Текст книги "О завтрашнем дне не беспокойтесь (СИ)"

Автор книги: Николай Симонов

Алексхан тоже просился взять его с собой, но за год у него заметно выросла грудь, и Павлов постеснялся показывать его орландам. Тогда Алексхан выпросил у Марины ее платье, сделал себе женскую прическу, выщипал брови, подвел глаза сурьмой и преобразился в девушку, столь обворожительную в своей странной красоте, что Павлов включил его в состав своей свиты. В женском музыкальном песенно-танцевальном коллективе как раз не хватало кифареда – музыканта, играющего на кифаре, и Алексхан, получивший хорошее музыкальное образование, вполне мог его заменить. Бывшие девушки из гарема с радостью приняли Алексхана в свой коллектив, полагая, что его перевоплощение, это – шутка, розыгрыш, маскарад.

Капитаном и командиром экипажа галеры Павлов назначил илинойца Тараса, имевшего опыт хождения по северным рекам и возглавлявшего экипаж купеческой ладьи во время дипломатической миссии Толемей-хана на Красные Камни.

В самый последний момент за несколько часов до отплытия состав делегации пополнился представителями дружественного племени южных тунгусов. Князь Бильдыев, следуя вместе с соплеменниками на летнюю ярмарку, ненадолго завернул в Эльдорадо в сопровождении 25-летнего сына Нурлана и двух снох, чтобы передать колонистам в подарок трех низкорослых, покрытых густой шерстью, коров и двух бычков.

Павлов уже успел забыть, что во время их первой встречи попросил вождя южных тунгусов доставить в поселение на реке Шакти стадо лесных буйволов – животных неприхотливых, внешне похожих на зубров, и способных к одомашниванию. Бильдыев обещание помнил, и платы за буйволов не попросил, объяснив свою щедрость желанием отблагодарить Толемей-хана за то, что он год тому назад вырезал у его старшего сына и наследника Нанухака аппендицит и тем самым спас от преждевременной смерти.

Узнав о том, что Павлов собирается жениться на дочери Верховного вождя орландов, Бильдыев очень обрадовался. Он ведь сам состоял с Гонорием в родственных отношениях. Его старшая дочь Раулена была женой Беллерофонта, и после его смерти вернулась к отцу с двумя детьми – родными племянниками Гонория. Его старший сын Нанухак,– тот самый, у которого Толемей-хан вырезал аппендицит, – был женат на дочери Гонория Селене.

Бильдыев решил воспользоваться представившейся ему возможностью повидаться с Гонорием, которого не без основания считал гордецом и себялюбцем, предложив себя в качестве друга жениха, то есть шафера. Не забыл он и про местные обычаи, объяснив Павлову, какие подарки он должен преподнести родственникам невесты: братьям – настоящие охотничьи трофеи, а сестрам – сувениры из золота, речного жемчуга и самоцветов. Так как с убоем промысловых зверей из-за отсутствия соответствующих навыков у колонистов было туговато, Бильдыев приказал своему сыну Нурлану отправиться на стойбище на берегу Елены, чтобы к утру до его прибытия прирезать, освежевать, и, по возможности, засолить и закоптить дюжину самых жирных оленей.

Как и во время первой встречи Павлов и Бильдыев общались наедине, тихо разговаривая по-русски. После хорошей дозы виски Бильдыев признался, что попал в эти края вместе со своей семьей и стадом северных оленей из 1908 года, когда "небо раскололось пополам, и наступил конец света". Павлов сразу понял, что старик имеет в виду падение Тунгусского метеорита и спросил у него, как он догадался о том, что он – тоже "пришелец". На этот вопрос Бильдыев ответил буквально следующее, заставив Павлова покраснеть:

– Материлась твоя немного, как извозчик в Иркутске. Моя услышала и сразу смекнуть.

По правде говоря, Павлов уже забыл, в какой момент разговора с Бильдыевым позволил себе крепко выразиться, но в связи с тем, что старик помянул дореволюционный Иркутск, сразу оживился и засыпал его вопросами. К его удивлению Бильдыев помнил не только венценосного государя-императора Николая II, но и премьер-министра Столыпина, а также, кто был в Иркутске генерал-губернатором и градоначальником. О Ленине и большевиках старик ничего не слышал, зато что-то знал (имел представление) о декабристах, социалистах и даже о графе Льве Николаевиче Толстом.

