Текст книги "Танец ангела"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

36

Они виделись еще три раза после той первой встречи в подземном стрип-клубе Васастана.

Бергенхем раздвоился или расстроился, на совершенно противоположные личности.

Когда он был дома, с Мартиной, он совершенно не понимал, зачем он встречался с Марианной. Когда Малыш толкался, Бергенхем ненавидел то, второе «я».

Ее звали Марианна, но в клубах она называла себя Ангел. У нее даже были два небольших белых крылышка, которые она перед некоторыми танцами привязывала к плечам. Они блестели, как рыбья чешуя. И псевдоним, и костюм гармонировали с убожеством обстановки. Иное слово сюда не подходило, все было замызгано, как мир за грязным ветровым стеклом.

Третьей его сущностью был инспектор полиции. Но под землей, в полутемном зале, полицейский исчез. И уже кто-то другой встретился с Марианной. Так сказал бы Бергенхем, если бы кто-нибудь спросил. Но никто не спрашивал. Сомнения бурлили в нем самом. Он видел безмолвный вопрос в глазах Мартины, как будто она подозревала и видела, что он знает, что она знает.

Дуло, как на вершине горы. Он шел к Марианне домой. Она жила в лодке. Когда он услышал, он не поверил, но это было так. У нее была своя рыбацкая лодка, отслужившая срок и пришвартованная вместе с такими же к причалу Гульберг. Он слышал об этом месте, но никогда сюда не заглядывал.

Сюда стоит прийти летом, сказала она. Тогда те лодки, что еще могут плавать, отправляются в свое единственное в году путешествие к крепости Эльвборг и обратно. Это своеобразное соревнование, объяснила Марианна. Она называет его Регата разбитых надежд.

Бергенхем стоял на пешеходном переходе. Между домами свистел ветер и поддувал ему в бок. Все здесь было ему незнакомо. Блестели серые стены домов, надвигающиеся на дорогу. Кто-то стоял у ресторана «Холменс», дрожа на ветру. В здании муниципалитета открылась дверь, и оттуда высыпали сотрудники после наконец-то закончившегося рабочего дня.

Бергенхем ненадолго остановился у воды, текущей тяжело, как масло. Зима еще пряталась в осколках льда у края пристани. Слева мост делил небо на две части. Горизонт напоминал его детские рисунки, когда он смешивал все желтые и красные оттенки, что были.

С краю ржавел пароход-ресторан. Из ангаров верфи на другом берегу, которые, казалось, парили над водой, раздались удары кувалды или еще чего-то тяжелого. Он увидел фанерную табличку, обтесанную ветром, которая приглашала в общество судовладельцев. Позади зарослей на другой стороне улицы кричали сотни галок, носясь над крышами черной тучей, накрывая целый квартал. Он миновал траулер и двухмачтовую яхту, в которых тоже теперь жили люди. У одной из лодок стоял «пассат», как будто кто-то пытался заехать на борт, но не вышло. Машина смотрелась очень чужеродно в этом водном царстве. Из труб тянулся дым, рядком висели почтовые ящики. У нужной таблички он остановился, растягивая время. Спешить некуда. Рядом висело объявление: «Эта лодка продается, сосна, махогон, 9,15 на 2,40, двадцать пять тысяч крон». У небольших кустов стояли две садовые скамейки – подобие миниатюрного парка для летних вечеров. До ее жилища оставалось метров пятьдесят. Впереди торчала газовая башня.

Что это была за лодка, он затруднился определить, и вряд ли кто-нибудь другой сказал бы. Плавать она уже не могла, и регаты обходились без нее. Корпус был деревянный, метров пятнадцать в длину. Внутри горел свет. Бергенхем осторожно переступил через край пристани и оказался на борту.

– Ты совсем не рассказываешь о своей жизни, – сказал Бергенхем, когда они пили кофе.

– С ума сойти, – сказала она.

– Почему?

– Я не понимаю, отчего я сижу тут с тобой.

