Текст книги "Софья Алексеевна"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

– Скаред он, прости Господи, всем известно.

– Да владыка не внакладе. Петр Алексеевич всем подсказки дает, чтобы патриарха пощедрее дарили. Оно то ж на то ж и выходит.

18 марта (1692), на день памяти святителя Кирилла, архиепископа Иерусалимского, и мучеников Трофима и Евкарпия, святейший патриарх послал во благословение к боярыне вдове княгине Настасье Львовне Воротынской образ Богородицы Владимирской, что она боярыня поступилась в дом Пречистой Богородицы и святейшего патриарха в Московском уезде, в Горетовом стану село Куркино да деревню Барашкова с пашнею и с сенными покосы и со всеми угодьи и с крестьянскими дворы.

28 июня (1692), на день празднования перенесения мощей мучеников бессребреников и чудотворцев Кира и Иоанна, памяти преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, боярыня Анна Леонтьевна Нарышкина положила в подмосковную свою вотчину в село Петровское к церкви святых Апостол Петра и Павла колокол в помин по муже своем, боярине Кирилле Полуехтовиче Нарышкине и по детех своих и по всех родителех своих в вечное поминовение.

– Государь-братец Иоанн Алексеевич, проведать бы тебе сестрицу Софью Алексеевну хорошо было. Сколько лет не видел ты ее, словом не перекинулся. Поди, четвертый год?

– Софью Алексеевну? Да что ты, что ты, Марфушка, как можно.

– Чего всполошился-то, братец? Нешто не сестра она тебе?

– Лучше бы не была – спокойнее жилось. А то все смутьянство одно. Стрельцы-бунтари. Князь еще этот, как его? Запамятовал. Надо же, запамятовал, а царица Прасковья Федоровна столько про злодейства его рассказывала.

– Прасковья Федоровна, говоришь.

– Она, она, Марфушка. Так ладно все растолковать умеет. Каждого человека насквозь видит. Послал же Господь мне такое утешение. Веришь, сестричка, словечка неласкового не скажет – все с улыбкой, все в радость.

– Да уж и впрямь послал Господь.

– Видишь, видишь, сама со мной соглашаешься. А чегой-то Прасковеюшки нету? Сейчас велю за ней послать.

– Погоди, братец, успеешь с Прасковеюшкой Федоровной наговориться. Ты со мной сначала поговори.

– А с тобой чего говорить? Дело какое у тебя? Так ты к Петруше иди. Он во всем разберется. Веселый такой!

– Значит, всем ты, государь-братец, доволен.

– А чего ж мне недовольным быть? В государстве порядок. Во дворце все на своих местах. Царица моя – загляденье. Дочек вот все мне приносит. Катеньку родила. А этим годом Аннушку. Катенька чернявенькая такая и глазки черненькие. Аннушка беленькая и глазки что твои василечки. Царевны мои…

– Сыночка не хотел бы?

– А на что он мне? О престоле спорить? Да упаси Господь! С царевнами легче. И царица Наталья Кирилловна так толкует, нахвалиться моими царевнами не может. Оно еще и рановато их хвалить, да сердце у царицы доброе. Прасковеюшку всегда привечает. Ко мне что ни день присылает о здоровье узнавать. Ай, вспомнил – Голицын князь, вор-то главный. Казнить его надо, казнить лютой смертью. Больно я осерчал на него. А Петруша меня уговорил – в ссылку его отправить. Я нипочем не хотел, да все Петруша… Петруша… Ты, Марфушка, посиди, а я вздремну чуток – притомился чтой-то. Я чуток… я…

– Ну, вот вижу и хозяйка пришла. Здравствуй, невестушка, здравствуй, Прасковья Федоровна.

– Ой, как же это… Да что ж, государыня-царевна, не упредила-то. Я б тебя как положено встретила, а то, вишь, отлучилася…

– Да не к тебе я шла, царица, к государб-братцу. Могла ты и не быть – не важно.

– Да как же с государем-то тебе толковать? Разъяснить ему что, помочь. Вставать-то ему самому трудненько.

– Прихворнул что ли?

– Да как сказать. Иоанн Алексеевич видеть хуже стал. Рука еще… После удара плетью висит. Иной раз за него и подпись положить приходится. Что ты, Юшков? Что тебе? Видишь, с государыней-царевной занята – позже придешь. Пошлю за тобой. Иди, иди.

– Это и есть твой управляющий, царица?

