Текст книги "Софья Алексеевна"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

– Марфушка… Спасибо тебе за любовь да верность, а в чем виновата перед тобою, прости Христа ради. Прости гордыню мою проклятую. И еще… Сказать не решаюся.

– Поди, о князе Василии узнать хочешь. Да мне и сказать-то нечего. Как увезли их в Каргаполь, так и не знаю о нем ничего.

– Нет, тут другое. Имение-то у него все отобрали.

– Все как есть – ничего не оставили.

– Вот я и хотела… Передать бы ему… Не привык он к бедности. Каково-то ему сейчас. Я тут денег собрала. Немножко. Нету больше. Сто пятьдесят рублев – у казначеи в монастыре заняла. Обещала, что отдам. Не знаю еще как, но отдам. В долгу перед обителью не останусь. Передать бы их князю. Отай передать. Пригодятся ему.

– А тебе не пригодятся, Софьюшка? Известно, за нами дело не станет. Всем тебе поможем. А если Нарышкины пронюхают? Что тогда делать будем?

– Не спрашивай, Марфушка, не спрашивай! Можешь сделать, ради Христа, сделай. И вот мелочишка еще разная – колечки, серьги. Их в Воскресенский монастырь в заклад отдай – все больше денег получится. Не один ведь князь – сколько вокруг него народу кормится. У него за всех сердце болит. Добрый он. Знала бы ты, сестрица, какой добрый. Все обо мне беспокоился…

27 декабря (1689), на день памяти первомученика и архидиакона Стефана, преподобного Феодора Начертанного, исповедника, и святителя Феодора, архиепископа Константинопольского, после литургии к патриарху приходили в Крестовую палату из школы, что за Иконным рядом, учитель иеромонах Софроний и с ним ученики его Греческого языка риторического, грамматического и книжного Греческого и Словенского учения, и Христа славили пением Греческого согласия и говорили Гречески и Словенски о Христове воплощении от Божественных писаний многие речи и орации святейшему патриарху с поздравлением. Было орацейщиков семь человек.

Глава 9
И наступило время Петрово

Шестого января (1690), на Святое Богоявление, Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, был выход государей Петра Алексеевича и Иоанна Алексеевича в крестном ходе на Москва-реку для освящения воды во Иордани. [133]133
  Иордань– прорубь, обычно в виде креста, вырубленная для освящения воды на праздник Крещения Господня. Поход на Иордань напоминал о крещении, которое совершил Креститель на Иордане.


[Закрыть]

– Не ходила, царевна-сестрица, с крестным ходом? Звали ведь государи братцы. Я так пошла. Может, не надо было, Марфушка? Может, в терему лучше остаться. Да не видала я николи красоты такой. Только что девки да мамки сказывали.

– Я тебе, Федосьюшка, заказать не вправе. А сама… сама лучше в дому остануся. Никогда ведь Петр Алексеевич к Иордани не хаживал, а тут победу свою отпраздновать решил.

– Что ты, что ты, Марфушка! Сказывали, царица-мать его послала. Как мог отпирался, Наталья Кирилловна настояла.

– Да уж куда ему лоб лишний раз перекрестить. И то чудо, что с полпути не сбежал.

– Так по правде ему покрасоваться перед иноземцами в царском уборе захотелося.

– Перед какими иноземцами?

– А как же, сестрица. Около Тайницкой башни, на кремлевской стене их поместили. Датского короля комиссара…

– Андрея Бутенанта фон Розенбуша.

– Имя-то какое мудреное. Как только ты выговорила.

– Государыне правительнице он еще представлялся.

– Тут с королевскими дворянами был. Округ него иные гости заморские из окрестных государств, да еще Донские казаки.

– Фрол Минаев с товарищами.

– Все-то ты знаешь, Марфушка, все-то помнишь!

– Это уж на останях. Больше никого видеть не придется. Кончилось наше царство, царевна-сестрица, кончилось. Помнишь, как Софья Алексеевна наша Новодевичий монастырь отстраивала, каждым хоромам, каждому храму новому радовалась. Мечта у нее была – Кремль свой построить. Вот и построила, чтоб за стены его боле не выходить. Спасибо, хоть хоромы Катерины Алексеевны по душе ей пришлись. Просторные. Светлые. У въездных ворот. Народ во все стороны снует, какая ни на есть жизнь теплится. А то где подальше под сугробами и келий-то не видать. Деревья и те недвижимые стоят, будто жизнь отсюда ушла, будто ни тепло, ни лето сюда не придут.