Он думал, что внутрь будут доноситься звуки, хотя бы плещущей воды, но стояла полная тишина.

– Ты меня используешь, – сказала она.

– Неправда.

– Тогда почему ты тут сидишь?

– Потому что я хочу быть здесь.

– Все используют кого-то.

– Это ты вынесла из своего прошлого?

– Я не хочу об этом говорить.

– Сколько времени ты живешь в лодке?

– Давно.

– Она твоя?

– Моя.

– Ты знакома с остальными, кто тут живет?

– А ты как думаешь?

Он отпил кофе, прислушиваясь. Теперь можно было разобрать звук мотора с реки.

– Слышишь, твои коллеги поехали, – сказала она.

– Что?

– Морская полиция на рейде. Никогда не знаешь, что они найдут.

– Они могут найти меня.

– Что ты тогда скажешь?

– Они меня не знают.

– Я тебя тоже не знаю.

– И я тебя не знаю.

– Поэтому ты и сидишь тут?

– Да.

– С ума сойти.

– Ты знаешь что-нибудь еще о тех фильмах? – поспешно спросил он, словно желая сменить роль.

– Нет.

– Ничего о том, что скрыто за фасадом?

– Нет, – сказала она, но уже не так уверенно.

– Ты боишься?

– Чего мне, бедной стриптизерше, бояться?

– Об этом опасно говорить?

– Нам опасно встречаться прежде всего.

– Что тебе известно?

Она покачала головой, не желая отвечать, и сказала:

– Ты что, думаешь, никто не знает, что ты со мной встречаешься? Может, кто-нибудь даже проследил за тобой сегодня.

– Я понимаю.

– Ты этого и хочешь, что ли?

– Не уверен.

– Ты хочешь кого-то спровоцировать и для этого используешь меня.

– Совсем нет.

– Но ты это делаешь.

– Я бы тут не сидел, если бы ты сразу ясно сказала, что мы больше никогда не должны видеться.

– Я так и сказала.

– Не так много раз, чтобы я понял, – сказал он с улыбкой.

Она задумалась, покусывая нижнюю губу, – он впервые видел, чтобы кто-нибудь так делал. Зажгла сигарету, открыла окно. Лампа горела слабо, и когда она поднимала лицо, чтобы выпустить дым, ее глаза казались темными и глубокими. Рука слегка дрожала, но это могло быть от сквозняка, который тянулся из окна. Когда она докурила, она дрожала уже вся. Словно проглотила кусок льда, подумал Бергенхем. Ее кожа посинела, руки были холоднее снега.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она.

Бергенхем подумал, что она боится. Она знает, что произошло что-то ужасное и произойдет опять. Наверное, она что-то услышала или увидела, и хотя знает не все, этого достаточно, чтобы удариться в панику.

«Что именно ей известно? Где она это узнала? От кого? Приблизит ли это нас к разгадке? Или я надеюсь найти оправдание тому, что сижу тут?»

– Дай мне подумать, – сказала она.

– Ты о чем?

– Мне надо подумать, черт возьми, но сейчас оставь меня одну.

Бергенхем позвонил Болгеру, тот не брал трубку, тогда он оставил сообщение.

Болгер назвал ему еще пару имен, и их, казалось, визит полицейского только развлек, как некое разнообразие среди буден.

Он чувствовал себя поездом, сорвавшимся с рельс. Он подумал о Марианне, потом о Мартине. «Это не ее дело, куда я хожу. Это моя работа».

Он хотел поговорить с Болгером. Может, он даст ему какой-нибудь совет. Болгер был старым другом Винтера, и Винтер ему доверял. Болгер даже позволял себе отпускать едкие шуточки в его адрес на правах старинного друга.

– Он такой умный, – сказал Болгер в их прошлую встречу.

– Да.

– Он всегда таким был. И всегда в центре мира. У нас был товарищ, его звали Матс, он умер этой зимой.

– И что?

– Он был и мой товарищ тоже, но Эрик горевал так, что другим огорчаться было уже неудобно, он просто не оставил никому места.

