Текст книги "Танец ангела"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

13

Они определились, в каких границах будут прочесывать район. Рутинная работа. Главное – четко договориться, кто какие дома и подъезды окучивает. А дальше надо всего только поговорить со всеми, кто там живет, и выслушать их, невзирая на то, на каком жаргоне они говорят, сколько чеснока они перед этим съели, соблюдают ли гигиену. То есть то, что называется гигиеной в этой стране, ухмыльнулся один из сыщиков, недавний выпускник полицейской школы. Винтеру не нравились его полурасистские шуточки. Пока он не переходил границы, но он мог стать проблемой в будущем, и Винтер запомнил имя бойца: «Я далек от политкорректности, но этого маленького дерьма мне не надо».

Джейми Робертсон был убит на пятом этаже на улице Чалмерсгатан, и у Винтера промелькнула мысль проверить связи со студенческим общежитием в километре оттуда. Подтвердить или исключить.

Дома в этом районе стояли массивные, один к одному, как вырубленные из скалы миллионы лет назад. Полицейские сновали туда и сюда, звонили в двери, лестницы заполнялись бормотанием в попытках вспомнить то, что было не важным раньше и стало значительным сейчас.

Лассе Мальмстрём надел костюм и не снимал его три дня, ходил на службу, а вечером третьего дня все, что случилось, наконец обрушилось на него в полной мере. Тело сына прибыло на самолете из Лондона.

Время казалось сделанным из камня. В голове крутились ужасные картинки. Когда самолет садился, у него мелькнула безумная мысль, что крыло сейчас отвалится и все это к чер…

И дальше пустота. Ни костюма, ни работы. Тишина вокруг и ничего, что бы он хотел помнить. Он больше ничего не хотел знать. Он существовал только внутри себя.

«Последнее, что ему надо, – это мои уверения, что я понимаю его чувства, – думал Винтер. – Но все-таки формулы соболезнования надо произносить».

Безоблачное утро освещало гостиную – Лассе Мальмстрём искал тишины, но не темноты. Небритость подчеркивала запавшие черты. Он непрерывно чесал подбородок, и звук напоминал о сгребании листьев, в остальном было тихо.

– Какие новости? – спросил он.

– Вы о чем-то конкретно? – уточнил Винтер.

Лассе долго не отвечал, опрокинувшись обратно в тишину, только рука непрерывно двигалась у подбородка.

– Последний раз я читал газеты сто лет назад, в тот день, когда… привезли Пэра, – наконец сказал он.

– Видите ли, есть несколько вероятных причин, отчего почти одновременно с Пэром в Лондоне два мальчика были убиты здесь, в Гетеборге.

– Причин?

– Я имею в виду замысел, безумный план убийцы, в таком роде.

– Уж не знаю, огорчаться ли убийствам или радоваться.

– В каком смысле?

– Раз такое случилось, вы начнете работать активнее, на улицах будет больше полицейских, и это хорошо, независимо от того, есть ли связь между убийствами или нет.

Винтер промолчал.

– Чем больше убивают, тем больше усилий прикладывается и больше шансов, что убийцу Пэра схватят, или арестуют, или как там это у вас называется.

– Возможно.

– Я тут говорю о связи между убийствами, но я понятия не имею, есть ли она, да и вы, судя по всему, тоже.

– Мы разрабатываем эту версию параллельно с другими.

– Вы будете держать меня в курсе? – спросил Лассе Мальмстрём и посмотрел Винтеру в глаза.

– Конечно.

– Это не пустые слова, чтобы меня успокоить?

– Мы в любом случае всегда информируем семьи, и я не собираюсь делать тут исключение.

– Хорошо.

– Понимаете, мы не сидим и не смотрим друг на друга в ожидании хорошей идеи. У нас много идей, планы постоянно корректируются, есть отработанная система, нам вздохнуть некогда.

– О’кей, о’кей.

За окном лаяла собака, злая на целый свет.

«Наконец-то он убрал руку от лица, – подумал Винтер. – Попробую спросить сейчас».

– У меня есть еще вопрос к вам, Лассе.

– Да?

– Вы понимаете, что нам надо знать о Пэре как можно больше… Прошлое, друзья, девочки и все такое. И все такое, – повторил Винтер. – Мы поговорили с его подругой, и она, оказывается, не была его подругой.

– Чего?

– Она не была его девочкой.

