Текст книги "Ариасвати"

Автор книги: Николай Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

XXIX. Электричество

После приключения в подземном коридоре, Андрей Иванович не решался более пускаться в узкие ходы, прорезанные в скале вокруг нагорного храма и составлявшие настоящий лабиринт. Он решился заняться подробным изучением храма. Осмотрев внимательно залы, которых он насчитал всего семь, он пересчитал украшавшие их статуи. Всех статуй разного рода оказалось в храме более 2,000. Из них более 600 статуй изображали только одних жрецов, – по крайней мере он думал так, судя по их остролистным венкам, тонзуре и характерным жезлам. Кроме того, рассматривая внимательно барельефы на пьедесталах статуй и на стенах храма, Андрей Иванович пришел к заключению, что особенного покроя широкие одежды и посох с завитою в два концентрических круга рукоятью составляли принадлежность только главных жрецов или первосвященников, так как простые жрецы изображались без этих атрибутов. Таким образом, приходилось допустить, что 670 статуй храма изображали только одних первосвященников храма, которые, может быть, в то же время были главными жрецами, начальниками жреческого сословия целой страны. Какое же громадное пространство времени должен обнимать собою этот длинный ряд царей, жрецов и героев!

Натолкнувшись на этот вопрос, Андрей Иванович невольно вспомнил отца истории, Геродота, классические творения которого стоили немало огорчений гимназистам старших классов, присужденным изучать их с тем, чтобы забыть немедленно по окончании курса. Андрей Иванович, однако, вспомнил, как Геродот в одном из древних храмов Египта насчитал, кажется, триста сорок с чем-то статуй первосвященников, причем сопровождавший его жрец объяснил ему, что так как в Египте звание первосвященника было наследственное и переходило преемственно от отца к сыну, то триста сорок статуй означают, что триста сорок человеческих поколений уже отжило свой век с тех пор, как существует этот храм. Считая по три поколения на каждые сто лет, Геродот, на основании этого соображения, вычислил, что храм существует слишком одиннадцать тысяч лет.

Но если приложить подобный расчет к шестистам семидесяти статуям открытого им "нагорного" храма, имеющим несомненно первосвященнический характер, то выходила такая чудовищная цифра, перед которой немеет воображение. Подобные цифры можно встретить только в одной индусской хронологии. Если каждая из шестисот семидесяти статуй означает поколение, то все они вместе обнимают собой громадный период времени, равняющийся двадцати двум тысячам лет.

Воображение Андрея Ивановича положительно отказывалось представить, себе такой бесконечный ряд веков, все эти бесчисленные дни, месяцы и годы, олицетворяемые двумя тысячами статуй храма, особенно, если сопоставить с ними те жалкие три тысячи лет, о которых история сохранила более или менее достоверные свидетельства. А между тем боязнь, испытываемая им перед этими громадными цифрами, ему самому казалась неосновательной. Припоминая выводы геологии об образовании поверхностных слоев земной коры, Андрей Иванович сознавал, что в подобных цифрах нет ничего чудовищного. При этом ему пришло на память, как он где-то читал, что к востоку от Гоа, на Малабарском берегу Индостана, геологи открыли под слоем базальта и латерита лес пальм и хвойных деревьев, совершенно превратившихся в кремнезем, а между тем многие из этих деревьев сохранили на себе явственные следы топора. Сколько лет понадобилось для того, чтобы окаменел лес, находящийся теперь на глубине нескольких сажен ниже поверхности земли? И разве мало существует подобных примеров?

В виду фактов такого рода Андрей Иванович не находил разумных оснований отвергать пугающие его воображение цифры в хронологии человечества. Пусть следы человека не найдены в числе ископаемых животных, но эпохи геологических переворотов соответствуют таким громадным периодам времени, что перед ними бледнеют сотни тысяч лет браминской хронологии.

Не подлежит никакому сомнению, что культура и цивилизация развивались в человечестве крайне медленно, что даже в настоящее время есть много местностей на земном шаре, где человечество все еще остается в первобытном состоянии. Чтобы дойти до создания таких художественных произведений, какие в таком избытке рассеяны по всему этому храму, сколько тысячелетий должна была прожить та человеческая раса, единственным памятником которой он остался на земле; раса, быть может, уже целые тысячи лет как исчезнувшая с лица земли?