Бергенхем не знал, что сказать. В то же время ему было приятно, что Болгер начал ему доверять.

– Это только один из примеров, – сказал Болгер и со смехом рассказал пару случаев из их юности.

– Вы жили рядом?

– Нет.

– Но вы общались.

– Да, в основном подростками.

– Мы так мало помним о том возрасте, – сказал Бергенхем. – События моментально исчезают из памяти. Когда мы пытаемся вспомнить, мы или ничего не вспоминаем, или помним не так, как было на самом деле.

Болгер сказал что-то, что он не понял. Он переспросил.

– Не важно, – ответил Болгер.

37

– Черные – такие же люди, как все остальные. Раньше было лучше. Когда-то в Англии помогали черным, давали пособия для поиска работы, но деньги давно кончились, – сказал Адейеми Сойерр, владелец консалтинговой фирмы на Брикстон-роуд. Он встретил Винтера внизу и привел в кабинет на втором этаже. Под его офисом располагалась пиццерия. Сам он много лет назад приехал из Ганы.

– Но тут живут не только черные, – заметил Винтер.

– Большинство. Но вы правы, белые тоже углы околачивают. Идите посмотрите.

Чтобы заглянуть в окно, Сойерру пришлось встать на цыпочки, а Винтеру нагнуться.

– Видите, они тусуются напротив. Это одна из их любимых точек.

– Я туда зайду, – сказал Винтер.

– Они вам ничего не скажут.

– Тогда я хотя бы послушаю музыку.

– В Брикстоне вам никто ничего не скажет.

– В других местах люди не смелее.

– Возможно.

– Покажите мне кого-нибудь, кто осмелится сказать пару слов.

Сойерр пожал плечами.

– Здесь спрятан огромный потенциал. Но никто не использует возможности, умения местного населения. Это крупнейший центр черной культуры в Европе. Но этим никто не интересуется.

Попрощавшись, Винтер спустился по скрипучей лестнице. Пахло острыми приправами и дезинфицирующим средством. «Кажется, это лизол, – подумал Винтер. – Его применяют во всех бедных странах».

Винтер уже бывал раньше на этом шумном, самом большом в Европе продуктовом рынке для африканцев, карибийцев и прочих. Пахло мясом и внутренностями животных. Ноги липли к полу, блестевшему от крови. Вот где царство истинной кухни «соул», подумал он, коровьи копыта, овечьи желудки, свиные кишки, волосатые клубни бычьих яиц, цветные всполохи манго, чили, бамии, горами наваленные на лавках; зазывания торговцев на загадочных языках.

Он спросил у продавца насчет Пэра, показал фотографию.

– Сюда приезжает так много туристов, – ответил тот.

– Возможно, их было двое.

Парень покачал головой, глядя на фотографию:

– Не могу сказать. Мы снова стали центром мира, и здесь проходят толпы людей.

– Много белых?

– Посмотрите вокруг, – сказал парень.

И он был прав.

После обеда они поехали к родителям Джеффа Хиллиера. Винтеру показалось, что южный Лондон стал привычен и узнаваем, если это только не было иллюзией из-за однотипности кварталов.

– А я ведь собирался сегодня остаться дома и спокойно почитать протоколы, – сказал Макдональд. – Но ты же знаешь, каково оно.

– Монотонно, – сказал Винтер.

– Это очень мягко сказано. Когда мы так долго работаем над одним делом, собирается внушительная гора бумаг. Но мозг может воспринять только ограниченный объем информации. Если продолжать работать, чутье отказывает.

– Ты веришь в чутье?

Макдональд рассмеялся – коротко и жестко, как будто кто-то процарапал крышу.

– Ты сам-то зачем в Лондон приехал? Чутье – это, может, самое главное в нашей работе. Интуиция, умение воспринимать несформулированное – мгновенно или постепенно.

– Да, положенными процедурами мы делаем половину дела. А дальше требуется нечто большее и совсем другое.

– Это ты верно сказал.

