Текст книги "Ариасвати"

Автор книги: Николай Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

ХVІІ. На море

Вместо двух-трех недель, постройка лодки с конопаткой и осмолкой затянулась более, чем на два месяца. Но зато, когда она была кончена и, перенесенная при помощи Гиппогрифа на озеро, закачалась на его волнах так стройно и солидно, сердце Андрея Ивановича прониклось весьма понятным чувством гордости. Против ожидания, несмотря на свою величину, лодка оказалась довольно легкой, прекрасно слушалась руля и отлично ходила под парусами. На озере, конечно, ей негде было разгуляться, но перенести ее на риф Андрей Иванович пока не решался, так как все время стояла слишком ветреная погода. Он поневоле должен был довольствоваться маневрами на озере и это принесло ему пользу в том отношении, что, не рискуя ни малейшей опасностью, он научился довольно хорошо управлять своей лодкой.

Наконец, однажды вечером солнце закатилось на совершенно ясном горизонте. На небе не было тех красных перистых полос, которые, обыкновенно на закате солнца, легкими пучками тянулись поперек неба, предвещая на завтра ветреный или даже бурный день. В этот вечер Андрей Иванович с особенным вниманием осмотрел свою лодку, оглядел оснастку, весла, руль, затем отправился в верхнюю башню и также внимательно осмотрел Гиппогриф. Найдя все в порядке, он улегся пораньше спать, заранее предвкушая удовольствие своей первой самостоятельной поездки по морю.

На другой день он проснулся рано. Утро было тихое и ясное. Листья на деревьях как будто замерли в совершенно неподвижном воздухе. Только одни птички, весело чирикая, носились над вершинами деревьев, да звенящее облако насекомых как будто плыло над самым озером, точно смотрясь в его зеркальную поверхность, под которой его сторожили уже неутомимые, стрелки-охотники, жельмоны. Флаг на мачте висел неподвижно и будто жалел, что его владельцу не придется сегодня развернуть паруса и попробовать свою лодку на океане.

"Ну, что же? Не беда!" – утешал себя Андрей Иванович. "Напротив, это даже лучше, что мне придется спустить свою лодку на море в такую тихую погоду. Пока что, я отыщу для нее удобную бухточку, защищенную от ветров, а там, к полудню, еще посмотрим, что будет: тихое утро еще не обусловливает непременно безветренного дня".

Андрей Иванович снял мачту и уложив, весь такелаж на дно лодки, отправился за Гиппогрифом. Чрез несколько времени, легкий и красивый, нисколько не пострадавший от своего продолжительного заключения в башне, он гордо плыл над поверхностью озера, почти скользя по воде своей ивовою лодочкой. Как в зеркале, отражались в воде его разноцветные полотнища, опутанные частой сетью веревок, его могучий винт, плавно вертевшийся в неподвижном воздухе, и руль, управлявший полетом: казалось, два аэростата плыли один над другим, стремясь своими шарами в противоположные стороны – один к небу, опрокинувшемуся над озером, другой к такому же небу, но только скрывшемуся в его зеркальной глубине.

Остановив аэростат над центром лодки, Андрей Иванович обвязал всю ее веревками и, тщательно прикрепив к аэростату, дал ему ход, и могучее чудовище плавно поднялось над озером, держа в своих когтях огромную лодку. Поднимаясь все выше и выше, оно полетело над пальмами, над вершинами гигантских смоковниц, над зарослями перепутавшихся лимоний, промелькнуло над узкой каменистой грядой прибрежных скал и точно повисло над застывшим, как стекло, океаном.

Андрей Иванович зорко осматривал с высоты широкие полосы рифов, тянувшиеся в разных направлениях, как причудливые морщины на гладкой поверхности океана. Казалось, сегодня они изменили несколько свою обычную физиономию: у них не доставало вечной белой каймы пенистого прибоя, окружавшей их берега множеством опасных бурунов.

