Текст книги "Граф Платон Зубов"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Умел ли Потемкин выделиться деловыми качествами, умом, деятельностью? Скорее иначе – знал, чуть сызмальства знал, к чему надо стремиться, и ради своих единожды намеченных целей готов был идти любым и каждым, путями. Лишь бы скорее, лишь бы короче.

В 18 лет один из первых студентов только что открывшегося московского университета – представленный самой императрице Елизавете Петровне в числе способнейших, через считанные месяцы он отчислен оттуда «по нерадению» к учебе. Эта дорога не устроила Потемкина: слишком длинная да и не ведущая к сколько‑нибудь заметным жизненным результатам. И в 21 год вахмистр Потемкин не только в армии. Он в числе участников дворцового переворота, приведшего на престол Екатерину II.

При всем желании биографы «светлейшего» не сумели выяснить, к чему свелось это участие. Безусловно одно – новая царица не оставила без внимания заслуг молодого вахмистра. Ему достается 400 душ крестьян и чин камер–юнкера. Но и вахмистр не позволяет о себе забыть. Он спорит, торгуется, открыто конфликтует с фаворитами тех дней – братьями Орловыми, доходит до рукоприкладства, грозится уйти в монастырь.

И почему‑то эта угроза оказывает свое действие. В 1763 году Потемкин – помощник обер–прокурора Синода, должность тем более странная, что сам он остается на военной службе. В 1768 году Потемкин – камергер. Отчисленный из Конной гвардии, поскольку уже состоит при дворе.

И все равно не то! Опять не то! Очередной ход в интриге камергера – Потемкин отпрашивается «волонтиром» на фронт турецкой кампании. Фокшаны, Кагул, Цибры – Потемкин и в самом деле участвует во всех этих операциях, везде проявляет недюжинную отвагу. Но разве не удивительно, что каждый раз о его подвигах и притом в мельчайших подробностях узнает двор. Именно о Потемкине. Теперь Потемкин имеет все основания приехать в Петербург. Хотя бы ненадолго. Лишь бы лично предстать перед самой царицей.

Пожалуй, впервые цели несостоявшегося студента становятся настолько очевидными. Они по–прежнему далеки от него, но Потемкин с ему одному свойственным упорством одолевает еще одну ступеньку на пути вымечтанного сближения с монархиней – ему дается разрешение писать лично императрице. Трудно скрыть разочарование, но тем более нельзя отступать. Пусть все ограничивается письмами – пока. И очередной, последовавший за началом личной переписки, чин – генерал–поручика всего лишь промежуточный и не заслуживающий особого внимания этап.

Нет сомнения, при всех своих вновь обретенных чинах бывший вахмистр далеко уступал иным, прославленным и усиленно рекламируемым корреспондентам царицы – Вольтеру, Дидро, Фальконе, литераторам, философам, дипломатам. Зато в решительности ему не отказать.

Достаточно монархине один–единственный раз, в ответной записке, из вежливости побеспокоиться о его здоровье, посоветовать не рисковать собой – и ровно через месяц Потемкин, отмахнувшись от всех своих воинских обязательств и подвигов, в Петербурге. Что там в Петербурге – во дворце, в личных комнатах, рядом с покоями императрицы!

«Здесь у двора, – с иронической невозмутимостью замечает в одном из частных писем Д. И. Фонвизин, – примечательно только то, что камергер Васильчиков выслан из дворца, и генерал–поручик Потемкин пожалован генерал–адъютантом». А дальше все было лишь естественным следствием «личных комнат». Подполковник Преображенского полка – полковником здесь числилась сама императрица. Член Государственного совета. Абсолютное влияние на иностранные и внутренние дела. И между прочим – звание главного командира Новороссии. Это и многое другое за каких‑нибудь полтора года. О выезде из Петербурга, реальном осуществлении этих последних, «командирских», обязанностей, естественно, не могло быть и речи.