– Я не понимаю, что вы хотите.

– Вы сказали – то ли вы, то ли Карин, – что она была его девочкой, но это оказалось не так.

– Черт подери, но они же расстались.

– Скорее, они и не начинали… по-настоящему.

– Я не понял, это у меня проблемы с речью или у вас? Что вы хотите сказать – что они были просто друзья или что Пэр так и не собрался ее трахнуть?

Винтер не знал, что сказать.

– Что? Отвечайте!

– Скорее второе, – наконец сказал Винтер.

– То есть ему не удалось ее трахнуть – это вы имели в виду под «держать меня в курсе»?

Винтер хотел что-то сказать, но Лассе перебил:

– Это ваша современная техника допроса, комиссар? Новый метод?

– Лассе. Мы должны знать все, что можно, о его прошлом. Без этого мы не сможем продолжать работу.

– Что, к черту, вы конкретно хотите?

– Мы должны узнать как можно больше о его… интересах.

– Был ли мой сын гомиком?

– А он им был?

Лассе Мальмстрём отвел взгляд.

– Хватит. Уходите отсюда.

– Лассе, держите себя в руках.

– Вы спрашиваете, был ли мой сын педерастом, и считаете, что я должен держать себя в руках?

– Я ничего не знаю о сексуальной ориентации вашего сына. Поэтому я спрашиваю.

Лассе посидел, облокотившись на стол, наконец что-то неразборчиво сказал.

– Простите? Я не расслышал.

– Я понятия не имею…

Винтер ждал продолжения.

– Я говорю правду. Даже если у него было, как я понимаю, не очень много девочек в последнее время, я никогда об этом не задумывался. Я сам… поздно начал.

Собака все лаяла и лаяла, как полноправный участник их разговора, вторящий Лассе.

– Вы спрашивали у Карин?

– Нет еще.

– Спросите.

Собака замолчала – устала, наверное.

– Такие вещи очень важны для нас, очень, – сказал Винтер.

– Я не вру, даже если бы он был гомиком, я бы не стал врать.

– Тут нечего скрывать.

– Но вы думали, что я скрываю.

– Нет.

– Я не гомофоб, просто это было немного неожиданно.

– Надо попытаться узнать все, что можно.

– Поговорите с Карин и с его… друзьями. Вы опять будете копаться в его вещах?

– Нет.

Выйдя на улицу, Винтер посмотрел на дом, где жила сейчас его сестра и где вырос он сам. После развода Лотта стала слишком нервной, а ее работа врача требовала выдержки. Ситуация улучшилась, когда она купила у родителей их старый дом и переехала обратно со своим ребенком.

«Никого нет дома. Позвоню вечером», – подумал он.

14

На тротуаре сидел парень, накрывшись одеялом: слабое движение руки, лицо в сумерках казалось очень бледным. За его спиной, у стены дома, стояла гитара с тремя жалкими струнами. В последние дни Винтер часто видел его по вечерам с балкона, но еще не слышал ни звука на гитаре. Грустное зрелище.

Винтер достаточно долго проработал в полиции, чтобы цинично пожелать отправить его со всем хозяйством в топку. Практичное решение: парень перестанет страдать от холода, а город будет чистым и красивым. Но второе «я» Винтера – очевидно, его цивильная половина – заставило его позавчера поднять парня и отвести в больничный прием.

На следующий день несчастный опять сидел у трамвайной остановки. Сидел ли он там, когда вагон без водителя пронесся с горки Ашебергсгатан, переехав несколько человек? Это случилось в марте. Одно мгновение – и жизнь прекратилась. Винтер тогда был сильно простужен и оттого задержался утром дома. Он услышал дикие крики и догадался, что произошло, еще до того, как выглянул в окно, и, как и многие, тут же позвонил в 112. Потом он сбежал вниз и вместе с другими в бессильном отчаянии тянул за исковерканные неподъемные куски железа. Он никогда не забудет женщину, которая стояла рядом до вечера и ждала, пока из-под завалов вытащат ее мертвого сына.

Когда Винтер проходил мимо парня, тот что-то прошептал. Винтер наклонился. Парень повторил – нечто вроде «пару крон». Винтер выпрямился и пошел дальше.