– Полно тебе, царевна-сестрица, полно, Марфушка! Бог даст, минет лихолетье. Образуется все.

– Толкуешь, ровно дитя малое. Что образуется-то? Может, Нарышкины Милославским власть уступят али Петр Алексеевич Софье Алексеевне свой скипетр передаст? Такого и в сказках-то не бывает. Подумала бы, каково Софье Алексеевне на колокольню свою любимую смотреть. Одного житья до Ивана Великого не хватило и не хватит больше. Нешто Петр Алексеевич дозволит строить продолжать, честь сестрину утверждать. Вот теперь живи и вспоминай, чего могла, а чего не смогла. Горько-то как, Господи! А что на крестном ходу-то было?

– Не мне судить, сестрица, а Фекла говорит, все как при государе-братце покойном Федоре Алексеевиче было. И золотных одежд столько же, и полковники да головы стрелецкие, в объяринных и бархатных ферезеях, [134]134
  Ферезея– мужское платье с длинными рукавами без воротника. Объярь, объярина – плотная шелковая ткань с золотыми и серебряными узорами.


[Закрыть]в турских цветных кафтанах. А у стрельцов кафтаны цветные и пищали все золоченые. По всей Ивановской площади те же пищали большие голландские. Решетки кругом точеные да резные красками писаны.

– А Петр Алексеевич в каком платье – в русском аль иноземном? Все грозится, что с немецким кафтаном николи не расстанется, никто, мол, его не заставит.

– Ой, что ты, Марфушка, в русском, да еще каком богатом, как покойный государь-братец Федор Алексеевич любил. Только Петр Алексеевич-то повыше ростом, в плечах пошире и шаги у него большущие. Наш Иоанн Алексеевич еле поспевал за ним. Иной раз так задыхался, страх смотреть.

– Да уж где царю истинному с мужиком равняться.

– А как, Марфушка, теперь с собором-то церковным будет? Преосвященный сказывал, будет с папежниками и латинистами борьбу вести. Ни в чем им уступки не сделает.

– Оттого и заторопился, чтобы Петр Алексеевич сведом его условиям был. Если Нарышкин первое слово скажет, отменить непросто будет.

– А правда ли, толкуют, без патриарха не одержать бы Петру Алексеевичу победы над правительницей?

– Проторил ему святейший дорожку, что и говорить. Думает, при молодом государе легче будет волю свою творить.

– Думаешь, сестрица, не будет?

– Так кто его знает, Петра Алексеевича-то. Молод. Несмышлен. На первых порах не иначе матушка его с родными своими распоряжаться станет.

18 февраля (1690), на день памяти святителя Льва папы Римского, Агапита, исповедника, епископа Синодского, и преподобного Космы Яхромского, родился у царя Петра Алексеевича царевич Алексей Петрович.

– Родила, родила Авдотья! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Ты послушай только, царевна матушка Марфа Алексеевна, – принесла царица Авдотья Федоровна Нарышкиным сынка.

– Здоров ли?

– Куда здоровее. Как заорал, повитуха чуть из рук его не упустила. Да преогромный какой! Видать, в родителя пойдет.

– Вот как оно счастье-то Нарышкиным косяком пошло. Поди, Петр Алексеевич ног под собой от радости не чует.

– Где там! Его еле в Преображенском сыскали – со своими робятами потешными балует.

– Позже примчался – и так может быть.

– И позже не примчался. Так и сказал, мне, мол, сынок на целую жизнь, чего спешить с ним свидеться. Никуда, мол, не денется. Ему бабы сейчас меня важнее.

– Вот, значит, как. А имя-то, имя для младенца выбрали?

– Тут уж бабка постаралася. По деду, сказала, нарекать будем, по покойному государю Алексею Михайловичу.

– Дескать, она одна государя помнит, одна о памяти его во всем дворце хлопочет.

– Так выходит, царевна. Да что ты хочешь, сколько она праздника своего ждала. Состарилась, с лица спала.

– Что ж, ее время наступило. Пока ее время.

5 марта (1690), на день памяти Обретения мощей благоверного князя Феодора Смоленского и чад его Давида и Константина Ярославских, святейший патриарх Иоаким заскорбел главною болезнью.