Потемкин занят упрочением своего положения в столице. Тем более, что обычной судьбы всех въезжавших во Дворец и выезжавших из Дворца фаворитов он с самого начала не мыслил себе разделить. К власти Потемкин рвался для того, чтобы сохранить ее за собой. Теперь уже до конца.

«Случайные люди» доигрывают свои роли по–разному. Одни униженно благодарят Екатерину за былую честь, торопятся вымолить лишние подарки себе, родным. Другие пытаются бороться за ускользающий «случай», представляют ревность, отчаяние, даже страсть. Третьи удовлетворяются отступным – в этом Екатерина не скупилась: лишь бы побыстрее с глаз долой. Императрица не терпит (на словах) теней прошлого. Потемкин – исключение и притом единственное. Самоуверенный и внимательный. Бесконечно равнодушный и безошибочно умеющий угадать каждую слабость. Предупредительность любовника он легко подменяет преклонением верноподданного, уходит за атрибуты церемоний, с годами все более пышных, исключительных, заставляющих о себе говорить все европейские дворы.

Словно совершается чудо Галатеи наоборот – живая женщина превращается во все более совершенную и недосягаемую статую божества. И творец–фокусник все дальше отступает от дела своих рук, будто сам изумляющийся совершающимся, будто сам охватываемый все более благоговейным трепетом. И в этом есть свой особый оттенок: не униженный верноподданный, но смертный, ослепленный сиянием неожиданно явившегося божества.

Таков театр для всех. Потому бывший фаворит и не в тягость, потому нет никакой неловкости в обращении с ним и спустя двенадцать лет после «выхода из дворца» можно ему собственноручно написать: «Папа, по написании моего письма последнего я получила твое письмо. Слава Богу, что ты здоров, пожалуй, поберегись. Я из Москвы уже выехала; мне, кажется, весьма рады были. Прощай. Бог с тобою. Папа, я здорова. Котенок твой доехал со мною здорово же».

Вот так – попросту, по–домашнему, без претензий на глубокие мысли, изысканный французский стиль, афоризмы, без которых не позволила бы себе ни одного письма напоказ. И не отсюда ли упрямые слухи о тайном венчании в Москве, о брачных венцах, хранившихся вплоть до XX века в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот (где спустя полвека венчался Пушкин)? И тем не менее взаимоотношения Екатерины и Потемкина были далеко не так просты. «Светлейший» мог многое себе позволить, но был должен ни на минуту не забывать своего подчиненного положения. У подножия престола Екатерины, которая могла совершенно откровенно, ни от кого не скрываясь, сказать: «Я согласна с мнением моего Совета, когда его мнение согласно с моим». Иллюзии независимости и власти вельмож, их сходства со всеми восточными властителями оставались только иллюзиями.

Часть II. Отсветы Тавриды

Г. А. Потемкин – посланнику английского короля Георга III при русском дворе лорду графу Д. – Г. Мальмсбюри. Петербург.

…Льстите как можно больше и не бойтесь в этом пересолить.

Из донесения лорда Д. – Г. Мальмсбюри в Лондон. Петербург.

Внутренность двора представляет подобную же картину легкомыслия и небрежности. Старость не усмиряет страстей: они скорее усиливаются с летами, и близкое знакомство с одной из самых значительных европейских барынь убеждает меня в том, что молва преувеличила ее замечательные качества и умалила ее слабости.

Франция. Париж. Версальский дворец. Маркиз де Мариньи, занимавшийся иностранными делами у Людовика XVI, граф де Сегюр.

– Граф Луи Филипп де Сегюр д’Арекко!

– Отлично! Льщу себя надеждой, досточтимый граф, что столь ранний визит к королевскому министру не слишком вас обеспокоил? Просто дело не терпит, и его королевское величество заставил меня нарушить ваш утренний отдых.

– Нисколько, господин министр. Вы же знаете, я только что вернулся с театра военных действий американской войны, где понятия отдыха и удобств вообще не существует.

