Текст книги "Ариасвати"

Автор книги: Николай Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

XIV. Цейлон

Существует арабская легенда, повествующая, что, когда после грехопадения первые люди были изгнаны из земного рая, милосердный Господь, тронутый их раскаянием, дозволил им жить во втором раю, над которым и доныне господствует Адамов пик, названием своим напоминающий имя первого человека.

Еще задолго до того, когда взор заметит эту благодатную землю, благоухание цветов, приносимое морским ветром, уже дает знать путешественнику о ее близости.

Если бы кому-нибудь удалось взглянуть на нее à vol d'oiseau, он увидел бы на голубовато-зеленом фоне океана громадный изумруд почти трехугольной формы, прорезанный в разных направлениях красными жилками дорог и кое-где испещренный красными четырехугольниками свежераспаханных полей. Этот медно-красный цвет почвы Цейлона, – кабук – обратил на себя внимание еще в древности, что видно из его древнего имени Тапробана, т. е. медно-красный.

Тот, кто посмотрел бы на остров с птичьего полета, заметил бы, кроме того, что средина Цейлона значительно приподнята и на этой возвышенности, как четырехпалая лапа гигантского зверя, раскинулся горный хребет, самую высокую точку которого составляет Адамов пик, с его таинственным Самакола или Срипада, т. е. отпечатком Адамовой ноги, приписываемым впрочем буддистами ноге самого Будды. От этого горного узла четыре исполинские пальца гигантской звериной лапы направляются к северу в замечательно симметричном порядке: если дать немного воли воображению, то невольно представляется, что это даже и не звериная лапа, но что будто у какого-то чудовищного титана отрезаны, вдоль запястья, части обеих рук с указательным и большим пальцами и затем эти части срослись вместе по линии разреза так, что оба указательных пальца пришлись в середине, а большие – по сторонам.

Вглядываясь дальше, наблюдатель заметит, что по всему изумрудному острову, кроме серебряных нитей, прихотливо бегущих со всех скатов горного массива к четырем сторонам острова, – к окружающему его океану, – по всем местам – и на зеленых пятнах лесов и джунглей, и на медно-красных полях и равнинах – рассыпано бесчисленное множество сверкающих осколков громадного разбитого зеркала, из которых большая часть имеет правильную четырехугольную или овальную форму. Эти зеркальные осколки – 3000 искусственных прудов Цейлона, из которых, впрочем, половина уже заброшена. Из последних иные настолько велики, что образуют теперь болота до пятидесяти квадратных верст величиной.

Было время, когда каждый из разрушенных теперь каналов и резервуаров был окружен цветущими плантациями и живописными городками, вблизи которых возвышались величественные ступы и своими великолепными резными колоннами из разноцветного гранита, с карнизами и куполами, с колоссальными статуями Будды и его подвижников и с не менее громадными изображениями индийских божеств, которые мирно уживались рядом с буддийскими святыми.

Как велики были эти сооружения, еще и доныне свидетельствуют их развалины, разбросанные по лесам и джунглям Цейлона. Жетаванская ступа, даже в нынешнем своем состоянии, имеет 300 футов в поперечнике и 249 футов в вышину. По расчету одного английского путешественника[31]31
  Э. Теннент (прим. автора)


[Закрыть], чтобы соорудить такую громаду, при современных условиях строительного искусства, потребовался бы труд 500 рабочих в течение 7 лет и по крайней мере – миллион фунтов стерлингов на издержки. Чтобы еще более сделать понятным, какая масса строительного материала потребовалась для этого сооружения, тот же путешественник высчитывает, что из этого материала можно бы построить стену в один фут толщиной и в 10 футов вышиной по всему протяжению от Лондона до Эдинбурга.

В настоящее время большая часть этих городов лежит в развалинах, а от прежних цветущих плантаций сохранились только правильные аллеи кокосовых пальм. Время не пощадило даже такие города, как Анурандхапура, древняя столица Цейлона, славившаяся за пять столетий до Р.X. своим великолепием и многолюдством. Предания говорят о ней, что она была неизмерима, как море, и вся сияла золотыми куполами своих бесчисленных ступ и позолоченными кровлями дворцов. На улицах – был вечный прилив и отлив: слоны, колесницы, кони, толпы народа, как волны, неслись туда и сюда; как ширь океана, раздавались неумолчный говор народа, гул и звон от плясунов, фокусников, певцов и музыкантов с их изогнутыми инструментами. Как велик был город, можно судить по следующим цифрам. От северных до южных ворот города считалось шестнадцать миль и столько же от восточных до западных, в одной Лунной улице было одиннадцать тысяч домов, в числе которых находилось много двухэтажных, остальные три главных улицы города: Царская, Речная и Песочная, не уступали по величине Лунной улице. Все улицы были усыпаны песком, по середине белым, по краям черным. Во многих местах через улицы были перекинуты арки, на которых развевались украшенные золотом и серебром флаги, и по сторонам стояли ниши, где помещались или статуи богов с горящими пред ними светильниками, или вазы с цветами и т. д.

Насколько в этом описании участвует пылкая фантазия Востока, теперь, конечно определить трудно, но современные той эпохе китайские путешественники во многом подтверждают рассказы сингалезцев о своей великолепной древней столице, а ее развалины, занимающие громадное пространство, до сих пор свидетельствуют о баснословной величине города. Но кроме величины города, эти развалины свидетельствуют еще о замечательно художественном совершенстве скульптурных и резных работ, оставленных неизвестными строителями города в назидание и поучение своему забывчивому потомству. В развалинах Анурандхапуры и Золотой ступы только и можно найти те изящные резные колонны, карнизы и изображения, которые способны приковать к себе глаз художника и которым, по рисунку и исполнению, нет ничего равного не только в архаической Индии, но даже и на остальном Цейлоне.

