Текст книги "Учитель (Евангелие от Иосифа)"

Автор книги: Нодар Джин

74. В каждом из зверей притаился человек…

Я обратил внимание, что каждый раз – перед тем, как назвать важный исторический факт – Ёсик вёл себя странно. Отталкивающе. То ли умышленно, то ли нет, – собирал слюну в основании нижних зубов, впереди, катал её вдоль десны из стороны в сторону, а потом процеживал сквозь недостающий зуб в полость рта, тщательно прожёвывал и глотал.

До знакомства с Ёсиком мне казалось, что рептильные перешли в парнокопытных, а те – в человека. Сейчас мне пришла в голову мысль, что чистого перехода в истории так и не произошло: одно наслоилось на другое, а другое на третье.

Раньше, наблюдая за животными и зверями, я думал, что в каждом из них притаился человек, который надо мной издевается. Ёсик, наоборот, породил у меня подозрение, что в нём сидит какой-то зверь. И тоже насмехается. Но не только надо мной. Надо всем.

К тому же время от времени Паписмедов – по понятной причине – сбивался с третьего лица на первое. То – «Иисус Христос» или «Учитель», то – «я».

Чиаурели, конечно, изрядно выпил. Но поскольку это то «Христос», то «я» смущало даже искусного рассказчика, – ёсикову историю я изложу сам.

75. Народ правды боится…

Начал он неожиданно: на Кумран, в Иудейской пустыне, лучше всего взирать сверху, с жёлто-коричневых холмов, над которыми висит голубое с синим небо. И с которых можно увидеть море. Тоже синее с голубым. Холмы рассыпаны по пустыне, как коровьи лепёшки, и в них множество пещер.

Ни на холмах, ни в пустыне никто не живёт. Лишь чёрнохвостые дрозды и розовые зяблики. Охотятся за пёстрыми бабочками «монарх». Которые отгоняют их ядом, источающим вонь. Этим ядом снабжает «монархов» пустынный молочай.

Бог, добавил Ёсик и сложил три пальца, учредил в природе равновесие. Дрозды и зяблики вправе кормиться бабочками, но бабочки вправе защищаться от них вонью и ядом.

Тут Ёсик сделал вид, будто задумался, и заключил: но всё равно в Кумранской пустыне птицы постоянно истребляют «монархов». Благодаря чему?

Благодаря тому, что мозг и чувства даны им для поиска малейших изъянов в равновесии. Мозг и чувства призваны любое равновесие нарушать…

Всё, что Ёсик узнал в пустыне как о самой пустыне, так и о Христе, он прочёл в кумранских свитках. Которые хранились в пещерах. Этих пещер 11.

Главный свиток называется Храмовый. Он, кстати, и самый длинный – 9 метров. Ёсика осенило именно тогда, когда он заканчивал чтение Храмового свитка.

Именно он и подсказал майору код к пониманию текста. Как самих свитков, так и Нового Завета. Который, дескать, следует понимать не так, как доныне.

Действительно, сказал Ёсик, «в начале было слово». Одно. Осенило его при виде как раз одного слова. Еврейского. Которое древние писцы то и дело вставляли в текст.

«Пешер».

Ши Чжэ быстро догадался, что в русский язык «песцера» пробуравилась из еврейского! Он не понял, однако, другого: зачем это Ёсику надо было читать такой длинный свиток, когда «достатоцно было просто оглянуться», ибо «песцеры» рассыпаны там по холмам, как «коровьи лепёски»? И уже своим видом подсказывают учёным этот тайный код.

Как коровьи лепёшки рассыпаны не пещеры, а холмы, отрезала Мишель, но Ёсик добавил, что дело не в том. «Пещера» не имеет ничего общего с «пешер».

«Пещера» – это пещера, а «пешер» – это «толкование скрытого». Скрытого для тех, кто не посвящён. Как Ши Чжэ.

Китаец обиделся, но Лаврентий потребовал у Ёсика не отвлекаться на непосвящённых.