– Тем тяжелее для меня моя миссия, граф. Прямо из Америки я вынужден предложить вам отправиться в снега России.

– Бог мой, это действительно метаморфоза!

– В качестве чрезвычайного и полномочного посланника, граф. И, пожалуй, для экзотики здесь меньше всего остается места. Вы в курсе завязавшегося в тех местах политического узла?

– Не слишком, господин министр. Я был поглощен американскими событиями, а они так разнятся от европейских.

– Начнем с другого. Вы принимаете назначение, граф?

– Мой долг – служить воле моего короля.

– Превосходно. И я думаю, ваше решение окупится для вас сторицей тем множеством впечатлений, до которых вы всегда были охотником. Итак, двор Екатерины. Великой Екатерины, как она предпочитает, чтобы ее называли.

– Тщеславные женщины!

– Умноженное на тщеславие, присущее каждому венценосцу. Есть и еще один немаловажный оттенок в этом аккорде человеческих страстей. При всем своем незаурядном уме она еще хочет быть и неотразимой красавицей, завоевательницей всех попадающихся на ее дороге мужских сердец.

– Но насколько я понимаю, Екатерина далеко не молода.

– Ей около шестидесяти. Надо отдать справедливость монархине, она по общим отзывам совсем неплохо сохранилась, каждое утро усиленно обтирается льдом; поднимается с постели с зарей, ведет очень размеренный, годами упорядоченный образ жизни, в который обязательной составной частью входят аманты.

– Их много?

– Достаточно много. И что главное – с годами их влияние становится все более ощутимым. С первыми императрица почти не считалась. В отношении последних, как следует из петербургских донесений, иначе.

– Они умны? Деятельны?

– О, это не тот принцип отбора, которым руководствуется монархиня. Все решает внешность и собственно мужские достоинства. И это лишь задним числом, в переписке со своими многолетними корреспондентами – французскими философами – она начинает оправдывать появление каждого нового лица его некими невероятными талантами.

– Такое уже встречалось в истории.

– И да, и нет. Никто из монархов, насколько мне подсказывает память, не старался оправдаться в своих поступках. Великая Екатерина, несмотря ни на что, хочет еще быть добродетельной, мудрой и неизменно печься о благе своего народа.

– Нелегкая задача!

– Которую дипломат, тем не менее, должен иметь в виду. Моя обязанность предупредить, граф, и еще об одном возможном повороте событий. Вы молоды – тридцать лет не возраст для кавалера, – не вправе жаловаться на свою внешность, поэтому… Впрочем, вы еще пишете пьесы для театра, а императрица сама имеет слабость к театру и сочинительству.

– Мой Боже, еще и это!

– Не падайте духом. Ее литературные опусы, по свидетельству окружения, не так уж плохи, тем более что при ней состоит целый штат литературных секретарей, которые заняты усовершенствованием стиля своей высокой покровительницы. Как на французском, так и на русском языке, пользуясь которым, она так и не сумела избавиться от неправильного выговора. Впрочем, русский язык невероятно труден.

– Я не буду искать внимания императрицы.

– Напротив. В этом внимании нет ничего предосудительного. Польскому королю Станиславу Понятовскому недолгий роман позволил решить многие государственные проблемы.

– Даже королю?

– Я бы не стал вас снабжать непроверенными сведениями, граф. Дипломатия – искусство безукоризненного расчета. Правда, вот уже четвертый год Екатерина занята очаровательным молодым человеком – неким полунищим дворянчиком Ланским, но это не мешало императрице время от времени заглядываться и на других придворных красавцев. Но вот настоящим влиянием при дворе продолжает пользоваться ее давно получивший отставку любовник – князь Григорий Потемкин.

– У него сильная партия?

– Я бы сказал иначе – купленная его несметными богатствами толпа. Императрица была очень щедра по отношению к Потемкину, и он сам приумножил полученное в несколько раз. Современники признают за ним редкий дар – все превращать в деньги. Но главное для Потемкина – неизменная поддержка императрицы. Он умеет угадывать ее намерения и осуществлять их прежде, чем монархиня выскажет свое желание. Потемкин расчетлив, и пока в его расчеты входит верность Екатерине. А дальше – дальше вам придется наблюдать самому.

