Текст книги "Ариасвати"

Автор книги: Николай Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

X. Льямы

Чтобы еще более дополнить сходство Андрея Ивановича с Робинзоном, случилось следующее обстоятельство. Сделав себе кисть из тонких и гибких волокон какого-то засохшего растения, он осмаливал свою лодку, беспрестанно обмакивая кисть в колоду, полную густой черной смолы, которая чрезвычайно быстро сохла на открытом воздухе и, высохнув, покрывала предмет блестящим черным лаком, нерастворимым в воде и почти совсем не прилипающим к рукам. Тут же рядом стояла другая колода, наполненная жидким дегтем, в который Андрей Иванович, порою тоже обмакивал кисть – именно тогда, когда она засыхала и делалась вследствие этого негодною к употреблению: деготь растворял засохшие на ней смолистые частицы и она снова становилась чистой и упругой, как прежде.

Андрей Иванович просто радовался на свою работу, – до того лодка выходила красивой. Она вся казалась покрытой прекрасным черным лаком и блестела, как какая-нибудь японская шкатулка. Кончив осмолку лодки, Андрей Иванович выкрасил той же смолой весло и оно вышло совершенно, как полированное. Тогда он стал придумывать, на чтобы еще употребить оставшуюся смолу, и уже стал соображать о постройке большой морской лодки, которую очень легко было перенести на риф при помощи Гиппогрифа, – как вдруг он услыхал в близком соседстве с собой жалобное блеяние льямы. Он осторожно выглянул из-за куста, близ которого работал, и увидал льяму, которая неподвижно стояла, уставив свою морду в землю, и жалобно блеяла. Андрей Иванович тотчас же вспомнил, что именно здесь несколько дней тому назад он застрелил маленькую льяму: льяма стояла как раз над тем местом, на котором лежало тогда убитое животное.

Эта привязанность матери к своему погибшему детенышу сначала очень тронула Андрея Ивановича, тем более, что он сам был причиной ее печали. Он несколько мгновений стоял, глядя с состраданием на тоскующую мать… но потом, – такова испорченность человеческой природы! – ему пришло на ум воспользоваться этим удобным случаем и завладеть льямой, чтобы иметь к завтраку молоко, о котором он уже начинал скучать.

Он тотчас же вооружился веревкой, приготовленной для перетаскивания лодки, и сделал из нее подвижную петлю, приготовившись действовать ею в качестве аркана. Он терпеливо выжидал мгновения, когда льяма подняла голову, и с ловкостью настоящего гуанчо накинул ей на шею свою веревку. Испуганная льяма хотела бежать, но только еще сильнее затянула петлю и, хрипя, упала навзничь. Андрей Иванович завладел упавшим животным, отвел к своей палатке и, привязав его к ближайшему дереву, устроил кругом довольно просторную ограду и в центре ее шалаш из ветвей, в котором льяма могла бы укрыться от дождя и ночной сырости.

В тот же вечер он попробовал ее доить и за ужином уже имел удовольствие выпить стакан молока, которое показалось ему довольно вкусным. Обладание льямой, конечно, послужило к увеличению удобств его жизни, но в то же время прибавило ему заботы: каждое утро и вечер он должен был накашивать для нее свежей травы и притом именно такой, которая более приходилась по вкусу льям. Он заметил, что льяма была довольно разборчива на пищу, ела не всякую траву и очень любила печеные и вареные плоды, поэтому он стал уделять ей часть своей порции, в благодарность за молоко, которым пользовался. Животное очень скоро привыкло и доверчиво подходило к нему, когда, наклонившись через прясло, он звал его, чтобы предложить какой-нибудь лакомый кусок.

Можно было подумать, что сама судьба желает, чтобы Андрей Иванович перешел из состояния зверолова к занятию пастушеством. Однажды утром, выйдя из палатки, он заметил, что две льямы, просунув головы через прясло, облизывали его льяму. Выждав, когда они ушли в лес, Андрей Иванович сделал на этом месте дверцу и оставил ее отворенной, привязал льяму около шалаша, рассчитывая, что льямы еще воротятся к своей пленной подруге и, может быть, войдут в ограду. Его предположение оправдалось в тот же день. Перед вечером, собираясь готовить себе ужин, Андрей Иванович отправился к ограде с целью подоить молока и увидел там вместо одной уже две льямы и одного детеныша. Быстро захлопнув дверь ограды, он овладел своей гостьей и таким образом у него стало две дойных льямы, что для одинокого человека было даже много. Новая льяма также скоро привыкла к своему хозяину и брала пищу из его рук, а детеныш ее даже забегал к нему в палатку и предусмотрительно терся мордочкой о его колено, выпрашивая себе подачки.