Пешер – это хитрая техника прочтения текста, который понятным только кажется. Он и понятен каждому, но каждому понятно поверхностное. То, что сказано прямо. Тогда как помимо прямого смысла писцы вкладывали в слова тайный.

Истинный.

Что, собственно, поначалу Ёсик в свитках и искал. И нашёл. Месторасположение клада. О котором в другом свитке, Медном, было сказано одно, а понимать сказанное пришлось иначе.

Например, вместо слов «дохнул приятной прохладой» читать следовало другое – «летом в южном направлении». Именно «летом», ибо зимой прохлада не бывает приятной. И именно «в южном направлении», ибо прохладой дышит с севера.

Или «неприятные слова» пришлось прочесть как цифру «365».

Ши Чжэ опять догадался: число дней в году!

Что-о-о?! – рассердился Ёсик.

Аухсени вирс! – велел Лаврентий. Объясни, мол, ослу.

Ёсик объяснил: Моисей сказал 613 «слов». То есть – заповедей. Из коих 248 – это «мицвот асэ», повелительные заповеди. А 365 – «мицвот ло таасэ», запретительные. Неприятные слова.

Лаврентий снова подправил на носу пенсне.

А как, стало быть, читать «посеял неприятные слова под дыханием приятной прохлады»? – спросил Ёсик. И ответил: «опустил (нечто) в землю в 365-ти локтях в южном направлении».

– В локтях? – удивился Ши Чжэ.

– Конечно, в локтях, – возмутился Берия, – не в членах же! – но сразу же извинился перед француженкой.

Она сделала вид, что не расслышала. Заметила зато, что пешер – это, наверное, криптограмма. Тайнопись.

Нет, возразил Ёсик. Пешер – это другое. Это не ребус. И не шифровка. Это рассказ, в котором упрятан иной рассказ. Комментарий. В данном случае – исторические факты. Которые народу знать не следует.

По двум причинам. Во-первых, это невыгодно тому, кто пишет. А во-вторых, – тому, кто читает. Народу. Который правды боится.

Точнее, любит неправду. Например, сказки и чудеса.

Ёсик привёл два примера из евангельской легенды. Упомянутых Мишей.

Самое первое чудо Иисус, согласно апостолу Иоанну, совершил в городе Кане.

– Во Франции? – спросил Ши Чжэ у Мишели и потянулся к её стакану.

– В Галилее, – вздохнула она, придвинув вино к себе.

На какой-то свадьбе в Кане, продолжил Ёсик, где присутствовал и Иисус, вышло вдруг вино.

– Тоже красное? – спросил Ши Чжэ.

О том, что оно вышло, Иисусу сообщила мать. Мария.

– Та? – вставил переводчик. – Ну… Непорочная?

Берия заткнул ему рот тяжёлым взглядом.

Ёсик не слышал вопроса. Иисус, продолжил он, ответил Марии: «Кто ты мне есть, женщина? Не пришёл ещё мой час!»

Она зато поворачивается к слугам и говорит: «Делайте всё, что Он вам скажет!» Иисус велел им залить водою шесть кувшинов. Которые евреи держат для омовения рук.

Когда, однако, стали разливать из кувшинов, вместо воды полилось вино. Чудесным образом. Но распорядитель пира отреагировал странно: вместо того, чтобы подивиться чуду, он пожаловался Иисусу.

Люди, дескать, подают сперва хорошее вино, а потом, когда гости хмелеют, можно подавать и похуже. А ты хорошее вино приберёг напоследок!

Имеющий уши, то есть умеющий пользоваться пешером, сказал Ёсик, услышит в этих рассказе описание нового устава, который Иисус ввёл в жизнь ессеев.

В Кумранских свитках говорится, что к этой коммуне причащались в два этапа. При первом освящали водой, при втором вином. Все её члены, о ком бы ни шла речь, проходили через крещение водой.

Но тех из них, кто навсегда решались остаться там, отказаться от земных благ и любви, через два года причащали к «напитку коммуны». К вину.

Ши Чжэ снова взглянул на стакан перед француженкой, но «причаститься» не осмелился.