В холле квартиры было прохладно и темно, не считая тонкой струйки слабого света из комнаты. Он стащил ботинки и подобрал с пола почту: сообщение компании «Мерседес» о новых моделях, свежий номер полицейской газеты, две открытки от подружек – одна отдыхала в Таиланде, другая на Канарах, – квитанция на книги, которые надо было забрать на почте, и письмо с испанской маркой. Он узнал старательный почерк матери, а в красной капельке на уголке конверта опознал сухое красное.

Винтер отнес почту на кухню, положил на стол, поднял пакеты и стал выкладывать продукты, которые он купил по дороге домой: филе палтуса, баклажан, желтый сладкий перец, кабачок, помидоры, оливки каламата, пучки тимьяна и базилика.

Потом он порезал баклажан, посолил, вытащил косточки из оливок. Включил духовку, налил в керамическую форму немного масла, порезал перец, томаты и кабачок. Слегка отжал кабачки и обжарил их на большой сковородке. Выложил овощи вместе с оливками и чесноком слоями в форму, порезал сверху зелень, побрызгал оливковым маслом и провернул пару раз мельницу с перцем. Поставил все в духовку вместе с несколькими картофелинами, разрезанными пополам и посыпанными крупной солью. Через пятнадцать минут он положил на овощи палтус.

Ел он свой обед в гостиной, в тишине, без книги, только смотрел в окно на город. Запивал минералкой. «Надо бы почаще самому готовить, – думал он. – Это успокаивает нервы. Я могу быть самим собой и делать, как я хочу, не оглядываясь на других».

Винтер невольно улыбнулся. Он понес посуду на кухню и услышал, как лифт, прокряхтев, остановился на его этаже. Открылась и закрылась дверь, и через несколько секунд в его дверь позвонили. Винтер посмотрел на часы. Двадцать один час. Он открыл. Это оказался Болгер.

– Я не очень поздно?

– Заходи, не стесняйся.

Юхан Болгер зашел, стянул куртку, скинул кроссовки.

– Будешь кофе? – спросил Винтер.

– С удовольствием.

На кухне Болгер сел у стола, а Винтер стал заправлять эспресс-машину.

– Чтобы мы уже точно сегодня не заснули, – сказал он.

– Не думаю, что я расскажу тебе что-то усыпляющее. Впрочем, и терять сон особо тоже не от чего.

– И все-таки ты с чем-то пришел. Последний раз ты был у меня сто лет назад.

– Честно говоря, я плохо помню. Был как бы не очень трезв.

– Ты был на что-то очень зол.

– Всегда что-то…

– Что? Может, тебе у зубного провериться?

Болгер ухмыльнулся.

– Такое впечатление, что зубы тебе мешают. Слова наружу не выходят.

Винтер налил кофе, поставил чашки на стол и сел напротив Болгера.

Он сегодня сосредоточенный, подумал Винтер, но в остальном не сильно изменился со времен гимназии. Если, конечно, не приглядываться.

– Что удалось узнать? – спросил Винтер.

– Он оказался популярной личностью – впрочем, как практически все бармены.

– Ага, по крайней мере в начале вечера.

Болгер отпил кофе и поморщился:

– Напоминает расплавленный асфальт.

– Прекрасно.

– Так и задумано, что его надо жевать?

– Конечно.

– Вокруг тех, кто работает в барах и клубах, всегда вьется много народу, но друзьями их назвать нельзя… Кажется, это называется «поверхностные контакты».

– Помимо этого, Робертсон мог иметь и друзей тоже.

– У него были парни, – сказал Болгер и допил кофе, на этот раз даже не поморщившись.

– Все-таки парни?

– Так говорят. По крайней мере Дуглас, хозяин его заведения. Прямых доказательств нет, но… это всегда чувствуется. Дуглас упоминал пару имен, я их записал. – Болгер достал бумажник, вытащил листок и протянул Винтеру.

– Спасибо.

– Они его ровесники, насколько я понял.

– Хорошо.

– Гомики, наверное.

– Ага.

– Не знаю, способны ли они на насилие.

Винтер прочитал имена и засунул бумажку в нагрудный карман. Отпил кофе.

– А как отреагировали другие бармены на это убийство?

Кофе был крепкий, как лекарство, которое люди зачем-то принимают добровольно.

– Приятного, конечно, мало, но особенно никто не испугался. Его ведь убили не за то, что он работал в баре?

– Нет.

– Бывает, что бармен ошибается в дозировке и неудовлетворенный коктейлем клиент ходит, вынашивает планы мести и потом мстит – это да.