Легкость, с которой приручались льямы, невольно наталкивала Андрея Ивановича на предположение, что они были некогда домашними животными на этом острове и, несмотря на целые века, прошедшие с тех пор, как вымерли люди, населявшие город над озером, льямы не могли еще забыть своего прежнего состояния и не утратили еще инстинкта привязанности к человеку. Они живут по-прежнему в том же городе и ночуют в тех же зданиях, в которые несколько веков тому назад загонял их человек, пользовавшийся их молоком и шерстью. Привычной толпой выходят они с рассветом из этого древнего города, чтоб пастись по окрестным лесам, и вечером, на закате солнца, возвращаются на ночлег под свои родимые кровли. Но где теперь те люди, которые некогда жили в этом городе? Что осталось от них? Несколько десятков домов, несколько храмов, гранитная дорога вдоль озера – вот и все. Даже гробниц их не отыщешь…

Зеленой листвой

Одевает природа гробницы

И заботливой прячет рукой,

Их от взоров веселой денницы:

Жизнь должна быть светла и ясна,

И привольна, как в море волна…

XI. 0ткрытие

С устройством лодки, плот был обращен в нечто вроде подвижного моста или парома на ручье. Андрей Иванович протянул с одного берега на другой крепкую веревку, сплетенную из чрезвычайно гибких и тонких древесных волокон, найденных им во время странствований по лесам. С помощью этой веревки, он перетягивался на плоте через ручей, когда ему встречалась надобность перейти на другую сторону. Несколько таких же паромов он устроил и ниже по течению ручья, и это избавляло его от необходимости вязнуть в болотах и далеко обходить их глубокие протоки. Устроив таким образом пути сообщения, он с большим удобством мог охотиться за кагу, киви-киви и дичью, населявшей лесные болота, образуемые ручьем.

Метода рыбной ловли также изменилась. Андрей Иванович более уже не стремился ловить на глубине, с середины озера. Катаясь по озеру на своем легком и красивом, как игрушка, челноке, Андрей Иванович с вечера ставил в разных местах берега жерлицы и оставлял их на ночь. Рано утром он выезжал снова, осматривал их, заменяя испорченные и обгрызенные и собирая попавшуюся рыбу, а если чувствовался недостаток рыбы, то оставлял их и на день. Это избавляло его от скучного сиденья за удочкой, а между тем иногда попадались довольно крупные рыбы. Впрочем, иногда вечером, когда требовалась мелкая рыбешка для наживы на жерлицы, он садился с удочкой на берегу озера или ручья, недалеко от палатки, и забавлялся уловками рыбы, ухитрявшейся завладеть лакомой мушкой так, чтобы не попасть на крючок. Вскоре, однако, он нашел такое место на ручье, где было столько мелкой рыбы, что ее можно было ловить сачком без всякого затруднения.

Однажды, охотясь за киви-киви, Андрей Иванович зашел в почти непроходимую лесную глушь, где густо разросшиеся деревья были опутаны целой сетью вьющихся растений, среди которых попадались иные, почти сплошь усыпанные красивыми благовонными цветами. Чрезвычайно цепкие кустарники попадались на каждом шагу, так что приходилось прокладывать себе дорогу при помощи охотничьего ножа.

Пробираясь таким образом вперед, Андрей Иванович вдруг наткнулся на каменную преграду – не то отвесный бок утеса, не то стену, сложенную человеческими руками. Вся покрытая пушистым ковром мхов и лишаев, роскошно разросшихся в густой тени вековых деревьев, она совершенно скрывалась в непроницаемой чаще, так что Андрей Иванович заметил ее не прежде, как подойдя к ней вплотную. Срезав в нескольких местах толстый слой мха, он убедился, что эта была стена, сложенная из больших квадратных плит. Андрей Иванович заинтересовался своим открытием и решил, оставив пока охоту в стороне, заняться его исследованием.

