Текст книги "Ариасвати"

Автор книги: Николай Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

XVI. Филология

На пути в Рамуни, сидя в просторном банди, запряженной парой белых бычков со смуглым сингалезцем на козлах, новые знакомцы продолжали разговор, начатый в вагоне, в то же время любуясь представлявшейся им красивою местностью. Дорога прихотливыми зигзагами спускалась в долину. В одном месте она обходила громадный камень, на острой вершине которого приютились развалины крохотного храмика, опутанные вьющимися растениями, в другом – ее заставлял уклоняться в сторону глубокий овраг, заросший непроходимой чащей бамбуков, акаций, фикусов и коричных деревьев, порой на пути попадались небольшие ручейки, торопливо убегавшие в долину, и дорога покорно следовала по их течению, пока не представлялось более или менее удобного брода: порой она вдруг упиралась в живую изгородь, окружавшую плантацию чайных деревьев, рисовое поле или рощицу гвоздичных и коричных деревцов, и делало большой крюк вокруг этой изгороди. Все эти изгибы значительно увеличивали расстояние, отделявшее Рамуни от станции железной дороги.

Дорога шла постоянно под гору и чем дальше и ниже в долину она спускалась, тем выше и круче казался синевший вдали противоположный склон долины. Местами на нем – и чем выше, тем чаще, мелькали среди густой тропической растительности развалины старинных индийских храмов и более поздних буддийских монастырей. Иногда только две-три уцелевших колонны, обвитых темною зеленью вьющихся растений, означали место какого-нибудь древнего дворца или храма, и Дайянанда, указывая на те или другие развалины, резко выдвигавшиеся на темном фоне растительности под лучами яркого тропического солнца, сообщал их названия и рассказывал легенду храма или дворца, к которому он принадлежал. По-видимому, Дайянанда знал здесь каждый уголок и мог рассказывать историю каждой кучи камней, намекавшей на существовавшую некогда на этом месте постройку.

Но самого Дайянанду более интересовал вопрос о сродстве санскритского и русского языков, и поэтому, при первой возможности, он постарался перевести разговор на этот предмет и затем снова принялся выспрашивать русские названия тех или других предметов. Авдей Макаровнч с тем большим удовольствием отвечал на подобные вопросы, что чувствовал себя при этом в своей настоящей сфере, – в сфере филологии.

– Да, – говорил он, – действительно, русское "отец" не подходит. Положим, если проследить хорошенько, то можно отыскать и сходное слово. По-санскритски – питер, по-гречески – πατηρ, по-латыни – pater, по-немецки – vater, по нашему, пожалуй, – батя, батенька, батюшка. Но я, видите ли, против такого сближения. На самом деле, – что это такое за "батя"? Мне так и чудится в нем что-то татарское: "батяй", "Батый"… Нет, у меня, батенька, на этот счет своя теория.

– Какая же, Авдей Макарович?

– А вот, видите-ли… Вам, конечно, известно, что в ходе постепенного развития человеческой культуры эпох отцовства – патриархату – предшествовала эпоха материнства, матриархата, т. е. такая эпоха, когда во главе семьи стояла мать, а не отец, так как этот последний играл тогда, кажется, роль трутня в пчелином улье и женщина могла иметь мужей, сколько угодно…

– Точно так же, как в настоящее время Неварские женщины, – заметил Дайянанда.

– Да, точно так же. В силу этого, конечно, отец был неизвестен и дети получали прозвища по матери…

– Это и теперь ведется у некоторых индийских племен, особенно в Бирме и у малайцев на островах Борнео, Ява, Суматра и других, – заметил снова Дайянанда.

– Ну да, ну да! Так вот, видите ли, если не существует предмета, то нет надобности, конечно, придумывать для него имя. Раз понятие об отце неизвестно, то и самое слово "отец" может не существовать в языке – за ненадобностью. Неправда-ли?

– Само собой разумеется. Но к чему это вы ведете речь, Авдей Макарович? – спросил Грачев.

– А вот к чему, батенька. Если эпохе отцовства предшествовала эпоха материнства, – а что действительно было так, наука утверждает самым положительным образом, – если было время, когда понятие об отце совершенно отсутствовало, то понятно, что в языке человеческом, в том языке, который мы называем "праязык", тогда не могло быть и не было даже самого слова "отец".

– Допустим, – согласился Андрей Иванович.