– Что – мой? Слыхала ль о нем что, государыня-царевна? Не верь ничему, ни Боже мой, не верь. У нас ведь соврут, дорого не возьмут. Честного человека обнесут, не отмоешься.

– А с чего говорить-то людям? Невелика птица, чтоб о нем в теремах толковали.

– Истинно так, истинно так, государыня-царевна. Мне-то без него, как без рук. Сама видишь, одряхлел государь то мой, совсем одряхлел. О чем ни позаботиться, все Юшков делает. За дочками и то смотрит.

– И собой хорош. Белый. Румяный. Глаза что твои васильки. Видеть-то хорошо видит?

– Что твой сокол, государыня-царевна.

– Тогда живи – не тужи, царица Прасковья Федоровна. Ты, никак, опять в тягости, аль обозналася я?

– Господь благословил.

– Воистину. Что ж, я пойду, а ты государя, смотри, не разбуди. Задремал он – что его беспокоить.

6 января (1694), на Святое Богоявление, Крещение Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, на иорданном освящении воды в Москве-реке присутствовал царь Петр Алексеевич в порфире и диадиме. Для смотрения иноземцам было отведено обычное место на кремлевской стене, около Тайницкой башни. Смотрели оттуда на Водосвятие одни Донские казаки.

– Ничего сделать, Софьюшка, нельзя. Не может братец Иоанн Алексеевич в иорданном крестном ходе идти. Слаб больно, да и засыпает на ходу.

– Как засыпает? Почему?

– Кто скажет, царевна-сестрица. Лекарю мы с тобой не поверим, а так со стороны – дряхлеет Иванушка, день ото дня дряхлеет.

– Уж не опаивают ли его? Как такое быть может – дочки одна за другой родятся, а отца ноги не носят. Вон опять Прасковья Федоровна царевну принесла, еще одну Прасковьюшку.

– Что тебе сказать, Софья Алексеевна, и того не исключить. Не верю я Прасковье Федоровне, ни в чем не верю. Она к Петру Алексеевичу так и ластится, так и ластится. Наталья Кирилловна и то царицу на место поставить пожелала. Мало ли толки какие пойдут. Хватит одного управляющего салтыковского – Василия Юшкова.

– Вот она, значит, какая царица-то. Бойкая.

– Куда бойчее. Когда я братца государя навестить пришла, без памяти напугалася, что я с ним с глазу на глаз говорить могла. Все выведать, о чем речь шла, хотела. Не станет она братца-государя беречь, поверь моему слову.

– Должна! Слышь, Марфа Алексеевна, беспременно должна! Сама рассуди, без него у нас и подступу к престолу не будет.

– А делать что прикажешь? Она моего совета не примет, к тебе носа не покажет. Катерина с Марьюшкой свои гнездышки вьют, с Петром Алексеевичем, тем паче с Натальей Кирилловной отношения портить не станут. Федосья Алексеевна проста больно. Бесхитростна.

– Можно стороной дать Прасковье понять, что пропадет она без супруга-то. Петр Алексеевич ее всенепременно в глухомань какую зашлет, коли монастыря подходящего поблизости не отыщет. Царевнами ее заниматься нипочем не станет. Да на что они ему? У самого сестра есть. Глядишь, и Авдотья Федоровна исхитрится – дочку родит. Неужто человека такого не найдется? Должен найтись, слышишь, Марфа Алексеевна, должен.

– Подумаем. Может, Фекла наша кого найдет.

– А как Петр Алексеевич сыновьями своими озабочен? Двое – не один. С ними надежнее.

– Да никак. Внимания на мальцов не обращает. Коли с потешными не возится, у Анны Монсихи просиживает. С поля как есть, в грязи, в ботфортах замызганных так на крыльцо к ней и бежит. Иначе как «мин херц» не зовет. Послов к ней в дом водит.

– И ходят?

– Ходят до хозяйку похваливают. Им-то что за печаль. А вот наши молчать не могут. Слыхала ли, какую расправу над боярином князем Андреем Ивановичем Голицыным и его тещей учинили? К смертной казни за Монсиху боярыню Акулину Афанасьевну приговорили великие государи.

– И Иоанн Алексеевич подпись свою поставил?

– Он ли, Прасковья ли Федоровна за него аль кто другой, не разберешь. Сказано было, будто боярин и теща его про Петра Алексеевича неистовые слова говорили. За расправой дело и не стало. Андрей Иванович боярства лишился, в ссылку отправился. А Акулину Афанасьевну перед Стрелецким приказом на рундук поставили нижний и приговор прочитали смертный. А как старуха сомлела, водой окатили да милостиво объявили, что жить ей отныне и навечно в монастыре на Белоозере.