Ёсик сказал, что, как написано в свитках, крещённые лишь водой считались сравнительно «нечистыми». Каковыми были, например, женатые мужчины, иноверцы, инородцы, женщины, инвалиды и прочие.

Обратив же воду в вино, Иисус разорвал эту традицию: все «нечистые» и «низшие» обрели у него право на полное приобщение к коммуне, на хлеб её и вино.

Это очень важно, сказал Ёсик, ибо путь к «главному», к еврейскому, богу, то есть, в храм, Иисус открыл отныне всякому человеку. Независимо от крови, занятия, положения и прошлого. Даже если человек болен чумой. Или осквернил себя на днях половым сношением!

Берия хмыкнул, метнул взгляд на Мишель и объявил, что в храм, получается, допустили бы и Чиаурели. Миша тоже хмыкнул, а француженка покраснела.

76. Учитель благоволил необрезанным…

Чиаурели упоминал для Мао и о другом чуде. О том, как пятью буханками хлеба и двумя рыбёшками Иисус накормил пятитысячную толпу. Не считая женщин и детей.

Об этом чуде рассказывает каждый из апостолов, и легенда о Христе без неё не обходится. Ёсик, однако, заявил, что, согласно кумранским свиткам, смысл этого «чуда» не в том, что Учитель умел уговаривать природу себе изменять.

Природа не стала бы и слушать. Тем более, что – не умеет.

И не в том смысл, улыбнулся Лаврентий, будто за хлебом надо ходить не в булочную, а к Христу.

Да, смысл в ином, кивнул Ёсик.

В этом сказочном эпизоде хоронится другой – исторический. Произошёл он приблизительно за год до казни Иисуса. Когда он боролся за подрыв ещё одного уклада.

По закону, священниками среди евреев могли быть поначалу только левиты, потомки Леви, родоначальника одного из двенадцати еврейских колен. Поскольку, однако, священники контролировали власть, на которую претендовал и Иисус, он добивался отмены этого закона.

Евреи, точнее, ессеи – подобно всем другим – пытались привлечь к себе иноверцев. Но полноправие предоставляли лишь тем иноверцам, которые позволяли себя обрезать. Многие не позволяли.

– Есцё бы! Это ведь больно! – воскликнул Ши Чжэ.

Ёсик не ответил. Напомнил лишь, что первое чудо превратило необрезанных из воды в вино. Предоставило им право на полное приобщение к коммуне. Но не к власти в ней. Не к касте священников. Рукоположение же в священники…

Ши Чжэ опять вмешался: что такое «рукоположение»? Куда, мол, надо положить руки? И хихикнул.

Церемония рукоположения, продолжил Ёсик, проходила обычно в храме, где на стол выкладывали 12 буханок хлеба. 12 высших священников-левитов распределяли этот хлеб между теми, кого посвящали в священнический сан.

С тем чтобы те, в свою очередь, обрели право распределять хлеб среди прочего народа. То есть – символизировать принадлежность к коммуне.

Тот, кто распределял хлеб, держал в руках и всё остальное.

Поначалу все двенадцать буханок раздавали тем же левитам. Теперь уже, после долгой борьбы, левитам отдавали только 7. Остальные 5, пониже сортом, распределяли между евреями из других колен. Пониже классом.

Но Иисус потребовал пойти гораздо дальше: «кормить» этими святыми буханками также и необрезанных. Помимо хлеба, символа земли, священникам-новобранцам выдавали на церемонии пару рыбёшек. Символ моря.

Ёсик повернулся к Лаврентию и улыбнулся: вот почему Иисус не пошёл, дескать, в булочную за хлебом для пятитысячной толпы. Голодной и необрезанной.

Улыбнулся и Мао. Задал вопрос, ответ на который, судя по тону, знал. Почему обрезанный Христос благоволил необрезанным?

Ши Чжэ перевёл эти слова и осмелился добавить: именно потому, «цто Уцитель был обрезанный! Знал, цто это оцень больно!»