Рассказ о своем перемещении в иное пространство и время Бильдыев продолжил на следующий день, когда "Эсмеральда" отошла от речного причала Эльдорадо и отправилась вниз по реке Елене. Их беседа проходила в уютной командирской каюте в носовой части судна. Каюта занимала всю ширину корпуса и была оборудована двумя большими боковыми иллюминаторами. В ней очень рационально разместились двуспальная кровать с пологом, умывальник с помойным ведром, встроенные шкафы (для одежды, белья и посуды), секретер и оружейный ящик. Перед оружейным ящиком, который можно было использовать также и в качестве сидения, свободно помещался раскладной обеденный столик. После завершения трапезы столик обычно задвигался под кровать.

О самой тунгусской катастрофе Бильдыев рассказывал неохотно, словно боялся сболтнуть лишнее. За три дня до катаклизма какой-то странный человек с безумными глазами, по виду монах, настойчиво просил его как можно скорее отправлялся на север, однако тот остался на своем кочевье в районе реки Подкаменная Тунгуска, которое после взрыва окутал густой и липкий туман. Выбравшись из пелены тумана, он и его родственники очутились в совсем другой тайге и под другим небом.

В тот памятный год Бильдыев был силен, удал, хорош собой и у него была однозарядная винтовка системы Бердана с двадцатью пятью патронами. С помощью этой винтовки он без труда подчинил себе вымирающее племя южных тунгусов, научил их оленеводству и стал их вождем. Когда патроны закончились, винтовка стала бесполезной, и он собственноручно перековал ее ствол в стальной клинок.

С момента перемещения Бильдыева в иное пространство и время прошло более тридцати лет. Уже выросли его дети от двенадцати жен, от детей пошли внуки, но он все равно продолжал скорбеть о прежнем мире, сгоревшем, по его мнению, в небесном пламени Апокалипсиса.

Расспрашивать Павлова о причинах его появления в забайкальской тайге Бильдыев стеснялся, так как уже при первой встрече решил, что имеет дело с субъектом, изображенным на запомнившейся ему иконе Иркутского кафедрального собора. У того святого было такое же, как у Павлова, строгое лицо, высокий лоб, длинные волосы, малозаметные усы и борода.

Во время их беседы в каюту несколько раз заглядывала седая противная старуха, увешанная амулетами. Это была шаманка по имени Айдан. Бильдыев прихватил ее "на счастье", когда "Эсмеральда" сделала остановку у стойбища его соплеменников на высоком берегу Елены. Кроме старухи-шаманки Бильдыев попросил Павлова взять на борт его младшую жену Лисичку, сына Нурлана, сноху Альчидай и двух дочерей: Иниру и Чайку,– невест на выданье, которых он хотел представить младшим сыновьям Гонория. Павлов не возражал, полагая, что в компании с сородичами старик будет чувствовать себя более комфортно.

Когда старуха-шаманка заглянула в каюту в четвертый раз, Павлов не выдержал, и спросил у Бильдыева, что ей от них нужно. Бильдыев вышел из каюты, поговорил со старухой и, вернувшись назад, сообщил, что Айдан "не нравится тот, кто сидит под большой перекладиной". Павлов ничего не понял и решил разобраться. Выйдя на палубу, он жестами попросил Айдан объяснить ему, что ее так обеспокоило. Шаманка показала ему на Алексхана, который, сидя на лавочке под фок-мачтой, играл на кифаре.

– Это – не человек, а шайтан. Он – мужик и баба,– перевел ее речь на русский Бильдыев.

– Что делать? Бывает и такое,– замялся Павлов и развел руками.

– Камлать надо, чтобы мужика от бабы отделить!– продолжал переводить слова старухи-шаманки Бильдыев.

– Получится ли?– засомневался Павлов.

– У нее получится. Она шибко сильная. Самая сильная из всех шаманов, каких моя знала,– уверенно заявил Бильдыев.

