Текст книги "Ариасвати"
Автор книги: Николай Соколов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
Эта глава приводит меня в большое смущение, так как ныне достоверно известно, что тигры на Цейлоне не водятся. Но как правдивый историк приключений моего покойного друга, я не решился изменить в ней ни одного слова, хотя у меня сильно чесались руки заменить тигра пантерой ввиду того, что пантер на Цейлоне, бесчисленное множество. Я склонен думать, что Андрей Иванович и Рами-Сагиб со страха приняли пантеру за тигра. (прим. автора)
[Закрыть]
В комнате Анандрайи по-прежнему продолжались ученые дебаты. Теперь на столе лежало уже несколько старинных книг, между которыми виднелись такие огромные фолианты, какие, казалось бы, в пору читать разве одним только великанам. То Дайянанда, то Анандрайя, очевидно польщенные вниманием европейского ученого (чем англичане их давно не балуют, считая всю их литературу за вздор), поочередно открывали одну из этих книг, указывали пальцем спорное место и продолжали разговор, в котором существенную часть составляли цитаты на санскритском языке и такие «протяженно-сложенные» слова, какие не только «неудобно» было выговаривать, но даже и слушать.
Как ни был поглощен ученым спором Авдей Макарович, но и он обратил внимание на бледное, расстроенное лицо своего товарища.
– Что с вами, батенька? – спросил он, остановившись на половине ученой цитаты.
– Здесь больная девушка… баядерка, – сказал Андрей Иванович взволнованным голосом, – с ней дурно обращаются…
Анандрайя нахмурил свои седые брови.
– Кто обидел баядерку, сагиб? – спросил он.
– Я не говорю, что ее обидел кто-нибудь… Она мне гадала… и… потом с ней сделалось дурно…
– Это девадаси, – заметил Анандрайя, обращаясь к Дайянанде.
– Рамисвати?
– Да. Что же, сагиб, кто поступил с ней дурно?
– Вместо того, чтоб подать ей немедленно помощь, какой-то старый брамин перекинул ее через плечо, как труп, и унес в храм… Мы хотели помочь ее, нас не пустили.
– Кто около нее? Ковинда-Суами? – спросил вполголоса Дайянанда.
– Ковинда. Пусть сагиб успокоится: девадаси в хороших руках и никто из окружающих ее не осмелится сделать ей какое бы то ни было зло, потому что она жрица великой богини. К ней приставлен Ковинда-Суами, искусный врач, к которому обращаются даже английские сагибы.
– Можно ее видеть? – спросил Андрей Иванович.
– Да, когда с нею пройдет припадок и она выйдет на террасу храма.
– Но теперь, когда она так нуждается в помощи?
– В жилище жриц богини не может войти ни один мужчина, – заметил Дайянанда. – Только для Ковинды-Суами сделано исключение, потому что он врач.
– Пусть сагиб успокоится, – повторил снова Анандрайя, – девадаси в хороших руках. Когда пройдет с ней припадок, она снова выйдет на террасу.
– Выйдемте снова на площадь, – шепнул Рами-Сагиб, слегка дотрагиваясь до плеча Андрея Ивановича. – Пусть они сидят в этой духоте за своими фолиантами.
Но на площади было также душно и жарко, и в добавок к этому слишком шумно. Громкий говор толпы и резкие звуки музыкальных инструментов неприятно действовали на расстроенные нервы Андрея Ивановича. Ему хотелось тишины, уединения, хотелось побыть наедине с самим собою.
– Пойдемте в лес? – сказал он Рами, когда они подошли к опушке леса, окружавшего храм.
– Пожалуй, – согласился Рами после некоторого колебания.
В лесу была тень и даже порой в знойном воздухе, пропитанном бальзамическими испарениями деревьев, тянула свежая струя, приносившая прохладу с какого-нибудь неведомого горного ручья или озера. В вершинах деревьев, по сплетающимся ветвям, проносились стаи крикливых обезьян, кувыркались акробаты пернатого царства, разноцветные попугаи, реяли ярко окрашенные птицы, уродливый калао стучал своим безобразным носом, розовый удод мягко перелетал с ветки на ветку. Внизу, над цветущими кустарниками, подобно окрыленным драгоценным камням, сверкая на солнце, носились крошечные нектарницы, родные сестры американских колибри.