Ответил и Лаврентий. Тоже с улыбкой. Иисус, мол, хотя и был обрезан, благоволил необрезанным из мудрости. Понимал, что с высокой должностью можно справиться и при необрезанности. А поскольку необрезанных больше, чем обрезанных, то поддержка необрезанных гарантирует победу над противником, будь он даже трижды обрезан.

Потом Лаврентий ещё раз улыбнулся – обрадовался новой догадке: Маркс, скажем, был не из пролетариев, но призывал к их объединению. Причём, не только в своей стране, но во всех странах.

А ещё, мол, дело в том, что Христос хотел провести чистку среди левитов. Растрясти их. И протолкнуть своих людей.

И Лаврентий посмотрел на меня, как если бы хотел что-то напомнить. То, что, как однажды доложил мне, напоминал самому себе, рассуждая о большевистской классике. В 23-м Сталин для победы над Троцким стал, дескать, набирать в «ленинскую» партию мужичьё. И продвигать «необрезанных пролетариев».

И не потому, будто следовал Марксу. А потому, что последних больше, чем «интеллигентов». Которые – независимо от обрезанности или необрезанности – поддерживали то Лени-на, то Лейба. А не третьего в большой тройке. Не Сталина.

И ещё потому, что по причине их великого множества, из необрезанных пролетариев легче отобрать благодарных. Которые с удовольствием «чистят» левитов. Почему их Стали-ну и приятно было объединять. Приятнее, чем левиту Марксу.

Лаврентий продолжал смотреть на меня и улыбаться. Я и сам – под этим взглядом – еле сдерживал улыбку. Но не в адрес Лаврентия, а в адрес левитов. И не злобную.

Вспомнил просто Зиновьева с Каменевым, моих бывших партнёров по малой тройке. Которые – когда были живыми – насмехались надо мной за то, что я путал иногда значения «интеллигентных» слов.

Как спутал их тогда при Лаврентии. Назвав его почему-то не наглецом, а ренегатом. И запретил впредь рассуждать о большевистской классике. С тех пор он и не рассуждал. Вслух. Иногда только, как и сейчас, напоминал о ней взглядом.

Я же, в свою очередь, делал вид, что взгляда не понимаю. Почему и сейчас выгнул бровь и повернулся к Ёсику:

– Отчего же, по-вашему, товарищ Паписмедов, Учитель благоволил необрезанным?

Ёсик снова выпрямился на стуле. Потом процедил сквозь зубы слюну и сложил три пальца:

– Евреи отказали мне в троне! И я решил раздвинуть еврейское царство!

Я продолжал смотреть на Ёсика в упор. Но к этим словам он ничего не добавил. Кроме того, что не моргнул.

Помолчав, Ёсик буркнул лишь, что кумранские свитки разъясняют всё, что сказано о Христе в легенде. Без них и не узнать правду, которая в Завете.

– Скажите, Паписмедов, – произнёс я, – а зачем ей таиться? Правде.

– Товарищ Сталин, – вернулся майор, – я её сейчас расскажу, и вам – именно вам – всё станет ясно.

И тоже уставился на меня.

Я отвёл от него глаза и вспомнил другой такой же взгляд. Волка, который давно, когда я был в ссылке, бежал, как и я, от голода и вместе со мной потерял в снегах дорогу и силы. И присел рядом. Заблудившийся. А вокруг было очень тихо…

Теперь, однако, в том отдалённом временем взгляде я уловил печальную насмешку. Надо всем.

77. Бог тоже избегал телесных контактов…

Ессеи – по-еврейски «хасаим» – значит «молчаливые».

Кроме них, в Иудее были ещё две группы, фарисеи и саддукеи.

А Иудея – в эпоху Христа – была оккупированной и бедной страной. Производившей в основном религию. И ещё партии.

Ессеи, старинные аристократы, жили теперь на отшибе. В Кумранском изгнании. В Иудейской пустыне у Мёртвого моря. И молча ждали Нового Иерусалима. Спасения.