– Чем черт не шутит. Пусть попробует,– нехотя, согласился Павлов.

Бильдыев и Айдан о чем-то между собой поговорили, и после этого Бильдыев сообщил Павлову свой план: вечером, когда галера встанет на стоянку, надо усыпить Алексхана маковым соком, положить между двух костров, и ровно в полночь начать камлание. К утру, если все пройдет удачно, Алексхан станет либо мужчиной, либо женщиной. Павлов лишь пожал плечами и отправился на капитанский мостик, чтобы проверить, как капитан Тарас справляется со своими обязанностями. Убедившись в том, что все в порядке, Павлов предложил Бильдыеву продолжить прерванный разговор. В ответ старик лукаво улыбнулся и сказал буквально следующее:

– Мой хочет здесь быть, ветер дышать. Твой хочет отдыхать.

Павлов расценил его слова, как отказ продолжать беседу, и спустился по трапу в свою каюту. Открыв дверь, он сразу обратил внимание на то, что его кровать разобрана и в ней кто-то лежит, укрывшись с головой пуховым одеялом. Возмущенный такой наглостью, он сдернул одеяло с непрошеного гостя и обнаружил младшую жену Бильдыева Лисичку – молодую коренастую женщину с матово бледным лицом и монгольским разрезом глаз.

Лисичка была уже раздета и стыдливо прикрывала ладонями свои маленькие груди. Прочитав в ее взгляде выражение мольбы и испуга, Павлов улыбнулся и произнес на тунгусском языке единственную фразу, которую он знал:

– Здравствуй! Не бойся! Я – твой друг.

Лисичка радостно заулыбалась, повторила вслед за ним те же слова, похлопала себя по животу и раздвинула ноги.

– Ай да Бильдыев! Ай да хитрец! – рассмеялся Палов, закрыл дверь изнутри на засов и стал раздеваться.

Тихим вечером, когда уставшее за день солнце тонуло в знойном мареве заката, "Эсмеральда" торжественно и гордо под парусами, поднятыми на обеих мачтах, проследовала мимо фактории. На берегах Елены горели костры, ветер доносил запах дыма, еды и зычные голоса прибывших на летнюю ярмарку представителей разных племен народов Северного Забайкалья и Прибайкалья.

Павлов открыл окно-иллюминатор, расположенное у изголовья кровати и высунул голову. Лисичка тоже захотела посмотреть, что происходит на берегу, и шлепнула его по голой спине. Павлов ничуть не рассердился и подвинулся, чтобы ей тоже было видно.

Когда за окном перед ними открылась безбрежная гладь Голубого залива, они вернулись в исходное положение. При этом Павлов ни на минуту не забывал о галере и чувствовал ее ход. Вот пройден поворот, курс – фордевинд. Северо-западный ветер давит в паруса, опасно потрескивают мачты, гик-шкоты и ванты, готовые лопнуть, жалобно звенят.

 
Лисичка, извиваясь под ним, стонет все громче и громче:
 

– М… ммм… мммм….

Внезапно галера резко накреняется на левый борт, и Павлов вместе с Лисичкой скатываются с кровати на пол, застеленный мягким ковром. Вскочив на ноги, Павлов стал быстро одеваться, чтобы поспешить на помощь капитану Тарасу.

Лисичка, заглянув под кровать, рассмеялась и что-то громко сказала. Павлов вначале подумал, что она увидела ручного хорька, которого он держал в каюте для борьбы с серыми крысами, но все оказалось гораздо хуже: из-под кровати, сконфуженно улыбаясь, вылезли дочери Бильдыева Инира и Чайка. Девушки дрожали, но не от страха, а от холода, так как из одежды на них были только маленькие кожаные передники для прикрытия и оберега передней, нижней части тела. Судя по их одежде, а точнее – по ее отсутствию, Бильдыев отправил их на подмогу младшей жене.

Павлов показал Лисичке кулак и приказал девушкам укладываться на кровать, – не для того, о чем они подумали, наверное, а для того, чтобы согреться. Он накрыл их пуховым одеялом и жестами объяснил Лисичке, что ему надо срочно отправляться по своим делам.