– Но ведь Потемкину кто‑то противостоит?

– Само собой разумеется. Потемкин выдвинул совершенно фантастический, но и льстящий самолюбию русской императрицы проект – так называемый греческий. Вместе с неким вельможей Безбородко они предлагают разрушить Оттоманскую Порту и на ее развалинах восстановить Византийскую империю во главе со вторым внуком императрицы – Константином.

– Заманчиво, но маловероятно.

– Вот именно. Однако в России все возможно. Тем более, что в плане Потемкина есть куда более конкретные и, безусловно, выгодные для России позиции. Начнем с положений Вооруженного нейтралитета.

– Того, который был изложен в декларации Екатерины II от 28 февраля 1780 года, если память мне не изменяет, дворам лондонскому, мадридскому, а также нашему? То есть союз держав, которые брали на себя обязательства силой защищать ее принципы, не так ли?

– Уточним эти принципы, граф, что крайне важно. Речь идет об интересах нейтральной торговли, крайне стесненной действиями воюющих держав.

– Во время войны американских колоний с Англией за независимость.

– Сами знаете, граф, вы оказались в Америке именно потому, что Франция, начиная с 1778 года, приняла участие в этой войне.

– Не только Франция, господин министр. Но так ли или иначе к Вооруженному нейтралитету присоединились в конце концов и Дания, и Швеция, и Пруссия, и Австрия, и Португалия, и королевство обеих Сицилий.

– По счастью, все это прошло. В настоящий момент война за независимость завершена. Вооруженный нейтралитет прекратил свое существование.

– Надеюсь, не вполне. Ведь Англия продолжает применять свои прежние начала и притом с таким усердием, что нейтральной торговле может грозить полное уничтожение.

– Об этом и речь, дорогой граф. Вам предстоит обнаружить и опереться на антианглийские силы при дворе. Сложность заключается в том, что план Вооруженного нейтралитета принадлежит воспитателю наследника графу Никите Панину, но он безусловно невыгоден для планов Потемкина, который – и это надо прежде всего иметь в виду – хочет полного присоединения к Российской державе Крыма. Вот вам расстановка сил при дворе. Что же касается фаворитов, думается, все они ставленники той или иной стороны. Этим вам и придется руководствоваться. Но – ради Бога! – не упускайте из виду Потемкина. Если бы вам удалось навязать ему свою дружбу! Между прочим, ценой любых подарков. Он крайне тщеславен и корыстолюбив. Но прежде всего тщеславен.

– Бывший фаворит! Он должен иметь раненое самолюбие.

– И он его имеет. Отнеситесь к нему возможно почтительнее. Пусть он ощутит блеск двора настоящего короля – Людовика XVI! Пусть благодаря вам он почувствует себя причастным к парижской жизни.

– А язык общения? Переводчик всегда ставит между людьми трудно преодолимую преграду.

– Потемкин может изъясняться по–французски. Его выговор ужасен, но к этому можно привыкнуть.

– Вы не представляете, что мне доводилось слышать в Америке!

– И вот еще. Я уполномочен передать вам этот ларец с драгоценностями. Вы вправе употребить их на подарки соответствующим лицам. С последующим подробным отчетом, разумеется. А в остальном – пусть вам сопутствует удача, граф. Отправляйтесь в Россию без промедления.

Гатчинский дворец. Кабинет Павла. Великий князь Павел Петрович и Е. И. Нелидова.

– Ваше величество, иногда мне кажется, что вы начинаете тяготиться вашей Гатчиной.

– Моей Гатчиной! Моей! Вы прекрасно знаете, Катишь, она навязана мне императрицей в 1783–м году. Именно навязана.