Неподалеку от рифа, впервые приютившего Андрея Ивановича в этом уголке мира, в виду острова Опасного, виднелось начинавшееся кольцо небольшого атолла с глубокой внутренней лагуной. Найдя, что эта лагуна может служить удобным помещением для его лодки, Андрей Иванович спустился почти к самой поверхности воды и одну за другой осторожно отвязал веревки, прикреплявшие лодку к Гиппогрифу. Через полчаса Гиппогриф, освобожденный от своей ноши, легкой птицей взвился над океаном, а посередине лагуны тихо закачалась лодка, впервые знакомясь со стихией, в которой отныне ей предстояло действовать. Андрей Иванович спустился еще раз, подвел лодку к берегу и, уравновесив аэростат, вышел на жесткую поверхность рифа.

Стоя на твердой известковой почве рифа, Андрей Иванович тщетно отыскивал глазами какой-нибудь предмет, к которому он мог бы прикрепить свой Гиппогриф. Но поверхность рифа оказалась настолько ровной, что зацепить якорь или привязать веревку Гиппогрифа было не за что. Оставалось привязать его к лодке. Это, конечно, затруднило бы ее движения, но так как другого выбора не представлялось, то пришлось прибегнуть к этому средству. Андрей Иванович крепко привязал веревку якоря к корме лодки, таким образом, что Гиппогриф балансировал над лагуной на высоте от тридцати пяти до сорока футов, затем он поставил мачту, вложил весла в уключины и, огребаясь то тем, то другим, то обоими вместе, выбрался из лагуны чрез один из каналов, которыми было прорезано кольцо атолла.

В воздухе было тихо по-прежнему, концы повисшего флюгера едва шевелились и то благодаря движению лодки: океан, как прежде, был гладок, точно зеркальное стекло. По-видимому предстояло все время работать веслами, оставив бесполезный парус праздно лежать на дне лодки. Андрей Иванович тихо обогнул риф и выехал в открытое море. Лодка шла довольно легко на веслах, увлекая за собой привязанный аэростат. Становилось все жарче и жарче. Андрей Иванович обливался потом, но не бросал весел. Ему нравилось плыть таким образом, затерянным со своей маленькой лодкой в этом безграничном голубом пространстве: было весело и жутко, оглядываясь по сторонам, видеть только воду и небо. Уже остров Опасный остался далеко позади. Его обрывистые берега синели в голубоватом тумане и, становясь все ниже и ниже, точно прятались в море.

Наконец Андрей Иванович почувствовал усталость и сложил весла. Лодка тихо покачивалась на воде, подвигаясь в силу инерции по-прежнему направлению. Андрей Иванович откинулся на спину, закинул за голову руки, вытянул ноги и весь отдался dolce far niente[6]6
  …dolce far niente (ит.) – блаженное ничегонеделанье


[Закрыть]. Он долго смотрел сквозь прижмуренные ресницы в высокое синее небо, потом, ослепленный его сиянием, он перевел глаза на бесконечную равнину моря. сливавшуюся с небом в голубом тумане горизонта. Грудь его свободно и глубоко вдыхала живительный морской воздух, пропитанный мельчайшими частицами соляных испарений. Блуждая глазами по голубой поверхности моря, он перегибался порою через борт лодки и пристально вглядывался в прозрачную глубину океана, точно желая проникнуть в его сокровенные тайны. Но море ревниво хранило свои секреты и, хотя миллиарды живых существ кишели на самой поверхности воды, в каких-нибудь двух футах расстояния, глаз наблюдателя не мог уловить и одного из них, – до того было прозрачно их тело. Наскучив бесполезно всматриваться в безжизненную, как ему казалось, глубину, Андрей Иванович снова откидывался на спину и погружался в прежнее полудремотное состояние.

XVIII. Чудовище

Из этого состояния его вывел недалекий всплеск воды. Андрей Иванович быстро поднялся и обернулся по направлению шума, но не успел рассмотреть его причины.