Не сомневаясь в пришествии Спасителя из своей среды, они именовали его Учителем Праведности. Который в день Страшного Суда спасёт людей благодаря их вере в него.

Этот Спаситель будет из дома Давидова – потомок отстранённой от власти царской династии. Его восхождение на престол плюс восстановление священнического клана Цаддок означало бы, дескать, и возрождение еврейского царства. Ради чего поначалу и родилась эта коммуна – ради того, чтобы вернуть истинного царя и первосвященника.

А обитала она в каменных постройках на невысоком плато в подножии гряды известняковых холмов. Главным зданием считался у неё, конечно, храм. Который ессеи называли Храмом. Как назывался иерусалимский.

Соответственно, Кумран величали Иерусалимом. Рим – Вавилоном. А старейшин своих – именами великих пророков. Авраама, Исаака и Иакова. Или царей – Давида, Соломона. То есть, относились к жизни как к мифу. Давая реальным людям мифические прозвища.

Одни – ангелы, другие – дьяволы. Были у них и Сатана с Богом. Точнее, с Отцом. А при Отце и Сын.

Хотя, согласно Завету, то есть легенде, история Христа развивалась в разных местах (Египет, Галилея, Иерусалим), она на самом деле произошла вся в Кумране.

Ёсик узнал об этом не из пещерных свитков, а из самого Завета, прочитанного им с помощью свитков. Благодаря пешер.

Иисус даже родился в Кумране. Отцом, как известно, точнее, одним из них (помимо Святого Духа), был Иосиф.

Ши Чже метнул на меня уважительный взгляд.

А матерью пришлась Иисусу Мария. Дева. Которая осталась таковою и после зачатия.

Ши Чжэ хихикнул.

Ёсик добавил: так и было! Она зачала, родила, но осталась девой!

Теперь уже все взглянули на меня. Но я ограничился тем, что выгнул бровь.

Ессеи, не шелохнулся Ёсик, вели безбрачную жизнь. Жили мужскою коммуной. Где ничто никому не принадлежало. Сознавали, однако, что наиболее знатным из них, вышедшим из дома царя Давида и дома первосвященника Цаддока, следует – во имя будущего царства – думать о продолжении рода.

И не только, увы, думать, но и заботиться. То есть – вступать в мучительные половые сношения. С женщинами. Чего они терпеть не могли. Потому что презирали любой плотский контакт.

Признавали лишь духовный союз. Предпочтительно – с богом. Который тоже избегал телесных контактов.

Самые знатные из ессеев жили в монастыре. И отлучались в мир не раньше, чем наступал момент приготовиться к браку. На который накладывали ограничения.

Свадьбу играли лишь после нескольких лет обручения, в течение которых сношения запрещались.

Теперь выгнул бровь Лаврентий. Хотя она у него короткая и с носом не связана, – шевельнулось даже пенсне. А Мао мотнул тыквой. И не найдя Валечку, положил взгляд на Матрёну.

Да, подхватил Ёсик, в том-то и дело: не всем удавалось воздерживаться! И не каждая невеста оставалась к свадьбе девой. Хотя каждая ею считалась…

После свадьбы начинался пробный брак, длившийся до 3 лет. Когда жена тяжелела, супруг оставался с ней всего три месяца. На случай если тяжесть сорвётся – и ему придётся хлопотать заново.

По истечении этих трёх месяцев играли вторую свадьбу. После которой о разводе не могло быть и речи. Тем не менее, этой свадьбе ревностный ессей радовался ей больше, чем первой: сразу после церемонии он – без дополнительных любовных трудов – возвращался из грязного мира в чистую коммуну. Счастливый и лёгкий.

На этой, второй, свадьбе жена зато сидела не только грустная – в ожидании разлуки с мужем, но уже и тяжёлая. Трехмесячной тяжестью…

Иосиф, отец Иисуса, был из царского рода. Ши Чжэ снова взглянул на меня уважительно.

Иосиф был горяч. И Мария понесла ещё до свадьбы. Девой.

Мао обрадовался:

– Знацит, его мама была нормальная зенсцина? И оцень дазе совокуплялась?