При помощи ножа прокладывая себе дорогу через цепкие кустарники, он медленно подвигался вдоль стены, надеясь найти в ней какую-нибудь дверь или ворота. Более получаса шел он таким образом, спотыкаясь о сучья и корни. Стена казалась бесконечной. Наконец он добрался до выступа стены и в то же время, вместо корней и сучьев, почувствовал под ногами гладкую поверхность каменной плиты. Раздвинув густые ветви кустарника, он вышел на вымощенную плитами площадку и увидел перед собою широкие ворота. То, что Андрей Иванович принял за выступ стены, оказалось массивным воротным столбом: другой такой же столб виднелся в нескольких шагах от него, наполовину скрытый густым покровом перепутавшихся ветвей. Оба столба, подобно колоннам озерного храма, были увенчаны каменными полушариями, которые, вероятно, для вымерших строителей этих зданий служили эмблемами или атрибутами божества, которому они поклонялись. Прямая как струна, дорога, вымощенная широкими и гладкими плитами, упираясь с одной стороны в ворота, с другой, уходила в глубину леса.

Войдя в ворота, Андрей Иванович увидел перед собой обширный двор, вымощенный такими же широкими и плотно пригнанными плитами, и очевидно благодаря именно этим массивным плитам лес, так мощно разросшийся вокруг стен, не мог проникнуть в глубину двора и оставил его в первобытной неприкосновенности, – только местами трава, пробивавшаяся между плит, темнела на его гладкой сероватой поверхности.

Посреди двора, на возвышенной террасе, к которой со всех четырех сторон вели широкие ступени, стояло четырехугольное здание. Стены его состояли из массивных колонн, промежутки между которыми в вышину человеческого роста были забраны снизу гладко обтесанными плитами, а сверху до потолка представляли собой нечто вроде широких окон для свободного доступа воздуха и света во внутренность здания. Узкая сторона здания, украшенная довольно изящным портиком и обращенная видом к воротам, служила входом. На фронтоне, сколько Андрей Иванович мог разобрать, были высечены из камня человеческие фигуры и какие-то предметы, вероятно имевшие символическое значение. Задняя стена здания, также как и прилегающие к ней части боковых, была сплошная и имела только узенькую дверь, едва заметную в глубине портика. По обе стороны здания в нескольких шагах от террасы виднелись два каменных водоема: тонкая струйка воды текла еще из каменных труб и расплескивалась на каменном полу водоема. Вокруг всего двора, начинаясь от самых ворот и примыкая к наружной ограде, тянулась сплошная пристройка, состоявшая тоже из колонн, забранных снизу до вышины человеческого роста теми же гладко обтесанными плитами и покрытая общей плоской кровлей. Приделанные на равных расстояниях узкие двери вели со двора в эту пристройку. Заглянув в некоторые из них, Андрей Иванович увидел, что пристройка была разделена сплошными поперечными стенами на небольшие комнаты совершенно одинаковой величины. Расположение и внутреннее убранство этих комнат, или скорее келий было также совершенно одинаково: дверь во всех этих кельях приходилась у правого наружного угла, вдоль левой поперечной стены находилось узкое каменное ложе с небольшим возвышением для изголовья, посредине кельи помещался каменный стол, в задней стене виднелось несколько ниш, из которых в средней, немного большей, чем остальные, сохранились еще в иных кельях небольшие изваяния женщины в широкой и длинной одежде, с венком на голове.

Осмотрев несколько таких келий, Андрей Иванович пришел к заключению, что он открыл нечто вроде древнего монастыря, и ему почему-то казалось, что это был непременно женский монастырь, что посредине двора стоял храм божества, и в кельях кругом храма помещались жрицы, посвятившие себя на служение этому божеству.

XII. Храм

Перейдя через двор, Андрей Иванович стал медленно подниматься на высокое крыльцо храма. Особенность обстановки и какая-то торжественная тишина, господствовавшая кругом, настраивали его к совершенно непривычным ощущениям.

"Сколько тысяч богомольцев, – думал он, – поднимались по этим ступеням, чтобы повергнуть к стопам божества свое горе и свои радости, и чудодейственная сила молитвы облегчала их горе и сообщала их радости более возвышенный характер. Истертые ступени храма еще хранят отпечатки ног этих тысяч богомольцев, но где теперь они сами – эти богомольцы? Где сердца, которые так тревожно бились, поверяя свою скорбь недоступному божеству, где те руки, которые так порывисто сжимались, когда пылающее чело склонялось на холодные плиты пола и грудь замирала под переменными чувствами надежды и страха?

А храм стоит все такой же величественный и красивый, как целые века тому назад, и полуденное солнце все также освещает его белые колонны и нагревает его разноцветные ступени… Дела человеческих рук, создания мысли человеческой надолго, быть может на целые тысячелетия, переживают самого человека".

