Текст книги "Танец ангела"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Оке Эдвардсон
Танец ангела

~~~

Двигаться не получалось. Мальчик уже не помнил, когда это началось. Движения превратились в игру теней.

Мальчик все понял. Он попытался уйти к другой стене, но движение осталось мысленным порывом, и когда он поднял голову, чтобы посмотреть в ту сторону, откуда раздавалось…

Опять он ощутил змеиный холод между лопаток, стекающий ниже, мороз по коже и внезапный жар, и он поскользнулся на полу и упал, ударившись бедром. Опоры не было.

Он услышал голос.

«Внутри меня кричит голос, он кричит мне. Я знаю, что происходит. Теперь я отползу в угол, и, если я сделаю это тихо и осторожно, меня не тронут.

Мама. Мама!»

Он услышал потрескивание, как бывает во время паузы. От звука никуда не деться. Он знал, что это.

«Прочь.

Прочь отсюда.

Я все понимаю. Снова холод, я смотрю вниз и вижу свою ногу, но не могу сказать, какая это нога. Какой яркий, ослепляющий свет. Когда стало холодно, здесь, внутри, загорелся свет, и все вокруг кануло в ночь.

Я слышу звук мотора, но машина уезжает. Никто не приедет.

Убирайся!»

Он еще в состоянии жить, и, если только его оставят одного, он сможет пойти вдоль стены и найти дверь. Человек вошел, достал вещи, и настала ночь.

Он по-прежнему слышал музыку, но, вероятно, она играла внутри его самого. Играл Морриссей, и он знал, что альбом назван по имени части города по эту сторону реки, недалеко отсюда. Поэтому он сюда приехал. Он знал много такого.

Музыка стала громче, и шороха уже не было слышно.

Свет был столь резок, что причинял боль во всем теле.

«Нет, я не чувствую боли, – думал мальчик. – Я не потерял силы. Если мне только удастся подняться, я смогу выбраться. Надо попробовать что-то сказать. Время утекает. Ты засыпаешь и вдруг вздрагиваешь и сам себя вытаскиваешь из дыры небытия, и это единственное, что в тот момент имеет значение. А потом нападает страх, и не можешь ни заснуть, ни двинуться, хочешь пошевелиться, но не получается».

Дальше он не так много думал. То, по чему бежали мысли, провода и кабели, оказались обрезаны, и мысли неуправляемо вырывались прямо из рваных косых отверстий на теле и голове и выливались с кровью.

«Я понимаю: это кровь, и это моя кровь. Холода больше нет, наверное, все кончено. Что будет дальше?

Я чувствую, что я встал на одно колено. Я смотрю прямо на свет, отталкиваюсь от него и двигаюсь к стене.

У меня все получается. Сбоку что-то подвигается ко мне. Может быть, я сумею».

Он попытался подвинуться к укрытию, которое где-то должно быть, и музыка стала громче. Вокруг него было много движений, в разные стороны, он падал, и его ловили и тащили вверх и вбок. Потолок и стены кружились, и нельзя разобрать, где кончается одно и начинается другое.

Последняя нить, соединявшая мысли вместе, лопнула, и только обрывки смутных воспоминаний витали, когда внезапно все прекратилось. Потом удаляющиеся шаги, тишина и его тонкое тело, обвисшее на стуле.

1

Чертов год, как бешеная собака, то хватал за горло, то изворачивался и кусал себя за хвост. Недели и месяцы стали вмещать в себя в два раза больше обычного. Конца этому не предвиделось.

С того места, где стоял Эрик Винтер, казалось, что гроб парит в воздухе. Слева в окно врывался солнечный свет и выхватывал прямоугольник над каменным полом. Он слышал погребальные песни, но сам не разжимал губ. Его окружила сфера тишины. Так ему было привычнее. Это не проявление скорби, по крайней мере не в первую очередь. Скорее, это другое чувство, родственное с одиночеством и той пустотой, которая возникает, когда пальцы ослабляют хватку.

«Кровь больше не греет, – подумал он, – а прошлое обращается в прах. Будто зарастает тропа за моей спиной».

