Текст книги "Ариасвати"

Автор книги: Николай Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. Идиллия

Было раннее тропическое утро. Золотые звезды, ярко сиявшие на темно-голубой лазури ночного неба, быстро побледнели и скрылись с небосвода. По сонным листьям дремавших растений тихо зашелестел свежий предрассветный ветерок и своим едва слышным шелестом разбудил чутко спавших птиц. Воздух, пропитанный приятными испарениями цветов и плодов, огласился разнообразным щебетаньем и свистом пернатых певцов, весело и дружно приветствовавших наступление ясного, безоблачного утра. Отряхиваясь, расправляли они свои яркие перья и, медленно поворачивая свои красивые головки, отливающие металлическим блеском, поводили кругом сверкающими глазами, как будто уже отыскивая среди изумрудной зелени листьев золотистые сочные плоды и пурпурные сладкие ягоды. Пушистый, темно-зеленый попугай лениво чистил свой совиный клюв о воздушный корень пандака, обсыпанного роскошными благоухающими цветами, и на его хриплое карканье, порой переходившее в неприятный писк, откликалось с противоположного берега мяуканье райской птицы. Венценосные голуби громко ворковали, прячась между стволами деревьев, откуда-то издалека, из темной глубины тропического леса, доносился глухой жалобный стон кагу, с прибрежных скал слышались резкие крики морских птиц, собиравшихся на дневную ловлю и уже кружившихся над морем, чтоб высмотреть с высоты в прозрачной воде океана свою лакомую добычу. Разноголосый хор всевозможных звуков раздавался все более и более и мало-помалу наполнил собою все отдаленные уголки острова.

Вдруг над этими разнообразными звуками, заглушая все отдельные голоса, раздался глухой рев какого-то громадного зверя, напоминая отчасти рев раздраженного быка. Точно широкая волна прокатился он над островом, отражаясь в окрестных скалах, и, казалось, на одно мгновение все смолкло и замерло кругом, будто пораженное могучим звуком.

Услышав этот ужасный рев сквозь легкий предрассветный сон, в испуге поднялся со своей теплой постели Андрей Иванович и с ружьем в руках торопливо выбежал из палатки навстречу грозящей опасности. Но напрасно озирался он во все стороны: кругом было спокойно, не было видно никакого зверя. Птицы по-прежнему щебетали, перелетая с ветки на ветку. Льямы, пробиравшиеся по опушке ближайшей рощицы, спокойно щипали траву. Нигде не было видно ничего напоминающего опасность.

Но вот опять тот же ужасный рев оглушает Андрея Ивановича. Теперь он уже ясно слышится с высоты, как будто этот страшный зверь находится там вверху, над самой палаткой. Андрей Иванович вспомнил о громадных и злых обезьянах Малакки и Суматры и поднял глаза кверху, приготовляясь стрелять в нарушителей своего спокойствия. Но и вверху не было ничего похожего на павиана или какого-нибудь бразильского ревуна. Только вверху, над самой палаткой, почти на высоте ста футов, красиво склонялся легкий грациозный ствол кокосовой пальмы, увенчанный роскошной короной длинных перистых листьев. В тени нижних, свешивающихся листьев этой короны, около гигантской, коричнево-зеленой сережки, состоящей из слегка продолговатых плодов, пряталась какая-то птица, зеленовато-бронзовый цвет перьев которой почти сливался с нежной перистой зеленью пальмы.

– Неужели эта птица может издавать такие ужасающие звуки? – подумал Андрей Иванович, внимательно разглядывая вершину пальмы.

Благодаря своим зорким глазам, он мог рассмотреть, насколько позволяли широкие листья пальмы, что эта птица походит на голубя, но только если это действительно голубь, то это голубь-великан, так как птица казалась не менее нашей степной дрофы.