Чрез портик, к широким дверям храма вела мозаичная дорожка, выложенная красивым узором из разноцветных полированных камней. На стенах, по обе стороны входа, в широких скульптурных рамах, виднелись барельефы, изображавшие какие то сцены со множеством человеческих фигур. Торопясь осмотреть внутренность храма, Андрей Иванович только мельком взглянул на них, но правильность рисунка и красота исполнения невольно бросились ему в глаза.

Войдя в самый храм, он был поражен еще большим удивлением. Когда его шаги гулко раздались на мозаичном полу храма и перед глазами открылась широкая аллея блестящих стройных колонн, чередуясь с длинной вереницей статуй, как будто прячущихся в промежутках колонн, – когда в конце этой аллеи, у задней стены храма, на высоком помосте, в виде трона, он увидал величественную фигуру женщины в широкой, изящно драпированной одежде, с серпом в одной и хлебным снопом в другой руке, с венком из спелых колосьев на голове, представлявшей, конечно, главное божество храма, – он невольно поднял руку к голове и после непродолжительного колебания, которого тотчас же устыдился, снял шляпу с чувством, близким к чувству благоговения.

 
"Да, храм оставленный – все храм,
Кумир поверженный – все бог",
 

– прошептал он, окидывая глазами длинный ряд статуй, стоявших по обе стороны храма.

Оба эти ряда статуй имели совершенно различный характер. Те статуи, которые находились по правую сторону Цереры (Андрей Иванович таким именем назвал богиню храма благодаря ее серпу и хлебным колосьям), изображали старцев почтенной наружности, в длинных широких одеждах и с жезлами в руках. Все они имели более или менее длинные бороды, на головах их, или вовсе лишенных волос, или обрамленных только узким кольцом волос вокруг гладкого темени, красовались большие венки из какого-то остролистного растения с небольшими гроздьями мелких ягод. Только одна статуя из всего этого ряда имела особенный характер: она стояла последней в ряду и изображала человека в такой же точно одежде, но он стоял на коленях, опустив на грудь свою увенчанную голову и закрыв руками лицо, на пьедестале, у ног его, лежал сломанный жезл. Андрей Иванович долго стоял, стараясь отгадать, что изображала эта загадочная статуя, но бесплодные предположения не могли, конечно, открыть тайны, ключ к которой потерян целые тысячелетия тому назад.

Статуи, стоявшие на левой стороне, отличались большим разнообразием. Здесь были не одни только мужчины: несколько женских статуй в длинных одеждах, падавших волнистыми складками на пьедесталы, стояли в ряду с прочими. Большинство статуй представляло мужчин в цветущих летах, но были тут также и старцы и даже юноши. Только одни старцы имели бороды: у остальных были только усы, иногда такие длинные, что они падали на грудь: это придавало статуям особенный, воинственный вид. Одеты они были в различные одежды, начиная с длинных и широких одеяний и кончая короткой туникой без рукавов, позволявшей свободно видеть их красивые формы и сильно развитые мускулы. Кроме того, на иных были надеты кольчуги и разного рода брони и латы.

Атрибуты, которыми они были снабжены, представляли такое же разнообразие: одни были опоясаны коротким мечем, другие держали в руках копья и длинные секиры, шестоперы и булавы, у иных на шее были цепи с чем-то вроде медальонов, у других эти цепи были надеты через плечо, некоторые, наконец, как показалось Андрею Ивановичу, держали разогнутые свитки и таблицы, покрытые какими-то письменами. Такие же письмена были на всех пьедесталах, на которых стояли статуи. Но при всем разнообразии, у всех этих статуй было одно общее, все они были с длинными распущенными волосами и имели на головах узкие гладкие обручи.

Осмотрев оба ряда статуй, Андрей Иванович предположил, что в правом ряду стояли первосвященники, главные жрецы храма или, может быть, – целой страны; что же касается левого ряда (правого от входа), то в нем были цари, управлявшие некогда этим исчезнувшим с лица земли государством, и царицы, также несшие на себе бремя правления. Вероятно, те из них, которые были изображены с мечами и в военных доспехах, прославились своими победами и завоеваниями, тогда как другие, державшие в руках свитки и таблицы, были мудрые законодатели и судьи.