Эрик Винтер поднялся со скамейки вместе со всеми, вышел из церкви на свет и проследовал за гробом к могиле. После того как земля покрыла доски, делать там было нечего, но он немного постоял, и его лицо слабо ощущало касание зимнего солнца, как рука, бывает, чувствует тепловатую воду.

Неторопливо выйдя за ограду, Винтер пошел к причалу. «Вот и конец борьбе в душе человека, он получил мир, – думал он. – Все уже стало историей, а я только начинаю погружаться в печаль. Если бы только у меня была возможность ничего не делать, долго-долго, и лишь потом начать пропалывать тропинки в будущее…» Он усмехнулся, глядя перед собой на низко нависшее небо.

Поднявшись на паром, Винтер вышел на палубу для автомобилей. Машины въезжали, покрытые грязным снегом. Грохот стоял, как в преисподней, и он закрыл рукой левое ухо. Солнце еще не скрылось, отчетливое, но обессиленное близостью моря. Он снял перчатки, когда гроб опускали в могилу, и теперь надел их опять. Похолодало, как никогда этой зимой.

Он стоят один на палубе. Паром медленно откатывался от острова, и когда они миновали небольшой волнорез, у Винтера промелькнула мысль о смерти и что течение жизни продолжается еще долго после того, как она теряет всякий смысл. Действия те же, но от них не остается и следа.

Он стоял на палубе до тех пор, пока дома, видневшиеся за кормой, не стали такими маленькими, что уместились бы на его ладони.

В кафе отдыхали пассажиры. Веселая компания справа явно хотела разразиться песней свободы, но сдержалась и только переместилась к большому окну.

Винтер сел и, оперевшись на стол, подождал, когда стихнут погребальные псалмы в его голове, и лишь потом заказал кофе. Кто-то подсел рядом, и Винтер выпрямился.

– Могу я угостить вас кофе? – спросил он.

– Ради Бога, – ответил сосед.

Винтер подал знак в сторону стойки кафе.

– Тут самообслуживание.

– Нет, она сама приносит.

Женщина приняла его заказ без единого слова. В слабом свете заходящего солнца ее лицо казалось прозрачным. Винтер не мог разобрать, смотрит ли она на него или на башню церкви в деревушке, которую они оставили позади. Интересно, слышен ли бой колоколов на другом берегу или хотя бы на пароме, когда он проплывает мимо.

– Ваше лицо кажется мне знакомым, – сказал он и повернул стул, чтобы сидеть лицом к собеседнику.

– Я собирался сказать вам то же самое, – ответил тот. И подумал, что угощающий его сидит в странной позе – ему некуда девать ноги, он слишком длинный для такого маленького столика и выглядит так, как будто у него что-то болит, и вряд ли из-за падающих на лицо теней.

– И мы встречаемся снова и снова, – сказал Винтер.

– Да.

– А вот и кофе, – сказал Винтер, разглядывая официантку, пока она ставила чашку перед комиссаром полиции Бертилем Рингмаром. Струйка пара из чашки поднималась у его лица, расплывалась на уровне лба и растекалась, как нимб, вокруг головы. Мужик сейчас выглядит как святой, подумал Винтер.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Сижу на пароме, пью кофе.

– Почему мы всегда цепляемся к словам?

Бертиль Рингмар отпил кофе.

– Я думаю, потому, что мы обращаем внимание на их значение. – Он поставил чашку. Винтеру было видно его отражение на блестящей поверхности стола. Там он выглядел значительно лучше. – Ездил к Матсу? – поинтересовался Рингмар.

– В некотором роде.

Рингмар молчал.

– Он помер, – сказал Винтер.

Бертиль Рингмар вцепился в чашку, его кинуло в жар, потом в холод.

– Прощание оказалось целым действом, – сказал Винтер. – Я не знал, что у него было столько друзей. Родственник только один, но друзей очень много.

Рингмар по-прежнему молчал.

– Я ожидал увидеть в церкви в основном мужчин, но и женщин пришло много. Может, их было даже больше.

Рингмар уставился на что-то за спиной Винтера – наверное, тоже на башню церкви.

– Чертова напасть, – наконец сказал он. – А ты мог бы и позвонить мне.

– На Канарские острова в середине твоего отпуска? Матс был настоящим другом, но я справился с потерей сам. Или я только сейчас начинаю ее осознавать.