– Выходит, опять наказания чинить в Кремле стали.

– Всех не упомнишь, а кое-кого назову. Перед Московским Судным приказом били кнутом дворянина Семена Кулешова за ложные сказки. А Земского приказа дьяка Петра Вязмитина тем же на козла подняли и били батогами нещадно – своровал в деле. Страшнее всего Григорий Языков с площадным дьяком Яковом Алексеевым кричали – их на Ивановской площади батогами били. Кровищи, кровищи-то что было, ровно свинью зарезали.

– Языкова? Не родственника ли Ивана Максимовича? [136]136
  Т. е. Ивана Максимовича Языкова. [100]100
  Иван Максимович Языков– боярин. В 1676 г. пожалован в думные постельничие. В 1680 г. стал окольничим, ведал Оружейной, Золотой и Серебряной палатами. Со смертью царя Федора Алексеевича был удален от двора Нарышкиными, в 1682 г. убит во время Московского восстания.


[Закрыть]


[Закрыть]За что его так-то?

– Фекла толковала, что родственник. Своровали они – записали задним числом лет за 15, поди. Думали, сойдет. Ан, попалися.

– Тут уж не бить нельзя. Везде вор плох, а в приказе – чума, как есть чума.

– Царица Наталья Кирилловна преставилась. Ой, батюшки – что-то теперь будет!

– А что быть должно, Фекла? Чего ты переполошилась? Лучше скажи, новость твоя верная?

– Куда вернее, государыня-царевна Марфа Алексеевна. Давай двери на переходы отворю, сама услышишь, как девки голосят.

– Ну, уж если девки!

– Все-то ты надо мной, царевна-матушка, насмехаешься! Да вон и царевна Федосья Алексеевна торопится. Запыхалась вся.

– Сестрица, Марфа Алексеевна…

– Дух переведи, Федосьюшка. Рассказать-то успеешь. Что содеялось, не отменится.

– Видать, Фекла тебе сказала.

– Бог с ней, с вестовщицей нашей. Что ты-то узнала?

– Сидели мы, как ты велела, у царицы Прасковьи Федоровны. Толковали, как ей царица выговорила, что с вечеру, после всенощной, не зашла к ней на кисель. Кисель больно хороший получился. Наталья Кирилловна даже повару гривенник за него на кухню послала.

– Сначала Фекла, теперь кисель. Ты, Федосья Алексеевна, с мыслями-то соберись. Нездоровилось царице али как? Чего говорила? На что жаловалася?

– Да ни на что не жалобилася. Сразу в одночасье завалилася. Подбежали к ней, а она уж и дух испустила. Посинела вся, захрипела и Богу душу отдала. Девки еще дивилися, как получилося. Ведь не старая еще. Может, и грузная, да не очень. Петра Алексеевича искать кинулися. Спасибо, неподалеку был. Прибежал – замертво около покойницы свалился. Одно твердит: матушка, родимая, светик мой ненаглядный, как же я без тебя. Царица Авдотья Федоровна вой завела – чуть что взашей не вытолкал. Всем молчать приказал. Сестру обнял. Так и стоят в покое. Любили, знать, покойницу, крепко любили.

– Кончила сказки рассказывать, Федосья Алексеевна? Теперь меня послушай. К Софье Алексеевне тотчас поедешь. Я не могу – вчерась была. Еще чего заподозрят. А ты не сразу к сестре, а в собор для начала. Панихиду закажи. С настоятельницей, с черничками словом перемолвись, а уж там, на обратном пути, к Софье загляни. Расскажи ей про то, как сынок по матушке родимой убивается, а что теперь у сынка руки развязаны. Думать надо, чего делать начнет. Сложа руки сидеть не будет. До той поры матушки не хотел огорчать, плачей ее боялся, а теперь вовсю развернется.

– Думаешь, царицу Авдотью побоку?

– Да в бабах ли дело! Он теперь о заморских своих поездках вспомнит. Не иначе в путь-дорогу собираться начнет.

– Неужто и впрямь государство покинет?

– Давно мечтал.

– А государь-братец Иоанн Алексеевич один на престоле останется?

– Полно тебе, Федосья Алексеевна! Сколько раз учить, не все, что на уме, на языке должно оказываться. Ино и помолчать не грех, а великая польза.