Порой на головы проходящих сыпались градом сухие ветки и незрелые плоды: это означало, что какая-нибудь семья четыре-руких проказниц, кривляясь и корча всевозможные гримасы, желала таким способом обратить на себя внимание своих двуногих собратьев. В таких случаях Рами-Сагиб поднимал глаза к вершинам деревьев, грозил пальцем лукавым забиякам и, благодушно усмехаясь, проходил дальше. Что касается Андрея Ивановича, то, погруженный в собственные мысли, он, казалось, совсем не замечал, что делалось вокруг него. Желая несколько развлечь своего товарища, Рами-Сагиб несколько раз делал попытки начать разговор, указывая на какое-нибудь редкое растение или насекомое, но Андрей Иванович отвечал на все это односложным "да" и "нет". Испытав несколько неудач в подобном роде, Рами-Сагиб решился прибегнуть к героическому средству.
– Что вы думаете, сэр, о нашей сумасшедшей девадаси? – вдруг спросил он, зайдя несколько вперед и останавливаясь прямо, лицом к лицу с Андреем Ивановичем.
– Девадаси? – повторил Грачев, точно просыпаясь от глубокого сна: – девадаси?
– Да. Что вы думаете о ней?
– Что я думаю? – прошептал, приходя в себя, Андрей Иванович. – Как вам сказать, мистер Рами, – продолжал он в раздумье, – я должен признаться, я не знаю даже, что думать об этом случае.
– Неужели, мистер Гречоу, вы что-нибудь находите в этом странном наборе слов, по моему мнению, не имеющем никакого смысла?
– В том-то и дело, мистер Рами, что этот странный и, по вашему мнению, не имеющий смысла набор слов для меня лично имеет глубокий смысл. Мало того: в нем заключается тайна, которую до настоящего времени я считал принадлежащей только одному себе.
– Быть может, это случайное совпадение? – попробовал усомниться сингалезский скептик.
– Случайное совпадение! Но если допустить подобное объяснение, то такая случайность была бы чудеснее всякого чуда! Нет, мистер Рами, тут скрывается нечто иное: девадаси описывает местность, лежащую отсюда за целые тысячи миль, местность, которую, кроме меня, никто из живущих на земле в настоящее время не имел возможности видеть…
Рами-Сагиб с удивлением и с тревогой посмотрел на одушевившегося Андрея Ивановича и в его голове мелькнула вычитанная где-то мысль о заразительности сумасшествия.
– Затем, – продолжал Андрей Иванович, – она рассказывает случаи из моей личной жизни, отчасти известные только самым близким мне людям, отчасти неизвестные никому, кроме меня.
– Как, сэр: неужели эти бредни о полетах под облаками, о священном озере, о каких-то дважды и трижды рожденных – не бред сумасшедшей баядерки?
– Не знаю, мистер Рами, может быть, это и бред сумасшедшей баядерки, как вы ее называете, но в своем бреду, быть может бессознательно, она рассказывает о том, что существует в действительности и что она ни в каком случае не имела возможности знать до встречи со мной.
– Гм? – пробормотал с сомнением упрямый Рами-Сагиб. – Но эти дважды, даже трижды рожденные – ведь это выдумка браминов?
– Не знаю и не берусь об этом судить.
– Затем там фигурирует какая-то божественная дева… Она как будто даже назвала ее по имени…
– Кстати, мистер Рами, – торопливо прервал его Андрей Иванович – вы не помните, как она ее называла?
– Не помню, мистер Гречоу. Кажется, что-то в роде Парвати…
– Кажется: Рамисвати?
– Нет, мистер Гречоу, Рамисвати – имя самой девадаси.
– Мне помнится, что оно оканчивалось тоже на "свати"… Саросвати?
– Нет, сэр, это совсем не то.
– Как же? Парасвати, Арасвати?
– Да, что-то в роде этого. Повремените сэр, быть может, я еще припомню… Мне кажется, – начал он, спустя несколько времени и вдруг замер с открытым ртом, уставив испуганные глаза по направлению к куче деревьев, стоявших на полугоре, несколько в стороне от пути.
Андрей Иванович взглянул в ту сторону и, также точно увидев рактазу[42]42
Рактаза – привидение (прим. автора)
[Закрыть], окаменел с широко открытыми, неподвижно устремленными в одну точку глазами. Казалось, как будто какой-то мертвящий холод внезапно оковал его члены в то время, как вся кровь прилила к сердцу и все внутри его затрепетало. Он чувствовал, как дрожала у него нижняя челюсть, как волосы дыбом поднимались на голове и холодный пот выступал на лбу.