И победно заглянул в лицо француженке. Которую эта новость огорчила. Мишель, однако, нашлась:

– А папа – нормальный мужик! Не жалел спермы!

Я удивился: откуда ей известно, что Мао жалеет? И заглянул в глаза Лаврентию. Который смутился.

Смутился и Ёсик: причём, дескать, сперма?! Дело ведь не в том, что Иосиф её не жалел! А в том, что, не пожалев, попал в трудный оборот: Мария понесла девой, и плод, стало быть, не богоугоден.

Иосиф задумался: либо забыть про Марию и – вслед за богом – не признать плод, либо же не гнать её и признать плод в случае, если родится мальчик.

Отпрыск царя Давида! Возможный Избавитель.

На помощь к нему пришли ангелы. «Ангелами» в Кумране величались священники. Которые – надеясь на мальчика – предложили Иосифу признать плод уже сейчас. Ради чего – сыграть свадьбу. И не просто незамедлительную, а сразу вторую. Ту самую, на которой невеста уже тяжёлая.

А рассудили так ангелы по той же причине: не пропадать же зря семени «Святого Духа», каковым в том же Кумране величали всякого потомка Давида. Ибо с его возможным возвращением на престол ессеи мечтали развернуть время вспять. К своему былому величию.

Так Иосиф и поступил. Сыграл вторую свадьбу. И скоро – к ликованию ангелов – родился Иисус. Возможный Избавитель!

78. Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!

– Надо же! – вздохнула Валечка и сменила перед Мао тарелку. Чистую. Потом поставила стакан перед Ши Чжэ. Пустой.

Хрущёв с тем же Булганиным танцевали аргентинское танго.

Остальные – за другим концом стола – наблюдали за ними и вяло хлопали в ладоши. Не в такт, но и не громко. Чтобы не мешать нам.

Царём в Иудее был тогда Ирод. «Некий». Ибо был не из семени «Святого Духа». Даже не чистый еврей. «С продолжением.» Хотя он и основал общину кумранских ессеев.

Мао прервал Ёсика: почему вместо сперма вы говорите семя?

Я рассердился: «Так надо!»

А Мишель добавила, что некоторые жалеют даже это слово.

Ироду и его болельщикам рождение Иисуса не понравилось. Фарисеи объявили его не царским наследником, а ублюдком. И называли позже Лжецом. Ибо со строгой точки зрения он и вправду приходился Иосифу внебрачным отпрыском.

Но выдавал себя за законного.

Если же судить нестрого, Иисус был в законе. Поскольку, дескать, был зачат в период такого обручения, которое увенчалось сразу второй свадьбой. Неразрывным браком. Не пробным.

Итак, уже с самого начала Христос оказался в тисках мучительного вопроса: царь он или не царь? И эти тиски определили всю его историю. Его трагедию.

Получается, нашу тоже, рассудил я вслух и взглянул на Лаврентия. С упрёком. Вот, мол, к чему приводит горячность.

Лаврентий защитился таким же взглядом: а кто оказался горяч? Как, мол, звали Иисусова папу?

Официально вопрос о законности Иисуса решался при его жизни по-разному даже в Кумране. В зависимости от того – кто был там первосвященником. При нестрогом Анании Иосифа называли «Давидом», то есть возможным царём, а Иисуса – «Соломоном», сыном царя. Наследником. И тоже будущим царём. Будущим «Давидом».

При строгом фарисее Каиафе, который сменил Ананию, Иисус стал «Лжецом», а «Соломоном» стал его брат Иаков, зачатый законно. После свадьбы родителей.

Вмешалась – громко – Матрёна: в этом вопросе, мол, и у нас строго; без загсовой бумаги ты не жена, а дети ублюдки.

– И правильно! – высунулся вдруг Ворошилов. – А зачем бояться загса? – и сразу же вернулся к засранцам.

Иисус впал в немилость. Тем более, что рассуждал вольно. Считался либералом. Западником. Отрешился от тех, кто призывал к восстанию против Рима. Тем не менее, сумел завести друзей, надеявшихся изменить курс Каиафы. Антиримский и националистический.