– Ладно, ладно, сестрица, во всем тебя слушаться буду. Только братцу-государю ведь помогать надо. Не на Прасковью же полагаться, правда?

– Поезжай, Федосьюшка, сей час и поезжай.

18 сентября (1694), на день памяти преподобного Евмения, епископа Гортинского, мучениц Ариадны, Софии и Ирины, были собраны помещики из ближних к Москве 22 городов для участия в потешном Кожуховском походе. [137]137
  В сентябре 1694 г. на берегу Москвы-реки под Кожуховом в течение трех недель проводились маневры, в которых участвовало несколько тысяч человек. Руководил маневрами генерал Патрик Гордон. Были убитые и раненые. Маневры стали серьезной подготовкой для предстоящих Азовских походов 1695 и 1696 гг.


[Закрыть]

– Царевна-матушка Марфа Алексеевна, Иван Елисеевич пришел, [138]138
  Здесь говорится о стрелецком полковнике Иване Елисеевиче Циклере (Цыклере). В 1689 г. он выдал Петру заговор Ф. Л. Шакловитого, а спустя семь лет в феврале 1696 г. сам возглавил заговор против Петра. Все участники заговора (Алексей Прокопьевич Соковнин, Федор Матвеевич Пушкин, И. Е. Циклер) и вырытый труп Ивана Михайловича Милославского, одного из организаторов стрелецкого бунта 1682 г., были обезглавлены.


[Закрыть]к тебе просится. Я его задним ходом провела – нечего посторонним на него глаза-то пялить.

– Умница ты у меня, Феклушка. Входи, входи, Иван Елисеевич. Кажись, час пришел нам с тобой потолковать, ежели ты мыслей своих не переменил.

– Не переменил и никогда не переменю, государыня-царевна.

– А ведь это ты, подполковник, Шакловитого продал. Ты к Петру Алексеевичу с доносом на него да на заговор помчался. Думаешь, забыла? За то и прощенье тебе вышло. Думным дворянином стал и воеводой в Верхотурье, кажись. Не ошиблась?

– Никогда ты, государыня-царевна, не ошибалась. Один раз только, и то со мною.

– Задурить царевну решил?

– Как бы посмел, государыня-царевна! Только от моего, как ты сказала, доноса Федору Леонтьевичу никакого вреда уже быть не могло. Проиграл он, все проиграл. Зато скольких человек из-под царского гнева вывести удалось, от подозрений очистить. Теперь, государыня-царевна, наше время настает с Петром Алексеевичем за все его бесчинства и злобу счеты свести. Прикажи, что делать надо – к государыне Софье Алексеевне мне ходить небезопасно. Под обух ее подведу.

– Для начала расскажи, что это за поход Кожуховский наш молодой царь придумал. С потешными вновь дурит, аль что другое тут есть посерьезнее?

– Суди сама, государыня-царевна. Потребовалось Петру Алексеевичу для игры военной как можно больше ратных собрать. До того дошло, что всех подьячих из приказов для ученья выставить велели. Учили их конных с пистолетами, пеших с мушкетами. Оказалось мало. Тогда Петр Алексеевич распорядился на площадях московских да улицах ловить всех помещиков, стольников, стряпчих, дворян московских, жильцов. Каждого водили в Разряд к подписке руку прикладывать, чтоб быть в Преображенске в указанное число с пистолетами для ратного учения.

– О помещиках из окрестных городов знаю, что велено было им на добрых лошадях с пистолями являться и приезд свой в Разряде записывать.

– Сама видишь, государыня-царевна, игрушки все это – не войско настоящее. В деле от них проку не будет.

– Зато в Москве будет, Циклер. Ведь это Петр Алексеевич ни много ни мало армию целую сколотил, чтобы стрельцам противустояла. Не обучены толком, говоришь. Не боги горшки обжигают. Недаром в пословице говорится: бей русского, часы сделает. А уж ратному делу бесперечь научится. И что же в самом походе случилося? Ты мне подробней расскажи – ведь государыне Софье Алексеевне пересказывать все как есть придется.

– Дело-то нехитрое. Построили Безымянный город. Его надо было стрельцам защищать. Князь Федор Иванович Ромодановский командовал потешными, которые город брали. У него четыре полка было, одним сам Петр Алексеевич командовать решил.

– Царская потеха, ничего не скажешь!