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он, все еще не сводя глаз с приковавшего их предмета, опустил дрожащую руку в карман своей куртки и вынул маленький дорожный револьвер, жалкое орудие для борьбы с громадным тигром, уже припавшим на передние лапы всего в нескольких саженях расстояния и приготовившимся сделать свой смертельный скачек…
Ярко отливала на солнце его блестящая красноватая шкура с черными характерными полосами, огромные зеленые глаза, казалось, выпускали целыми снопами лучи фосфорического света. Припав громадной головой на могучие передние лапы, животное, казалось, как будто ласково помахивало хвостом, прижав по кошачьи свои пушистые уши и только в нетерпении царапало землю, точно пробуя силу своих страшных, острых когтей. Из слегка открытой пасти виднелись кровавый язык и белые, острые зубы и слышалось не то ворчанье, не то веселое мурлыканье кошки…
Сколько мыслей промелькнуло в голове Андрея Ивановича в этот короткий промежуток времени, пока он смотрел, не спуская своих точно очарованных глаз, в лучистые зеленоватые глаза животного, готовившегося к своему роковому прыжку! Казалось, в эти мгновения он успел снова пережить всю свою жизнь. Пред ним пронеслись с быстротою молнии картины детства, мирная Грачевка, школьная жизнь, университет, воспоминания страннической жизни, лица родных, друзей и знакомых, наконец, остров Опасный с его сказочной обстановкой… Но над всеми этими обрывками мыслей скоро всплыла одна господствующая мысль и эта мысль мгновенно возвратила ему утраченную бодрость и придала твердость руке, сжимавшей револьвер:
– Не может быть, – подумал он, – чтобы я приехал сюда из Европы только затем, чтобы погибнуть здесь преждевременно и такой глупой, бесславной смертью. К чему же тогда все то, что со мною случилось? – И он вспомнил при этом свой Гиппогриф, свои приключения в Нагорном храме, в Порт-Саиде, Нариндру, наконец, – девадаси. – После всех этих чудес и такая смерть! Нет, это нелепо, – продолжал он, быстрым взглядом окидывая револьвер. – Этого не может быть, – повторил он еще раз и твердой рукой поднял револьвер, стараясь навести его прямо в глаз кровожадного зверя.
Вот все тело животного вздрогнуло, передние лапы согнулись… Настал роковой миг. Рами-Сагиб в покорном отчаянии опустился на землю и закрыл лицо руками. Андрей Иванович нажал боевую пружину револьвера…
Но ни выстрела, ни прыжка не последовало. Случилось что то странное: тигр, точно подброшенный вверх какой то посторонней силой, перевернулся в воздухе и тяжело шлепнулся вниз, ударившись спиной о землю. Лапы его, с выпущенными когтями, несколько секунд судорожно сжимались, точно в предсмертных конвульсиях, из пасти закинутой навзничь головы выступила кровавая пена и затем безжизненное тело громадного животного медленно покатилось под гору, цепляясь за выдавшиеся камни, кустарники и корни растений. Удивленный Андрей Иванович, забыв свой недавний страх, подбежал к обрыву и, нагнувшись над краем его, наблюдал, как труп тигра катился по крутизне, падая с камня на камень, пока не повис над пропастью, зацепившись за полусгнивший пень.
Вдруг кто-то тронул его за плечо. Андрей Иванович вздрогнул от неожиданности и обернулся: позади него стоял бледный Рами-Сагиб, еще не оправившийся от испуга.
– Нариндра, – прошептал он побледневшими губами, уловив взгляд Андрея Ивановича.
– Что Нариндра?
– Убил тигра.
– Как убил? Я не слыхал выстрела… Чем он мог убить?
– Взглядом.
XXIII. Этого не может быть
Предположение было так чудовищно, что Андрей Иванович в свою очередь, подумал, не помешался ли в уме от страха его товарищ.
– Вот он стоит, – шепнул снова Рами-Сагиб, указывая на противоположную сторону оврага.
Только теперь, подняв глаза по направлению, указанному Рами-Сагибом, Андрей Иванович заметил на той стороне оврага потемневшие стены храма Парвати и примыкавшую к ним террасу факира Нариндры. Сам Нариндра стоял на краю террасы, вытянувшись во весь рост и скрестив на груди свои сухие руки. Казалось, он вовсе не замечал людей, находившихся по ту сторону оврага, сосредоточив все свое внимание на трупе громадного животного, повисшем над пропастью.