– Ваше величество, разве это имеет принципиальное значение, когда все здесь сделалось по вашему вкусу и указанию? Здесь все дышит вами. И любовью к вам. И где еще вы могли бы так беспрепятственно посвящать время маневрам и смотрам?

– Но вы же их не терпите, Катерина Ивановна.

– А разве женщине обязательно испытывать восторг от мужских занятий, тем более занятий полководцев? Я могу отдать должное внешней стороне всех дефиле, но я покажусь вам только смешной со своими замечаниями, не правда ли? Главное – все здесь рядом со дворцом.

– Но неужели вы не заметили, как избегают Гатчины все флигель–адъютанты? С каким пренебрежением они относятся к нам?

– К вам? Ни в коем случае, ваше высочество! Речь идет о страхе перед неудовольствием императрицы, а в конце концов, положение… флигель–адъютанта слишком зыбко.

– Если бы они боялись императрицы, то, по всей вероятности, так не бежали бы от ее милостей. Иногда они напоминают мне яблоки, которые осенним временем осыпаются с дерева.

– Да, я знаю, им запрещено прямое общение с Малым двором.

– Тогда на что же вы в претензии, ваше высочество?

– Да, и эта история с митрополитом Сестренцевичем…

– Вот именно о ней и я только что хотела сказать. Митрополит действительно заболел. Ему на самом деле доктор запретил трогаться с места. Вы, ваше высочество, как всегда оказались самым гостеприимным хозяином. Владыка смог здесь оправиться, а впереди его ждал выговор от императрицы.

– Положим, как всегда, такую миссию поручили Потемкину.

– Вот именно. Князь не только не постеснялся в выражениях, но еще и передал предупреждение бывать в Гатчине как можно реже.

– А еще лучше не бывать совсем.

– Разве Гатчина виновата в том, что императрица не дает вашему высочеству составить собственного штата. На очередное дежурство назначаются лица и чины Большого двора.

– Но для меня это связывается именно с Гатчиной.

– Ваше высочество, а если бы императрице пришло в голову постоянно держать вас около себя, в Царском Селе? Неужели такая перспектива вас бы удовлетворила?

– Не хочу и думать. А как удачно все складывалось сначала! Какой это был чудесный дружеский кружок. Никита Иванович Панин… Правда, его не стало в тот же год. Николай Иванович Салтыков. Сергей Иванович Плещеев, генерал–поручик, тайный советник и вместе с тем великолепнейший переводчик с французского и автор сочинений по географии. Кажется, его никогда не становилось скучно слушать.

– Его называли вашим Сюлли, ваше высочество.

– Да, да, слышал. И это особенно раздражало императрицу. Мистик и масон – это ли не повод для ее неистощимой иронии.

– А еще Александр Борисович Куракин, ваше высочество.

– Ну, он всегда относился к числу ваших больших друзей, Катишь.

– Он бесконечно ценил ваше доброе отношение, ваше высочество.

– Знаю. Мне же, пожалуй, был ближе Николай Васильевич Репнин.

– Как жаль, что и его императрица не любила.

– Не любила! Вы очень мягко выражаетесь, Катерина Ивановна. Императрица ненавидела Николая Васильевича за связь с Николаем Ивановичем Новиковым [13] и мартинистами [14]. По выражению императрицы, весь тогдашний гатчинский кружок бравировал ее неудовольствием.

– А между тем императрица поторопилась в первый же год существования Гатчины убрать Николая Ивановича Салтыкова.

– Что ж, она убила одним ударом двух зайцев. Императрица лишила меня человека, которому я доверял, а назначив его воспитателем Александра и Константина Павловичей, вынудила стать лояльным к ней самой.

– Я как‑то не задумывалась над подобным оборотом. Разве что над тем, что гофмейстером вашего двора оказался назначен Валентин Платонович Мусин–Пушкин.

– Не повторяйте всуе этого имени – оно мне неприятно. Я могу ошибаться, но мне кажется, что Николай Иванович никогда и никого не станет настраивать против меня.