– Правда, что потеха. Раз стрельцов разбили 29 сентября, на преподобного Кириака-отшельника. Мало государю показалося. 4 октября, на священномученика Иерофея, первый приступ городка устроили. Два часа на валу сражение шло. Что народу поубивали да покалечили! Опять государю не показалося. 9 октября, на апостола Якова Алфеева, новую осаду начали. Через неделю, на присномученика Лукиана, вал миною взорвали и приступом городок взяли. Без убитых и раненых опять не обошлось. А уж лагерь, что за городком был разбит, 18 октября, на день апостола Луки, последним взяли. Вот и весь сказ. В тот же день помещиков да приказных по домам с похвалой отпустили. Кто жив остался.

– И дальше что?

– Да ничего. Разговоры такие пошли, что Петр Алексеевич решил с такими войсками на Азов идти.

– Когда, не слышал?

– Похоже, что скоро.

– Скоро… Должен ты мне, полковник, узнать, кого Петр Алексеевич намечает в Москве оставить, кому белокаменную поручит. Только чтоб верные сведения были, слышишь?

– Сам понимаю, государыня-царевна.

– Государь Иоанн Алексеевич ведь все равно здесь будет.

– Приготовиться, выходит, надо.

– Непременно. Только себя не выдай, Иван Елисеевич. Вон Петр Алексеевич сколько людишек вокруг себя сгоношил. Без роду, без племени. Он для них – один свет в окошке. За него в огонь и воду пойдут.

– За себя, государыня-царевна. За бывшего царя никто умирать не будет. Наш народ знать надо.

– Вот и знай на здоровье.

30 апреля (1695), на день памяти апостола Иакова Заведеева и святителя Доната, епископа Еврии, на площади Приказов в Кремле мужик закричал караул и сказал за собою государево слово, и приведен в Стрелецкий приказ, где в расспросе сказал, что сделав крылья, станет летать как журавль.

– Что же Циклер, Марфа? Куда подевался? Никаких новостей не несет?

– Потерпи, потерпи, Софьюшка. Иван Елисеевич мужик расчетливый. Вишь, из какого дела сухим вышел, а мыслям своим не изменил. И теперь все до конца вызнать хочет.

– Значит, все-таки собирается Петр Алексеевич в крымский поход. Не испугался голицынской неудачи.

– Какой крымский – к Азову пойти хочет. Крепость эту турецкую брать. Давно замыслил. Я так иногда думала, может, и Кожуховские дела устроил, чтобы глаза от морских своих мечтаний отвести. Помнишь, рассказывала я тебе – два раза на море Белое отай ездил, у Соловков чуть не утонул. Циклер полагал, придумывал, на каком море выбор остановить. От Белого отказался, к Азовскому направился. Мыслями пока. Да у него и до дела быстро дойдет.

– Скорее бы! Мочи моей нет в могиле этой сидеть. Настоятельница что ни день заходит, глазами зыркает – чем занимаюсь, не принимаю ли кого. С черничками словом перемолвиться не дает. Все о молитвах да епитимье поминает. О клавикортах просила – ахнула: в святой обители-то!

– Может, Катерина Алексеевна Петра Алексеевича попросит. Он к ней покуда милостив.

– К ней-то может быть, а для меня… Нет, Марфушка, не надо. Даст Бог, придет моему сидению конец, вот тогда… Веришь, мне по ночам мужик тот стал видеться, что крылья себе построить обещался. Федосьюшка рассказывала. Взлетел ли?

– Нет, Софьюшка, не взлетел.

– Что, денег на крылья ему не дали?

– То-то и оно, что дали. На одну слюду для крыльев рублей 20 отпустили. Боярин Троекуров с товарищами вышел глядеть, как все готово было. Мужик перекрестился обычаем, мехи велел раздувать вместо ветру, а крыльями взмахнуть не смог – тяжелы больно оказалися.

– На том все и кончилось?

– Да нет. Мужик заупрямился, да и Петру Алексеевичу любопытно больно стало. Еще денег добавил, чтоб крылья кожаные – иршеные [139]139
  Иршеный– замшевый.


[Закрыть]изготовить. И на тех мужик не полетел.

– И пошел на все четыре стороны.

– А ты бы, государыня-правительница, его так просто отпустила? Так вот назначили ему наказание – батогами бить без рубашки. Траты же все Стрелецкого приказа на нем доправить – имущество мужичье все до последней нитки продать.

– Вот тебе и сон мой вещий, Марфушка. Господи, к чему ты все это рассказала, и так на душе тошно.