Они помолчали, слушая гул моторов.

– Болезней у него было несколько, – сказал Винтер после паузы. – Умер он от воспаления легких.

– Ты знаешь, что я имел в виду.

– Да.

– У него давно была эта дрянь.

– Да.

– Черт возьми.

– Какое-то время мне казалось, что он надеется выздороветь.

– Он говорил тебе об этом?

– Нет. Но я догадался, что он на это рассчитывал. Бывает, что все надежды растаяли, и вдруг сильное желание творит чудеса. Даже я в это поверил на несколько минут.

– Понимаю.

– А потом он взял на себя все грехи. После этого говорить уже было не о чем.

– Ты, кажется, говорил, что в молодости он хотел стать полицейским?

– Разве я это говорил?

– По-моему, да.

Винтер откинул пряди со лба, а потом застыл, обхватив рукой шею.

– Это, наверное, когда я пошел в школу полиции. Или когда только говорил о поступлении.

– Возможно.

– Но это было давно.

– Да.

Паром задрожал, как будто его пробудили ото сна в проливе. Пассажиры собрали вещи и держали плащи наготове.

– Его бы могли охотно взять, – сказал Рингмар и посмотрел на локоть соседа, болтавшийся рядом с его головой.

Винтер отпустил шею, положил руки на стол.

– Я читал, что в Англии искали гомосексуальных полицейских, – сказал Рингмар.

– Им нужны были полицейские с гомосексуальными наклонностями, или геи, которых бы они стали учить на полицейских?

– Какая, собственно, разница?

– Тоже верно.

– Альтернативные культуры очень развиты в Англии. Это расистская и сексистская страна, но они понимают, что полиция должна не отставать от развития общества.

– Конечно.

– Мы, может, тоже возьмем педика.

– Тебе не кажется, что он у нас уже есть?

– Я имею в виду – который не боялся бы об этом сказать.

– После пережитого сегодня я думаю, что не стал бы скрывать, если бы был геем.

– Хм…

– А может, я и раньше так думал. Да, наверняка бы не скрывал.

– Угу.

– Держаться особняком – это ошибка. Как будто ты виноват за все грехи человеческие. Ты тоже берешь на себя чужую вину. – Винтер посмотрел на коллегу.

– Да, – сказал Рингмар. – Вина меня переполняет.

Компания у большого окна опять пребывала в нерешительности – не разразиться ли песней свободы, но все-таки тягости бытия перевесили. Паром миновал маяк. Винтер смотрел в окно.

– Не пойти ли нам на палубу поприветствовать город? – сказал он.

– Там холодно.

– То, что мне надо.

– Понимаю.

– Ты уверен?

– Не испытывай моего терпения, Эрик.

День был блеклым и уже клонился к старости. Палуба для автомобилей мерцала матовым угольным блеском. Серые скалы вокруг толстого туловища парома сливались с небом. Не так легко понять, где заканчивается одно и начинается другое, думал Винтер. Внезапно человек оказывается на том свете, сам этого не зная. Один шаг со скалы – и ты на небесах.

Когда паром, пригнувшись, проползал под мостом, вечер был уже здесь. Вдоль берега светились огни города. Рождество окончилось, и снег частично уже сходил. Прихвативший мороз зафиксировал страшные черные пятна земли, как на фотографии.

– Кого ни спроси, скажут, что конец января – самое отвратительное время в году, но когда оно наступает, оказывается, что оно не более мерзко, чем все остальное, – сказал Рингмар.

– Ага.

– То есть человек живет круглый год то ли одинаково паршиво, то ли, наоборот, как принц, – продолжал Рингмар.

– Да.

– Хотел бы я быть принцем.

– Разве все так ужасно?

– Когда-то давно я думал, что я кронпринц, но это оказалось неправдой.

Винтер не отреагировал.

– Вот ты – вылитый кронпринц, – сказал Рингмар.

Винтер молчал.

– Тебе сколько? Тридцать семь? И стал комиссаром в тридцать пять? Как в сказке.

До них стали доноситься звуки города.

– Ты это заслужил, Эрик, все нормально. Но если я сам на что-то еще и надеялся, то после этой конференции все надежды улетучились.