Петербург. Дом Г. А. Потемкина–Таврического. Г. А. Потемкин, граф де Сегюр.

– Я рад, что вы нашли время навестить меня, господин посол, и высоко ценю такую честь. Как вам показался наш Петербург после стольких впечатлений от странствий по всему миру?

– Он великолепен, князь, просто великолепен. А что касается моего визита, то отнесите его не только за счет моего глубочайшего уважения к такому выдающемуся человеку, как вы, но и к естественному человеческому любопытству: увидеть самого Потемкина, о котором столько лет говорит вся Европа!

– Вы мне льстите, граф.

– Нисколько, князь. Вы превосходно знаете себе цену и цену своим деяниям. А ваша личная храбрость давно вошла в легенды.

– Просто я не допускаю вельможи, лишенного качеств воина. Разве это не естественно?

– В прошлом веке, но не в нашем – изнеженном и почти целиком Подчиненном салонным играм. Вы представляете замечательное исключение, князь. А сейчас еще ваш интереснейший проект Крымский. Правда, я имею достаточно смутное представление об общих обстоятельствах этого дела, но несомненно одно – полуостров этот важен для России.

– Обстоятельства – они достаточно просты. После признания независимости полуострова на нем сложились две партии. Одна ратовала за турок.

– То есть болезнь турецкого владычества не была радикально излечена?

– В том‑то и дело, что нет. Более того. Те сторонники турок, которые ранее не видели смысла в выявлении своих взглядов, теперь принялись их усиленно проповедовать. Им противостояла прорусская партия, которую надо было поддержать. В результате наши войска заняли Крым и Кубанскую область. А в этом году, как вы знаете, высочайшим манифестом было объявлено об их присоединении к России. Крым переименован в Таврическую губернию. Последний крымский хан Шагин–Гирей поселен в русском городе Воронеже. Только эти решительные меры и позволили прекратить набеги крымчаков.

– Эти набеги были настолько ощутимыми?

– Судите сами. Начиная с XV столетия, когда эти набеги начались, и вплоть до нынешнего года Россия, а частично и Польша, потеряли около четырех миллионов своих подданных. Мужчин крымчаки превращали в рабов. Женщины пополняли гаремы, выполняли обязанности прислуг. В Константинополе, у мамелюков, кормилицы и няньки были исключительно русские.

– Восток – это ужасно!

– Не только Восток. Не хочу задевать ваших патриотических чувств, граф, но на рынках Леванта русских рабов для работы на галерах покупали и венецианские, и ваши соотечественники.

– Мне всегда это казалось досужим вымыслом.

– К сожалению, здесь не было вымысла, и только присоединение Крыма к Российской империи способно положить конец работорговле. Если бы за свою жизнь мне удалось достичь одного этого, я все равно был бы доволен собой.

– Подобная заслуга в наш просвещенный век не имеет цены.

– В скором времени, я думаю, наша императрица совершит путешествие в Таврическую губернию. Я назначен ее начальником, и приглашаю вас в это путешествие. Уверен, это доставит вам удовольствие.

– Мне остается только вас благодарить, князь, но императрица…

– О, раз мы с вами пришли к согласию, ее приглашение не заставит себя ждать, поверьте мне. Потемкин располагает не атрибутами власти, он просто располагает властью. Думаю, вы убедитесь в этом, граф. А пока разрешите пригласить вас к моему холостяцкому столу. Это чистая импровизация моего повара – для меня и моих молодых друзей. Кстати, я смогу вам их представить. Господа, вы имеете честь быть за одним столом со знаменитым графом Луи Филлипом де Сегюр д’Арекко, полномочным посланником французского короля и носителем одной из древнейших французских фамилий.

– Господа, мне приятна эта встреча.

– Разрешите вам представить, граф, перед вами мой флигель–адъютант Александр Дмитриев–Мамонтов и флигель–адъютант фельдмаршала Салтыкова Платон Зубов. Что бы ни потребовалось вам в Петербурге, они достанут вам хотя бы из‑под земли. Должен добавить: Александр неравнодушен к литературе, театру. Платон – пока только к женщинам.