Пока Андрей Иванович соображал, к какому роду отнести это пернатое, припоминая все, что ему приходилось читать о фауне Австралии и Океании, птица выставилась из зелени перистых листьев пальмы, выгнула шею и, надувшись до того, что перья на ней поднялись, как щетина дикообраза, испустила из раскрытого клюва тот самый ужасающий рев, который уже два раза приводил нашего героя в трепет.

Убедившись теперь, что виновником его беспокойства было не какое-нибудь опасное животное, а просто на просто голубь, Андрей Иванович мгновенно успокоился. Он даже припомнил, что читал когда-то об этой птице и, если память ему не изменяет, то это должен быть – ноту, тот самый зелено-бронзовый голубь-гигант, имеющий такую странную манеру ворковать, что не один путешественник, слышавший его в первый раз где-нибудь в глухом тропическом лесу, приходил в изумление и ужас, ожидая увидеть перед собой какое-нибудь громадное, опасное животное. На самом деле, когда воркует этот голубь, кажется, будто бык ревет вам в самое ухо.

Успокоенный Андрей Иванович бросил ружье и сладко-сладко потянулся. Теперь он уже другими глазами смотрел на окружающую его природу. Его недавнего беспокойства не было и следа, и бодрое жизнерадостное чувство наполнило все его существо. Он с наслаждением обозревал свои роскошные владения. Блаженная улыбка играла на его губах, на глазах невольно навертывалась слеза восторга, когда взор его медленно переходил от тихо волнующейся зелени пальм к зеркальной поверхности голубого озера, из глубины которого, казалось, смотрела ясная лазурь глубокого неба, заключенная в рамку роскошной зелени пандонов, болотных пальм и тростников с синеющими в дымке утреннего тумана горами на заднем плане. Он положительно не мог оторвать глаз от этого чарующего пейзажа и в тысячный раз думал про себя: "Что за счастливый остров! Это – настоящий рай, тот самый Эдем, которого лишились наши прародители!"

Но вот горы, синевшие на юге острова, вдруг вспыхнули и загорелись в ярких лучах утреннего солнца, золотые волны света хлынули и затопили весь остров, озеро засияло новым блеском, зелень стала ярче и пышнее, цветы окрасились в еще более роскошные краски. Мирный пейзаж мгновенно утратил свою тихую, задумчивую прелесть и как-то сразу зажил новой, страстной, могучей жизнью. Казалось, эта жизнь горячим ключом кипела, клокотала повсюду кругом, в каждом живом существе, в каждой былинке, в листике растения. Андрей Иванович чувствовал, как избыток этой жизни широкой волною вливался к нему в грудь, переполнял все его существо. Крик восторга замирал у него на устах, а между тем хотелось высказаться, хотелось выразить то, что чувствовала душа, но на языке человеческом не находилось ни подходящих слов, ни соответствующих звуков. Он стоял, как очарованный, не отрывая глаз от чудной картины, всей душой погружаясь в красоту и гармонию девственной природы, не оскверненной еще святотатственной ногой своего безжалостного эксплуататора-человека.

Он вспомнил про свою старушку-мать. Чего бы только не дал Андрей Иванович, чтобы она могла перенестись сюда из своей Костромской глуши, где зимние бури уже намели целые сугробы пушистого снега! С каким восхищением увидела бы она волшебную, сказочную обстановку, в которой живет ее Андрюша! Неужели в этом раю она могла бы соскучиться по своей занесенной снегом Грачевке? Да нет, эта мечта не может осуществиться. Старушку никакими силами нельзя заставить взойти на аэростат, – да если бы это, наконец, и удалось, то все же она наверное умерла бы от страха, лишь только аэростат поднялся бы на воздух. В этом случае отношение Арины Семеновны к своему Андрюше напоминали отношение курицы к цыпленку, высиженному ею из утиного яйца и проявившему неожиданную любовь к воде, к этой предательской, злокозненной стихии, к которой всякая благоразумная курица питает непреодолимое отвращение…