15 марта (1690), на день памяти мученика Агапия и с ним семерых мучеников – Пуплия, Тимолая, Ромила, двух Александров и двух Дионисиев, патриарх соборовался, посвятился елеем.

16 марта (1690), на день памяти святителя Серапиона, архиепископа Новгородского, апостола Аристовула, епископа Британского, и священномученика Александра папы Римского, патриарх Иоаким за спасение души своей и ради облегчения от болезни указал на Москве во все монастыри девичьи и женские, кроме Вознесенского и Алексеевского, игуменьям и старицам, и во все московские богадельни нищим мужеска полу и женска, раздать милостыни по 6 денег человеку и роздано 58 рублей 10 денег.

17 марта (1690), на день памяти Алексия, человека Божия, и преподобного Макария, игумена Калязинского, чудотворца, святейший патриарх Иоаким скончался.

18 марта (1690), на день памяти святителя Кирилла, архиепископа Иерусалимского, мучеников Трофима и Евкарпия, святейший патриарх Иоаким был погребен.

– Вот и привел Господь свидеться, Софья Алексеевна, да в монастырских стенах. Видно, отвернулся от нас Всевышний, не внял молитвам бабьим.

– Узнала что, царевна-сестрица? Что с нашими, Марфа?

– Узнать узнала, да не знаю, как и сказать тебе, Софьюшка. Одна новость другой горше. Может, Бог с ними? Ничем ты теперь никому не поможешь, только душу себе бередить будешь.

– Нет, Марфа Алексеевна, мне каждая новость нужна. Запомнить ее хочу. Крепко запомнить. Может, еще удастся с недругами да обидчиками нашими счеты свести. Говори, сестра!

– Федька Шакловитый на допросах всех оговорил. Что было, чего не было, все наплел.

– О князе? Что о нем?

– Почем мне знать. Об одном известилась, новое наказание Голицыну назначено. Из Каргополя в Яренск ехать ему указано.

– Яренск? Города такого не слыхала.

– Кто бы знал! От Вологды верстах в семистах, на реке на Вычегде. Стольник Скрябин там с князем оказался. Так он Тимофею Стрешневу вот что отписал: «А в Яренск, государь, приехал генваря в 6 числе совсем в целости; а езда, государь, моя такая была: лучше бы я, государь, болезнию какою лежал, или в полону был, а нежели бы, государь, в таком мучении один день был… А городишко, государь, здесь самое убогое: всего и с целовальниками, и с подьячими, и с приставом 30 дворишков. А уездные, государь, люди в городе мало бывают. Именно, государь, нигде такого мучения нет, как бедный ныне я мучаюсь». Хотела ты правды, Софья Алексеевна, вот она вся перед тобою. Ничего не скрыла, не переиначила. И там люди живут, а уж как – иное дело.

– За что? За что князя так? Что Федька соврал?

– Сказал будто о тебе да князе. Подробности разные.

– Холоп проклятый! Мне-то все едино, а Васеньке…

– Перестань ты все о нем да о нем, Софьюшка. Будущее из головы не выкинула, так о всех и знать надобно.

– Что там еще, Господи?

– Сильвестра Медведева изловили. В Дорогобуже достали и к Троице привезли. Слыхала, поди, весь сыск по делу Шакловитого в монастыре ведут. Там и с Сильвестра сан иноческий сняли, пытали да к смертной казни приговорили.

– Как к казни? За какие такие вины особенные?

– Молчал да на своем стоял. Ересиархом назвали и после суда, до пролития крови, в твердое хранило монастырское поместили. Может, помилуют. Может, новые пытки измыслят – ради покаянного отречения от ереси. Ты ведь сама ему «Книгу о манне хлеба животного» написать велела. Вот за нее и казнят.

– А князя Василия Васильевича, выходит, слава тебе, Господи, только в ссылку направляют.

– Предал тебя, государыня-правительница, оттого живот и сохраняют.

– Лжешь! Лжешь, Марфа! Князь – меня! Да никогда такого быть не могло. Это ты с ним старые счеты сводишь! Ты его и отверженного ненавидишь, что же это деется, что деется…

4 мая (1690), на день памяти преподобных Никиты, Кирилла, Никифора, Климента и Исаакия, братьев Алфановых (Сокольницких) в Новгороде, царь Петр Алексеевич ходил в Кремле в Вознесенский монастырь, на Кирилловское подворье и в Алексеевский девичий монастырь.