Ему показалось только, что какой-то темный предмет, вроде огромного обломка скалы, упал в воду, подняв целый столб брызг, и мгновенно исчез в глубине, оставив за собой взволнованную поверхность. Андрей Иванович еще смотрел на это место расширенными от любопытства глазами, когда саженях в десяти от лодки, в том же направлении, из воды внезапно выпрыгнуло огромное круглое тело, продержалось несколько мгновений на воздухе в нескольких футах над поверхностью и затем снова упало в море, произведя такое волнение, что лодку несколько раз чувствительно подбросило расходящимися волнами. Теперь Андрей Иванович мог уже хорошо рассмотреть странный предмет, привлекший его внимание. Это было ничто иное, как громадная, как будто отрубленная от туловища, рыбья голова не менее шести футов в диаметре. У нее были глаза, рот, два громадных, как казалось, околожаберных плавника – и затем более ничего…

Андрей Иванович до того был поражен этим странным чудовищем, что несколько минут не мог придти в себя от изумления. Он насилу мог сообразить, что эта должна быть та самая сказочная рыба, которую старинные мореплаватели окрестили такими странными именами, как например: самглав, шар-рыба, голова-рыба и т. п. У позднейших путешественников она называется иногда солнечной рыбой, иногда луной-рыбой. Последнее название она получила, как говорят, потому что ее серебристая чешуя светится в ночной темноте и, когда ей приходила фантазия ночью показаться над поверхностью воды, путешественники будто бы часто принимали ее за диск полной луны, выходящий из моря…

Приключение с лунной рыбой разбудило охотничьи инстинкты Андрея Ивановича, дремавшие в нем со времени неудачи на озере. Он очень жалел, что не взял с собой рыболовных принадлежностей, и решился на следующий раз непременно попробовать счастья в рыбной ловле на море.

Между тем, осматриваясь кругом, он заметил, что лодка все еще продолжает двигаться: темная полоса рифа, сначала едва заметная вдали, постепенно становилась все ближе и ближе и наконец прошла мимо, в нескольких саженях от борта лодки. Оглянувшись назад, Андрей Иванович едва мог разобрать в фиолетовом полуденном тумане синие скалы острова Опасного. Было очевидно, что, пока он предавался своему far niente, лодку его дрейфовало морским течением, и если бы он не догадался об этом еще несколько минут, то вероятно совсем потерял бы из виду свой остров.

Конечно, пока с ними был его Гиппогриф, это не представляло опасности. Андрей Иванович с любовью взглянул на аэростат, гордо покачивавшийся за кормой на своей крепкой веревке. "С ним ничто не страшно", подумал он. Но все же забираться слишком далеко от острова по морю, усеянному рифами и подводными скалами, не представляло особенного интереса. Надо было возвращаться, пока остров не исчез совсем из виду. Андрей Иванович взялся за весло и повернул лодку к острову. Но обратный путь оказался далеко не легким. Проработав веслами более часа и почти задыхаясь от усталости и жары, Андрей Иванович успел доехать только до того рифа, мимо которого лодка проплыла всего за несколько минут до поворота назад. При такой скорости добраться до острова можно было не ранее ночи. Но перспектива сидеть за веслами несколько часов сряду, изнемогая от усталости, зноя и жажды, вовсе не улыбалась Андрею Ивановичу. Поэтому, поневоле, пришлось прибегнуть к помощи Гиппогрифа.

Андрей Иванович взобрался в корзину аэростата и повернул рычаг динамо-электрической машины: винт тотчас завертелся и лодка, вспенивая уснувшую поверхность океана, быстро пошла против течения, вслед за ринувшимся к острову Гиппогрифом. Через полтора часа Андрей Иванович уже ввел свою лодку в ту же самую лагуну, которую предназначал для ее помещения, и, отыскав на углу одного обмелевшего наполовину канала острый выступ берега, крепко привязал ее к нему.