Андрей Иванович глубоко задумался, облокотившись на резную колонну и рассеянно глядя, как темные тучи одна за другой неслись над островом, проливая на него целые потоки дождя. В его воображении рисовалась бесплодная почва, на которой местами пробивалась скудная растительность. Кое-где, встретив несколько более благоприятные условия, она разрасталась гуще и даже зеленым ковром покрывала каменистую землю, в другом месте – все усилия оказывались бесплодными и чахлые побеги хирели и погибали прежде, чем получали возможность укорениться. Но даже и там, где растениям, казалось, уже удалось одержать победу, где они сплетались густым зеленым ковром над завоеванной ими почвой существование их было далеко не обеспечено. Недостаток питающей влаги, жгучие лучи солнца, сухой палящий ветер пустыни безжалостно губили их жизненные силы: в мучительной агонии засыхали бедные растения и тот же пустынный ветер уносил их безжизненные останки…

В этой грустной картине Андрей Иванович олицетворял прошедшую историю человечества: точно также местами оно достигало более или менее высокой степени, цивилизация эта исчезала, оставляя за собой жалкие следы развалин, возвышались народы, создавали сильные государства и затем бесследно исчезали с лица земли, чтобы дать место другим народам и государствам. Погибнув в одном месте, цивилизация возрождалась на другой точке земного шара и, может быть, шла совершенно иным путем и достигала иных результатов, чем ее предшественница. Только теперь, когда вся земля изведана, когда между народами земного шара установились более или менее прочные и постоянные сношения, быть может, настало время, когда современная цивилизация наконец охватит весь мир и ей уже не грозит более опасность исчезнуть с лица земли, подобно ее неведомым предшественницам.

Эти печальные размышления были причиной того, что в первый раз во все время пребывания на острове, Андрею Ивановичу сделалось скучно. Но благодаря дождливому сезону и буре, все еще не прекращавшейся на острове, обычные развлечения Андрея Ивановича были невозможны. Поэтому, чтобы наполнить чем-нибудь свое время, он решился продолжать свои исследования в храме. Случайно взгляд его упал на черное отверстие, образовавшееся между плитами пола в достопамятную ночь землетрясения, и он предположил немедленно исследовать, куда ведет этот таинственный ход.

Прежде всего он постарался снять или отодвинуть опустившуюся плиту, чтобы расширить отверстие. После продолжительных и сначала бесплодных усилий, Андрею Ивановичу удалось, наконец, так нажать на нее, что она пришла в движение и задвинулась под соседнюю плиту пола. В образовавшемся от этого четырехугольном отверстии Андрей Иванович различил ступени лестницы, спускающейся в глубину нижнего помещения храма. Спустившись в отверстие и стоя на верху лестницы, он, при свете факела осмотрел открывшуюся внизу подземную залу. Впрочем размеры ее терялись в темноте. По всем направлениям тянулись массивные четырехугольные колонны, грубо высеченные и без всяких украшений, кое-где между колоннами виднелись какие-то предметы – не то статуи, не то надгробные памятники. Постояв несколько времени на лестнице, Андрей Иванович воротился наверх, взял с собою компас, спички, связку смолистых ветвей эвкалиптуса, записную книжку, с которой никогда не расставался и в которую бегло заносил свои впечатления, и спустился на дно подземной залы.

Подняв над головою свой факел, он медленно продвигался вдоль ряда колонн, осматриваясь кругом и не теряя из виду лестницы. Местами ему попадались между колоннами высокие вазы, широкие чаши на постаментах, небольшие четырехугольные и круглые столы вроде жертвенников. Лестница давно уже утонула в темноте, а впереди ряд колонн казался бесконечным. Вглядываясь направо и налево, Андрей Иванович видел такие же бесконечные ряды четырехугольных массивных колонн, поддерживающих тяжелые своды зала. Ему становилось жутко в этом беспредельном подземелье, даже приходила мысль вернуться наверх, в ту залу храма, к которой он привык и которую считал уже своим жилищем.

Всматриваясь в одну из боковых галерей, Андрей Иванович вдруг остановился, пораженный неожиданностью: ему показалось там, вдали, между колоннами какое-то слабое мерцание, как будто что-то светилось голубым фосфорическим светом, или скорее – точно слабый дневной луч пробивался откуда-то в глубину подземной залы. Первым движением Андрея Ивановича было идти по направлению к этому свету, но боязнь заплутаться в этом лесу колонн, совершенно похожих одна на другую, заставила его призадуматься.