Оглядывая их длинный ряд, Андрей Иванович думал о той веренице ряде протекших годов, которую изображал собою этот каменный манускрипт, этот пантеон великих мужей, некогда стоявших во главе исчезнувшего народа. Что это был за народ, оставивший по себе такие художественные памятники? Неужели от него не осталось других следов и целая раса вымерла, не передав другому народу своего умственного богатства, своего художественного развития? Судя по лицевому углу статуй, раса эта несомненно принадлежала к кавказскому племени, во всяком случае это были не семиты. Кто же это? Какое это племя? Выть может, греки? Какие-нибудь искатели приключений, вроде Аргонавтов, в незапамятные времена, – о которых даже до Гомера дошли только темные слухи, – занесенные бурей в неизвестный океан, колонизировали этот впоследствии исчезнувший материк, мало-помалу разрослись в сильное, цветущее государство, но отрезанные безграничным водным пространством от всего остального мира, потеряли с ним всякую связь и сами были им, наконец, забыты?

Тысячи подобных мыслей роились в голове Андрея Ивановича, когда он переходил от одной статуи к другой, рассматривая черты лица, одежду и вооружение давно исчезнувших людей. Наконец он вспомнил о закрытом помещении храма, узкую дверь которого видел в глубине портика, и предполагая, что там было нечто вроде "святая святых", доступное только для первосвященников, отправился к задней стене храма с целью отыскать сообщение со святилищем. Проходя вдоль этой стены, Андрей Иванович в задумчивости машинально взошел на ступени помоста и, очутившись вдруг в таком близком соседстве со статуей величественной богини, почувствовал что-то вроде благоговейного трепета. Он осторожно прошел позади нее, стараясь не коснуться даже ее одежды, пышными складками падавшей на помост: ему казалось, что прикосновением к ней он совершит святотатство. Сойдя на другую сторону трона, он также не нашел искомой двери и, выйдя снова на середину храма, взглянул прямо в лицо богине: лучи солнца, проходившие сквозь широкие промежутки между колоннами, падали на полированный пол и, отражаясь вверху, придавали теплые, жизненные тоны молочно-бледному лицу статуи, от перемены ли освещения или от других причин, казалось, на лице богини играла кроткая, чарующая и в то же время – успокаивающая улыбка и глаза ее смотрели на Андрея Ивановича, как показалось ему, с чувством любви и сострадания. Долго, как очарованный смотрел он в лицо богини и, наконец, тихими шагами вышел из храма. Подавленный массой неожиданных впечатлений, он почувствовал усталость и сел отдохнуть на ступенях высокого крыльца святилища.

XIII. В статуе богини

Солнце уже склонялось за полдень. Кругом стояла такая полуденная тишина, когда все живое впадает в какую-то сладкую истому, когда даже птицы перестают петь и дремлют в тени древесных ветвей, точно собираясь с силами для второй половины дня. Все еще находясь под впечатлением, которое произвела на него статуя богини, Андрей Иванович облокотился на верхнюю ступень террасы и, рассеянно блуждая глазами по двору храма, задумался о своем открытии.

На каменном дворе было душно и жарко, сверху палило солнце, раскаленные ступени жглись: казалось, из них тоже выделялись белые горячие лучи и рассеивались в воздухе. Андрея Ивановича мучила жажда. Он помнил, что в нескольких шагах от храма была вода, но точно какая то сила приковывала его к месту и он, как очарованный, продолжал сидеть и думать. Лицо каменной богини стояло перед ним, как живое. Он находил в этих чертах что-то знакомое, как будто родное: ему казалось, что он видел это лицо когда то прежде, но это было давно, так давно, что уже давным-давно позабылось…

Потом, вследствие какой то ассоциации идей ему вспомнилась простодушная вера первобытных христиан, которые были вполне убеждены, что языческие боги действительно существуют, но что они – злые демоны, совращающие праведников на путь погибели, и что античные статуи языческих храмов – воплощения этих демонов. Он вспомнил, как христианские исповедники, борясь с отживающим язычеством, одухотворяли этих идолов и наравне с языческими приписывали им таинственную силу… И вот он сам испытывает на себе влияние чар языческого кумира.

Эта мысль рассмешила Андрея Ивановича. Он поднялся на ноги и отправился к водоему. Перевесясь через каменный барьер и подставив пригоршню под струйку холодной и светлой, как хрусталь, воды, лившейся из каменной трубы в центре водоема, он напился, умыл лицо и руки, и освеженный, с новыми силами, отправился продолжать свои исследования.