Поднявшись на капитанский мостик и оценив обстановку, Павлов приказал убрать лишние паруса и посадить людей на весла. Галера перестала зарываться в волнах и выровняла ход.

 
Впередипо курсу показался Красивый каньон – гряда холмов, которые рассекало речное ущелье, сдавленное с обеих сторон скалами высотой в 20-30 метров. В самом узком месте каньона течение было настолько сильным, что путешественники, поднимающиеся вверх по реке на челнах, лодках и ладьях, вынуждены были с трудом продвигаться вперед, цепляясь баграми и крючьями за отвесные стены, сложенные светло-серыми и розоватыми известняками. К счастью, дул попутный ветер и "Эсмеральда" при помощи парусов, сорока гребцов и умелого лавирования благополучно миновала теснину.
На закате солнца "Эсмеральда" подошла к устью небольшой реки под названием Полынь. Павлов приказал капитану Тарасу сворачивать паруса и искать подходящее место для якорной стоянки и предстоящего ночлега. Место нашлось довольно быстро. Его порекомендовал старик Бильдыев, вспомнив "про два холма и горячий ручей", где он когда-то зимовал вместе со своими соплеменниками.
Прошел еще час, и настала пора для долгожданного ужина. На галере остались только вахтенные; все остальные: члены экипажа, гости и женский музыкально-танцевальный коллектив,– сошли на берег, разожгли костры, поставили шалаши и с нетерпением ждали, когда в трех медных котлах сварится оленина. Чтобы подбодрить уставших гребцов и матросов, Павлов приказал боцману Корейка спуститься в трюм и доставить на берег бочонок изысканного сиракузского розового вина, когда-то хранившегося в винном погребе его летнего дворца на мысе Принцессы грез.
Дождавшись, когда все насытятся, Павлов попросил красавицу Полину под аккомпанемент кифары исполнить какой-нибудь свадебный гимн,– якобы для того, чтобы проверить, как она подготовилась к предстоящему завтра выступлению перед орландами. Пение и музыкальное сопровождение всем понравились, и Павлов, подозвав к себе исполнителя и аккомпаниатора, собственноручно преподнес им кубки с вином.
Согласно намеченному плану, в кубок, который Павлов преподнес Алексхану, старик Бильдыев незаметно добавил сколько-то капель экстракта макового сока. После того, как Алексхан осушил поданный ему кубок, его неудержимо потянуло ко сну. Он даже не добрался до своего шалаша, заснув прямо у костра. В тот момент никто не придал этому никакого значения, полагая, что он либо слишком устал, либо к алкогольным напиткам непривычен.
Ближе к полночи Бильдыев и шаманка Айдан на выбранной ими поляне неподалеку от лагеря разложили два костра. Павлов и сын Бильдыева Нурлан на носилках перенесли туда спящего гермафродита.
Айдан взяла в левую руку бубен, украшенный разноцветными узорами и увешанный амулетами из кости, в правую – деревянную колотушку, что-то протяжно пропела и трижды ударила колотушкой по туго натянутой коже.
 

– Духа шибко сильного к себе зовет. Когда он придет, тебе страшно будет. К лодке своей шагай, Лисичке живот надувай, назад не смотри. Нурлан дрова будет рубить, а мой в костер дрова кидать,– сказал Бильдыев, осторожно взяв Павлова за локоть.

Павлов решил старику не перечить и отправился в лагерь, но по дороге не удержался, остановился, прислушался и оглянулся.

– И… Иее…Иес…,– издалека доносились до него окончания протяжных звуков ритуальной песни Айдан и глухие удары бубна.

Он сделал несколько шагов вперед, и неожиданно упал. Несколько минут спустя, повторилось то же самое: он споткнулся буквально на ровном месте. После этого, не оглядываясь, он добрался до лагеря, перекликнулся условным паролем с часовыми и отправился на галеру. Поднявшись по сходням, он поговорил с вахтенным матросом и остановился подле пирамидального шатра, в котором расположились его бывшие наложницы. Прислушавшись, он различил не только женские, но и мужские голоса, и откинул полог, прикрывающий вход.