– В моей стране говорят, это обещает многое.

– Посмотрим, оправдается ли французское представление в снегах России.

Петербург. Зимний дворец. Кабинет Екатерины II. Екатерина и граф де Сегюр.

– Ваше императорское величество!

– Добрый вечер, граф де Сегюр. Рада вас видеть в добром здравии и, как мне кажется, добром расположении духа.

– Если бы оно и было иным, счастье войти в карточную игру императрицы разогнало бы любые тучи. Счастье мне улыбнулось сегодня.

– Полно, полно, посланник. Не относите к заслугам судьбы то, что можно достичь одним словом императрицы. Я хотела, чтобы вы сегодня составили мне партию, а после ужина потолковать с вами. Если вы не ангажированы снова на ужин к Львовым. Злые языки насплетничали мне, что вы не избежали чар прелестной Машеньки Львовой даже и сочиняете стихи к ее портрету.

– Мой Бог! Петербург удивительный город. Иногда мне начинает казаться, что он предугадывает мои еще не родившиеся мысли.

– К этому надо привыкнуть и принять за данность. А что касается мадам Львовой, вы знаете ее удивительную историю?

– Боюсь, что нет.

– Даже бывая в их доме? Оказывается, супруги достаточно скрытны.

– А что это за история, если можно полюбопытствовать, ваше величество?

– Можно, поскольку она относится к поэту. Господин Львов сочиняет прелестные стихи, которые, впрочем, не издает. История же достаточно необычна. Начать с того, что подружились между собой четыре пиита. Некий Державин, написавший очень понравившуюся моим подданным оду «Фелица», которую сочли посвященной мне. Василий Капнист, малороссийский помещик. Баснописец Хемницер. И Николай Львов. За исключением Капниста все небогатые и трудившиеся на свое пропитание государственной службой. Все они оказались представленными некоему чиновнику, отцу четырех необычайно красивых дочерей, и, естественно, поспешили влюбиться.

Намерения у молодых людей были самые серьезные, но возможности с точки зрения родителей красавиц самые ничтожные. Единственное исключение – украинский помещик Капнист, владелец многих тысяч крепостных, получил тут же одобрение и мог обвенчаться со своей избранницей. Но – при одном условии. Ему было предписано родителями девиц отвадить от их дома господина Львова, без памяти влюбившегося в очаровательную Машеньку, и вообще отказаться от дружбы с ним.

Молодой человек вскипел. Поставил обязанности дружбы выше любовных обязательств и готов был отказаться от брака с любимой. Родители продолжали настаивать на своем. Невеста помещика была в полном отчаянии, пока сестры не нашли хитроумнейшего выхода. Девицы, заметьте, – не молодые люди.

Было решено, что Львов тайно обвенчается со своей избранницей до брака своего друга Капниста, но как! Капнист, на правах жениха, заехал взять на бал свою невесту и ее сестру Машеньку – такое допускается самыми строгими правилами. Но до бала молодежь заехала в храм, где их ждал Львов. Машенька и Львов обвенчались и – вам трудно будет поверить! – разъехались. Он на свою служебную квартиру, у своего начальника некоего Безбородко, Машенька – к родителям. Совершенное таинство брака осталось их тайной.

– Но какой в таком случае был во всем смысл? Как мог согласиться на что‑либо подобное влюбленный молодой человек? У меня это не укладывается в голове!

– Полноте, граф, вы слишком романтизируете женщин. Они гораздо более разумны и расчетливы, чем их пылкие возлюбленные. Посудите сами. У господина Львова не было ни дома, ни положения. Брак без родительского благословения мог бы испортить его карьеру, в которой влюбленная Машенька более других заинтересована. Теперь же она уверена: ее супруг привязан к ней навечно, а она подождет лучших времен, не выдавая себя.