– Необходимо допустить. Постепенное возникновение и взаимное отношение понятий и выражающих их слов уже прочно установлено в науке и составляет основание сравнительной филологии, которая только одна может определить сравнительную древность того или другого языка или народа во времена доисторические. Макс Мюллер это, положим, отрицает, но я, как вам известно, не преклоняюсь пред его мнениями…

– Что же вы хотели доказать вашей эпохой материнства, добрейший Авдей Макарович?

– А ни больше, ни меньше как глубочайшую древность славянского племени.

– Интересно, каким образом вы это докажете.

– А вот как, батенька: славяне отделились от арийцев, или арийцы отделились от славян еще в те незапамятные времена, когда человечество переживало эпоху материнства, поэтому в том "праязыке", которым говорило это первобытное человечество, еще не было слова "отец", не было потому, что еще не существовало самого понятия, выражением которого впоследствии должно было служить это слово. Понятно?

– Кажется, понятно, сагиб… и очень интересно.

– Таким образом, две ветви одного и того же первобытного племени стали жить отдельной, самостоятельной жизнью и вырабатывать постепенно, каждое для себя, дальнейшие понятия и слова. Наступила эпоха отцовства. Мужчина покорил себе женщину и стал во главе семьи. Новое понятие потребовало нового слова, и оно явилось, но уже для славян – одно, для других арийских племен – другое. Вот причина звукового несходства санскритского "питер" с русским "отец".

– Довольно правдоподобно.

– Но это еще не все. Когда славяне с остальными арийцами составляли еще одно племя, то-есть до разделения, у них для выражения высшего существа или божества было одно слово "диво", сохранившееся и до настоящего времени в русском языке. Обратите внимание, что это слово среднего рода, то есть обозначает бесполое существо, дух. В санскритском оно получает уже окончание женского рода "дева", вероятно, в эпоху материнства, затем, постепенно изменяясь, оно постепенно становится "девас" и тогда дает начало греческому "феос" и латинскому "deus", где уже слышно окончание мужского рода, потом оно переходит в "дьяус", родительный падеж – "дзеус" и дает греческое "Зевс", то есть становится собственным именем главного из греческих богов. Затем, в эпоху отцовства, вырабатывается понятие о боге, отца всего живущего, о небесном отце, и вот является санскритское "дыушпитер", Djupiter – небесный отец, латинский Jupiter.

– Так вот откуда произошло это имя!

– Да, и Зевс, и Юпитер – все отсюда. Индия – мать религии. Если проследить хорошенько, то окажется, что и позднейшие религиозные обряды и обычаи взяты из Индии. Ex oriente lux!..[33]33
  Ex oriente lux!.. (лат.) – Свет с востока


[Закрыть]

– Однако вы прочитай нам целую лекцию, добрейший Авдей Макарович…

– Надеюсь, это не вредно?

– Я с наслаждением слушал мудрые слова сагиба и желал бы слушать их день и ночь, пока мудрость его не просветит мою темноту.

– Ну, вот видите, – рассмеялся Авдей Макарович, – а вы еще недовольны.

– О, нет! Я очень доволен и очень вам обязан, но…

– Что такое "но"? Предвижу, что это зловредное "но".

– Видите ли, Авдей Макарович… Вы не рассердитесь?

– Вы что, браниться хотите? Так не стесняйтесь: мы, ученые, к брани привыкли. Мы частенько так друг друга отделывали, что только держись. Поэтому, бранитесь, сколько хотите, – не рассержусь. Брань на вороту не виснет.

– Нет, кроме шуток… Мне кажется, что все, о чем вы говорили, – только одни предположения и что по поводу любого из этих предположений можно очень много наговорить, и за, и против…

– Вот чем напугать вздумали! Вот и видно, что вы, батенька, в нашем ремесле профан. Да что такое любая наука, как не цепь предположений, не цепь гипотез, более или менее удачно обоснованных? Наиболее вероятные гипотезы у нас называются даже законами и они служат таковыми до тех пор, пока не найдется смельчака, который их повалит…

– Ну, однако…

– Что однако? Гипотезы и гипотезы! Везде гипотезы! Вея наша жизнь – одна сплошная гипотеза! Разве в действительности мы знаем, что нас окружает? Нам просто кажется, что мы знаем, и только. Положим, мы видим тот или другой предмет, но таков ли он на самом деле, каким нам кажется? Мы видим его цвет, его форму, – но еще вопрос, таковы ли они в действительности, сами по-себе, без отношения к нашему зрительному нерву, независимо от нашего сознания? Мы слышим звук, но таков ли он на самом деле, как его воспринимает наш слуховой аппарат? Все это, батенька, неразрешенные загадки.