В шатре он застал капитана Тараса и боцмана Корейка, которые развалились у камелька на мягких парчовых подушках. Увидев своего начальника, мужчины вскочили, и капитан Тарас заплетающимся языком стал докладывать о том, что "за время отсутствия их высочества присутствия ничего подозрительного не наблюдалось". Павлов нагнулся, поднял с пола кожаную флягу, открыл, понюхал и выплеснул остатки вина темно-рубинового цвета с ярким ароматом специй и лесных ягод на капитана Тараса. Тот все понял правильно, и попросил разрешения выброситься за борт. Павлов сказал, что не возражает, после чего капитан Тарас и боцман Корейка, ползком, на четвереньках, с позором, выбрались на палубу.

Павлов пожелал девушкам спокойной ночи, и собрался было выйти, но они единогласно потребовали, чтобы он, хоть ненадолго, остался вместе с ними. Делать нечего: он присел на подушку, на которой незадолго до него сидел капитан Тарас. Девушки стащили с него сапоги и, обнажив бюсты, придвинулись к нему на небезопасное расстояние.

– Это даже не искушение святого Антония, а черт знает что! – подумал Павлов, и, нащупав за пазухой тугой кошелек с серебряными монетами, объявил:

– Девки! Не шалить! Вот вам монеты! Разделите их пополам и все, что вам не хватает, купите на ярмарке.

– Нам злата-серебра не надо! Мы хотим любви и уважения! – пискнула красавица Полина, но ее уже никто не слушал: – кошелек пошел по рукам, возбуждая бывших наложниц своей тяжестью и звоном.

Павлов натянул сапоги и быстро ретировался в направлении своей каюты. Открыв дверь, он сразу же при входе споткнулся обо что-то мягкое, нагнулся и обнаружил дочерей Бильдыева Иниру и Чайку, мирно сопевших на полу в своих меховых спальных мешках. На кровати, как того и следовало ожидать, почивала Лисичка, которая, как только он прилег, придвинулась к нему и, опахнув его лицо горячим дыханием, заключила его в свои объятия.

…Он проснулся незадолго до рассвета, оделся и вышел на палубу. Утренние сумерки окутали спящую землю. Под фок-мачтой, скрестив ноги по-татарски, сидел Бильдыев и курил глиняную трубку. Рядом с ним, свернувшись калачиком на куске мятой парусины, устроилась старуха-шаманка и что-то спросонья бормотала.

– Баба у Айдан получилась. Смешная, однако…,– зевая, пробормотал Бильдыев.

– Где он, то есть она?– забеспокоился Павлов.

– Дрова рубит, злая шибко,– улыбаясь, объяснил Бильдыев и показал в сторону берега.

Алексхана Павлов застал у костра – тот устанавливал на треноге большой медный чайник и своим обычным хрипловатым голосом переругивался с шеф-поваром Рутением. Внешне гермафродит также нисколько не изменился. Те же вьющиеся каштановые волосы, большие карие глаза, вздернутый носик и полные чувственные губы.

– Привет, Алекс! И тебе Рутений желаю доброго утра и удачного дня!– приветствовал их Павлов.

 
При виде Павлова Алексхан густо покраснел и отвернулся.
 

– Алекс, подойди ко мне,– попросил Павлов, но тот не послушался и, путаясь в полах длинного платья из блестящей тафты и фая (шелка с двойным переплетением), побежал в лес. В три прыжка Павлов догнал Алексхана, схватил за плечи и рванул к себе.

– Что они с тобой сделали? Покажи!– строго приказал он.

Алексхан испуганно замотал головой, но затем, преодолев страх и смущение, подхватил подол платья и задрал выше бедер. Так и есть, пенис исчез! О том, что он когда-то существовал, напоминал холмик скопления жировой ткани, которая, вероятно, должна была со временем рассосаться. Но и интимных женских мест приятные черты Павлов не обнаружил – ни визуально, ни на ощупь. У Алексии, как теперь следовало называть гермафродита, была "костянка", то есть недоразвитый женский орган с инфантильными половыми губами. Такую девушку в Империи джурджени, даже если она прекрасна лицом и образована, не только бы ни в какой гарем не взяли, но шансов выйти замуж не было никаких.