24 августа (1690), на день памяти Перенесения мощей святителя Петра, Московского и всея России чудотворца, вступил в сан святейший патриарх Адриан.

9 сентября (1690), на день Попразднества Рождества Богородицы и памяти праведных Богоотца Иоакима и Анны, в Крестовой палате перед патриархом Адрианом говорил орацию с поздравлением из Киева Спасо-Межигорского монастыря иеродьякон Филарет, за что получил рубль.

26 ноября (1690), на день памяти преподобных Алипия столпника и Иакова отшельника, святейший патриарх Адриан изволил послать во благословение к боярыне вдове княгине Овдотье Петровне Куракиной образ Соловецких чудотворцев, что у ней боярыни в дому святейшему патриарху низали жемчугом поручи по красному бархату.

Надо, надо к Софье Алексеевне ехать. Который день в покое своем сидит, видеть никого не хочет. Да и то сказать, кого увидишь, с кем словом перекинешься. Чернички в Новодевичьем быстрехонько овечьи шкуры скинули. Волчатами глядят: не упустить бы чего, вовремя с доносом к игуменье добежать. Одна перед другой стараются. Игуменья и рада бы их прогнать, да тотчас во дворце известно будет. Самой поплатиться придется. Вчерась после всенощной мимо проходила, бросила: по нынешним временам лучше не встречаться, промеж собой не говорить. Авось обойдется, попритихнет. Глаза в пол утупила, губы еле шепчут. Страх. Он из людей тварей делает ползучих, ядом наполненных. Одним страхом все дышат. Присматриваются: как дальше жить, кому служить. О милостях Софьиных и думать забыли.

А ехать надо. Новые вести о Голицыных пришли. Может, и обошлась бы царевна-сестрица без них, так другие доложат постараются – на меня гнев обратит. Досадовать будет. Не раз говорила: из твоих рук, Марфушка, каждое лекарство легче принять, хоть горечь полынную. Какое уж тут лекарство. Лечиться от любови своей неразумной раньше надо было, сердце свое сдерживать.

Все предали. Федька Шакловитый не столько знал, сколько сочинял, думал жизнь свою паскудную чем ни на есть спасти. До самой казни, как из дырявого мешка, наветами злобными сыпал. Казнили, слава Тебе, Господи, хоть и не след так говорить. А по наветам снова князь Василия в места сняли. Яренск им теперь не показался. В Пустозерский острог приказали везти, в низовья Печоры. Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Море разбушевалося – дальше Мезени суденышку не пройти никак. В Москву отписали, какое решение будет. Наталья Кирилловна милость великую оказала: в Мезени остаться разрешила. С ее слов Петруша головкой только мотнул: в Мезени так в Мезени, только бы головы не морочили, от потешных да попоек не отвлекали. Сказывают, матушка с супругой неделями государя не видят. Сидят две царицы горюют, в окошко выглядывают, наследничка качают, уговаривают. А государю Петру Алексеевичу и горя мало. Ночевать и то во дворце перестал: все в полку, все на полях Преображенских. Знал бы батюшка покойный! Книги последние из Преображенского дворца выкинуть велел: всему, мол, выучился, все превзошел. Только у дьяка Виниуса Андрея языку голландскому учится. О заморских странах мечтает, будто своей державы мало. Товарищам своим беспутным недавно сказал: развестись с Евдокией надо. Не нужна она мне. Как жернов мельничной на шее виснет, в постелю тянет, а в постели… Да все словами злыми, грубыми… И государыня-матушка, мол, ею недовольна. Не такой жены для сына хотела. Ошиблась, мол, Наталья Кирилловна.

А только со святейшим в дружбе живет. Частенько в патриарший дворец заезжает, сидит, о разных разностях толкует. На иеромонаха Кариона внимание обратил. Пусть-де букварь для деток составляет. Учить всех малолеток будем. Кариону все равно, лишь бы угодить. Государыне-правительнице вирши сочинял. Петра Алексеевича по случаю его бракосочетания стороной не обошел. Его, дал бы Бог, не станет, только что имя да титул в писаниях своих сменит. У отца Симеона поучения целые были: чем заниматься государю, о чем печься, как науки постигать. У Кариона – как слова пустые говорить, славословием заниматься. Ум не тот, да и талантом не вышел.