– Родители об этом не догадываются, а вы, ваше величество…

– Вы хотите сказать, каким образом я знаю больше близких людей? Ничего удивительного, граф, это Россия. Здесь каждый ищет возможности сначала выслужиться, быть угодным власть имущим, а уж потом разбираться в личных делах. Такая занимательная история могла развлечь императрицу, поэтому я о ней узнала в день венчания Львовых. И еще. Со времен Великого Петра священники обязаны доносить в соответствующий отдел Синода о каждом чем‑либо необычном событии. Не думаю, чтобы кто‑то из священнослужителей пренебрег своей первейшей относительно государства обязанностью – это стоило бы ему сана.

– Ваше величество, у вас удивительный дар рассказчика. И вам непременно следовало бы не пренебрегать литературными опусами.

– Я не беру пера, граф. В свободные минуты, по настроению, иногда пописываю пьески для нашего Эрмитажного театра, рассказы.

– Они должны быть великолепны, не сомневаюсь.

– Так говорят. Хотя доля комплиментов монархине в этих похвалах несомненно присутствует. Все равно авторское самолюбие бывает польщено. У вас еще будет время, граф, с ними познакомиться, а пока я хотела поговорить с вами о своем будущем путешествии в Таврическую губернию. Думаю, представителю нашего брата, французского короля, следовало бы ознакомиться с расширением наших владений.

– Как прикажете, ваше величество.

– Кроме вас, я приглашаю также послов Англии и Австрии. Пусть это не будет для вас неожиданностью. А что касается разговоров, которые, без сомнения, уже коснулись вашего слуха, об инспекционном характере поездки в связи с якобы грандиозными растратами князя Потемкина, прошу не верить им. Подумайте сами, нужны ли для внутренней инспекции иностранные послы. Выносить сор из избы, как гласит народная пословица, никто при посторонних не станет. Князь Потемкин неизменно пользовался и пользуется неограниченным моим доверием. Я бы хотела иметь как можно больше таких преданных подданных. И вообще ваша дружба с ним меня искренне радует, поверьте.

В. В. Капнист – А. А. Капнист. 10 сентября 1786. Чернигов.

Начинают, однако, сомневаться, приедет ли она. Августа 5 числа скончался король Прусский. На престол взошел его племянник, столь холодно принятый в Петербурге. Полагают, что он не станет сидеть сложа руки. За короткий срок два курьера проследовали из Константинополя в Петербург. Франция, сказывают, придерживается той же политики, коей результаты не замедлят обнаружиться. Может быть, все сии обстоятельства воспрепятствуют ее величеству предпринять столь длительное путешествие, тем более, что командующий флотилией галер, приготовленных в Киеве для поездки ее величества по Днепру, совершил рейс и обнаружил много препятствий; главное, почти везде, где в прошлом году были песчаные мели, река теперь глубока, а там, где было глубоко, сейчас обмелело так, что наступающей весной путешествие ее величества оказывается небезопасным. Из‑за всех этих затруднений императрица, быть может, не предпримет сего путешествия, и я молю Бога, чтобы так оно и было. У меня было бы забот, и я скорее имел удовольствие тебя снова увидеть…

Петербург. Французское посольство. Граф де Сегюр и его секретарь.

– Высокочтимый граф! Извините мне мою назойливость – она целиком исходит из моих обязанностей личного секретаря королевского посланника. Но завтра очередная почта, а мне нечего ей передать.

– Ты хочешь сказать, Дюран, де Сегюр в который раз пренебрегает своими обязанностями.

– Как можно, ваше сиятельство!

– И знаешь, будешь не прав. Я не неглижирую донесениями – я боюсь неточностей, которые они могут в себе заключать. Как определить, что же все‑таки происходит во дворце – и императрицы, и князя Потемкина. До сей поры, несмотря на приближающийся срок столь ответственной и многолюдной поездки, он не побывал в Новороссии, не провел личной инспекции, не отдал прямых распоряжений.