9 декабря (1695), на день памяти Зачатия праведной Анны, егда зачат Пресвятую Богородицу, и святой пророчицы Анны, матери пророка Самуила, царь Петр Алексеевич, собираясь в Азовский поход, сидел с патриархом Адрианом в столовой патриаршьей палате с начала 5 часа ночи до 8 часа. Патриарх благословил государя образом Богородицы Владимирской.

– Царевна-сестрица, Марфушка, как Господь рассудил: вернулся князь Василий Васильевич Голицын из Крымского похода не солоно хлебавши, сам всего лишился и государыне-правительнице жизнь зачеркнул. А вот Петр Алексеевич еще хуже – осадил турецкую крепость, сколько людей положил, ни с чем домой вернулся, и все обошлось. Слышь, корабли теперь стоить принялися в Воронеже. К весне, толкуют, обратно под Азов пойдут. В чем причина-то, знаешь ли?

– Сама не пойму, Федосьюшка. Что я – стрелецкие полковники руками разводят.

– Да хоть Троекурова Ивана Борисовича возьми. Любимый сын, Федор Иванович, под Азовом голову сложил, а он будто и зла на Петра Алексеевича не имеет. А ведь как горевал, как горевал, чуть не о стенку головой бился, когда сынка в церкви Николая у Боровицких ворот отпевали. Святейший отпевал. Певчие станицы и патриаршьи и царские были. Пение дивное. А потом Петр Алексеевич сам тело в Ярославль повез, никому не доверил. И то правда, очень с молодым Троекуровым дружил. Так ведь дружба дружбой, а смерть смертью. Не воскресишь, как ни убивайся.

– Ты вот что, Федосьюшка, запомни. При случае Софье Алексеевне передашь. В келью к ней не ходи – на паперти все быстрехонько перескажи, чтоб никто не слышал. Более тридцати кораблей в Воронеже рубят по моделям, что генерал Лефорт из Голландии получил. На каждой галере по 22 орудия ставят. С моря Азов брать хотят.

– Да зачем это, Марфушка, государыне-правительнице? Будто она еще делами государственными занимается. В новой-то ее жизни зачем?

– Не жизнь это, Федосьюшка, не жизнь. Кто знает, может, и вернется еще Софья Алексеевна к власти, а тогда времени не будет во все мелочи входить. Тогда уж некогда… У тебя вот нет памяти на вирши, а я как сейчас помню: отец Симеон читал:

 
Благородная София царевна,
Госпожа княжна Алексеевна!
Пречестна дева и добросиянна,
В небесную жизнь Богом произбранна!
Мирно и здраво от Господа света
Буди хранима в премнога лета,
Убо мудрость есть, росски толкована,
Елински от век Софиею звана…
Паки тя молю деву благородну,
Да устроиши науку свободну…
 

Так что ты, царевна-сестрица, все как есть узнице нашей передай.

29 января (1696), на день памяти перенесения мощей священномученика Игнатия Богоносца, скончался царь Иоанн Алексеевич.

– Иванушка! Иванушка! Братец мой родимый! Как же это ты!

– Тихо, Федосьюшка, тихо. Чем громче плакать будешь, тем больше радости отродью нарышкинскому доставишь. Ты, чем плакать, на Петра Алексеевича с Натальей Алексеевной погляди. Чуть не смеются. К братцу-государю подойти не хотят.

– Нету сил моих, Марфушка! Уж какой братец был тихий да ласковый. Безобидный. Никого не обидит да и сам от обиды не защитится. Сторонился всех. Лучше ему было одному быть. В уголок свой уйдет, сидит тихо-тихо, мыслям своим улыбается.

– Вона как ты его любила, царевна-сестрица. А мне казалось, и не замечала вовсе.

– Это пока человек живой, его не замечать можно. Помрет, сразу страшно делается: не увидишь больше, не услышишь…

– Ты, чем убиваться, девок бы лучше послушала да порасспросила, как государб-братцу смерть-то приключилась. Непонятно чтой-то. На болезнь не жаловался – Прасковья бы сказала. Постарел, так ведь это по виду. Было-то ему, сказать страшно, тридцать лет. Всего тридцать…

– Царевна-сестрица, а если…

– Вот и мне о том же подумалось. Петру Алексеевичу в поход выступать. Зачем ему другой государь в Москве-то.

– Ой, страшно-то как!

– С Софьюшкой потолковать нужно.

– Да и царевича Алексея Петровича со дня на день станут грамоте учить – наследник растет.

– Поди, и учителя сыскали.