Мезень… Подумать страшно. Зимой холод да голод, летом – болота гнилые да гнус. Пастор Грегори «Юдифь» для государя-батюшки на театре дворцовом ставил. Как оно там: «О мучителю! О свирепый и человеческие крови ненасыщеный пес, Олоферне! То ли то храбрые дела, то ли то похвальные воинские обычаи – прежде самому к миру призывати, милости обещатися и о вольности верою укрепляти, по сем же по такому договору у надеющихся на сицевую милость у поддавшихся земли и людей отнимати и венчанные главы в узы оковати? О змий, его же весь свет еще не носил есть!». И это смолоду. А каковым Петр Алексеевич в зрелые годы обернется?

5 марта (1691), на день Обретения мощей благоверного князя Феодора Смоленского и чад его Давида и Константина Ярославских и память присномученика Адриана Пошехонского, Ярославского, приходили к патриарху в Крестовую палату Донских казаков станичный атаман с казаками, рядовых 122 человека, ко благословению.

– Не жалуешь ты, государыня-царевна Марфа Алексеевна, патриарха, не жалуешь. Ни подарочков не пришлешь, ни ко благословению не придешь.

– Что за подарки у меня могут быть для тебя, владыко. Разве не знаешь, чем царевны живут, как каждый рубль считают. А благословение – где уж мне своим ничтожеством время твое занимать.

– Неверно говоришь, царевна, неверно. Для тебя у Адриана всегда время найдется. И для благословения, и для беседы душевной. Вот зачастила ты к царевне Софье Алексеевне. От молитвы покаянной ежечасной мирскими разговорами отвлекаешь. Чай, не в грехах вместе с сестрицей каешься?

– Не разрешаешь сестру навещать, владыко?

– Что ты, что ты, царевна! Родных помнить – дело богоугодное, а вот от молитвенного бдения отвлекать…

– Нездорова Софья Алексеевна.

– Как нездорова? Спрошу у настоятельницы, непременно спрошу, отчего меня не упредила. Лекаря спосылать надобно, зелий лекарственных.

– Не нужны царевне лекари, владыко. Покой душевный ей надобен, вот что.

– А покой обрести только покаянием можно, Марфа Алексеевна. Покаешься, сразу облегчение придет.

– В чем каяться-то Софье Алексеевне?

– Во властолюбии и гордыне, царевна, в неправедном посягновении на престол царский. Великий это грех! Великий!

– Почему ж неправедном, владыко? Разве Софья Алексеевна не одного с государями братцами отца дочь? Разве в роду по сравнению с ними не старшая?

– Так ведь Петр Алексеевич да Иоанн Алексеевич на власть венчаны по всем правилам церковным.

– А что ж, царь Василий Шуйский венчан не был? Низвергли его, и не стало законного, как говоришь, государя.

– Не низвергли – сам отрекся Шуйский.

– Того лучше. Значит, и отречься в каждую минуту можно и на престол взойти тоже.

– Сама знаешь, царевна, Петра Алексеевича народ выкликнул.

– А потом царевну Софью Алексеевну правительницей.

– Видишь, только правительницей, а царевна себя возомнила государыней. Венчаться на царство похотела.

– Похотела аль венчалась? Откуда ты, владыко, о хотении ее знать можешь. От заплечных дел мастеров? Так людишек измордовали, что те не то что на царевну – на родителей родных всклепать готовы.

– Не скажи, не скажи, Марфа Алексеевна. Какой уж тут поклеп в предсмертный час!

– А когда ж и быть поклепу, как не перед смертью? Все человека мысль не оставляет, что ложью, палачам угодной, жизнь себе купит. Хоть в темнице, хоть на Мезени.

– Чего это ты, царевна, Мезень-то помянула? Весточка оттуда какая пришла?

– Могу и Яренск, и Каргополь, и Пинегу помянуть. Меня, владыко, учителя преотличнейшие учили. Землю нашу знаю.

– Да нет, я про Мезень.

– Разве не там воспитатель царицы Натальи Кирилловны томится в ссылке, едва заживо не сгнил?

– Так ведь Артамона Матвеева давненько уж в живых нет, а ты Мезень…

– Отца нет, сын остался – Андрей Артамонович, владыко.

– Не хочешь, не хочешь ты, царевна, со мной как с отцом духовным говорить. Грех это, Марфа Алексеевна.

– Так у меня духовник свой есть, владыко. А что касаемо греха, то нет большего, чем исповеднику тайну исповеди нарушать. Ради мирских властей. Ради кесарских сребреников.