– Но если что-то произойдет, ты должен выезжать на место преступления?

– Мы дежурим по очереди, каждая группа одну неделю из восьми. С семи утра вторника до семи утра следующего вторника.

– Наверное, это не всегда удобно?

– Да, но мы не можем всегда караулить.

– Вы же можете быть заняты на другом деле.

– Конечно.

– Но если ты дежурил и что-то произошло за пять часов до передачи смены, то это потерянные часы.

– Может быть и так.

– А кто дежурит эту неделю?

– Макдональд, собственно, – сказал Макдональд.

– И пока ничего нового.

Все было как в прошлый раз. За окном громыхали поезда, отец Джеффа сидел на диване, в комнате пахло алкоголем. Он встал, достал три стакана, налил виски до краев. Макдональд и Винтер присели к столу.

– Мне больше нечего сказать.

– Мы делаем все, что можно, и скоро будет результат, – сказал Винтер.

– Он уже это говорил. – Мужчина показал на Макдональда.

– Он не обманывал, – сказал Винтер.

– Это с вами я разговаривал по телефону?

– Нет, это был мой коллега, – сказал Винтер.

– Он говорил на хорошем английском. Встречи с полицией очень важны, исследования показывают, что они становятся решающими для судьбы пострадавших.

Винтер кивнул и посмотрел на Макдональда.

– Деликатная поддержка со стороны полиции является фактором, предохраняющим от депрессии, – продолжал мужчина. – В то время как негативная реакция полиции в случае чрезвычайных происшествий может, напротив, способствовать ее развитию.

Он говорил на одной ноте, уставясь в пространство рядом с Винтером, читая текст с невидимого экрана.

– Наше поведение чем-то задело вас, герр Хиллиер? – спросил Винтер.

– В некоторых случаях полиция усугубляет положение пострадавшего, опосредованно вызывая у него чувство вины или страха.

Макдональд повернулся к матери Джеффа:

– Вы не находили никаких новых вещей Джеффа, письма, например?

– Контакты с полицией могут вызывать противоречия между эмоциональными потребностями пострадавшего и стремлением полиции выяснить детали преступления.

Мужчина отпил виски.

– У нас нет оснований для противоречий, – сказал Винтер, но Макдональд тихо покачал головой и показал глазами на дверь.

– Я прошу прощения, – сказала женщина.

– За что? За что? – спросил ее муж.

Они поднялись.

– Мы придем в более подходящий день, – спокойно сказал Макдональд.

– Я лучше отращу крылья и улечу в Ковентри, – ответил мужчина.

Они сели в машину, Макдональд выехал со стоянки.

– Заедем в паб? – спросил он.

– Почему бы и нет?

Он сумел подключить свой плейер к телевизору. Идиот на лестнице теперь мог слышать Бини Мана. Ему было жалко идиота. В последний раз он ему приветливо кивнул, но тот пристально смотрел перед собой, как будто шел по веревке.

Мальчик начал слушать диски, которые ему дал дистрибьютор, но ему быстро надоело. Они были неплохи, но не новы.

Уже поздно, наверное, он не придет. Оно и к лучшему. Он может тогда пойти прогуляться по городу, зайти в ночной клуб – «Брикстон академи» или «Фридж». Во «Фридже» всегда прикольные диск-жокеи. Он там был два раза. Если дистрибьютор нарисуется, надо будет посоветовать ему этот клуб, если он его еще не знает.

За дверью опять раздались шаги несчастного слабоумного. Когда он поворачивал на площадке перед следующим пролетом, он задевал дверь рядом, и мальчик видел следы на ней. Подумать только, это происходит годами.

В дверь постучали. «Все-таки он пришел, – подумал мальчик. – Интересно, с подругой или нет. Пиво я купил».

Мальчик открыл и подумал, что кто-то ошибся дверью. Перед ним стоял незнакомый человек и улыбался. Потом мальчик понял, что это парик, черный парик с растаманскими косичками или обычный, который он сам заплел в косички. Очень странная шутка.