После непродолжительного размышления, он взял две ветки эвкалиптуса, одну из них зажег и воткнул в трещину пола, другую положил около нее, чтобы потом по этой ветке можно было определить направление, в котором находилась лестница. Обеспечив себя таким образом, Андрей Иванович отправился к заинтересовавшему его светящемуся предмету. Но пройдя несколько шагов в этом направлении, он с удивлением заметил, что свет становится все слабее. И действительно, чем более приближался Андрей Иванович к этому странному свету, тем слабее он становился и наконец исчез, точно рассеялся в окружающей темноте.

Андрей Иванович продолжал идти вперед. В полумраке перед ним смутно обрисовались широкие ступени и обширная платформа, прилегающая к стене, на этой платформе или эстраде тесно стояли какие-то громадные цилиндры, какие то гигантские катушки, на которых правильными рядами были намотаны как будто проволочные веревки, за ними, в глубине эстрады, виднелся огромный вал с саженным маховым колесом. Что-то до крайности знакомое сказывалось в очертаниях этой машины, но изумленный Андрей Иванович боялся верить собственным глазам.

"Неужели это динамо-электрическая машина?" – думал он, проходя вдоль платформы, и ему казалось, что он видит какой-то волшебный сон. На другой стороне длинного вала находилось такое же гигантское колесо. Андрей Иванович поднялся на платформу и осветил колесо. Вертящаяся на оси рукоять, предназначенная для приведения в движение колеса, была сделана из какого-то неизвестного материала – не то из рога, но то из кости, – и по своему виду походила на те шары, которые Андрей Иванович видел на потолке подземного коридора. Нужно было узнать, что это за машина. Андрей Иванович воткнул свой факел в трещину пола и взялся за ручку: тяжелое колесо слабо качнулось, он удвоил свои усилия, и колесо наконец пришло в движение, увлекая за собою часть вала и еще какие-то предметы, очертания которых терялись в полумраке платформы.

Андрей Иванович продолжал вертеть колесо: ему хотелось непременно узнать, к чему именно была предназначена эта машина. Между тем факел его начинал догорать. Нужно было зажечь новый. При этом Андрей Иванович сообразил, что догорает и тот факел, который был им оставлен в галерее, примыкающей к лестнице. Поэтому следовало и его заменить новым. Но выйдя из-за колонны, около которой находилось колесо машины, Андрей Иванович заметил, что какой-то слабый свет, подобный бледным лучам рассвета, падает сверху на плиты пола и при этом косые тени колонн обозначаются рядом с освещенными плитами пола. Андрей Иванович поднял глаза к сводам зала и с изумлением увидел, что свет лился оттуда: около каждой колонны на своде мерцал голубовато-бледным светом точно такой шар, какие он видел в коридоре и назначения которых не мог отгадать. Ясно, что машина, помещающаяся на платформе, предназначалась для освещения нижней части храма. Но представлялся вопрос: распространялось ли действие этой машины на верхнюю часть храма? При том и нижняя, подземная его часть была освещена не вся, а только та ее сторона, которая находилась вправо от платформы. Тогда Андрей Иванович вспомнил, что при движении колеса вертелся не весь вал, а только часть его, ближайшая к маховому колесу, но есть еще маховое колесо – на другом конце вала.

Бросив свой факел, который теперь уже становился не нужен, Андрей Иванович снова взошел на платформу и принялся вертеть маховое колесо на другом конце вала. Свет тотчас же стал заметно усиливаться. Теперь уже и левая сторона громадного зала осветилась тем же голубоватым светом. Андрей Иванович уже мог рассмотреть, что от громадных вертикальных цилиндров в разные стороны расходились проводники, принятые им сначала за веревки. Повсюду на своде были проложены такие же проводники и на них в разных промежутках, точно звезды, мерцали голубоватые матовые шары.