19 апреля (1691), на Фомино воскресенье, после литургии, в Крестовую палату к патриарху Адриану приходили из школы, что за Иконным рядом, учитель иеромонах Софроний и с ним ученики его Греческого языка, риторического, грамматического и книжного Греческого и Словенского учения и в Крестовой палате Христа славили пением Греческого согласия и говорили Греческим и Ловенским о Воскресении Христовом от Божественных писаний многие речи и орацеи святейшему патриарху с поздравлением. При том учителю дано 5 рублей, а всего роздано 15 рублей. Ученики были возмужалые – иеродьяконы, дьяконы и бельцы того же возраста.

– Торопишься, государыня-царевна. Потолковать с тобой хотела, Марфа Алексеевна.

– А есть о чем, царица Наталья Кирилловна?

– Есть, есть, матушка. Чегой-то ты строить ничего не принимаешься? Гляди-ко, все царевны кругом за дело взялися. Коли денег нет, я государя Петра Алексеевича попрошу. Он поможет. По-родственному.

– Сам сказал, царица?

– Сам и осведомиться велел, чего не видать тебя. Петруша толковал, что тебя с Софьей-разбойницей не мешает. Софья – одно, ты, царевна, другое.

– Ишь, милостивец наш какой.

– Верно сказала, если Петра Алексеевича как следует попросить, николи милостью не обойдет. Вот и проси, проси, Марфа Алексеевна.

– Да мне никакой милости не надобно. У меня на все свои права есть.

– Есть-то, может, и есть, а как их взять. Все в руце государевой.

– Чтой-то ты, царица, одного сыночка своего на престоле видишь. Там ведь и старший его братец сидит.

– Иванушка-то? Да он ни к каким делам интересу не имеет, и слава Тебе, Господи. Он тихо живет себе поживает, и Петруша с ним забот не имеет. Иной раз даже скажет: занялся бы ты чем, Иванушка. А тот головкой только качает да усмехается. Мол, ты уж без меня, братец, без меня. Добрая душа, сестрицам своим не в пример.

– Вам бы только таких, царица.

– А каких еще? Вот, сама гляди, в Высокопетровском монастыре забот сколько. Боголюбский соборный храм скончали, за колокольню над Святыми вратами приниматься надо. Хочу, чтоб церковь Покрова в ней была.

– Полюбился тебе, Наталья Кирилловна, этот монастырь.

– Тебе, Марфа Алексеевна, с сестрицами Новодевичий, а мне поскромнее, зато и к Кремлю поближе. Все по моей мысли станется, другой Кремль будет.

– Опять Кремль? Один не достроили, до другого черед дошел.

– О чем это ты, царевна? О каком другом?

– Да нет, царица, подумалось просто.

– А чтоб по-новому дворцы кремлевские да обители московские изукрасить, Петруша у Тайницких ворот повелел завод стеклянный заложить. Мастер Якушка Романов строить взялся. Вот только мастеров стеклянного дела в Москве нету. Так государь Петр Алексеевич с Украины, от гетмана Мазепы выписать их обещался. Вот и ты бы, Марфа Алексеевна, за дело принялась, нас бы с Петрушей успокоила.

– Не пойму тебя, царица. Как успокоила?

– Что от помыслов злых отступилася. Человек, который гнездо свое устраивает, ничего замышлять не станет.

– Разочли, значит. Так я больше книжками занимаюсь, Наталья Кирилловна.

– Так то смолоду было, а теперь в твои-то годы какие книжки. Разве что Священное Писание читать, да не знаю, до него ты охотница ли.

– По сыну судишь, царица.

– Так и есть, царевна. Сынку моему никакие школы не нужны. Сам все науки, коли потребуется, превзойдет.

3 октября (1691), на день памяти священномучеников Дионисия Ареопагита, епископа Афинского, Рустика пресвитера и Елевферия диакона, а также преподобного Дионисия затворника Печерского, в Дальних пещерах, у государя Петра Алексеевича родился царевич Александр Петрович.

– Решила царица Авдотья Федоровна что ни год супруга своего сынками радовать.

– Радовать? С чего ты взяла, государыня-царевна Марфа Алексеевна? Кажись, вся Москва уже осведомлена, не нужна царица Петру Алексеевичу, даром не нужна. Да и родительница его в том представлении поддерживает.

– Сплетни это все, Фекла.