Интересно бы также, – продолжал думать Андрей Иванович, – переселить сюда Илью Захарыча. Он-то уж, конечно, не отказался бы сопровождать молодого барина хоть на край света, хотя пришлось бы ехать при этом верхом на сказочном сером волке, да беда в том, что мама не может обойтись без своего мажордома и фактотума. А забавно было бы видеть старика в такой непривычной обстановке: неслыханные, незнаемые звери, невиданные птицы, растения, о которых слыхом не слыхать, видом не видать, и – в заключение даже звезды на небе совершенно не те, какие привык он видеть на своем северном небе… Интересно было бы посмотреть, как он стал бы здесь отыскивать свою коновязь, или стожар и кастрюлю, по которым он привык определять часы ночи. Вообще очень любопытно было бы видеть влияние неизвестной, невиданной природы на его девственную, неиспорченную книжной наукой душу. Вероятно, впечатления, полученные им в этой обстановке, были бы бесконечно ярче и живее, так как даже поверхностное книжное знакомство с предметом уже мешает свежести впечатлений. Во всяком случае здесь он скоро отыскал бы, к чему приложить свои хозяйственные способности. Старик, без всякого сомнения, нашел бы здесь широкое поле для деятельности: ловил бы рыбу, доил бы коз, но также не подлежит сомнению, что он скоро соскучился бы по черному ржаному хлебу, по зиме с трескучими морозами… А у них теперь зима. Что-то делается в Грачевке? Здорова ли мама? Вероятно, морозы у них теперь стоят выше 20 градусов и стены старого дома, трескаясь в морозные ночи, пугают старушку, которой тогда сквозь сон грезятся и пистолетные выстрелы, и Бог знает какие страхи.

II. Банан

Мысль Андрея Ивановича продолжала витать над родимой Грачевкой. Он вспомнил, что и ночью видел во сне что-то такое, что имело отношение к его родине, но приключение с ноту совсем было изгладило этот сон из памяти. Теперь Андрей Иванович опять его припомнил и расхохотался.

Ему приснилось, что он в своем лесном доме. Он собирает свой Гиппогриф, приготовляясь к воздушному путешествию. Вдруг вбегает Илья Захарович и докладывает, что приехал становой. Вслед затем является сам Акакий Ефимович во всем блеске своей амуниции – с погонами и при шпорах.

– Милостивый государь, – говорит он, расшаркиваясь и прищелкивая каблуком, – я получил предписание исследовать ваши внутренние помышления.

– Ну полноте, Акакин Ефимович, не смешите. Как вы их будете исследовать? Разве вы сердцевед? Ведь вы – куроед!

– Это точно, Андрей Иванович, я действительно куроед, но с 1 января текущего года я состою также и сердцеведом, а потому не благоугодно ли вам ответить на нижеследующие вопросы?

С этими словами Акакий Ефимович вынимает из портфеля катехизис Филарета и, оседлав нос старческими очками, относит разогнутую книгу на длину вытянутой руки.

– Впрочем, вы не пугайтесь, Андрей Иванович, – предупреждает он, – с папенькой вашим я был в хороших отношениях. Он меня не оставлял да и Арина Семеновна не забывает… В случае чего, если вы затруднитесь, я вам первое слово подскажу… Ну-с, так как вы, милостивый государь, изволите понимать вот хоть место, – продолжает он уже другим тоном, смотря в книгу: – "Аще взыду на небо и аще вселюся в последних моря", ну – и так далее?

– Да зачем это вам, Акакий Ефимович?

– Зачем? Экий вы какой! Точно мы не знаем, что вы задумали… Вы вот предполагаете: "взыду на небо да вселюся в последних моря и ищи меня там…" А мы и туда за вами проберемся да и цап-царап!

Это последнее слово Акакий Ефимович так неожиданно и громко крикнул прямо в ухо Андрею Ивановичу, что тот даже проснулся, крик Акакия Ефимовича совпал с криком ноту.