– Опасная у вас работа, оказывается.

– Или мартини оказался недостаточно сухой, или его взболтали, вместо того чтобы размешать…

Винтер как раз помешивал кофе. Ложка почти могла стоять.

– У меня кладут лед ненадолго в вермут, а потом этот же кусок – в джин, – сказал Болгер.

– Кто-нибудь может назвать это крохоборством.

– Наши клиенты называют это стилем.

Было видно, что мысли Болгера витали где-то далеко. С таким выразительным лицом в покер не поиграешь, подумал Винтер. Если только он не гениальный притворщик.

– Как ты думаешь, это мог сделать кто-нибудь из наших? – спросил Болгер.

– Ты же знаешь, что я никогда не «думаю».

– Но это ведь возможно?

– К сожалению, возможно все. И это очень затрудняет дело.

– Мне продолжать расспросы?

– Да, конечно. Я очень благодарен за любую помощь.

– Дуглас сказал, что в последние дни в пабе мелькал какой-то новый тип.

Винтер выпрямился.

– Обычно мы помним только давних завсегдатаев, но если кто-то из случайных одиночек возвращается, то на него невольно обращаешь внимание.

– Я понимаю. А этот тип чем-то еще выделялся?

– Дуглас не сказал.

– Я вообще ничего об этом не видел в протоколах. Хотя все прочитал внимательно.

– Ты бы сам с ним поговорил.

– Придется.

– Немного полевой работы шефу не повредит.

Винтер потянулся за кофейником.

– Еще кофе?

15

Ларс Бергенхем не раз задавался вопросом, почему его повысили – или понизили, это как посмотреть – и забрали в криминальную полицию округа. Он не просил – его поставили перед фактом. Хотя они, наверное, знали, чем бы он хотел заниматься. Он не смог бы работать с экономическими преступлениями, или в техническом отделе, или даже в следственном, или искать наркотики, и спасибо богам всех религий, что он не оказался в миграционном отделе, думал он. Но его поставили на оперативную полевую разработку – именно туда он бы сам и пошел, если бы мог выбирать.

Он не хотел становиться толстокожим. Напротив, он хотел быть рыцарем, сражающимся против всех.

Насилие было реальностью. Оно было конкретным и ощутимым, и он зарывался лицом в волосы Мартины почти до потери дыхания. Почему люди не могут быть добрыми, говорил он ей. Они были женаты год, а через месяц появится на свет Малыш, и в доме начнут раздаваться совсем другие звуки. Он рано начнет играть в футбол. Бергенхем будет стоять в воротах. Он не будет ругать Малыша.

Вчерашний выпускник Высшей полицейской школы. При переводе он еще не осознал, что произошло. Как будто он получил некий знак отличия, но непонятно почему. Он был сырой материал, как кто-то про него сказал. Материал для чего? Он что, росток картошки? Был ли он в первый год работы только ростком?

Поначалу он чувствовал себя очень одиноко. Он был довольно замкнут еще в полицейской школе, и так же мало общался с сотрудниками оперативного отдела – их было сорок или тридцать, если не считать тех, кто был занят только розыском пропавших без вести.

Бергенхем удивился, что Винтер оставил его в ядре группы, когда расследование затянулось.

У него была своя задача, он получил задание и должен был быть наготове. Всегда что-то происходит, как любит говорить Винтер. Ничто не стоит на месте, panta rei, но уж лучше, когда все постоянно меняется, чем тухнет, как в болоте.

Одиночество. Он не был силен в профессиональном жаргоне, и ему не хватало цинизма виртуозно им овладеть, по крайней мере пока. Он не мог смеяться над увиденным. Может, он просто был нудным?

Он заметил, что Винтер редко смеется. Винтер не был нудным и не смеялся в неподходящих местах, как Хальдерс или как даже Рингмар иногда.

Ларс Бергенхем восхищался Винтером и хотел быть как он, но это, конечно, было нереально.

И дело не в стиле и элегантности или как там еще это назвать. Хотя шик Винтера не был так поверхностен, как у многих других.

Главное – его твердость. Бергенхем воспринимал Винтера как железный кулак в бархатной перчатке. Когда Винтер работал, его окружала аура сосредоточенности. Губы шевелились, а глаза оставались неподвижными. Но Бергенхем не видел Винтера вне работы – может, тогда он становился другим человеком, более мягким?