– Что за конференция?

– Скорее, это был тренинг для тех, кто хочет продвинуться дальше.

– А, да, вылетело из головы.

– Тебе-то это ни к чему.

– Это точно.

Винтер смотрел на шоссе на берегу. Машины мелькали, как проворные и шумные светлячки.

– На самом деле я не карьерист, – сказал Рингмар.

– Почему ты тогда так много об этом говоришь?

– Чтобы справиться с разочарованием. Иногда оно настигает даже тех, кого в целом устраивает скромный жребий.

– Но ты же, черт возьми, тоже комиссар.

Рингмар не отреагировал.

– У тебя важная роль защитника общества. Это большая ответственность. Ты не принц, но ты герой.

Эрик глубоко вздохнул. Ветер колол лицо, как будто он был с крупной солью. Паром надвигался на причал.

2

Он шагал по Сант-Джонс-Хилл на восток, и хотя его окружали звуки со станции Клэфэм-Джанкшн, он их почти не замечал. Чем больше и быстрее становятся поезда, тем меньше грохота, думал он.

Он вошел в кафе, заказал чай и сел у окна. Со стройки на углу доносились голоса рабочих, что-то обсуждающих во время завтрака, но он не слушал. На улице сновала толпа, большинство спешило в сторону Лавен-дер-Хилл и универмага. В «Ардинг и Хоббс» вечно что-то празднуют, подумал он. Это «Херродс» для нищих. Для простых людей, живущих «к югу от реки».

Стоял такой холод, что щеки прохожих напоминали розы. Даже в кафе чувствовался запах зимы: и от сквозняка из двери, и от одежды посетителей. Над Лондоном пронеслись северные ветры, и для людей, как всегда, это стало полной неожиданностью.

«Нет народа хуже нас по части снаряжения, – думал он. – Мы владели целым миром, но так и не привыкли к непогоде и ветру. Мы по-прежнему считаем, что погода должна приспосабливаться к британскому стилю одежды, и мерзнем до синевы, но не уступаем».

Комиссар лондонской полиции Стив Макдональд попытался выпить чаю, но он оказался слишком крепкий. «Мы пьем чай больше всех в мире, но так и не научились его заваривать. Он всегда сначала слишком слабый, а потом становится слишком крепким, а между этим он слишком горячий, а у меня сегодня паршивое настроение, и поэтому все так раздражает».

– …и тогда я ему говорю: «Теперь, сукин сын, ты мне должен поставить пиво», – завершил историю один из рабочих.

Все кафе провоняло жиром, даже воздух был жирный. Люди, проходившие через зал, оставляли в воздухе отпечаток. «Как в Сибири, – подумал Стив Макдональд. – Немного теплее, но такое же сопротивление в воздухе».

Он вышел на улицу и нащупал во внутреннем кармане телефон. Набрал номер и стал ждать, прижав к уху маленький аппарат и глядя на выходящих со станции пассажиров.

– Алло, – раздалось в трубке.

– Я здесь.

– И что?

– Я проболтаюсь здесь целый день.

– Разве не целую зиму?

– Это что, обещание?

В трубке молчали.

– Я пойду в сторону Мункастер-роуд.

– Ты уже обошел пруд?

– Да.

– И как?

– Это реально. Больше я ничего не могу сказать.

– Прекрасно.

– Я думаю зайти в «Дадли» [1]1
  Название гостиницы. – Примеч. пер.


[Закрыть].

– Если успеешь.

– Я хочу просто еще раз взглянуть.

– Мы потом об этом поговорим, – сказали в трубке и отключились.

Макдональд убрал телефон обратно во внутренний карман, свернул на Сант-Джонс-роуд, дождался промежутка в потоке машин на Баттерси-Райз и продолжил идти по Норткоут-роуд в южном направлении. Потом свернул налево к Чатто-роуд и с тоской прошел мимо бара «Игл». Позже. Как-нибудь потом.