– Все это – Майя, как говорят наши мудрецы, – заметил Дайянанда.

– Именно Майя, мираж, который висит в воздухе и который, того и гляди, рассеется без следа. Что же касается того обстоятельства, что по поводу моих гипотез можно насказать многое pro и contra, так это, батенька, в порядке вещей. Что же такое все наши ученые сочинения, ученые споры, критики и антикритики, исследования и монографии, как не вечные pro и contra по поводу тех или других гипотез?

– Все это было бы очень печально, если бы я не был уверен, что человек может иметь и точные положительные знания.

– Это вы насчет математики, что-ли? Ну, я, батенька, филолог… А посмотрите-ка, мистер Дайянанда, что это там за городок раскинулся вокруг озера?

– Это – Рамуни, сагиб. А вот в этой роще бананов, кокосовых и хлебных деревьев находится бунгало Рами-Сагиба.

– Так мы уже близко?

– Не особенно, сагиб. Дорога идет довольно прихотливо.

На самом деле дорога шла настолько прихотливо, что Рамуни со своим озером несколько раз появлялось то вправо, то влево от наших путешественников, и таким образом прошло еще около полутора часов, прежде чем банди выехала на берег озера и направилась к бунгало владельца Рамуни.

XVII. Рами-Сагиб

Когда банди, сделав несколько неожиданных поворотов, выехало наконец на берег пруда перед самой банановой рощей, наши путники увидали перед собой сквозную, довольно высокую ограду с решетчатыми воротами, за которыми виднелась длинная аллея цветущих, благоухающих деревьев. В глубине этой аллеи, из-за темно-зеленой листвы краснела черепичная крыша дома.

– Если сагибы ничего не имеют против этого, то здесь мы выйдем, – предложил Дайянанда. Пусть банди с вензами едет кругом: мы пройдем прямо через сад.

Нашим путешественникам давно уже надоело трястись в не совсем удобном экипаже. Поэтому они с удовольствием воспользовались случаем размять затекшие ноги. Но не успели они подойти к воротам, как кто-то изнутри сада, вероятно, заслушав стук колес банди, быстро распахнул ворота настежь и глазам наших приятелей предстала красивая фигура молодого сингалезца в национальном костюме и роскошной дамской прическе. По-видимому, молодой человек спешил встретить Дайянанду, но увидев вместе с ним двух европейцев, он заметно смутился. Окинув взглядом свой слишком откровенный костюм, состоявший всего из короткой manche-courte[34]34
  …manche-courte (фр.) – дословно «короткий рукав»


[Закрыть] и легкого покрывала вокруг бедер, не считая колец и браслетов на голых руках и ногах, он торопливо приложил ко лбу обе руки в знак приветствия, затем быстрым жестом пригласил неожиданных гостей войти в сад и тотчас же скрылся за кустами цветущих растений.

– Кто это? – спросили почти в один голос оба приятеля.

– Рами-Сагиб, – отвечал Дайянанда. Он сконфузился того, что вы его застали в сингалезском костюме, и побежал надеть европейское платье.

– Вот чудак! – промолвил Авдей Макарович, пожимая плечами. Предупредите его, пожалуйста, чтоб он не беспокоился.

– Это будет бесполезно, сагиб. Он ни за что не покажется вам иначе, как в европейском костюме. Но вы не обращайте на это внимания. Каждый человек имеет свои слабости. По праву старого друга хозяина, прошу вас, сагибы, будьте здесь, как дома.

Сагибы, конечно, не заставили себя просить лишний раз. Вслед за Дайянандой они вошли в сад и остановились в безмолвном изумлении: масса роскошных тропических цветов, самых прихотливых форм и всевозможных оттенков, наполняли воздух опьяняющим благоуханием. Авдей Макарович был плохой ботаник и из всех цветов на свете, со времен ранней юности, знал только одни анютины глазки, а так как их здесь не было, то все цветы ему равно были незнакомы. Андрей Иванович занимался некогда ботаникой и даже в юности написал "Флору Костромской губернии", но и он был поражен великолепием и разнообразием окружающих его цветов. Ему казалось, что он внезапно попал в какую-то огромную оранжерею, где тысячи магнолий, азалий, рододендронов, розовых лавров, коричных деревьев и других роскошных тропических растений чередовались с розами, лилиями, жасминами, аборигенами более умеренных широт.