Затем на этот раз ему ничего более не оставалось, как только возвратиться на остров. Но собирая и связывая вместе веревки, которыми была прикреплена к аэростату лодка во время переноски ее с острова на риф, Андрей Иванович на дне корзины нашел случайно попавшую сюда крепкую лесу с толстым железным крючком на конце. Так как было еще рано, то он вздумал попробовать половить рыбу с рифа. Но представлялась задача – где достать наживку? Несколько раз он обошел риф, переправляясь через канавы с помощью Гиппогрифа, и не нашел ничего годного для этой цели, кроме двух или трех небольших крабов, которые, однако, так быстро убежали при его приближении, что догнать их не было никакой возможности. По всей вероятности, это были те крабы, которых моряки называют кавалеристами за быстроту их бега. Тогда Андрей Иванович пересмотрел все ящики, в которых хранилась провизия во время путешествия на Гиппогрифе, и в одном, к своему величайшему удовольствию, нашел большой кусок завалявшегося, совершенно высохшего сыра. Это было как раз то самое, чего искал Андрей Иванович, так как без всякого сомнения такого рода наживка должна служить для рыбы довольно лакомой приманкой.

Насадив на крючок довольно крупный кусок сыра, Андрей Иванович закинул свою удочку в устье одного из каналов, соединявших лагуну с океаном. Не прошло нескольких минут, как леса уже стала понемногу натягиваться и отходить в сторону от устья канавы. Андрей Иванович потянул лесу и сразу почувствовал, что на ней висит что-то тяжелое… Скоро из воды появился огромный краб, державшийся своей чудовищной клешней за крючок. Неожиданно очутившись на поверхности воды, краб догадался разжать свою клешню и проворно нырнул на дно. Андрей Иванович переменил наполовину съеденную приманку и закинул удочку на прежнее место. Через несколько времени леса стала снова натягиваться. Зная теперь, что это проделки краба, Андрей Иванович сильно рванул лесу и отскочил от берега, рассчитывая таким быстрым движением выкинуть краба на берег. Маневр удался, но не совсем: не успевший вовремя разжать клешню краб ударился об откос берега и снова свалился в море. Эта неудача раздосадовала Андрея Ивановича.

Он выбрал более пологий берег и снова закинул лесу. Здесь он был счастливее. Быстрым движением руки ему удалось выкинуть на берег довольно большого краба. Но когда безобразное восьминогое чудовище, сначала несколько оглушенное падением, пришло в себя и, подняв свои громадные клешни, почти вчетверо превосходившие длину его туловища, бросилось на своего врага, Андрей Иванович с позором должен был ретироваться и по всей вероятности упустил бы свою добычу, если бы под руку ему не попалось весло, с помощью которого он не только обратил краба в бегство, но, оглушив его несколькими ударами опрокинул на спину и совершенно покорил своей власти, крепко связав веревкой его страшные клешни.

Такой удачный результат охоты разлакомил Андрея Ивановича. Он закинул удочку на прежнее место и приготовился выкинуть на берег попавшуюся добычу. Но клев что-то долго не повторялся, Андрею Ивановичу даже надоело сидеть над своей удочкой. Он воткнул весло в трещину берега и обмотал вокруг него лесу, наскучив держать ее в руке. Леса так долго оставалась неподвижной, что он уже задал себе вопрос: не испугались ли крабы участи своего товарища и не ушли ли в другое место? Но в это самое мгновение леса натянулась так сильно, что потащила за собой весло. "Это уже не краб", подумал Андрей Иванович и схватился за лесу, но тотчас же почувствовал во всем теле такое сильное сотрясение, что выпустил из рук лесу и упал навзничь, сильно ударившись затылком об известковую почву рифа.