Через три сотни метров он был уже на Мункастер-роуд. Приглушенные огни ряда одинаковых домов, кирпич, стены сливались под январским солнцем с плитками тротуара в то бесцветье, которое бывает только зимой. Тем большим контрастом выглядел почтальон, выкатывающий яркую красную сумку на колесиках. Макдональд видел, как он позвонил в дверь. Почтальон всегда звонит как минимум дважды, а Макдональд тем временем свернул к железной решетке перед домом, вошел в изящную калитку и постучал молоточком в дверь. «Какой брутальный способ известить о своем прибытии», – подумал он.

Дверь приоткрылась, насколько позволила цепочка, за ней в полутьме смутно угадывалось лицо.

– Кто там?

– Здесь живет Джон Андертон? – спросил Макдональд и полез во внутренний карман за документами.

– А кто его спрашивает?

– Полиция, – сказал он и протянул свое удостоверение, – я вам недавно звонил.

– Джон завтракает, – сказала женщина так, как будто это делало визит совершенно невозможным.

«Она хочет, чтобы я ушел и она спокойно доделала свою рыбу». До него доносился запах жареной селедки.

– Это не займет много времени.

– Но…

– Я ненадолго, – повторил он и спрятал удостоверение.

Дверь тягостно заскрипела, когда хозяйка снимала цепочки. На них, должно быть, ушло целое состояние, и на крепкую дверь денег уже не осталось. Скоро она упадет под тяжестью всех этих замков.

Наконец дверь открылась, и перед ним оказалась женщина несколько моложе, чем он представлял. Не красавица, но пока еще молода, хотя уже, наверное, начинает сожалеть об уходящей молодости, подумал он.

– Проходите. – Она махнула внутрь дома. – Джон скоро подойдет.

– Проводи его сюда, черт возьми, – раздался мужской голос, невнятный, но неоправданно громкий. Наверное, рот забит яйцом. Или беконом.

Кухня тотчас напомнила ему кафе «К-энд-М» на Сант-Джонс-Хилл, в воздухе висел жир от сельди на сковородке.

Мужчина был плотно сложен, лицо его покраснело. «Надеюсь, его не хватит удар, пока я тут сижу», – подумал Макдональд.

– Позвольте предложить полицейскому селедочный хвост. – Мужчина показал на свою жену и на плиту, как будто посетитель мог выбрать.

– Спасибо, – сказал Макдональд, – я уже позавтракал.

– Она пожарена с карри.

– Спасибо, даже несмотря на это.

– А что вы в таком случае хотите? – спросил Джон Андертон, как будто комиссар зашел сюда перекусить. – Может, гамбургер? – И улыбнулся, обнажая желтоватые зубы. – Биг-мак?

– Я бы выпил чаю.

– Молоко кончилось, – сказала женщина.

– Можно без молока.

– И сахара нет, – сказала женщина и посмотрела на мужа. Если только он был ее мужем.

Джон молча изучал посетителя.

– Вот, пожалуйста. – Женщина поставила перед Макдональдом чашку чаю.

Он отпил глоток. Чай был правильно заварен и не слишком горячий.

– Немного сахара все-таки нашлось, – сказала женщина.

– Какая честь для нас – визит полицейского. Я думал, что вы не ходите по домам, а человека хватают среди ночи и привозят в Скотленд-Ярд, чтобы он подтвердил пропажу хомяка.

Макдональд пропустил шутку мимо ушей. Бедняга Джон был так же на нервах, как и все остальные. Сплетни порождают панику. Может, он поглощает эти гротескные блюда, чтобы заглушить беспокойство.

– Мы очень благодарны, что вы с нами связались, господин Андертон. – Стив вытащил из правого кармана блокнот и ручку. Плащ он оставил в холле, предварительно переложив телефон в пиджак.

– Я только выполняю свой гражданский долг, как и все остальные. – Андертон развел руками, как будто позировал для скульптуры «Общественность на страже».

– Мы это оценили.

– Хотя я не так много могу сообщить, – неожиданно скромно сказал Андертон.

– Вы видели человека… – начал Макдональд.

– Вы можете называть меня Джон.

– Вы видели мужчину, который разговаривал с мальчиком, Джон.

– Да, уже смеркалось, я до этого был в пабе «Виндмилл», и когда мы приняли по паре стаканов, кто-то сказал, что вечер…

– Меня больше интересует, что происходило у пруда Маунт-Понд, – мягко перебил Макдональд.