Вероятно, чтобы дать время хозяину облечься во все доспехи европейского костюма, Дайянанда не повел наших приятелей прямо к дому, красная крыша которого виднелась в глубине аллей за купами цветущих растений, но сначала сделал круг по саду, причем, как будто нечаянно, обращал их внимание то на фонтаны, высоко рассыпавшиеся в воздухе своею алмазной пылью, то на прохладные искусственные гроты и причудливые беседки, то на европейские прихоти хозяина, вроде гимнастики, кегель, лаун-тенниса и других игр, вероятно вынесенных им из Англии.

Покружив таким образом полчаса по широким и узким аллеям сада, Дайянанда отправился наконец к дому и как раз во-время, потому, что когда наши приятели вышли на небольшую лужайку, расстилавшуюся перед домом и усеянную цветочными клумбами, на нижней ступени террасы дома, обтянутой сверху и с наружной стороны красивой полосатой тканью, стоял Рами-Сагиб в модном английском костюме из пестрой клетчатой материи, и приветливо улыбался. Гребенки и шпильки из его прически исчезли. Его волнистые волосы были зачесаны назад и внизу слегка подвиты, что, особенно благодаря белому галстуку, который он надел в честь своих европейских гостей, делало его чрезвычайно похожим на какого-нибудь итальянского певца или молодого художника, очень занятого своей артистической наружностью.

– Добро пожаловать! – приветствовал он гостей на чистом английском языке, прежде чем Дайянанда произнес обычную формулу представления. – Поживя здесь, в этой глуши, только и можно оценить по достоинству справедливость сингалезской поговорки, что "гостя посылает Бог".

После первых приветствий Андрей Иванович передал Рами-Сагибу письмо d-r'а Грешама. Уидев знакомый почерк молодой сингалезец весь вспыхнул от неожиданности и удовольствия. Быстро пробежав глазами письмо, он сначала, по азиатской привычке, приложил руки ко лбу, затем сконфузился этого традиционного жеста, не гармонировавшего с европейским костюмом, рассмеялся сам над собою и наконец принялся крепко жать руки нашим приятелям, беспрестанно повторяя, что друзья мистера Грешама – также и его друзья.

Дайянанда во все это время скромно стоял в стороне и только, когда восторг Рами-Сагиба несколько успокоился, брамин нашел своевременным привлечь на себя его внимание. Подвижная физиономия Рами-Сагиба тотчас же приняла выражение глубокого почтения. Несмотря на свой европейский костюм и бело-снежный галстук, он низко поклонился брамину и, дотронувшись рукою до земли, сделал вид, что хочет поцеловать край его белой туники. Но Дайянанда не допустил его до этого: он поднял Рами-Сагиба за плечо, обнял и крепко поцеловал с почти родственным чувством.

За обедом наши путешественники подробно объяснили Рами-Сагибу причину, которая привела их на Цейлон.

– Вы родились под счастливой звездою, джентльмены, – сказал Рами-Сагиб, – потому что это она привела сюда ученого пундита Дайянанду-Суами, одновременно с вами, как будто нарочно за тем, чтобы он разрешил все ваши сомнения.

– В самом деле, мистер Дайянанда, – обрадовался Андрей Иванович: не возьметесь ли вы перевести нам рукопись на английский язык, конечно, за приличное вознаграждение? Без сомнения, санскритский язык вы знаете в совершенстве?

– Настолько, сагиб, чтобы читать и понимать Риг-Веду, Атарва-Веду и другие священные книги, – скромно отвечал Дайянанда. Но может быть, сагиб, ваша рукопись – на языке пали? Тогда вам может помочь любой буддийский монах.

– По моему мнению, – сказал Авдей Макарович, – рукопись на древне-санскритском языке.

– В таком случае я готов служить сагибам своими скромными знаниями…

– Поверьте, что ваша услуга не останется…..

– Не будем об этом говорить, мистер Гречоу, – прервал Дайянанда. – Хотя я и нахожусь при калькутском храме богини Парвати, но все еще не получил вкуса к богатству. Для меня будет самой лучшей наградой сознание, что я сделал вам услугу… а затем, – удовлетворение собственному любопытству.