Свет все усиливался. Андрей Иванович переходил от одного махового колеса к другому, пока обе стороны зала не получили одинакового освещения. Зала приняла определенные размеры, сквозь промежутки колонн виднелись отдельные стены: во многих местах залы видны были лестницы, ведущие в верхнее отделение храма. Эффект получился волшебным. Но Андрея Ивановича беспокоила возможность ошибиться лестницей и попасть снова в какой-нибудь бесконечный ход. Кроме того, ему хотелось посмотреть, что делается в храме: ведь не может же быть, чтобы освещалось только одно нижнее помещение? Но если храм так же освещен и вверху, то зрелище должно получиться очаровательное. Желая поскорее убедиться, верны ли его предположения, Андрей Иванович поторопился отыскать свой догоравший факел и валявшуюся около него ветку эквалиптуса и быстро поднялся по лестнице в верхнее помещение храма.

XXX. Sancta sanctorum[8]8
  Sancta sanctorum (лат.) – святая святых


[Закрыть]

Сомнение в том, освещен ли храм, рассеялись тогда же, когда, поднимаясь по лестнице, Андрей Иванович взглянул на четырехугольное отверстие, посредством которого он проник в подземелье храма. Потоки света лились из этого отверстия и ярко освещали лестницу. Поднявшись в храм, он был поражен великолепным зрелищем, которое открылось перед его глазами. Весь храм горел в огнях, все дальние углы и ниши – все было освещено, как в самый яркий солнечный день. Потоки света лились со сводов храма так осветительно, что не было возможности рассмотреть приспособления, какие были устроены там для произведения такого сильнейшего света. Ряды изящных колонн, украшенных художественными орнаментами, статуи, барельефы на стенах и подножиях статуй – все, казалось, получило новую жизнь. Лица отживших правителей, жрецов и воинов глядели как живые. Всматриваясь в них, Андрей Иванович, казалось, читал то удивление и укор, что их священный сон нарушен каким-то безвестным пришельцем чуждого племени и рода, то, казалось, они хотели рассказать свою чудесную повесть и уже каменные уста их готовы были раскрыться, чтобы наполнить воздух давно забытыми звуками неведомой речи.

Как очарованный, переходил Андрей Иванович от статуи к статуе, от картины к картине, открывая все новые черты, новые подробности, ускользавшие от него во время прежних осмотров. Теперь он мог уже уловить общий смысл целого, терявшийся прежде при отдельном изучении подробностей: он мог теперь отойти на несколько шагов, чтобы окинуть одним взглядом сложный сюжет барельефа, что прежде, при тусклом освещении факела, было невозможно.

Храм горел яркими огнями, потоки света лились со свода, словно яркие лучи солнца пронизали скалу, как хрустальную кровлю сказочного дворца. Андрей Иванович все шел и шел вперед, сворачивая в боковые залы и не сводя очарованных взоров с открывающихся картин. Он совершенно забыл о возможности заплутаться… Да притом – заплутаться при ярком свете дня! Это было бы слишком забавно… Вдруг, проходя мимо одной колонны, он случайно заметил в небольшом медальоне пьедестала руку с вытянутым указательным пальцем. Андрей Иванович воротился к колонне, мимо которой прошел несколько мгновений раньше этого открытия: там тоже находился этот медальон с рукой, указывающей направление, Андрей Иванович перешел на другую сторону зала – и там на пьедесталах колонн находились такие же руки с вытянутыми указательными пальцами.

Какая тайна еще скрывается там, куда указывают эти руки? Быть может, там находится святая святых, алтарь, где хранится святыня храма, то таинственное зерно, которому он служит такой роскошной оболочкой?

Андрей Иванович пошел вдоль колонн, следуя указываемому направлению. Скоро на пути ему встретилась одна из тех широких арок, которые обозначали вход в боковые отделения храма, находившиеся под прямым углом по обе стороны среднего зала. Представлялся вопрос, куда идти: вперед, направо, налево? Андрей Иванович перешел на другую сторону арки, но на медальоне колонны рука была обращена уже к нему навстречу. Он осмотрел другие стороны пьедестала этой колонны, но на них не было никаких медальонов. Тогда он перешел на другую сторону зала к арке, служившей входом в противоположное отделение храма, и здесь на пьедесталах обеих колонн, поддерживавших узорчатый свод арки, снова нашел те же руки, но теперь они указывали уже в глубину отделения. Андрей Иванович пошел по указываемому направлению. Он подвигался быстрыми шагами, механически считая колонны. Пройдя таким образом двадцать одну колонну, он увидел наконец в глубине полукруглой ниши, роскошно украшенной резными колоннами и арками, небольшую металлическую дверь чеканной работы с эмалью. Изображение, находившееся на этой двери, было уже хорошо знакомо Андрею Ивановичу: он видел его в первый раз на правом барельефе в портике лесного храма и здесь оно повторялось буквально. Точно так же на золотом высоком кресле, в виде трона, сидела молодая красавица, в такой же безжизненной позе, с запрокинутой головой, закрытыми глазами и бессильно опущенными руками, так же жрец, со своим сломанным жезлом, в немом отчаянии стоял пред нею на коленях, а вокруг этих двух главных фигур виднелась толпа плачущих женщин. Разница была только в том, что разноцветная эмаль с золотом, употребленная для этой работы, придавала ей вид изящной картины, писанной масляными красками.