Глядя на Алексию со смесью жалости и отвращения, Павлов объявил ей, что отныне она никогда больше не наденет мужского платья, не будет заниматься мужской работой, и что вскоре основной ее обязанностью станет обучение дочери Верховного вождя орландов Ириски языку и письменности джурджени.

– Я лучше утоплюсь! – захныкала Алексия.

– Цыц! Будешь мне перечить, выдам замуж за Бильдыева!– пригрозил он ей и приказал немедленно отправляться в его каюту, будить гостей и заниматься приборкой помещения.

 
II
На Красные Камни Павлов и его спутники прибыли только под вечер, так как идти против течения при слабом порывистом ветре можно было лишь с малой скоростью. Только команда гребцов сушила весла, наслаждаясь отдыхом, как новый поворот румбом вынуждал срочно убирать паруса, хватать весла и грести, грести, чтобы галеру не выбросило на мель. Поскольку гребцы совсем выбились из сил, Павлов приказал встать на якорную стоянку не у Главного причала, как он договаривался со своим будущим тестем, а у Перламутровой башни. Пока члены экипажа переодевались в праздничные одежды и готовились к высадке на берег, к галере на маленькой лодке-ялике подошел встревоженный старший сын Верховного вождя Кочубей.
Выяснив, в чем причина опоздания, Кочубей попросил немного подождать, и, примерно через час вернулся назад, но уже не на ялике, а на ладье Верховного вождя и предложил принять на борт "самых прекрасных помощников". Ими оказались пятнадцать девушек из отряда старших учениц под командованием Урсулы-воительницы.
Заметив, что Урсула тоже собирается сесть за весла, Павлов жестами пригласил ее к себе на капитанский мостик. Она очень удивилась, но приглашение приняла. Таким образом, через четыре года они снова встретились, хотя узнать своего милого друга в красавце джурджени в блистающих золотом доспехах она, разумеется, не могла. Так и подмывало Павлова заговорить с ней на языке орландов, но он изо всех сил сдерживался, употребляя вместо слов жесты и мимику.
Урсула заметно постарела, ссутулилась, через ее лицо, наискосок: с левого виска до правой нижней челюсти,– проходил глубокий шрам от раны, полученный ею прошлой зимой от медведя-шатуна, внезапно заявившегося на дальний дозор у реки Лопарь. С бурым мишкой ей удалось справиться, но следы этой схватки навсегда остались на ее лице. Про тот случай Урсула, правильно поняв его жест, вынуждена была "рассказать", в виде пантомимы. По правде говоря, Урсуле было лестно от того, что столь знатный господин удостоил ее своим вниманием и захотел с ней пообщаться. В какой-то момент их взгляды встретились, и Павлов почувствовал, как у него надсадно заныло сердце.
Получив подкрепление, экипаж "Эсмеральды", подбадриваемый музыкой и песнями, навалился на весла, и, примерно, за час, довел судно до главного причала, где уже с полудня собралась толпа встречающих. При появлении галеры Тезей-хана встречающие замерли. Замечательно стройные обводы корпуса, плавно перетекающие в грациозно изогнутые штевни, и резные позолоченные изображения сказочных животных на носу и корме вызвали неподдельное восхищение. Психологический эффект усиливали закатные лучи солнца, преломившиеся об отложения красного гранита. У зрителей, стоящих на берегу, возникло ощущение, что прекрасная галера словно спустилась с неба.
Шквал рукоплесканий и восторженные возгласы в честь Тезей-хана и дружественного народа джурджени огласили Красные Камни. Павлов сошел по сходням на берег и стал подниматься по лестнице, вырубленной в стене каньона. Следом за ним шли "друг жениха" Бильдыев и его младшая жена Лисичка. Бильдыев давно мечтал о том, чтобы сбить со своего свата спесь, и с помощью Павлова, кажется, этого добился, давая понять, что приходится знатному гостю орландов не только шафером, но и "братом по жене". Гонорий быстро сориентировался в ситуации и шепнул своей дочери, как ей следует себя вести.
Итак, на нижней площадке пролета лестницы Павлова встречали сестра Верховного вождя Гита и невеста Ириска, разодетые в шелк и соболя. Гита держала в руках серебряный поднос с хлебом-солью.После того, как Павлов отведал хлеба с солью и троекратно поцеловался с Ириской, она подхватила его под руку и повлекла за собой на вторую площадку, где их встретил Верховный жрец орландов преподобный Колыван.
Заметив отчаянные сигналы Гонория, Колыван властным жестом приказал жениху и невесте опуститься перед ним на колени. После этого Верховный жрец прочитал короткую молитву и легонько ударил их по спине своим золоченым посохом. Таким образом, в присутствии всего честного народа он, данной ему властью, объявил Тезей-хана и Ириску мужем и женой.
Следуя за Колываном, Павлов и Ириска поднялись на третью площадку, где их встречали старейшины девяти родов. В одном из старцев Павлов с радостью опознал деда Михея – главу рода Белохвостого Оленя. Он так расчувствовался, что против регламента поздоровался с каждым старейшиной за руку, а Ириска, следуя его примеру, приседала в низком поклоне. Старейшинам орландов, которые должны были в соответствии с наставлениями Гонория встретить старшего сына императора джурджени, склонив перед ним головы, столь уважительное поведение высокопоставленного зятя Верховного вождя очень понравилось, и они единодушно пришли к выводу о том, что Гонорий от гордости и тщеславия совсем потерял голову.
Ступени закончились, и новобрачные очутились в окружении орландского народа, который приветствовал их восторженными возгласами и бросал им под ноги летние цветы: герберы, лилии, розы, хризантемы и статицы. Краем глаза Павлов увидел в толпе знакомые все лица: Ерофея, Лаванду, Гарегина, Фиалку, Юлия и Нару. Сердце подсказывало ему, что где-то рядом находится Березка и его дети-двойняшки: Дмитрий и Роза. Но опознать среди многих женщин с малыми детьми милую Березку он, к сожалению, не смог. И тут он заметил стройную молодую чернокожую женщину с грудным ребенком за спиной в рюкзачке. Это, несомненно, была его приемная дочь Сара Гудвин.
Павлов остановился и, как бы шутя, спросил у Гиты, с каких пор орланды почернели, но из-за шума она его не услышала. Сделав еще несколько шагов, он снова остановился, так как узнал Агату. Бывший Центурион постоянного войска племени орландов была одета в скромную одежду из грубого холста и оленьей замши, ее волосы стали совсем седыми и лицо покрылось морщинами.
 