Андрей Иванович несколько времени смотрел на факира, перебирая в уме вероятные причины смерти тигра, в числе которых не были забыты ни внезапное укушение очковой змеей, ни отравленная стрела, ни даже выстрелы из электрического ружья. Не остановясь, однако, ни на одном из этих предположений, Андрей Иванович, забывшись, крикнул через пропасть по-русски.
– Почтенный Нариндра! Не знаешь ли, кто убил тигра?
Нариндра поднял на Андрея Ивановича свои огненные глаза, махнул рукою в знак приветствия и заговорил что-то на своем языке.
– Что он говорит? – спросил Андрей Иванович Рами-Сагиба.
– Он говорит, что кто бы ни убил тигра, – это не важно. Русский сагиб вовсе не затем приехал сюда из Европы, чтобы погибнут здесь преждевременно и такою глупой, бесславной смертью. Это нелепо и потому этого не может быть…
Андрей Иванович вздрогнул от неожиданности и изменился в лице, услышав из уст Нариндры ту самую мысль, которая пришла ему в голову в роковое мгновение встречи с тигром и так повлияла на подъем его духа.
– Как вы сказали? – спросил он, не веря собственным ушам.
Рами-Сагиб еще раз повторил ответ Нариндры и теми же самыми словами. Сомнения больше не было. Убить тигра мог только тот, кто читал самые мысли в душе человека. Ясно, что он невидимо присутствовал в этот страшный момент и спас две человеческие жизни ему одному известным способом. С чувством изумления и благодарности Андрей Иванович поднял глаза на факира, но Нариндра, махнув еще раз рукою в знак прощального приветствия, повернулся спиной к оврагу и скрылся за дверью, через которую Андрей Иванович сегодня утром выходил на террасу, вслед за престарелым Анандрайей и Дайянандой.
– Случаются ли у вас такие вещи в Европе? – спросил Рами-Сагиб своего задумавшегося спутника, когда они шли обратной дорогой по лесу.
– Как вам сказать? Есть, конечно, любители чудесного и у нас в Европе. Они старательно собирают всевозможные легенды в этом роде. Существует даже особый вид литературы, занимающийся подобными предметами. Но, сколько мне известно, если не все, то по крайней мере значительная доля чудес, о которых трактуется в этих писаниях и легендах, ограничивается простым шарлатанством. Я слышал много рассказов в подобном роде, но до настоящего времени лично никогда не испытывал ничего подобного.
– Однако, у вас в Европе были граф Калиостро, Сен-Жермен…
– Да, но преобладающее мнение о них – только как о ловких авантюристах и шарлатанах. В Европе смотрят на Восток, и в особенности на Индию, как на страну чудес, на родину волшебников и тауматургов[43]43
…тауматургов – тауматургия, от греч. θαύμα (чудо) и ἔργον (дело).
[Закрыть].
– Вы разделяете этот взгляд, мистер Гречоу?
– Да, мистер Рами, то, что я испытал лично с первого шага на Востоке, поневоле заставляет меня изменить свои взгляды на этот предмет. Вы были очевидцем всего, что случилось сегодня, начиная с необъяснимого появления Нарайяна и оканчивая пророчеством девадаси и непонятной смертью тигра, которую, подобно вам, я готов приписать вмешательству Нариндры, но еще в Порт-Саиде я имел случай натолкнуться на явление в подобном же роде.
И Андрей Иванович рассказал Рами-Сагибу свое Порт-Саидское приключение.
– Вы видите теперь, – продолжал он, – я имею право сказать, что с первого шага на Востоке я попал в атмосферу чудес, которые проследует меня до настоящего времени и, как кажется, еще возрастают в качестве и количестве.
– Ваше признание, мистер Гречоу, снимает с меня большую тяжесть.
– Тяжесть, мистер Рами?
– Да. Если вы, получивший вполне европейское образование, вы, которого в детстве и в юности не окружало, не преследовало на каждом шагу то, что вы называете атмосферой чудес, – если вы, несмотря на все это, готовы поверить во все эти чудеса, – то представьте, каково было мне постоянно испытывать двойственность, даже не двойственность, а еще более испытывать антагонизм между всем тем, что я всосал с молоком матери, что окружало и окружает меня теперь, и теми положениями науки, которые я вынес из пятилетнего пребывания в Европе? Каждое явление подобного рода, с какими я постоянно сталкиваюсь у себя на родине, я старался объяснить с точки зрения этой европейской науки и, признаюсь вам со стыдом, явления эти с этой точки оставались для меня все время необъяснимыми. Напротив, на каждое положение науки я мог привести сотни примеров, которые шли в разрез с этими положениями. Результат получился печальный: я не мог вполне верить в науку и не смел верить тому, что открыто совершалось перед моими глазами.