"Нужно же присниться такой чепухе", подумал Андрей Иванович, пожимая плечами. Однако, пораздумав немного, он нашел в ней как будто некоторый смысл и – тотчас же постарался все это выкинуть из головы.

Он набрал сухих веток, развел огонь под таганчиком и принялся кипятить воду для кофе.

"Ну, сюда-то не проберутся", – подумал он, снова возвращаясь к своему сну, но тотчас же поймал себя на этом и, чтоб прогнать все подобные мысли, решился немедленно выкупаться.

Прямо перед палаткой Андрея Ивановича было чудное место для купанья. Ровный песчаный берег отлого спускался в воду и переходил в гладкое, точно убитое дно, постепенно понижавшееся к середине озера. Казалось, в этом месте, между кустарником и тростниками, к воде нарочно была проложена широкая тропа, быть может, пробитая стадами льям и коз, приходившими сюда на водопой. Широкие, яркие, точно сделанные из светло-зеленого бархата листья банана склонялись с высоты над этой дорожкой, и, проходя по ней к озеру, Андрей Иванович с удивлением увидел, до чего была нежна их ткань: утренний ветер, слегка покачивая дерево, порой разрывал их до самого среднего нерва. Это придавало им тот характерный признак, по которому банан легко узнается между сотнями похожих на него деревьев. Андрей Иванович невольно залюбовался роскошным растением, составляющим одно из лучших украшений тропической природы. Банан – собственно травянистое растение, но его не даром зовут райским деревом, musa paradisiaca.

В один год он вырастает до высоты настоящего дерева, до такой высоты, которой наша северная береза едва в состоянии достигнуть в течении двадцати долгих лет. Из пучка его красивых листьев, длиной до десяти, шириной до двух футов, с широкими, покрывающими друг друга черешками, свешивается кисть красных цветов, которая приносит плоды, несколько похожие видом на огурцы. Такая кисть плодов, расположенных, как прутья зонтика, в несколько рядов нанизанных на один стержень, весит не менее полутора или двух пудов и вырастает в какие нибудь 10 месяцев, совершенно без всякого ухода. Стебель приносит только одну такую кисть и затем увядает, но из корня в течении того же года развиваются новые отпрыски и на будущий год уже, вместо одного банана, вырастают два или три.

Трудно представить себе всю пользу, которую доставляет это благодатное дерево счастливым островитянам Тихого океана, только за то, что они дают себе труд срезать стебель растения, чтобы воспользоваться его плодами. Незрелые плоды банана пекут на угольях и едят с маслом. В таком виде они заменяют хлеб. Вареные с маслом они еще вкуснее и употребляются, как овощи. Широкие листья служат вместо блюд, тарелок, салфеток, скатертей и даже вместо зонтиков для защиты от жгучих лучей тропического солнца. В листовых черенках находятся упругие волокна, из которых островитяне делают материи и плетут довольно прочные веревки… Андрей Иванович до того засмотрелся на банан, что ему захотелось полакомиться его сочными плодами. Цветковая кисть заманчиво свешивалась над его головой. На ее конце еще краснели лепестки последних цветов, а вверху у ее основания, между самыми листьями, уже золотились, созревая, ранние плоды. Но достать их было трудно, так как срубить дерево из-за минутной прихоти он не желал. Ему было жаль погубить такое красивое растение. Андрей Иванович медленно раздевался, придумывая средство добраться до плодов, не портя дерева. Вдруг, взглянув на свое голое тело, он вспомнил где-то давно, быть может в детстве, виденную картину, на которой был нарисован голый дикарь, влезающий на пальму. "А что?" – подумал Андрей Иванович: – "Не вспомнить ли мне школьную гимнастику? Не тряхнуть ли стариной? В старые годы не мало перервал я казенных панталон, лазая по деревьям гимназического сада. Да кроме того, интересно будет посмотреть, как костромской землевладелец, земский гласный и почетный мировой судья, обросший солидной бородою и собирающийся уже отрастить не менее солидное брюшко, полезет в костюме Адама на дерево, подобно дикарю-папуасу или жителю островов Фиджи!"