– Тебе что ни скажи, сплетни. А откуда сплетни-то берутся, как полагаешь? Может, людишки чего и приукрасят, чего от себя добавят – не больше. Да с Петром Алексеевичем и добавлять нечего. Москва только дивится. Зазнобу себе сыскал да с ней и не кроется. Вот как!

– Зазнобу? Во дворце, что ли?

– Господь с тобой, царевна. В каком дворце – в слободе Немецкой. Петр Алексеевич туда на пропой души ездить зачал, а девка-то возьми и подвернись. Анной называется.

– Чья дочь?

– А кто его знает. Точно не скажу. Родитель то ли вином торгует, то ли золотых дел мастер.

– Первое вернее. Поди, мастера для прикрытия стыдобушки придумали.

– А Петру Алексеевичу и горя мало. Что ни день, к Монсам на пирог. Принимают его, известно, угощают. А там и в гостях с ней встречается. Чудно сказать, танцам ляцким обучаться принялся, чтоб со своей любезной на людях кружиться.

– Царица Наталья знает?

– Как не знать! Неужто бы не донесли.

– И что?

– А ничего. То есть ругать-то сынка принимается. Честит да стыдит, а он ни в какую. Царица Евдокия ревмя ревет. Брюхатая последним сынком ходила, так опухла от слез вся. Не поверишь, царевна, девки сказывали, письма супругу пишет.

– Куда письма, когда он в Москве?

– То-то и оно, в Москве, да не с нею. Неведомо куда уезжает, неведомо когда вернется. Вот молодая царица за ним гонцов с записочками и посылает. Найдут, вручат Петру Алексеевичу, а он в клочья порвет – не глянет. Иное дело – Монсиха. С нею часами любезничать может. Милушкой своей при всем честном народе называет, за белы ручки держит, в глазки ее немецкие без отрыву глядит. А ты говоришь, чудес у нас на Москве не бывает!

27 декабря (1691), на день памяти первомученика и архидиакона Стефана, преподобного Федора Начертанного, исповедника, и святителя Феодора, архиепископа Константинопольского, приходили к патриарху в Крестовую палату Греческой школы учители греко-иеромонахи Иоанникий да Софроний со учениками и в Крестовой палате славили Христа Греческим напевом и перед святейшим патриархом ученики говорили по-Латыни и по-Словенсу о Рождестве Христове многие речи. Учителям была пожалована денежная дача, а ученикам Петру Посникову три золотых, Николаю Семенову, Федору Поликарпову, Алексею Кириллову по золотому, остальным шести человекам по ефимку.

– Давненько не была, Марфушка. Я было подумывать начала, может, и не нужна тебе боле сестра опальная.

– И в мыслях такого не держи, Софьюшка. Всяк час о тебе думаю, как жизнь твою облегчить.

– Как Петр Алексеевич там? Крепко ли на ноги встал?

– Нарышкины командуют. У него, акромя потешных, еще занятие объявилося – зазноба сердечная.

– Чему дивиться, при Авдотье-то.

– Да, скажи, при матушке Наталье Кирилловне. То на свою невестушку любезную наглядеться не могла. То, как сынок на стороне погуливать стал, ее же во всем и винит. Мол, супруга удержать не умеет.

– Его удержишь, как же!

– Днюет и ночует у своей немки в Немецкой слободе. Больно то стрельцам не нравится.

– Кто передал?

– Сама с полковниками толковала. Уж на что князь Троекуров за Нарышкиных горой, а тут признался – не по душе его стрельцам это. Онемечился, болтают, младший государь, против обычаев исконных пошел.

– Думаешь, всерьез разгневаться могут?

– Не от зазнобы одной. Больше от всего порядка. Сейчас надумал Петр Алексеевич с утра до ночи чужим языком изъясняться.

– Латинским аль греческим?

– Верь – не верь, голландским.

– Да к чему это? Учености на этом языке не сыщешь. Разве что с подмастерьями за пивной кружкой болтать глупости станешь.

– А он учености книжной и не ищет. Всем объясняет, что непременно по чужим странам съездить отправится обычаи да науки перенимать, так вот в Голландию прежде всего.