Ходили многочисленные слухи о его подругах, с которыми он снимал напряжение после работы. Был бы он женщиной, его репутация была бы испорчена. В последнее время слухи утихли, пересказывали только старые истории. То ли он успокоился, то ли стал более осторожным в своих приключениях.

Бергенхему на все это было плевать. В Винтере его привлекало нечто другое.

«Каким я буду через десять – пятнадцать лет? – Он вдохнул запах волос Мартины. – Буду ли я так же лежать и думать обо всем вокруг? Многие ходят в рваных ботинках. Многие ли будут нуждаться через пятнадцать лет?»

– О чем ты думаешь?

Мартина медленно повернулась на бок, опершись на правый локоть и отодвигая левую ногу. Он погладил Малыша. Живот Мартины торчал тупым конусом, наподобие тех, что они ставили на футбольном поле на тренировках. Бергенхем завязал с футболом, и тренер искренне пожелал ему больше не совершать в жизни серьезных ошибок.

– Да так, ни о чем.

– А все-таки.

– Многие ходят в рваных ботинках.

– Ты о чем?

– Я просто так. Вертится в голове почему-то.

– Похоже на строчку из старой песни.

– Да, песня кого-то из бардов. Я ее слышал в исполнении Элдкварн, но написал ее, кажется, Корнелис Вреесвийк. Он уже умер.

– Многие ходят в рваных ботинках.

– Да.

– Хорошее название. Можно мысленно их увидеть. В рваных ботинках.

– И сейчас тоже?

– Сейчас такое тоже встречается.

Мартина сделала жест в сторону окна и города.

– Тебя это волнует? – спросил он.

– Честно говоря, не очень, особенно в последнее врет, – сказала Мартина и положила руку на живот. – Вот!

– Что?

– Положи руку сюда. Нет, сюда. Чувствуешь?

Сначала он ничего не заметил, но потом ощутил слабое движение или намек на движение.

– Ты чувствуешь? – повторила она.

– Кажется, да.

– А что именно?

Она положила свою руку сверху.

– Я не знаю, как описать, – сказал он. – Если бы я подумал пару часов, я бы сформулировал.

– Ты каждый раз так говоришь!

– Сегодня вечером я обещаю сообразить.

Мартина не ответила, она задремала, держа руку поверх его руки, и он опять почувствовал слабый толчок.

Так они лежали, пока не зазвонил кухонный будильник на полке у плиты.

– Картошка, – сказала она, но не пошевелилась.

– Черт с ней, – ответил он улыбаясь.

– Тебе не кажется, что я слишком мягкий для такой работы? – спросил он, когда они ели. – Что я не тяну?

– Нет.

– Скажи честно.

– Ларс, зачем же я буду говорить, что ты слишком мягкий: чем мягче, тем лучше.

– Для работы?

– Что?

– Слишком мягкий для работы?

– Это же хорошо.

– Быть слишком мягким?

– На такой работе быстро становишься слишком жестким, а это гораздо хуже.

– Не уверен. Иногда я не знаю, как дожить до конца недели или даже дня. Может, это только с непривычки.

– Я не хочу, чтобы ты стал жестким и несгибаемым.

– Лучше быть мягким?

– Даже очень мягким быть намного лучше. Как переваренная спаржа.

– Но иногда я ведь все-таки как недоваренная спаржа?

– Это как?

– Как сырая. Жесткий, несгибаемый.

– Ты хочешь быть таким?

– Я говорю не обо всем себе.

– Должно это быть твердым и несгибаемым?

– Что это?

– Это. – Она протянула руку и пощупала его бицепс.

– Я не о том, что выше пояса.

– Какая я недогадливая, – со смехом сказала Мартина.

В назначенное время Ларс Бергенхем пришел в бар к Юхану Болгеру. «Он такой же длинный, как Винтер, но раза в два шире, – подумал Бергенхем. – Да еще этот кожаный жилет и абсолютно бесстрастное лицо. За три минуты, что я здесь, ни мускул не пошевелился. Наверное, ровесник Винтеру. Но когда человек болтается между тридцатью и сорока, точно возраст определить сложно. Пока не перешли на пятый десяток, все как молоденькие».

– Ты не похож на типичного завсегдатая ресторанов, – сказал Болгер.

– Это верно.

– Не любитель ночной жизни?

– Смотря какая жизнь и ночь.

– А подробнее?

– Я не буду распространяться.