– А как же – Никиту Вяземского. Он по Часослову и Букварю обучать будет, а грамматикой Карион Истомин займется.

– Сыскал себе при новом дворе местечко, а ведь всем отцу Симеону обязан. Много ли он, дьякон из Путивля, знал, как в Москву приехал. А вот теперь поди ж ты.

– Царица Прасковья так и сказала: в одночасье государь-братец преставился. Скоропостижно. Кажись, и ее-то в ту минуту в опочивальне не было. Один Василий Юшков.

– Василий Юшков? Сама сказала?

– Сама. Убивалась, что не дал Господь последнего дыхания супруга принять, а Юшков и не услышал, как он отошел. Ровно уснул.

– Вот как, значит.

21 февраля (1696), на день памяти преподобного Тимофея в Символех, святителей Евстафия, архиепископа Антиохийского, и Георгия, епископа Амастридского, приходил к патриарху в Крестовую палату ко благословению боярин Борис Петрович Шереметев, как он приехал к Москве из Балагорода.

– Не побоялся, боярин Борис Петрович, бывшую царевну навестить. Не нанести бы тебе своей службе урону.

– Вот сколько ты мне от разу загадок загадала, государыня-царевна Софья Алексеевна. Что ж, с твоего разрешения все, одну за одной и разгадаю. Бывшей царевной быть ты не можешь, от рождения царственный сан тебе надлежит. А что при дворе разные неурядицы бывают, так это не только на Москве. Власть, она кому хошь во сне снится, мысли путает. Ты, Софья Алексеевна, для всего народу нашего великого государя дочь.

– Смело по нынешним временам говоришь, Шереметев.

– А чего мне бояться. Сама знаешь, в посольских делах охулки на руку не положил, [140]140
  т. е. не упустил своей выгоды, не прозевал.


[Закрыть]державе Российской ущербу не нанес. Теперича без малого десять лет на военной службе. Думаешь, в Севске да Белгороде жизнь спокойная, государыня-царевна? Не верь, коли такое рассказывать учнут. Государь Петр Алексеевич с войском один раз к Азову подступил, да ни с чем и ушел, а мне с турками да крымчаками из году в год воевать приходится. Вот и прошлым годом войско под Азовом стояло, а мне выпало османов обманом отвлекать – крепости их по Днепру рушить. Союзников там надо искать – вот что.

– Не ладил ты, Борис Петрович, с князем Голицыным, ан тут его мысли повторяешь. Выходит, обиды простил.

– Кажись, не девка, чтобы обижаться. А Голицына и без того Господь наказал. Какие уж тут счеты.

– Теперь снова войско российское поддерживать под Азовом станешь. Сказывают, с флотом-то оно лучше пойдет. Меньше людей положат.

– Кто ж, царевна, на войне животы людские считает. Сколько придется, столько и уложат. Иноземные генералы у государя Петра Алексеевича русской кровушки беречь не станут. На бумагах все расчертят, а там уж как кому повезет. Петр Алексеевич не на людей – на карты смотреть будет, я-то уж знаю.

– Петр Алексеевич, царица вдовая Марфа Матвеевна, сказывала, брату ее писал, мол, под Кожуховым шутили, под Азов играть едем.

– Для государя, может, и шутки. Не понять мне, как войну с игрой равнять можно. О людишках, какие они ни на есть, печься надобно, не в игрушки играть да нрав свой тешить. Государь покойный Алексей Михайлович с постом да молитвой к боям приступал. Испокон веков так было. А тут все с рыву, с нраву необузданного. Свою волю творить – не шутка, к иным прислушаться, советы принимать – вот она мудрость-то. Вот о флоте воронежском ты, государыня-царевна, сказать изволила. Не мочно оказалося его водным путем к Азову провести, разбирать корабли пришлось, а уж под Азовом по второму разу собирать. Дело ли?

31 июля (1696), на день предпразднества происхождения древ Честного и Животворящего Креста Господня, приходил в Крестовую палату думный дьяк Андрей Андреевич Виниюс с письмом, каково прислано от великого государя к святейшему патриарху с почтою из Азова по взятии города Азова.

– Взял все-таки Азов! Повезло пащенку проклятому!

– В кои-то веки раз повидаться с глазу на глаз пришлось, а ты все о Петре Алексеевиче, Софьюшка.

– О ком же еще мне думать? И не о власти я пекусь – за державу обидно. Порастрясет он все, по ветру наши богатства развеет, да и людишек положит видимо-невидимо.

– Коли об этом хочешь, новость я тебе принесла.