Андрей Иванович весело расхохотался, представляя себе эту забавную картину. Затем он взял рубашку, привязал ее мешком у себя за плечами и принялся карабкаться на дерево. Оказалось, что уроки гимнастики были не совсем забыты. Цепляясь поочередно руками и ногами, Андрей Иванович довольно скоро добрался до листьев. Здесь широкие лиственные черешки дали ему возможность дотянуться до цветоножки и, поместившись у ее основания, он довольно удобно мог наполнить золотистыми бананами свой импровизированный мешок. Зато спуск был гораздо затруднительнее, так как спускаться приходилось, так сказать, против шерсти, что требовало особенных усилий, при значительном напряжении мускулов. Дело не обошлось без нескольких царапин, но впрочем довольно благополучно. Задыхаясь от усталости и обливаясь потом, он спустился на землю с весьма значительным грузом бананов и в изнеможении растянулся на песке, тут же, под тенью банана. Легкий ветерок, приносивший прохладу с озера, скоро освежил его тело, сердце перестало усиленно биться, дыхание сделалось нормальным. Переждав еще несколько времени, Андрей Иванович с разбега бросился в воду и поплыл на середину озера.

III. Озеро

Что это за прелестное озеро! Как оно кокетливо выглядывает в своей роскошной раме из пышной тропической растительности! Какая чистая, прозрачная вода и какая чудная свежесть разливается от нее по телу! Вот в прозрачной глубине медленно движется стая разноцветных рыбок: как-то лениво шевелят они своими лазурно-розовыми плавниками! Вдруг в стороне показалась какая-то тень и вся стая мгновенно рассыпается в разные стороны, как брызги пролитой на землю воды. Через несколько времени они снова соберутся и начнут свой медленный обход вдоль берегов озера, пока новый испуг не заставит их снова разбежаться. Вот в прибрежном мелководье, погруженные в золотистый песок на гладком узорчатом дне озера лежат красивые разноцветные раковины пресноводных моллюсков и, будто греясь на солнце, то медленно раскрываются, то вдруг захлопываются, точно почуяв грозящую опасность. Над ними вьется несколько гибких змееобразных рыб и сторожат их малейшее движение, но осторожный моллюск, затворившись в свою крепкую раковину, будто смеется над своими стражами. А вот в тихом заливе, под тенью высоких тростников, ютится целый мир причудливых водорослей. Зелено-бурые, почти красные на дне озера, они становятся все ярче и зеленее, чем ближе к поверхности, – и над ними, на самую поверхность воды, всплывают темно-зеленые листья болотных растений и, как осколки радуги, сверкают на солнце белые, красные и желтые чашечки их великолепных пахучих цветов. Это уже не водяные лилии, не кувшинки наших северных озер, – это – что-то не знакомое, поражающее непривычный глаз и красотой, и оригинальностью форм. Это – близкие родственники исполинской раффлезии, растущей между корнями лиан во влажных девственных лесах Явы, но без ее отвратительного запаха, это родные братья южно-американской victoria regia, которой ярко-зеленые сверху и темно-пунцовые снизу листья имеют почти аршин в диаметре и роскошные цветы которой напоминают розу, но с той разницей, что бутоны их бывают величиной с человеческую голову. И над всеми этими растениями, начиная с пушистых метелок высоких тростников и остролистных осок и кончая плавающими на поверхности воды цветами, кружатся целые полки разнообразных насекомых, трепеща и сверкая на солнце своими радужными золотисто-зелеными или серебристо-лазурными крыльями. Звенящим облаком носятся они над цветущими берегами озера и, как осыпанная сверкающими блестками легкая вуаль, то поднимаются в лазурную высоту, почти к вершинам деревьев, то опускаются к самой поверхности воды. А с вершины деревьев за этим облаком уже следят сотни любопытных сверкающих глазок, и вот-вот яркой молнией мелькает в нем, отливая всеми цветами радуги, быстрая птичка и уносится с трепещущей добычей в клюве куда-нибудь под тень колеблющихся листьев, и будет качаться там на гибкой ветке до нового набега в беззаботно кружащееся, по-прежнему радужное облако насекомых. Вот в прибрежном мелководье, погруженные в золотистый песок, на гладком узорчатом дне озера лежат красивые разноцветные раковины пресноводных моллюсков и будто греясь на солнце, то медленно раскрываются, то вдруг захлопываются, точно почуяв грозящую опасность. Над ними вьется несколько гибких змееобразных рыб и сторожит их малейшее движение, но осторожный моллюск, затворившись в свою крепкую раковину, будто смеется над своими сторожами.