Мужчина был уже внутри, он закрыл за собой дверь и начал рыться в большой сумке, которую принес с собой.

38

В полночь Винтер вышел из такси у своего отеля, поднялся по ступенькам и открыл ключом наружную дверь. Сверху раздавались голоса, кто-то сидел у телевизора.

Голова казалась пустой, словно вычищенная джазом в «Голове быка» в Барнесе. Он досидел до последнего выхода Алана Скидмора на бис. Он играл, явно вдохновляясь Колтрейном, на тенор-саксофоне и немного на сопрано. Это лучшее, что есть в британской музыке, решил Винтер.

Он не напрасно провел там время. Голова стала свежей. Он и сидел там на сквозняке. «Джаз – как секс, – думал Винтер, – плохим не бывает. Если он отличный, то это замечательно. А если он не такой уж прекрасный, то все равно неплохо».

Он осознал, что после джаза ему не хочется секса, хотя он уже давно в Лондоне. На женщин в клубе он не смотрел, и пачка презервативов лежала нераспечатанной.

Он открыл окно и задвинул шторы. Он чувствовал, что от него пахнет дымом и потом.

В голове по-прежнему было пусто, он разделся, встал под душ. Со струями воды тело обретало обычную твердость и силу.

После он надел чистое белье и устроился на диване. Но во рту по-прежнему оставался привкус дыма, и он пошел и почистил зубы еще раз.

Снова сев, он спокойно сидел и прислушивался к музыке, которая продолжала звучать внутри его, постепенно стихая. Когда он лег, музыки уже не было, а в голову приходили обрывки разговоров и воспоминания о важном.

Среди тяжелого сна он вдруг услышал, как тенор-саксофон кричит ему, как в безумной медитации Колтрейна. И еще раз. Он так свистел и дребезжал, что Винтер проснулся и услышал, как надрывается мобильный, лежавший с зарядкой на полу у розетки. В комнате было темно.

Он сполз на пол и схватил телефон.

– Винтер.

– Это Стив. За тобой придет машина через десять минут.

Винтер перекатился и взял часы с тумбочки. Три часа ночи.

– Это случилось опять, – сказал Макдональд.

– О нет.

– Накинь на себя что-нибудь и спускайся.

– Где?

– Камбервель, между Пекхамом и Брикстоном.

– Отель?

– Да.

– Швед?

– Да.

– О Боже.

– Одевайся.

– Когда?

– Ночью. Эрик, одевайся, черт возьми.

Когда Винтер подъехал к отелю, комната была полна людей. Все было до ужаса знакомо.

– Я не мог ждать, – сказал Макдональд.

Он был бледен. Винтер молчал. В комнате продолжались работы. Все было залито кровью. В свете ярких ламп жутко блестели пластиковые пакеты техников.

– Пока не ясно, тот же убивал или другой, – сказал Макдональд. – Случилось это поздно вечером. Вот имя мальчика.

Он достал из кармана листок, дал Винтеру.

Мальчика унесли. Винтер посмотрел на следы на полу, вившиеся от двери до стула в середине комнаты.

Кровать была нетронута. На ней лежала кучка дисков. Опущенные жалюзи оставляли ночь за окном. Профессионально тихие голоса. Фотовспышки. Повсюду лежат пластиковые пакеты, подписанные буквенным кодом и цифрами: в них волосы, зубы, окровавленные кусочки кожи, человеческое мясо, выделения.

«Мы все в аду, – думал Винтер. – Ад на земле существует, он в этой комнате». Он повертел головой. Пустота теперь была заполнена кровью. От крови набухал лоб, кровь стучалась в барабанные перепонки. Макдональд быстро рассказал, что уже удалось узнать.

Это был критический час, решающее для всех время.

– Ему помешали, – сказал Макдональд.

– Кто?

– По лестнице проходил парень, что-то услышал и начал стучать в дверь.

– Что-о?