– Я вполне понимаю вас, мистер Рами, и сочувствую вам от души.
– Вот, например, в настоящем случае правоверный индус, нетронутый европейской наукой, признал бы, конечно, чудо, уверовал бы, что его совершил Нариндра, – но как совершил, какою силой – он не стал бы и обсуждать, так как само собою разумеется, что чудо может быть совершено только чудесной силой, присущей мудрецам-отшельникам и факирам. У меня же при этом является непреодолимое желание объяснить явление естественными причинами, хотя, признаюсь, эти причины для меня непонятнее сверхъестественных. Я подбираю слова: гипнотизм, внушение, магнетизм, истечение флюидической материи, – но разве это что-нибудь объясняет? А между тем, я смутно чувствую, что тут действует простая естественная сила, но только такая сила, которая науке еще неизвестна…
Пристыдил ли Грачева этот упорный скептицизм сингалезца, так бескорыстно преданного европейской науке, или он успел уже прийти в себя, но только после этой фразы, как будто вспомнив что-то, он сказал своему спутнику:
– А знаете, мистер Рами, в самом деле не мешало бы повнимательнее осмотреть шкуру убитого зверя: быть может, найдется рана, укол или что-нибудь в этом роде…
– Что же, нет ничего легче. Вон стоят двое шинкарри, – спутники в это время уже вышли на площадь и Рами-Сагиб указал на двоих охотников, вооруженных длинными луками и пучками легких дротиков, – вот двое шинкарри: стоит только пообещать им рупию, они слезут в пропасть, достанут труп тигра, снимут с него шкуру и доставят ее вам в целости.
– Как вы думаете, мистер Рами, не послать ли нам эту шкуру Нариндре, тем более, что он имеет на нее более прав, чем мы с вами?
– Что же, это вы прекрасно придумали, мистер Гречоу.
Рами-Сагиб подозвал к себе шинкарри и принялся толковать с ними по своему. Все трое горячо жестикулировали, беспрестанно указывая по направлению к лесу. Андрей Иванович постоял несколько времени около них и соскучился.
– Я пойду к своему товарищу, – сказал он Рами-Сагибу.
– Да, да, мистер Гречоу, идите пока, – торопливо отвечал этот последний, прерывая на мгновение горячее объяснение с шинкарри, – мне нужно будет проводить их в лес и указать место, где лежит убитый тигр. Вы, пожалуйста, ступайте к своему товарищу, а я условлюсь с ними… – И Рами-Сагиб тотчас же направился в толпу индусов, стоявших неподалеку, а Грачев пошел отыскивать Авдея Макаровича.
Пробираясь сквозь толпу, Андрей Иванович перед самым входом в храм натолкнулся на тесный кружок мужчин и женщин, которые, поднимаясь на носки и цепляясь за плечи впереди стоявших, жадно следили за пляскою баядерок-наши. Даже терраса храма опустела. Брамины, прежде толпившиеся на ней и равнодушно смотревшие сверху на богомольцев, теперь тоже вмешались в толпу и, пользуясь своим привилегированным положением, пробились в передние ряды зрителей. Подняв глаза на опустевшую террасу, Андрей Иванович невольно вздрогнул, заметив за одной из колонн знакомое голубое газовое покрывало, усеянное золотыми блестками. В то же мгновение от колонны отделилось кудрявое бледное личико девадаси и ее огромные, горящие внутренним огнем глаза уставились прямо в глаза Грачева. Казалось, она нарочно поджидала здесь молодого русского сагиба, потому что из под голубого газа немедленно появилась худая смуглая ручка и сделала ему призывной жест.
Когда Грачев, растолкав толпу, взбежал на крыльцо храма, она вышла к нему навстречу, слегка нагнула его голову и стала дуть ему в лоб и волоса. Потом она положила свои почти детские руки к нему на плечи, уперла в его глаза свой горящий неподвижный взор и произнесла медленно, ломанным английским языком:
– Забудь все, что я тебе говорила. Судьба должна совершиться.