Эти друзья, правда, были среди ессеев в меньшинстве.

Ещё бы, хмыкнула Мишель, в большинстве оказываются как раз патриоты и идиоты.

Чиаурели подумал и окинул её строгим взглядом.

– Иисус меньсевик был?! – возмутился Ши Чжэ, а Мао снова отодвинул от него стакан. Уже пустой.

Политическим центром Иудеи был Иерусалим. Духовным – Кумран. Поэтому если бы ессеи, точнее, «Давид или Соломон», вернулись к власти, то будущее еврейского Царства, а значит, дескать, и мира, зависело теперь от того – Лжец Иисус или нет.

Если да, если в судьбоносный день «Соломоном» будет объявлен брат Иаков – всё в Царстве пойдёт иначе. Не по Иисусу. По-восточному: национализм и презрение к инородцам и иноверцам.

Тем временем в самом Кумране к власти поднимаются пока не Иисус с Иаковом, а «Сатана» и «Учитель Праведности».

«Сатаной» называли Главного Писца, фарисея по имени Иуда Искариот. За то, что он был лидером буйноголовых зелотов. Вдохновителем лютой ненависти к Риму.

А «Учителем Праведности» был Иоанн Креститель. Тоже националист, но из тех, кто разрушение Рима доверял небесам, а не отчаянным партизанам.

– А какая у него была долзность? – спросил Ши Чжэ.

В этот раз Ёсик удостоил его ответа. А может быть, и нет: собирался сообщить сам. Иоанн был по существу кумранским представителем иерусалимского первосвященника.

Кумранским Папой.

В отличие от Иуды Искариота, Иоанн, кстати, не признавал Иисуса законным отпрыском Давида. А сам был из клана, с возрождением которого ессеи связывали Спасение и обновление Царства. Из клана Цаддока. Это был страстный человек и великий оратор. Аскет и пророк. Которому внимали и народ, и царь Иудеи. И приход которого уподобили «восходу солнца».

Ёсик выдержал паузу и ухмыльнулся. Вспомнил то ли слова из кумранского свитка, то ли самого Иоанна. Закинул голову назад и, изменив голос, стал декламировать:

 
Я – Иоанн, я – змей для смутьянов и грубых,
Но исцелитель для тех, кто придёт сожалеть!
Я – Иоанн, я – благая догадка для глупых,
Но для предателей буду насмешка и плеть!
Я – благомудрый совет для искателей правды,
Смелость для робких, непостоянных сердец,
Ужас для тех, кто Святителю бросит: «Неправ ты»,
Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!
Я – Иоанн, возмутитель порочного дома,
Ада исчадье для злой и ревнивой души!
Я жарче огня, страшнее великого грома
Для тех, кто надежду надеется в нас задушить!
Я – Иоанн, толкователь нездешних загадок
И испытатель пытливых и чистых умов,
Божий любимец и слава фамилии Цаддок!
И изрекатель бессмертных и праведных слов!
 

…Мао квакнул. Лицо его снова налилось счастливой краской и стало оранжевым.

По расцветшей на нём зелёной улыбке я понял, что он хотел бы считать эти слова своими. Я бы тоже захотел того, если бы писал такие стихи, как Мао. Даже Микоян смеялся, когда перевели одну из поэм, которые китаец прислал с ним мне из Пекина. Про Великий Марш:

 
Враг наступает, – мы отступаем,
Враг замирает, – мы замираем,
Враг утомлён, – мы ему докучаем,
Враг отступил, – мы его разрушаем!
 

Ши Чжэ подчеркнул, что председатель – поэт, и в этом качестве хотел бы получить экземпляр Завета. Я ответил, что этих строф там нету, но книгу он получит. В качестве председателя.

Валечка рванулась было за книгой к моей комнате, но я пресёк её взглядом.

Лаврентий налил в стакан гранатовый сок и протянул Ёсику. Тот забрал стакан и выпил залпом. Без «спасибо».