– Как я уже сказал, – продолжил мужчина после легкого замешательства. – на улице смеркалось, я шел из паба и свернул к пруду.

– Зачем?

– Что зачем?

– Почему вы не пошли прямо по улице?

– Это играет какую-то роль?

Макдональд промолчал.

– Если это так чертовски необходимо для вашего дела, то мне надо было отлить. – И Андертон бросил взгляд на женщину. Та уже закончила готовку, но осталась стоять у плиты с полотенцем в руках, повернувшись к окну, которое выходило на дорогу. – Там между прудом и летней эстрадой есть удобное место для тех, кому приспичило по пути домой.

– Итак, вы стояли у пруда.

– Я стоял прямо у пруда, и когда закончил свои дела, увидел этого типа, который шел, обнимая мальчика.

– Он его удерживал?

– Этот тип положил на него руку, я бы сказал.

– Почему вы назвали его типом?

– Потому что он выглядел как тип.

– А как выглядят типы?

– Если быть совсем откровенным, то они выглядят примерно как вы, – ухмыляясь, сказал Андертон.

– Как я… – эхом повторил Макдональд.

– Нестриженые волосы, кожаная куртка, длинный и жилистый, смугл и небрит, и при встрече с ним каждый может обосраться от страха.

– То есть как я, – сказал Макдональд.

– Вот именно.

«Этот Андертон – настоящая находка, – подумал Макдональд. – Он выглядит так, как будто тонет в холестерине, но он наблюдателен».

– Вы стояли и смотрели на них?

– Да.

– Расскажите своими словами, что вы видели.

– Чьими еще словами я могу рассказать?

– О’кей, просто рассказывайте.

Мужчина наклонил свою чашку, заглянул в нее, потянулся за чайником, налил чай, который стал черным за то время, что они сидели. Он отпил и поморщился от горечи. Потом провел рукой по лысине. Кожа натянулась, и на ней еще несколько секунд оставался красный след.

– Короче, я стоял и не особо смотрел по сторонам. Кроме них, там не на что было смотреть. Но я подумал, что этот тип в два раза больше и старше мальчика и что это не отец с сыном тут прогуливаются.

– Но мужчина обнимал мальчика.

– Да. Но это он так хотел, а не мальчик.

– Почему?

– Что – почему? Это же всегда видно, кто больше заинтересован.

Макдональд посмотрел в свой блокнот, в котором он еще ничего не записал. «Чем меньше я запишу, тем меньше будет поводов для волнений при расследовании», – подумал он.

– Было ли это насилием?

– Что является насилием и что не является насилием? – произнес Андертон, как будто читал лекцию по философии в Лондонском университете.

– Было ли это насилием, с вашей точки зрения? – уточнил полицейский.

– Он не тащил его насильно.

– Вы что-нибудь слышали?

– Я слышал голоса, но было слишком далеко, и я не разбирал слов, – сказал Андертон и поднялся.

– Вы куда?

– Я поставлю чайник, если не возражаете.

Макдональд промолчал.

– Можно?

– Конечно.

– А вы точно слышали, на каком языке они говорили? – спросил Макдональд, когда мужчина вернулся от плиты и сел на прежнее место.

– Я не задумывался. Для меня было само собой разумеющимся, что они говорили на английском. А разве это был не английский?

– Мы не знаем.

– Почему это должен был быть не английский?

– Вам показалось, что они хорошо понимают друг друга?

– Говорил в основном тот тип, и да, вроде у них не было проблем с языком. Но они недолго там пробыли.

С плиты раздался свист, и Андертон завозился с чаем спиной к Макдональду.

– Я как раз собирался выбраться из кустов, как они отправились обратно, – продолжил он рассказ, вернувшись к столу.

– Они вас не видели?

– Я не знаю. Мальчик один раз обернулся, и он мог меня заметить. Но теперь это ведь не имеет никакого значения, не правда ли?

Макдональд промолчал.

– Он ведь умер, как я понимаю?

– Как долго вы их еще видели?

– Я не стоял на месте, пока они скроются за горизонтом, я хотел успеть домой на сериал «Истендерс». А темнело прямо на глазах.