– Зачем же в таком случае ты говорила?
– Это не я говорила. Кто-то другой говорил моими устами. Если бы я даже не хотела говорить, я все равно должна была бы повиноваться. Но ты забудь, что я говорила.
– К чему это? Разве не все равно забуду ли я или не забуду твои слова: ведь судьба совершится во всяком случае?
– Не знаю. Так нужно.
– Послушай, ты упоминала тогда одно женское имя, повтори его мне теперь. Я никак не могу его вспомнить.
Девадаси опустила глаза, сняла руки с его плеч и тихо прошептала:
– Я его забыла и ты должен забыть его.
– Я тебе не верю. Ты просто не хочешь исполнить моей просьбы.
– Не обижай меня. Я действительно забыла. Я никогда не лгу. Притом… мне так жаль тебя.
– И мне тебя жаль.
Андрей Иванович ласково взял обе ее крошечные ручки и тихонько сжал в своих ладонях. Она снова подняла на него свои огромные глаза. Теперь в них уже не было ничего сумасшедшего: они смотрели кротко и грустно.
– Это правда? Ты действительно меня жалеешь? – спросила она как-то нерешительно.
– Да. Я сам не знаю почему, но когда смотрю на тебя, мне становится так грустно… Просто сердце сжимается, точно у меня отнимают что-то дорогое, любимое.
– Я верю этому. Это правда. Это так должно быть.
Девадаси снова опустила глаза в землю и задумалась.
Андрею Ивановичу казалось, что она к чему-то прислушивалась. Так прошло несколько минут. Затем она снова подняла глаза на Грачева.
– Хочешь, чтобы я пришла к тебе? – спросила она неожиданно.
Андрей Иванович сначала растерялся и затруднился ответом.
– К чему? – ответил он вопросом после минутного молчания.
– Как хочешь. Я бы пришла. Скажи, где ты живешь.
Грачев назвал бунгало Рами-Сагиба.
– Жди меня завтра вечером, – сказала она. – Как только солнце погрузит свой огненный шар в прохладные волны океана, я буду близ тебя. Прощай.
– Нет, Рамисвати, – остановил ее Андрей Иванович, – я хочу сохранить о тебе светлую память. Не приходи ко мне. Притом завтра я, вероятно, уже уеду. Мне жаль тебя, но нам лучше не видаться.
Рамисвати закрыла лицо покрывалом и отвернулась.
– Ты прав, – печально сказала она через несколько времени, – нам лучше не видаться. Ты не изменился за все это долгое время. Ты по-прежнему отталкиваешь родную душу и рвешься к чужой, как мотылек к свету. Пройдут еще такие же долгие годы прежде, чем душа снова встретит и узнает свою утраченную половину и тогда…
– Что тогда? – спросил Андрей Иванович, снова ласково сжимая между ладоней горячие руки девушки и с состраданием вслушиваясь в бред сумасшедшей девадаси.
– Тогда… тогда… Нет! Уходи! Оставь меня: дух близко. Я не хочу, чтобы ты видел меня в этом состоянии… Вот идет мой мучитель, – кивнула она на поднимающегося по ступеням Ковинду-Суами.
Она высвободила свои руки и, кивнув еще раз головкой, скрылась в дверях храма. Ковинда-Суами последовал за ней.
Между тем приключение с тигром произвело на площади большую сенсацию, которая еще усилилась, когда из леса появился Рами-Сагиб в сопровождении носильщиков, торжественно тащивших шкуру убитого тигра. За ними следовала большая толпа народа, отчаянно жестикулировавшая и беспрестанно повторявшая: Гуру-гуру! Махатма! Нариндра! – При тщательном осмотре великолепная шкура тигра оказалась совершенно целой: нигде ни малейшей ранки, ни одного ничтожного укола!
Нариндра, которому поднесена была эта шкура, поблагодарил за честь, но взять ее для собственного употребления отказался.
– Факиру, который уже тридцать лет не знает другого ложа, кроме голой земли и каменного пола, – сказал Нариндра, – поздно приучать свое тело к ненужной роскоши. Он не хочет быть богаче только что убитого тигра: для него вполне достаточно его собственной шкуры.
Нариндра пожертвовал тигровую шкуру в храм и она тотчас же была разостлана у подножия статуи богини Парвати, и долго еще потом напоминала богомольцам, посещавшим храм, о чуде, совершенном великим махатмою Нариндрой.