– Одурел от Тиммермана. [135]135
  Франц Федорович Тиммерман– голландский плотник, при царе Алексее Михайловиче строил корабль «Орел» – первенец русского военного флота. Под его руководством Петр учился «гораздо с охотою» арифметике, геометрии, артиллерии и фортификации. Тиммерман поддерживал интерес Петра к кораблестроению. «С этим Тиммерманом, осматривая в селе Измайлове амбары деда Никиты Ивановича Романова, Петр нашел завалявшийся английский бот, который, по рассказу самого Петра… пробудил в нем страсть к мореплаванию, повел к постройке флотилии на Переяславском озере, а потом под Архангельском» (В. О. Ключевский. Т. IV).


[Закрыть]

– Не так уж и одурел, Софьюшка. Мне теперь казаться стало, не так Петр Алексеевич дуроват, как расчетлив. К нему от его бесчинств иноземцы потянулись, да еще с полной мошной. Кто торговать, кто заводы строить.

– К чему ж таким кружным путем идтить? Держава ведь за ним стоит. Можно и как положено договариваться.

– Больно замутилось у нас все – иноземцы разглядеть ничего толком не могут, да и надежда у них тут простоватого государя обойти.

– Что ж, и обойдут.

– Не ведаю, Софья Алексеевна, не ведаю. Мне еще братца богоданного поближе разглядеть надобно.

– Потому и согласилася, слыхала я, крестить его второго сыночка? Кумой стать?

– Верно, потому. Иначе мне его слабинок не разглядеть. И так патриарх ко мне доверия не имеет. При случае в расспросы пускается. Не хотела тебе говорить, да уж все едино: добился владыка Адриан, чтоб Сильвестра Медведева казнили.

– После двух лет тюрьмы-то?

– Два года потратил, а своего добился. Вот тут и остается в оба глядеть, ни к кому доверия не иметь.

– Думаешь, еще может быть…

– Ничего не думаю, Софья Алексеевна, а говорить, так и вовсе ничего не говорю. Чуда, сестрица, жду: а ну как Петр Алексеевич и впрямь за синие моря, в далекие края пустится. Вот уж тогда… А пока о крестнике заботиться стану. Вон у патриарха образ просила для подношения царевичу Александру Петровичу.

– Удивился, поди?

– Больше обрадовался. Образ Знамения прислал.

6 января (1692), на Святое Богоявление, Крещение Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, на иорданном освящении воды в Москва-реке присутствовал государь Петр Алексеевич. Иноземцам для смотрения было отведено место на кремлевской стене, около Тайницкой башни. Присутствовали при том Польского короля резидент с королевскими дворянами и другие иноземцы и Донские казаки.

– Ну, силен пить Петр Алексеевич, ну, силен! Стрельцы и те дивятся. Еле-еле в возраст вошел, а уж любого выпивоху за пояс заткнет. Немцы да голландцы так рядами и валятся, а он знай себе шутки шутит да всем подливает. Хмель его, окаянного, не берет.

– Оставь ты, Фекла, государя осуждать. Беды наживешь – нам всем не расхлебать.

– Да нешто я одна, царевна матушка Марфа Алексеевна. Как есть вся Москва толкует. Как царский поезд несется, дух за ним винный долгонько стоит. Как люди, так и я.

– Да, ничего не скажешь, переменились во дворце обычаи. Бывалоча комедиальные действа, музыканты, рацеи. Споры какие про книжные премудрости разные бывали, а теперь… Вот Карион Истомин какие вирши о царевне Софье Алексеевне писал, а гляди, на Букварь переметнулся. От Петра Алексеевича ни на шаг.

– А Букварь-то занятный, государыня-царевна. Лицевой – на каждую букву вещи нарисованы, стихи написаны.

– Вон уж ты у нас о книжках судить взялася, Фекла.

– Упаси Господи, царевна! Как можно! Всего-то и говорю, что занятно. Даже мне, дуре, все понятно и утешительно. Поглядишь – не забудешь. Повеселишься.

– Так и есть, веселое царствие у нас настало. А о государе Иоанне Алексеевиче никто и не поминает. Будто и нету такого на престоле.

– Слыхала, приглашал его Петр Алексеевич на свои застолья, да не охотник до них Иоанн Алексеевич. Вина не приемлет. Братец заставил пригубить, так замертво и свалился, праведник наш. Не по пути ему с этими разбойниками, нет, не по пути.

– Да вот и преосвященный государя-братца поучает, чтобы все заботы о державе Петру Алексеевичу передал, постам да молитвам предался. А ведь ничем его Петр Алексеевич не балует, ничем и не покупает.