– Гонорий хочет знать: ты сразу пойдешь в дом к невесте, или хочешь отдохнуть? – спросила его Гита, когда свадебная процессия поравнялась с подворьем Кочубея – в том самом, где когда-то Беллерофонт укрывал похищенную им Медвяную Росу.

– Пойдем к невесте, не будем тянуть,– отозвался на ее слова Павлов, у которого это место сразу вызвало неприятные воспоминания.

Гита красноречивым жестом дала понять Гонорию, что жених не возражает против того, чтобы свадебные торжества начались не на следующий день, а прямо сейчас. Гонорий понимающе кивнул головой и, зычным возгласом установив тишину, объявил о том, что приглашает званых гостей в свою резиденцию.

Павлов, в свою очередь, подозвал к себе Урсулу и с помощью Гиту предал ей свою просьбу: пусть ученицы из ее отряда возьмут под контроль галеру и проследят за оставшимися на ней людьми: капитаном Тарасом и тремя вахтенными, – чтобы их никто не обидел. Урсула в ответ улыбнулась и жестами объяснила ему, что его волнения напрасны, так как все уже давно под контролем. Павлов знал, что на слово Урсулы можно положиться, и сразу успокоился.

Во время торжественного шествия свадебной процессии от Главного причала до резиденции Верховного вождя Ириска несколько раз пыталась с ним заговорить. С помощью Гиты она с грехом пополам выучила несколько фраз на языке джурджени и пыталась порадовать его своими лингвистическими способностями.