Но при этом бросалась в глаза особенно одна подробность: все фигуры на этой картине, кроме одного жреца, были представлены с золотистыми волосами, толстые, золотые косы сидящей девушки, рассыпавшись по ее плечам, свешивались до самого пола, цвет ее закрытых глаз, конечно, нельзя было определить, но у всех остальных женщин были голубые глаза… – Bionda chioma, occhio azzurro, e nero ciglio[9]9
  Bionda chioma, occhio azzurro, e nero ciglio (ит.) – Белокурые волосы и голубые глаза в черном обрамлении [бровей].


[Закрыть], как видно, искони веков были идеалом женской красоты. Данте, Петрарка, Бокаччио, Полициан, Ариост, Тасс и все поэты древнего и нового времени воспевали единогласно белокурые волосы, голубые глаза и черные брови своих красавиц…

Прежде всего было очевидно, что это было белокурое племя, не имевшее в себе ничего семитического или восточного. Правда, у жреца борода и пряди волос, выбивавшиеся из-под остролистного венка на висках и затылке, были темны и курчавы, но он был один слишком на двадцать белокурых фигур.

Что же скрывается там, за дверью?

В рамке двери, богато украшенной чеканными узорами, Андрей Иванович скоро отыскал небольшую скобу. Поворачивая ее в разные стороны и нажимая то туда, то сюда, Андрей Иванович наконец попал на "секрет": пружина щелкнула, прозвенела, и дверь тихо отворилась.

Проникнутый священным трепетом, Андрей Иванович вошел в открытую дверь и остановился в безмолвном изумлении и восторге: перед ним, среди обширной, круглой залы, на золотом кресле, вроде трона, сидела та самая девственная красавица, богиня или царица острова, изображение которой он видел в первый раз в лесном храме и которое преследовало его здесь почти на каждом шагу, на каждой картине, на каждом барельефе… В нескольких шагах от этого возвышенного трона стояло что-то вроде гробницы, и на ней находилось изваяние, знакомое уже Андрею Ивановичу: это была статуя коленопреклоненного жреца с изломанным жезлом у ног… Но Андрей Иванович только мельком взглянул на эту гробницу и затем сосредоточил все свое внимание на прелестной фигуре царственной девы.

Она сидела в той самой позе, как Андрей Иванович не раз уже видел ее на картинах, золотистые волны ее белокурых волос, сдерживаемые на бледном матовом лбу сверкающим золотым обручем, блестящим каскадом рассыпались с ее слегка закинутой головы по спине и плечам и спускались почти до самого подножия кресла; тонкие, прелестно очерченные брови и длинные, темные ресницы ее закрытых глаз еще сильнее оттеняли бледность ее лица, дышавшего, несмотря на эту бледность, чудной, божественною красотою, ее бледные руки с изящными тонкими пальцами безжизненно опускались по сторонам ее туловища и, казалось, тонули в пышных складках ее лазурно-золотистой одежды. Казалось, она спала, но этот сон был так глубок, что переходил в тот таинственный, неразгаданный сон, который зовут сном смерти…

Как очарованный, стоял Андрей Иванович перед этим чудным видением, едва переводя дыхание от охватившего его благоговейного восторга; сердце его трепетало, как птица, запертая в клетку, и, казалось, замирало в какой-то болезненно-сладкой истоме; мысли вихрем кружились в его голове и он не мог собрать их, не мог сосредоточить их на одном предмете. Трепеща всем телом, продолжал он стоять, не сводя широко раскрытых глаз с волшебного, очаровательного видения, открывшегося перед ним так неожиданно, и не мог дать себе отчета, кого он видит перед собой: сама ли это таинственная богиня острова или это – только ее высокохудожественное изображение?..