Когда Андрей Иванович, оглушенный неожиданным ударом и падением, пришел в себя, весло медленно плыло вдоль рифа, в двух шагах от берега но лесы на нем уже не было. Да если бы она и оставалась еще на весле, то вряд ли Андрей Иванович решился бы прикоснуться к ней в другой раз, рискуя получить электрический удар, быть может, еще более сильный, чем первый. Он понял, что над ним пошутил электрический скат, которого недаром прозвали морским чортом. С помощью особых органов, помещающихся между головой, жабрами и грудными плавниками, это отвратительное чудовище может производить весьма сильные электрические удары. Все живое трепещет пред его страшной силой. Рыба, случайно дотронувшаяся до него, или даже прошедшая только мимо, получает такой удар, что мгновенно впадает в столбняк и умирает.

Не желая вовсе иметь дела с такою опасною гадиной и благодаря судьбу, что еще счастливо отделался, Андрей Иванович достал из воды весло, захватил связанного краба и, взобравшись на Гиппогриф, отправился домой.

XIX. Ветерок

Почти целую неделю продолжался тот же мертвый штиль, небо и океан, земля и воды, леса и скалы, все как будто замерло в подвижной дремоте, точно объятое очарованным сном. Солнце жгло невыносимо и морской ветерок уже не прилетал с океана обвеять прохладой недвижные листья истомившихся от зноя растений. Та же истома, казалось, тяготела над всем живущим. Голоса птиц звучали как-то глухо, точно сквозь сон, стада льям прятались в тени и молодые животные уже не прыгали по траве, но апатично стояли около маток спрятав под них свои головы, и только бессильно отмахивались от назойливых насекомых, которые только одни, казалось, чувствовали себя привольно в неподвижном и знойном воздухе.

Андрей Иванович также не избег общей участи. Все время, пока продолжался штиль, он находился в каком-то полусне, апатично смотря на все окружающее. Он чувствовал себя так, как будто на нем лежала какая-то невидимая тяжесть, сковавшая его ум, энергию, даже самые члены его тела. Днем, обливаясь потом, лежал он в своей палатке с книгой в руке, погруженный в полудремотное состояние, которое не давало ему читать, несмотря на слабые усилия воли, делавшей попытки принудить вялый мозг к какой-нибудь умственной деятельности. Продремав таким образом целый день, он не мог спать ночью и просиживал около костра до самого рассвета апатично смотря то в окружающий мрак, то в темное небо, на котором блестящими искрами сверкали громадные звезды. Он лениво смотрел, как красноватый столб дыма поднимался кверху, постепенно темнел и сливался с темнотой ночи; как на этом фоне рельефно выступали из тьмы освещенные пламенем, неподвижные ветви деревьев, казавшиеся вылитыми из червонного золота. Порой, утомившись бесцельно блуждать глазами по окружающей его безмолвной темноте, он брался за книгу и пробовал читать при свете костра, но, прочитав несколько страниц, он снова безучастно смотрел на темное небо, на черные деревья, на мутную даль, в которой слабо рисовались какие-то неясные очертания.

С рассветом он навещал своих льям, затем садился в челнок, осматривал жерлицы, собирал попавшуюся рыбу и возвращался в палатку. Рыбная ловля на рифе его уже не привлекала, кататься по морю в лодке на веслах тоже не имело никакой прелести, наконец, ходить с ружьем, хотя бы и в тени деревьев, было слишком тяжело, так как зной проникал даже в самые непроходимые и глухие уголки лесной чащи.

Поэтому совершенно понятно то оживление, почти радость с какими на рассвете девятого дня Андрей Иванович приветствовал слабую струйку ветерка, слегка шевельнувшую сонный лист банана. В тоже время столб дыма, вертикально стоявший над потухающим костром, наклонился в сторону, разорвался на отдельные облака и клочьями потянулся над озером. Наконец-то штиль кончился! Еще накануне, на закате солнца, были заметны в некоторых местах легкие перистые облачка, протянувшиеся по небу тонкими румяными нитями от запада к востоку. Андрей Иванович припомнил теперь об этом и поздравил себя с переменой погоды. Пусть будет даже сильный ветер, пожалуй с проливным дождем, но только не эта мертвая тишина, которая в состоянии уморить человека с тоски.