А с высоты безоблачного ярко-лазурного неба глядит ясное солнышко и как будто не наглядится на голубое зеркало озера и на его роскошную зеленую раму, в которой звенят и щебечут тысячи ее радужных обитателей, то рея над озером, то скрываясь в прозрачной тени перистых листьев. Мягко обливает оно горячими лучами затерянный в океане цветущий островок, приберегая весь свой жгучий зной для пустынь Аравии и Сахары, для гниющих джунглей Бенгала. И когда там люди и животные почти задыхаются в страшной 50 градусной жаре, здесь, в благодатном уголке земли, обвеваемом освежающим дыханием океана, как будто вечно царствует весна и температура колеблется между 26 и 27 градусами тепла.

Переплыв, не торопясь, в длину все озеро, Андрей Иванович сел на верхней ступени площадки храма, в тени, бросаемой полуразрушенной колонной, и совершенно засмотрелся на открывавшуюся перед ним картину. Жадно раскрытыми глазами глядел он на прелестный, как будто улыбающийся ландшафт, безотчетно ловя ухом бесконечно разнообразные звуки кипевшей вокруг него жизни. Грудь его высоко поднималась, легкие широко и свободно вдыхали ароматический воздух, пропитанный прохладной свежестью озера. Ему казалось, что он всем существом своим чувствовал, как учащенно бился могучий пульс этой жизни и как с ним сливалось биение его собственного пульса. Сколько времени продолжалось это восторженное созерцание, он не знал. Он забыл совсем о времени. Чувство голода заставило его вспомнить о том, что он сегодня еще не завтракал. Он взглянул на небо: солнце стояло уже высоко, тень колонны отодвинулась почти к самому пьедесталу и он давно уже сидел на солнце, совершенно не замечая этого и погруженный в свое созерцание.

Андрей Иванович встал и, высоко подняв над головой сложенные ладонями руки, снова бросился в озеро. Широкими взмахами, поднимая тысячи сверкавших на солнце радужных брызг и оставляя за собой расширенный след на взволнованной поверхности озера, поплыл он к своей палатке, едва видневшейся вдали за широкими листьями банана, сквозь спутанную зелень прибрежных тростников. Одевшись наскоро, он с чувством приятной свежести во всем теле, слегка вздрагивая от продолжительного купанья, позавтракал горячим кофе с сухими сливками и в первый раз в жизни попробовал печеные бананы с маслом, которые ему заменили на этот раз любимые им сдобные булки к кофе. Для первого раза он нашел их настолько сносными, что не счел нужным пожалеть об отсутствии булочной на острове.

Часы показывали около 11, когда Андрей Иванович кончил, не торопясь, свой завтрак. Залив огонь и прибрав посуду, он взял ружье, положил в карман несколько патронов, повесил через плечо бинокль и отправился осматривать остров, предположив кстати – промыслить что-нибудь к обеду, так как питаться соленой свининой и консервами ему уже порядочно надоело.