Но не может быть, чтобы искусство дошло до такой степени совершенства: не может быть, чтобы оно было в состоянии подделать саму природу! Пусть этот золотой обруч, несколько расширяющийся на лбу и украшенный в этом месте большим кроваво-красным рубином, около которого, как около цветка, раскинулись зеленые листья из ярких изумрудов, осыпанные, точно росою, сверкающими искрами алмазов, – пусть лазурно-золотые одежды, на которых можно различить каждую нить их ткани, каждый цветок вытканного на них узора – пусть все это дело терпеливых рук гениального художника, но эта рука с изящными тонкими пальцами и красивыми полупрозрачными ногтями, рука, на которой видны микроскопические поры ее гладкой, атласной кожи, – неужели это такое же произведение искусства, как кольца на ее пальцах, как золотой браслет, охватывающий ее руку в виде змейки, кусающей свой хвост, осыпанный теми же рубинами, изумрудами и алмазами, – такое же произведение искусства, как ее головная диадема, и крошечная сережка из тонкой золотой проволоки, поддерживающая крупный алмаз, как будто только затем, чтобы лучше оттенить маленькое прелестное ушко спящей красавицы?

Но, быть может, в древности был известен такой камень или такой сплав, который мог передавать малейшие подробности ткани человеческой кожи и ее бледный матовый цвет до такой степени натурально, что искусство не только было в состоянии соперничать, но даже – побеждать природу? Пусть так. Но эти тонкие волоски бровей, эти пушистые ресницы, так резко оттеняющие матовую белизну щек, наконец эти роскошные, золотистые волны волос, эти шелковистые пряди, в которых виден каждый отдельный волос, – разве это может быть делом искусства? Нет, это невозможно!

Андрей Иванович чувствовал, что в голове его все как будто спуталось. Самые чудовищные грезы сплетались с чудесной действительностью. Ему начинало уже казаться, что какая-то волшебная сила перенесла его в тот фантастический мир, в котором спящая красавица-принцесса целые века ждет в своем очарованном замке того предопределенного дня, когда явится к ней сказочный принц и своим поцелуем снимет с нее чары разгневанной волшебницы. Очарованная принцесса перед ним на лицо… Не он ли тот принц, которому предназначено нарушить ее очаровательный сон?

Он чувствовал, как в нем трепетал каждый нерв, как мысли проносились в его мозгу в каком-то бешеном вихре. В каждую секунду, казалось, он переживал столько разнородных ощущений, что голова его кружилась, точно в чаду угара или похмелья. И в то же время какая-то сила неудержимо влекла его ближе к трону, туда, где спала или, может быть, чутко дремала его очарованная принцесса… Быть может, когда его горячий поцелуй коснется ее бледного чела, трепет юной жизни мгновенно пробежит но ее телу, зальет ярким румянцем ее бледные щеки, легкий вздох вырвется из ее девственной груди, – она пробудится от своего очарованного сна, откроет свои прекрасные синие глаза и скажет: "как я долго ждала тебя, мой милый принц!.."

Не в силах противиться непонятному влечению, точно подталкиваемый какой-то таинственной силой, Андрей Иванович поднялся по ступеням трона, близко взглянул в чудное лицо спящей девушки и прижал свои пылающие уста к ее бледной щеке, в том месте, где на нее падала тень длинной опущенной ресницы… В это самое мгновение как будто молния блеснула в храме, чтобы поразить дерзкого, осмелившегося святотатственно коснуться святыни храма: откинутый страшной, неведомой силой на несколько шагов от трона, Андрей Иванович ударился о гробницу, на которой стояла статуя коленопреклоненного жреца и, теряя сознание, еще слышал, как что-то с треском упало и запрыгало в обломках по плитам пола, и грохот этого падения, повторяемый эхом, как гром прокатился по отдаленным залам храма…

Когда Андрей Иванович пришел, наконец, в себя, он увидел, что лежит навзничь на холодном полу храма, среди обломков статуи жреца, у подножия гробницы, на которой она стояла. Опершись рукою в пол, чтобы подняться на ноги, он вдруг почувствовал, что рука его попала на что-то мокрое и клейкое. Он с отвращением отдернул руку и посмотрел на ладонь: ладонь его была вся в крови, он взглянул на пол, у ног его, на полу, чернела лужа крови, правый рукав и спина его сюртука были также пропитаны кровью. Ощупывая себя, Андрей Иванович нашел на голове широкую рану с припухшими краями. Кровь еще сочилась из этой раны, скатываясь по волосам на воротник его платья. "Как ты жестока!" прошептал он бессознательно, взглянув на сияющую фигуру спящей богини.