– Он сейчас внизу, там в вестибюле есть дверь в служебную комнату. Это сын хозяина отеля. Он умственно отсталый и к тому же в сильном шоке. Он сидит с отцом. Я пытался с ним поговорить, но без толку, сейчас хочу попробовать опять.

– Черт, срочно туда. Нам надо спешить, Стив.

– Я же сказал, что попробую. К нему прислали врача, кстати.

Они вышли из номера. Воняло блевотиной.

– Наши констебли. Такое все время случается, – сказал Макдональд.

– Мы всего лишь люди.

– Десятки наших сотрудников сейчас стучатся в соседние дома.

Отец и сын сидели, вжавшись в стулья. Отец держал сына за руку. Ему было лет тридцать, как показалось Винтеру, а может, меньше – болезнь огрубила его черты. Направление несфокусированного взгляда постоянно менялось. Он хотел встать, но отец удержал его за руку.

– Я хочу идтииии, – протянул он тяжелым, как камень, голосом.

– Скоро пойдешь, Джеймс, – сказал отец.

– Идтиии…

– Он ходит по отелю кругами, – объяснил отец. – Это единственное, что он может делать.

Макдональд кивнул и представил Винтера. Какой-то полицейский принес им стулья, и они сели.

– Расскажите еще раз, что произошло, – попросил Макдональд.

– Джеймс прибежал сюда, крича и топая ногами. Он потащил меня, и я в конце концов последовал за ним.

– Вы никого не видели на лестнице?

– Нет.

– Открывал ли кто-нибудь дверь?

– Нет.

– И что было дальше?

– Дальше я поднялся наверх и увидел это… кровь.

– Что делал Джеймс?

– Он только кричал.

– Видел ли он кого-нибудь или что-нибудь?

– Я пытаюсь это узнать.

– Вы сами не видели, кто проходил в номер?

– Нет. Наверное, мне надо было бы больше сидеть за стойкой.

– Никто не сбегал вниз по лестнице?

– Нет.

– Точно?

– Я ничего не слышал.

– Но Джеймс что-то слышат?

– Похоже, что да. И это должно быть что-то чрезвычайное, потому что раньше он никогда не останавливался и не обращал внимания на гостей, что бы ни случилось.

– Он прекратил то, что там происходило, – сказал Винтер.

Сын повернулся к Винтеру, и его взгляд сфокусировался.

– Ооон выыыышел.

– Он вышел? – переспросил Винтер.

Сын поспешно закивал, схватил отца за руку.

– Мальчик вышел? Мальчик, который там жил?

Молчание.

– Большой человек вышел?

Блуждающие глаза сына остановились на Винтере.

– Я стучаааааал.

– Да.

– Я стучаааал в двеееерь.

– Да.

– Оооон выыышел.

– Кто вышел, Джеймс?

– Оооон, – повторял сын. Его трясло.

Отец взял руку Винтера, ткнул в нее пальцем и спросил:

– Он был белым, вот таким?

Сын не ответил, только начал раскачиваться.

– Джеймс, тот, кто приходил, был ли он белым, как эти два, которые тут сидят?

Сын не отвечал.

– Мне кажется, ему нужен врач, нам лучше поехать в больницу, – сказал отец.

– Чеееерный, – внезапно сказал Джеймс, поднял руки к голове и провел вдоль лица вниз.

– Черный? – переспросил отец, взял в щепотку кожу на своей руке и поднес к глазам сына. – Черный, как я и ты?

– Чееерный, – сказан сын, мотая головой, и снова провел вдоль лица.

– Черные волосы. У него были черные волосы? – спросил Макдональд и потянул за свои на виске.

Джеймс резко кивнул.

Макдональд снял резинку со своего конского хвоста, и волосы рассыпались по плечам.

– Черные длинные волосы? – спросил он, потянув за прядку.

Сын дергался и раскачивался, как глубокоскорбящий. Глаза казались черными дырами.

– Чееерный. – Он показал на Макдональда.

– И белый? – спросил Макдональд и потер щеку.

– Белый? Человек белый? Кожа белая?

– Беееелый, – сказал сын.