Когда подали кофе, Андрей Иванович достал из бумажника фотографический снимок с одной из алюминиевых таблиц и подал Дайянанде, объяснив ему сначала происхождение этого снимка. Дайянанда долго всматривался в таинственные строчки рукописи. Лицо его выражало сильное умственное напряжение. Несколько раз, задумавшись, он откладывал табличку в сторону, как будто разрешая какое-нибудь затруднение или что-то припоминая, и затем снова погружался в чтение неизвестных письмен. Наконец, он глубоко вздохнул и оттолкнул от себя листок.

– Что скажет нам ученый пундит об этой рукописи? – спросил Авдей Макарович, все время с любопытством наблюдавший за Дайянандой.

– Сагиб напрасно придает мне этот титул. Если бы я его принял, то эта самая рукопись обличила бы меня в самозванстве: я ничего в ней не понял.

– И вам совершенно неизвестен язык, на котором она написана?

– Сагиб, кажется, сказал мне, что она написана на древнем санскритском языке?

– Да, это мое предположение.

– Сагиб не ошибается.

– Следовательно, она действительно на санскритском языке?

– Да.

– Но вы же знаете этот язык? Вы читаете Веды?

– Но у языка, которым написаны Веды, был отец. Тот, кто знает детей, может не знать их отца.

– Что же нам делать? – спросил обескураженный Андрей Иванович.

– Поискать более ученого пундита. Я знал одного: он, наверное, прочитал бы эту рукопись.

– Да, – заметил Рами, – я тоже думаю, что он прочитал бы рукопись.

– Как вы думаете, господа, – снова спросил Грачев, – не мог ли бы это сделать Нарайян Гаутама Суами?

Это имя произвело неожиданный эффект: как пораженные гальваническим током, оба индуса вскочили с мест и, подозрительно оглянувшись кругом, уставили недоверчивый взгляд на Андрея Ивановича. Удивленный Грачев тоже поднялся со своего места.

– Разве мистер Грешам ничего не писал вам о нем? – спросил Андрей Иванович после минутного молчания.

Рами-Сагиб, опустив заметно дрожавшую руку в боковой карман своего смокинга и вынув письмо Грешама, еще раз пробежал его глазами. Вскоре встревоженное лицо его заметно прояснилось: он нашел приписку, на которую раньше не обратил внимания. В этой приписке говорилось именно о Нарайяне, адрес которого, в случае надобности, Грешам просил сообщить предъявителям письма. Успокоенный Рами передал письмо Дайянанде и указал рукой на приписку. Когда Дайянанда, в свою очередь, прочитал письмо и приписку, они оба обменялись быстрыми взглядами: со стороны Рами этот взгляд выражал вопрос, со стороны Дайянанды согласие, разрешение.

– Извините, джентльмены, – сказал Рами, снова занимая свое место и жестом приглашая своих гостей сделать то же. – Это моя вина. Обрадованный честью принять у себя друзей мистера Грешама, я не прочитал письма до конца. Поэтому имя, произнесенное вами, – с вашего позволения, мы его не будем произносить – так встревожило нас обоих, меня и моего почтенного друга, Дайянанду-Суами.

– Но, позвольте, мистер Рами, – спросил удивленный Авдей Макарович. – Я совсем не понимаю, чем могло вас встревожить это имя.

– Разве мистеру Сименсу ничего неизвестно о последнем возмущении в Калькутте? – в свою очередь спросил вполголоса Рами, пригибаясь к столу и таинственно осматриваясь.

– Совершенно ничего. Признаюсь, нас больше интересовало известие из Европы и поэтому мы, может быть, слишком мало обращали внимания на местные новости.

– К несчастью, наш друг, имя которого мы не будем произносить, был замешан в этом возмущении и осужден на смерть.

– Осужден? – переспросил, нахмуриваясь Авдей Макарович.

– Да. Английский уголовный суд приговорил его к смертной казни.

– И он казнен?! – вскричал встревоженный Андрей Иванович.

– Он скрылся, – отвечал до этих пор хранивший молчание Дайянанда. – Но его повсюду преследуют полицейские шпионы и сыщики. Голова его дорого оценена, а среди людей, принадлежащих к цивилизованному племени, всегда найдется слишком много охотников продать за деньги кровь невинно осужденного.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – свистнул Авдей Макарович. – Что мы теперь будем делать, коллега?

Андрей Иванович пожал плечами.