Спустя несколько времени он медленно приподнялся на ноги, но тотчас же принужден был ухватиться руками за гробницу, чтобы не упасть. Ноги его дрожали так сильно, что он едва стоял на них. Он чувствовал, что весь разбит, что так слаб, что едва ли будет в силах добраться до своей постели. Прислонившись к гробнице, он осмотрелся мутным взглядом.

Храм сиял так же ярко, как прежде, резные украшения стен и потолка, местами покрытые позолотой, местами расписанные сверкающими красками, как будто выступали вперед. "Она" спала все тем же сном, на своем раззолоченном троне посредине зала, окруженная сиянием своих золотистых волос… Только статуя жреца уже не стояла перед ней на коленях: поверженная во прах, лежала она в осколках около своей полуоткрытой гробницы, с которой, вместе со статуей, сдвинулась и ее металлическая покрышка. Андрей Иванович рассеянно заглянул во внутренность гробницы и увидел в ней что-то вроде мумии, завернутой в темную ткань. На груди этой мумии лежали высокой грудой, слегка рассыпавшиеся при сотрясении гробницы, белые тонкие металлические пластинки, все одного формата, в виде листов большой не переплетенной книги. Андрей Иванович поднял верхнюю пластинку и, пораженный ее странной легкостью, поднес к глазам: на ней параллельно верхнему узкому краю красивыми строчками были нарезаны какие-то узоры, заполненные черной краской, отчего издали получался эффект настоящей рукописи, написанной обыкновенными чернилами… Но, может быть, и на самом деле это была рукопись? Андрей Иванович взял другую табличку, также подивился ее чрезвычайной легкости и стал рассматривать: те же самые узоры, такими же красивыми узорами повторились и на этой таблице. Андрею Ивановичу даже показалось, что он различает в этих строчках одинаковые, постоянно повторяющиеся очертания – очевидно отдельные буквы. Он перебрал еще несколько таблиц – все они были покрыты точно такими же строчками… Сомнения больше не было: это действительно была рукопись!

Итак, в его руках находится разгадка таинственного острова с его чудесными храмами, статуями, барельефами, с его таинственной башней, культу которой, очевидно, были посвящены если не все, то многие из этих храмов! Быть может, в этих листках заключается история той неведомой, давно уже исчезнувшей с лица земли расы, которая некогда жила на этом острове и останки которой уже целые тысячелетия погребены под волнами пустынного Тихого океана, никому не выдающего своих тайн: быть может, здесь сохранена память обо всех этих царях, героях, законодателях, мудрецах, поэтах, статуи которых еще населяют этот пантеон их прошедшей славы!

Но кто прочтет эти письмена? Они не были похожи ни на один из известных алфавитов, по крайней мере Андрей Иванович никогда не встречал ничего подобного. Впрочем, мало ли на свете письмен, которых не случалось ему видеть! Найдутся ученые, которые сумеют их прочитать… Андрей Иванович припомнил примеры Шампольона младшего, Гротефенда, наконец Раулинсона, этого Шампольона Вавилонии и Ассирии, и решил, что ему немедленно нужно воротиться в Европу.

Андрей Иванович бережно собрал таблички в том порядке, как они лежали, и пересчитал их: их оказалось триста восемнадцать таблиц. Но они были так легки, что все вместе весили не более иного ученого фолианта. "Что это за металл? Неужели алюминий? – думал Андрей Иванович, пересматривая таблицы. – Но на какой же высокой степени цивилизации находилась эта вымершая раса, если наши ученые химики еще и теперь не могут сделать алюминий для всех доступным металлом!

Еще несколько времени оставался он у гробницы, раздумывая на счет сделанного им открытия. Затем, заметив, что освещение храма начало несколько тускнеть, он полюбовался в последний раз на прелестный образ таинственной богини и медленно, придерживаясь за попадавшиеся на пути колонны, поплелся к своей одинокой постели, унося с собою драгоценные таблицы, взятые из гробницы жреца, вероятно особенно близкого к богине храма.