Болгер усмехнулся и показал на ряд бутылок за спиной:

– Еще, конечно, очень рано, но возьмем грех на душу. И так как ты от Эрика, я угощаю.

– Спасибо, я бы выпил сока, – ответил Бергенхем.

– Лед?

– Нет, спасибо.

Болгер достал сок из холодильника под стойкой и наполнил стакан.

– Я знаю не то чтобы очень много, – сказал Болгер.

Бергенхем отпил сок. Было похоже на апельсин с чем-то непонятно-сладким.

– В последние годы клубная жизнь в Гетеборге стала бить ключом. Новые точки возникают то тут, то там – не уследишь. И это не обычные рестораны.

– Подпольные клубы?

– По сути – да, хотя открываются они, как правило, легально. – Болгер посмотрел на Бергенхема и продолжил: – Похоже, что игра стоит свеч.

– В каком смысле?

– Можно сначала открыть клуб, а разрешение получить через неделю. А через две его закрыть и начать заново в другом месте. Но это вы все сами знаете.

– Кто-то знает.

– Но ты не за этим пришел?

– Я благодарен за любую информацию.

– О ситуации в трясине порнографии?

– В том числе.

– Интересно, какие версии у Эрика? – поинтересовался Болгер у своего стакана, который он держал на весу.

Бергенхем отпил сок.

– В последнее время все так изменилось, – не дождавшись ответа, продолжил Болгер. – По сравнению с тем, когда я был при делах.

– Как?

– Как изменилось? Теперь простые сиськи и задницы никого не волнуют.

– Надо пожестче?

Болгер ухмыльнулся, в полумраке мелькнули белые зубы. В этом конце зала окон не было.

– Супержестко, я бы сказал. Судя по тому немногому, что я видел, сейчас тащатся не от того, что входит в дырки, а от того, что из них выходит. Еще лучше, если и то и другое происходит одновременно.

Он налил себе еще пива и подождал, пока пена осядет.

– Я вовремя оттуда свалил.

– Там тоже есть нелегальные точки?

– В порно? Смотря как считать.

– Что ты имеешь в виду?

– Все видят некий фасад: газеты, фильмы, книжечки, причиндалы разные, комнатки для онанистов, кинозалы.

– Стриптизеры.

– Да, только их называют танцорами.

– И что дальше?

– Что?

– Ты сказал, это только фасад.

– А за фасадом я сам не видел, хотя наслышан. В некоторых из этих мест могут организовать для «своих» более экстремальные развлечения. Специальный выпуск газеты, шоу под заказ.

– И фильмы?

– Да, и фильмы, где актеры не просто трахаются.

– Не просто трахаются?

– Не спрашивай меня, что они еще делают, но поверь, что ничего хорошего.

– И часто такое происходит?

– Не часто, но, кстати, говорят, что есть места, где этим занимаются вообще без всякого фасада.

– Где конкретно?

Болгер развел руками.

– Можешь разузнать?

– Попробую. Но это не быстро. Тут надо очень осторожно.

– А кто их клиенты?

– Откуда я знаю?

– А как ты думаешь? Как их отличить от тех, кто ходит к тебе или в обычные порноклубы?

Болгер задумался. Сумерки сгустились, и он надел очки в тонкой металлической оправе. В очках у него совсем другой вид, подумал Бергенхем.

– Я думаю, что разница небольшая. Я думаю, что чем больше пробуешь, тем больше хочется. Это как начать с травки и закончить героином.

– Аппетит приходит во время еды.

– Всегда найдутся те, кому что ни дай, хотят больше. Еще и еще. Пределов у них нет. Такая натура. Есть и другая категория – те, кого возбуждает боль. Они получают удовольствие, только если их душат или отрезают пальцы. Они на все готовы. Кто знает, что им еще придет в голову?

– Где их можно найти?

– Тех, кто отрезает пальцы?

– Вообще этих больных. Когда они не в клубе или отеле.

– Где угодно. В правлении крупной известной компании. Или в администрации округа. Там полно больных. В отделе выдачи лицензий предприятиям общественного питания.

– Да, приятного мало, – сказал Бергенхем, поднимаясь.

– Я имею в виду, что тебе надо быть очень осторожным.

Бергенхем помахал ему с порога и вышел на свет. Поднялся сильный ветер, шевелил волосы и даже воротник. Где-то сзади раздался звон разбитого стекла.