На восходе солнца ветер было затих и Андрей Иванович уже стал приходить в отчаяние, но спустя несколько минут тонкие ветви деревьев снова зашевелились и даже послышался слабый шелест листьев, затем опять наступил короткий промежуток затишья, казалось, ветер собирался с силами. Слои воздуха, выведенные из равновесия, еще колебались между движением и абсолютным спокойствием. Но промежутки затишья становились все короче и короче, и скоро движение должно было сообщиться всей массе воздуха.

Андрею Ивановичу захотелось посмотреть, что делается на океане. Поднявшись над островом на своем Гиппогрифе, он увидел, что на гладком стекле океана, как мимолетные тучки на безоблачном небосводе, пробегали местами темные полосы ряби и, пробежав, исчезали бесследно, оставляя после себя ту же зеркальную поверхность океана: казалось, какой-то невидимый гигант дышал на это безграничное зеркало и прозрачное стекло тускнело под его дыханием, но через мгновение пар дыхания рассеивался и блестящая поверхность зеркала сияла по-прежнему. Мимолетные полосы ряби, как морщины бороздившие гладкую поверхность океана, указывали, что движение сообщалось уже нижним слоями воздуха и опустилось к самому уровню моря. Оглядывая океан с высоты аэростата, Андрей Иванович быстро отыскал свою лодку: внутри разорванного атолла она темным пятном отражалась на светлом стекле лагуны, пока еще нетронутой дыханием пробуждавшегося ветра, красный флюгер на мачте уже не висел, как тряпка, но прихотливо развевался по воздуху.

Андрей Иванович остановил винт и предоставил аэростат его собственной воле. Вскоре, увлекаемый легким ветерком, Гиппогриф тихо поплыл над океаном почти параллельно течению, которое унесло лодку Андрея Ивановича так далеко от острова, во время его первой морской прогулки. Такое направление ветра не совсем согласовалось с желанием Андрея Ивановича, но все же с помощью его было возможно лавировать вдоль рифа, только не слишком отдаляясь от берега.

Опустившись на риф, Андрей Иванович уравновесил подъемную силу аэростата с нижними слоями воздуха и крепко привязал его к тому самому выступу берега, к которому была привязана лодка. Под легким давлением воздушного течения, аэростат уклонился под ветер и, двигаясь то вправо, то влево, очерчивал небольшую дугу по окружности, описываемой веревкой. Снаряжая лодку, Андрей Иванович несколько времени наблюдал движение аэростата и ему пришло в голову, что при таком колебании узлы веревки могут ослабнуть и аэростат сорвется с привязи. Поэтому он еще раз воротился к Гиппогрифу, перевязал узлы и, затянув их как можно туже, крепко забил якорь в трещину берега. Обезопасив себя таким образом в этом отношении, Андрей Иванович сел в лодку и выбрался из лагуны в море.

Ветерок уже настолько усилился, что поднятые паруса, слегка заполоскавшись в воздухе, вдруг округлились и бойко понесли лодку вдоль рифа. Описывая растянутую дугу, Андрей Иванович пересек течение, выбрался на неподвижную часть океана и поплыл вдоль берега, стараясь не отдаляться от него далее двадцати или тридцати сажен, затем, круто придержав к ветру, он ловким маневром повернул лодку на другой галс и воротился почти тем же путем к своей исходной точке. Оказалось, что уроки кузена на Грачевском пруду не пропали даром. Андрей Иванович был в восторге, что его лодка так покорно слушалась руля и почти с такой же легкостью шла против ветра, как и по ветру. С каждым разом становясь все смелее, он описывал все большие дуги, постепенно отдаляясь от рифа в открытое море, так что середина дуги приходилась уже более чем на версту расстояния от берега. Веселое настроение его все возрастало. Мурлыча про себя какую-то песенку, он одной рукой налегал на руль, а другой то отпускал, то собирал веревки парусов, давая последним тот или другой уклон сообразно направлению ветра и движению лодки.