– Какую еще, Марфушка?

– А вот какую. Взять Азов Петр Алексеевич не смог.

– Да ты что? А виктории какие задуманы?

– Виктории и на пустом месте праздновать можно. Живописцы тебе что хошь на оказах изобразят. Стольники да полковники музыкантов с кантами нагонят. Шутейные огни пускать учнут. А народу много ли надо.

– Ничего не пойму.

– Вот и хочу я тебе пояснить. Сдался Азов на договор, а не военным промыслом. Ни к чему все корабельные затеи оказалися. Модели голландские, может, для своих мест и хороши, а здесь несподручными оказалися. Инженеров Петр Алексеевич выписывал из Европы – вовремя не поспели, да и не делается такое дело второпях. Понял – переиначивать все надо, а как – ему невдомек. У всех совета спрашивает. Каждый, как себе выгоднее, советует. На том постановили, чтобы новый флот рубить.

– Господи! Да откуда же денег столько-то? Мастеров тоже не сыщешь, а воевать, кроме Азова, где?

– О том не скажу. Только так получилося. Петр Алексеевич приказал боярам деньги сыскать. Бояре положили постройку корабельную на кумпанства светских и духовных землевладельцев, у кого не меньше ста дворов. У кого меньше, деньгами чистыми платить должны.

– Разорить народ собрался? А что людишки – молчат?

– Пока молчат. Так скажем, злость копить начинают.

– Флот флотом, не в Турцию же он с ним направиться решил.

– Верно. Союзники ему нужны. А для того собирает Петр Алексеевич Великое посольство, чтоб по странам европейским проехало, союзников поискало.

– Да нам-то что из того?

– Только то, что и сам Петр Алексеевич с посольством тем ехать решил. Называться будет волонтером Петром Михайловым.

– Послам, значит, не верит.

– Ну, приглядеть за ними никогда не помешает. Только не то ему снится – решил сам корабельному делу учиться.

– Это что же, за неделю-другую всем премудростям дела кораблестроительного обучиться надеется? Не лучше ли мастеров самых лучших выписать, на них положиться?

– Софья Алексеевна, что-то не узнаю я тебя, царевна-сестрица, государыня-правительница. Не о том ведь говоришь. Из государства Петр Алексеевич уедет. Прочь уедет, слышишь? Мы же о таком и подумать не могли!

– Кого с собой берет из вельмож?

– Кого бы ни брал, наши все здесь останутся. Ему с ними не по пути. Пожалуй, Шереметева Бориса Петровича одного послом назначает.

– Ну, это, пожалуй, со страху. Нельзя Шереметева без себя оставлять. А жаль.

– Жаль, Софья Алексеевна, что обижать его князю Василию Васильевичу позволяла. Теперь не о чем и говорить. Дело делать надо!

1 октября (1696), на день Покрова Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и памяти апостола от 70-ти Анании, преподобных Романа Сладкопевца, Саввы Вишерского, царь Петр Алексеевич посетил по возвращении из-под Азова патриарха святейшего Адриана в его покоях.

– Что деется-то, Марфушка, на патриаршьем дворе, что деется! Кажись, все войско, что из-под Азова возвернулося, туда пришло. Брат Феклы приходил, сказывал, первым боярин Шеин Алексей Семенович в Крестовую палату прибыл. Почитай, часу не прошло, как в Москву с пути дальнего вступили. Патриарх благословил его образом Спасовым. А тут и сам Петр Алексеевич примчался. Как был – в плаще дорожном да ботфортах нечищенных ввалился.

– Пьет-пьет с потешными своими, а без Бога ни до порога. Выходит, боится Петруша-то.

– Еще как боится владыки. Просидел у него несколько часов, о победах своих, поди, рассказывал. Владыка его утешал да похваливал, а на росстанях образом Всемилостивейшего Спаса благословил. Сказать забыла – угощение особенное приготовлено было. Известно, Петр Алексеевич до яблок великий охотник, так для угощения его в Яблошном ряду 50 яблок самых добрых да больших наливу преотличного владыка велел купить. Четыре рубля отдали, правда ли, нет ли, не ведаю.

– Ишь, как хитро преосвященный с Петром Алексеевичем обходится: где как с царем, где как с дитятею.

– И еще, еще. Очень, сказывали, Петр Алексеевич огорчился, что кровля Грановитой палаты погорела. Мол, не к добру.

– Известно, к великой крови.

– Так владыка его уверял, быть такого не может. Усовещевал.