– Послушайте, мистер Рами, и вы, мистер Дайянанда, – обратился он к обоим черным джентльменам. – Из письма мистера Грешама вы видели, что мы почти только затем и приехали в Индию, чтобы повидаться с Нар… с другом, – поправился он, – имени которого, пожалуй, не будем называть… Поэтому вы согласитесь, что нам необходимо знать его местопребывание.

– Согласен, мистер Гречоу, – отвечал Рами. – Но в настоящем положении дела, когда и вопрос, и ответ почти одинаково могут стоить жизни третьему лицу, – удобно ли будет производить поиски?

– Но вам, мистер Рами, местопребывание его известно? – спросил Грачев, пускаясь напролом.

Застигнутый врасплох таким в упор поставленным вопросом, Рами-Сагиб сначала не нашелся, что отвечать. Сначала он потупил глаза, как будто сконфуженный неделикатной настойчивостью своих европейских гостей, затем посмотрел вопросительно на Дайянанду и, указав ему взглядом на письмо Грешама, лежавшее на столе, снова потупился, очевидно еще не решив, как поступить в этом затруднительном случае. Все это произошло чрезвычайно быстро, но Андрей Иванович, сам чувствовавший неловкость своего вопроса, с проницательностью больной совести успел заметить все эти перипетии.

– Мне очень совестно, мистер Рами, – сказал он, – совестно, что я поставил вас в такое затруднение своим неделикатным вопросом. Заранее извиняюсь. Мы, русские, не привыкли к дипломатическим тонкостям. Мне казалось, что раз я порядочный человек, то есть, по крайней мере, имею в этом свидетельство от вашего друга, то мне без риска можно доверить тайну третьего лица – тем более, что в безопасности его я сам же заинтересован. Но вы упомянули, что голова нашего друга оценена – я не знаю, в какую сумму, но это все равно – чтобы отклонить возможность какого-либо подозрения, я готов сейчас же внести втрое, вчетверо, даже вдесятеро большую сумму вам или кому вы укажете, как залог в безопасности нашего друга, поскольку она от меня может зависеть.

– О, помилуйте, мистер Гречоу, – начал сконфуженный Рами-Сагиб, но Дайянанда не дал ему докончить.

– Позвольте, сагиб, – сказал брамин, слегка дотрагиваясь до локтя Андрея Ивановича и как будто желая этим движением смягчить и успокоить разгорячившегося русского. – Запираться было бы излишне. Да, мы действительно знаем или, собственно, можем узнать местопребывание человека, которого вы ищете. Залога нам не нужно, потому что мы вполне уверены в вашей порядочности. Но тайна принадлежит не нам, а третьему лицу. Скажите же по совести, имеем ли мы право открыть эту тайну без разрешения лица, так сильно заинтересованного в сохранении этой тайны, и кроме того – людям, которые ему совершенно неизвестны?

Андрей Иванович в свою очередь почувствовал себя притиснутым к стене и не нашелся, что отвечать на подобный вопрос.

– Что же нам делать? – спросил Авдей Макарович, прерывая наступившее молчание.

– Я думаю, – ответил после непродолжительного раздумья Дайянанда, – прежде всего следует узнать, согласится ли принять вас друг, имени которого мы не будем произносить.

– А это возможно сделать? – быстро спросил Андрей Иванович, пришедший было в отчаяние и теперь получивший снова надежду.

– Я думаю, что это возможно будет сделать, – промолвил Дайянанда, очевидно что-то обдумывая, – если сагибы не откажутся вместе со мной посетить завтра храм богини Парвати.

– Завтра? Но ведь храм в Калькутте?

– Нет, этот храм недалеко отсюда: на горе, – вмешался Рами-сагиб. – Если вам угодно будет, я также отправлюсь туда вместе с вами.

– Мы будем очень обязаны вам, мистер Рами, – поклонился Авдей Макарович. – Но когда же мы можем получить ответ Нар… то-есть друга, которого мы не будем произносить?

– Конечно, завтра же.

– Следовательно, он скрывается в этом храме?

– Нет, сагиб Сименс, наш друг теперь далеко: он находится, вероятно, в одной горной долине, у подошвы Чумалари.

– Так, значит, ответ будет получен по телеграфу?

Дайянанда взглянул на Рами-сагиба и оба улыбнулись.

– Пожалуй, – отвечал этот последний, – если хотите, по телеграфу, но только этот телеграф совсем не похож на те, какие вы знаете.