– Куда они пошли?

– На юг, через Виндмилл-драйв.

– Нам понадобится ваша помощь для составления правильного портрета того человека.

– Правильного? Но я не могу приврать о том немногом, что видел.

– О’кей, о’кей, я иногда слишком плоско шучу.

Макдональд наконец что-то записал в блокноте.

– Конечно, я помогу, чем смогу. Я прекрасно понимаю, насколько это важно. Черт, бедный мальчик. И его родители. Я ведь сам вам позвонил. Как только, прочитал об этом в местной газете, так и позвонил.

– Мы очень благодарны.

– Надеюсь, вы быстро выследите этого ублюдка. Мы все в этом заинтересованы, – сказал Андертон с таким нажимом, как будто посчитал всех граждан Британии до последнего поселенца в старых колониях.

«День сегодня неплохой, – подумал он, когда вышел на улицу. – Насколько вообще погода может быть неплохой в южном Лондоне. Надо бы что-то принять наконец после всего этого чая».

Он вернулся на Чатто-роуд и зашел в бар «Игл». До наплыва посетителей на ленч оставалось полчаса. Бармен посмотрел на него как на сумасшедшего, который не в состоянии дождаться положенного времени. Макдональд заказал коктейль. Бармен расслабился, поняв, что этот долговязый не собирается есть: «Я не могу целый день держать телячий пудинг наготове».

Макдональд дождался, пока коктейль станет прозрачным. Все прояснится для того, кто имеет выдержку. Это как следовать зимой по руслу реки на юг.

Он выпил залпом. В голове вертелось: все проясняется и в конце концов станет прозрачным.

Завалились первые ранние посетители. Бармен не торопился. Ему пришлось ждать несколько лишних секунд, прежде чем он получил второй бокал.

Наконец Макдональд добрался через шумные улицы к отелю «Дадли» на углу Котли-авеню. Двадцать пять фунтов за ночь. Платить заранее.

Он сорвал пломбу и теперь стоял посреди комнаты. Чувствовался запах крови. «Хоть мне и не привыкать к этой вони, но все-таки это самое противное в моей работе, – думал он. – Я вырос в деревне и видел сотни забитых свиней, но там так не воняло. В человеческой крови есть сладость, от нее и кружится голова».

Вот сюда они пришли. Должно быть, сразу после того, как их видел Андертон. Если это вообще были они. Это комната мальчика. Здесь он прожил всего два дня. Почему здесь? Почему парень, приехавший в Лондон, поселяется в Клэфэме? Можно, конечно, и в Клэфэме, но обычно юнцы останавливаются в дешевых гостиницах где-нибудь в Байсватере или в районе Паддингтона. Им и веселее вместе, и безопаснее.

Когда мальчик въехал, обои были неопределенно-желтого оттенка. Теперь у них был другой цвет. Стив Макдональд закрыл глаза и попытался прислушаться к тому, что помнили стены. Через несколько минут он услышал оборвавшийся крик и как бьется тело на полу.

Макдональд почувствовал, как через правый глаз вливается струйка головной боли, – это напомнило о том, что сам он еще жив. Что заставило мальчика привести сюда этого человека? Только секс? Обещание секса? Что-то совсем другое? Наркотики? Что это было, черт побери, думал он. От этого зависело, станет ли расследование очень длинным или очень коротким.

Почему здесь? Были ли у мальчика знакомые в Клэфэме или в Баттерси? Или дальше, в Брикстоне? Мальчика ограбили, но это не ограбление. Вещи прихватили уже потом.

У мальчика не осталось документов. Ничего, что позволило бы его идентифицировать, только зубы – но он не британец.

Он зарегистрировался в этой дешевой гостинице на южной окраине центра мира и написал свое имя и город. Из этого они должны были исходить. Его звали Пэр Мальмстрём, и приехал он из Гетеборга.

Это на западном побережье Швеции, подумал Макдональд. Мальчик был блондин, как все шведские мальчики. Почему у британцев не такие светлые волосы? Они живут под одним небом и теми же ветрами.

Вся информация уже поступила в полицию Гетеборга, думал он. Если, конечно, Интерпол сработал оперативно.

Он опять закрыл глаза, слушая вой стен, крик пола.