– Не парься, милая! Толемей-хан за зиму обучил меня вашему языку,– шепнул ей Павлов на ухо, и она, обрадованная, приняла его заявление за чистую монету.

Париться им, однако пришлось, причем, не в переносном, а в буквальном смысле, и даже не вдвоем, а втроем – вместе с Гитой. Когда свадебная процессия достигла резиденции Верховного вождя, званые гости прошли во двор, на котором были установлены столы. Незваные гости остались за воротами в ожидании, когда слуги Гонория (домашние рабы и рабыни) выкатят им бочки с пивом, вынесут кожаные фляги с медовухой и закуску в виде копченого мяса, колбас и сдобного хлеба.

Пока накрывались столы и званые гости знакомились со спутниками жениха и развлекались песнями, новобрачных, чтобы они поближе друг с другом познакомились, отправили на совместное омовение в хорошо устроенную баню с деревянным бассейном и уютной комнатой отдыха.

По приказу Гонория расторопные слуги сразу после прибытия свадебной процессии осветили банное помещение толстыми восковыми свечами, медленно тающими в высоких напольных деревянных канделябрах. Верховный вождь правильно решил, что, когда Тезей-хан и Ириска выйдут из бани, у недоброжелателей вряд ли повернется язык утверждать, что они ограничились одними лишь водными процедурами.

Оказавшись в бане, то есть, можно сказать, в своей любимой стихии, Павлов сразу взял инициативу в свои руки: заварил березовые веники кипятком, поддал жару и устроил для Ириски и Гиты столь интенсивную паротерапию, что они едва ее выдержали. Пока женщины отдыхали на широких лавках, накрывшись холщевыми простынями, он попарился сам, поплескался в бассейне, еще раз попарился, полил себя ключевой водой из деревянного ковшика и лишь тогда, бодрый и повеселевший, заглянул в комнату отдыха и поинтересовался у Гиты насчет дальнейших планов. Его переводчица, успев хлебнуть медовухи чуть выше нормы, положенной по уставу, заплетающимся языком объявила, что дальше он должен снять с нее черный пояс вдовы и удовлетворить, как супругу.

Гита явно что-то путала, но Павлов понял все правильно и, рассмеявшись, подошел к Ириске, сдернул с нее простынь, взял в охапку и посадил на колени. Ириска, испуганно всхлипнув, обняла его за шею и они в первый раз поцеловались, а затем попробовали, в положении лежа, как они подходят друг к другу физически. Оказалось, что в смысле производства потомства у них очень ладно, будто они созданы друг для друга. Впервые такое чувство Павлов испытал с Медвяной Росой, и с тех пор не мог его забыть.

– Ты – чудо!– воскликнула он, убедившись в том, что его брак может быть счастливым.

– Ты – настоящий тигр!– призналась удовлетворенная Ириска.

И, вот, на Красные Камни опустилась прозрачная летняя ночь. Во дворе резиденции Верховного вождя орландов горели костры, и было шумно и весело. Народу за столами собралось человек сто, не меньше. Появление Павлова в обнимку с Ириской было встречено радостными криками и аплодисментами. Глядя на сияющую от счастья физиономию невесты и сдержанно улыбающегося жениха, все сразу поняли:– молодые, познав друг друга, остались друг другом довольными.

Перед тем, как выйти к гостям, Павлов переоделся в придворный камзол из черного бархата, усыпанный драгоценными камнями. Одежду в предбанник доставил ему Следопыт, который, в свою очередь, переоделся в его золоченые доспехи, чтобы их, не приведи господи, не украли.

Его супруга тоже переоделась; ее белоснежное платье из тончайшего шелка и головной убор в виде стрейчевой бархатной шапочки черного цвета с клювом и украшениями из страусиного пера символизировали птицу, попавшую в силки хитроумного птицелова. Это платье, кстати, когда-то принадлежало Марине, а головной убор – Полине, которая его сразу узнала, и от обиды чуть не заплакала. Но орланды, конечно, про это ничего не знали, и искренне радовались тому, что их соплеменница выглядит, как настоящая принцесса.