото получше, – сказал Винтер.

Бертиль Рингмар вместе с Винтером координировал действия группы, всех подгонял, хотя сам ходил простуженный и захлебывался кашлем по утрам. Он бы с радостью поговорил с Биргерсоном, но не хотел искать встречи сам. Однажды они встретились на лестнице между четвертым и пятым этажами. В отличие от молчаливых встреч в лифте тут они пожали друг другу руки.

– Я слышал, дела идут хорошо, – сказал Биргерсон.

– Вполне, – ответил Рингмар.

– Благодаря тебе, Бертиль.

Рингмар склонил голову, показывая, как много эта похвала для него значит.

– Смотри, чтобы Винтер не бежал впереди паровоза, – сказал Биргерсон. – Этот молокосос наваляет дел, а нам, опытным, мудрым совам, потом расчищать завалы.

«Пара друзей, как ты, и врагов не надо, – подумал Рингмар. – С тобой не расслабишься».

– Так и есть, – сказал он после паузы.

– Что?

– Работа полиции – разгребать дымящиеся руины шведского общества всеобщего благосостояния.

У Биргерсона округлились глаза.

– И только такие старые опытные совы, как мы, понимают это в полной мере, – договорил Рингмар.

– Нам придется продолжить. Мне надо выслушать твой взгляд на дело – чем быстрее, тем лучше.

– Сегодня после обеда?

– Э-э… у меня сегодня встреча… Хотя я должен уточнить. Я позвоню.

Рингмар кивнул и дружески улыбнулся. «Что, Стуре, пожалел, что остановился?»

– Увидимся, – крикнул Стуре на ходу и убежал.

Рингмар пошел к себе, и как только переступил порог, зазвонил телефон, будто только его и ждавший.