Бодро поднялся он по ступеням в портик задней части храма и заглянул в узкую дверь, проделанную в стене: за дверью господствовала темнота и только слабый луч света пробивался откуда-то снизу. Войдя в дверь, Андрей Иванович несколько времени стоял, присматриваясь к окружающему мраку. Чрез несколько времени он уже в состоянии был рассмотреть, что находится в довольно обширной комнате. Посредине ее стоял большой каменный стол, вдоль стены тянулись широкие каменные же лавки, над ними, на стенах, чернели многочисленные ниши, вероятно, заменявшие собой шкафы и служившие для хранения различных предметов нужных для богослужения. Свет пробивался в это помещение из полукруглого отверстия, проделанного внизу стены, противоположной входу. Подойдя ближе, Андрей Иванович увидел ступени узкой лестницы, уходившей под эту стену. Свет, падавший на ступени откуда-то сверху, вероятно, проходил из храма, с которым задняя комната, по-видимому, сообщалась этой лестницей.

Андрей Иванович спустился по лестнице, прошел несколько шагов по ровной площадке, нагнувшись под полукруглым сводом стены, и встретил новую лестницу.

Переступив по ней несколько ступеней, он увидел над собой пустой цилиндр около двух аршин шириной, несколько суживавшийся кверху. Свет падал из верхней части этого цилиндра, ярко освещая винтовую лестницу, поднимавшуюся до половины его высоты и оканчивавшуюся огороженной площадкой, на которой свободно можно было стоять двоим. Взобравшись на эту площадку, Андрей Иванович, как раз на уровне лица, нашел что-то вроде трубы, сделанной из какого-то металла и загнутой улиткой. Прямо над ней приходились два отверстия, в которые широкими волнами врывался свет. Заглянув в одно из них, Андрей Иванович увидел внутренность храма: два ряда колонн и статуй, постепенно уменьшаясь, тянулись по обеим сторонам, справа и слева. Самыми ближайшими предметами, которые можно было видеть, смотря вниз, были несколько громадных каменных колосьев и гигантская рука, державшая серп.

Из всего этого Андрей Иванович заключил, что находится внутри статуи богини, – что улиткообразная труба представляет собою ничто иное, как обыкновенную говорную трубу, посредством которой изобретательные жрецы некогда возвещали устами богини священную волю богов благодаря этому приспособлению, казавшемуся доверчивому народу действительно небесным глаголом и приносившему жрецам весьма земные выгоды.

Андрей Иванович приложил рот к раструбу говорной трубы и, не повышая голоса, произнес: "Богиня Церера!" В то же мгновение мощные звуки загремели под сводами и, отражаясь в разных углах храма, усилились до невероятной степени, точно все стоящие в храме статуи воскликнули единогласно: "богиня Церера!" Эффект вышел поразительный. Когда загрохотали эти звуки по храму, Андрей Иванович даже вздрогнул от неожиданности: он сам не узнал своего голоса – до того этот голос был изменен и усилен улиткообразной трубой и эхом храма.

Несколько раз Андрей Иванович повторил свои опыт, то усиливая, то ослабляя звук голоса, и храм гремел и грохотал от чудовищных звуков, вылетавших из говорной трубы. Что думали об этом верующие богомольцы, наполнявшие некогда храм богини, слыша этот сверхъестественный голос, казалось, потрясавший самые стены? В каком благоговейном страхе, простершись на полу храма, внимали они этим звукам, вполне убежденные, что сама небожительница вещает им свою священную волю! "Да, древние жрецы-строители этого храма, – продолжал думать Андрей Иванович, – имели солидные познания в акустике и умели извлекать пользу из своих познаний. В этом нужно отдать им справедливость".

Спускаясь по винтовой лестнице вниз, Андрей Иванович заметил в основании цилиндра просвет по швам одной плиты, быть может, умышленно не скрепленной с другими цементом. Он уперся в нее рукой, и плита, скользнув по мозаичному полу, подалась, как будто на петлях, и открыла квадратное отверстие, в которое свободно мог пройти человек: это была потайная дверь, служившая для сообщения комнаты жрецов с храмом и, вероятно, нужная им для совершения каких-нибудь таинственных деяний. Андрей Иванович воспользовался этой дверью и очутился в храме. Глаза его, уже привыкшие к темноте, были почти ослеплены волнами света, заливавшими храм. В этом ярком освещении все внутреннее убранство храма сияло особенным великолепием, но, утомленный полученными впечатлениями, Андрей Иванович быстро прошел между рядами сверкающих колонн и статуй и остановился на несколько секунд только в портике, чтобы бросить последний взгляд на общий вид храма.