Смотря на эти художественные памятники глубокой древности, затерянные по лесам и джунглям, густо разросшимся на месте разрушенной столицы Цейлона, невольно приходишь к мысли, что в этом городе жила совсем другая раса, чем нынешние обитатели Цейлона, и что эта, быть может, вымершая раса не только стояла на более высокой степени цивилизации, чем современные сингалезцы, но, кроме того, обладала еще таким широко развитым изящным вкусом и таким художественным образованием, до каких далеко самим ultra-цивилизованным теперешним владыкам острова.

Когда "Трафальгар" обогнув мыс Коморин, пересек наискось Палкский пролив и остановился в гавани Point-de-Galle, перед глазами наших путешественников, как в глубине громадной панорамы, развернулась разнообразная картина острова. Прежде всего их поразил своей яркостью господствующий во всей картине зеленый тон: казалось, и земля, и море, и даже небо были окрашены в чудный изумрудный цвет различных оттенков. И этот характерный цвет настолько составляет принадлежность чудесного острова, что даже распространяется на глубину окружающих его морей. В то время, как бесчисленные животные, кишащие в коралловых рощах Аравийского залива, окрашены в яркие – красный, оранжевый, желтый – цвета, все виды, водящиеся у берегов Тапробаны, имеют один общий цвет – зеленый, и этот же цвет они сообщают населяемым ими водам. Поэтому каким то странным диссонансом в этой картине показались нашим путешественникам темневшие на переднем плане грозные стены форта, господствовавшего над городом. За фортом тянулись правильные ряды красивых зданий, впрочем, большей частью в европейском вкусе, еще далее – аллеи кокосовых деревьев и бананов, обрамляющие медно-красные поля и дороги, и наконец, на горизонте, в голубом тумане – центральные возвышенности Цейлона.

Корабль не успел еще войти в гавань, как тотчас же был окружен узкими двойными лодками сингалезцев и более просторными лодками мавров, издавна покинувших для цветущих берегов острова бесплодные пустыни своей убогой родины. На палубу в одно мгновенно ворвалась шумная толпа разноплеменных торговцев-разносчиков, и каждый из них, наперебой с другими, настойчиво предлагал купить имеющиеся у него редкости. Глаза разбегались в этой оглушающей сутолоке. С одной стороны плутоватые мавры расхваливали достоинства своих драгоценных камней, уверяя, что лучших ювелирных вещей нельзя найти в целом свете, и, стараясь, вместо настоящих рубинов, сапфиров и гранатов, которыми славится Цейлон, подсунуть неопытному путешественнику простые стекла в медной позолоченной оправе, с другой – не менее хитрые персы из Бомбея навязывали кашемирские шали и пестрые ткани оригинального восточного рисунка: а здесь сингалезцы со своими дамскими прическами протягивают из-за толпы трости и флейты из благовонного местного дерева, шахматные фигуры и изображения слонов, прекрасно выточенные из слоновой кости.

На пристани и в прилегающих улицах тоже смешение языков, тот же нестройный, разноголосый шум толпы, в котором порой прорываются то звуки тамбурина уличной танцовщицы, то писк деревянной дудочки очарователя змей. Оригинальная пестрота одежд, порой странное смешение европейского костюма с туземным, порой отсутствие всего, что могло бы служить для прикрытия наготы, и притом – кольца, жемчужные ожерелья, массивные, сверкающие цепи, тяжелые браслеты на руках и ногах – все это, ярко освещенное жгучим тропическим солнцем, как-то особенно весело, точно по-праздничному, сиявшим с высоты безоблачного бирюзового неба, бросалось в глаза, ослепляло взор, точно бесконечная волшебная феерия из "Тысячи и одной ночи".

Не только Андрей Иванович, для которого эта картина имела прелесть новизны, но и сам Авдей Макарович, уже побывавший и поживший в этих местах, чувствовал себя ошеломленным.

– Да, батенька, – сказал он, вздыхая от полноты души, – к этой фантасмагории не скоро присмотришься! Это – сущий калейдоскоп, который при каждом повороте дает все новые и новые узоры. Знаете, в первый мой приезд я чувствовал себя здесь до того подавленным новизной и силой впечатлений, что не раз пожалел о нашей серенькой северной природе, которая, со своим мирным, спокойным, задумчивым характером, как будто нарочно для того и придумана, чтобы успокаивать расходившиеся нервы. К концу моего пребывания здесь я заболел настоящей ностальгией, потеряв сон и аппетит и дошел даже до галлюцинаций… Право! Представьте себе: и днем, и ночью мне все виделись влажные березовые аллеи, слышался трепетный шум осиновых листочков! И такая, знаете, тоска меня обуяла, что в один прекрасный день я наскоро уложил свои пожитки и, как сумасшедший, прискакал на пароход, отходивший в Европу. И, знаете, когда я окончательно излечился от своей болезни? Когда, заслушавшись шелеста листьев, я заснул у себя в саду, на скамье, под тенью березы! Да-с, именно тогда, я это очень хорошо помню: я проснулся свежим и бодрым, и всю мою болезнь, все мои нервы – как рукой сняло.

XV. В вагоне

Не будем следить шаг за шагом за путевыми приключениями наших героев, так как нас интересует собственно не путешествие их по Индии, а та цель, которой они намеревались достигнуть посредством этого путешествия.

Поэтому мы не будем здесь рассказывать, как в Hotel Oriental наши путешественники были поражены костюмом и манерами сингалезской прислуги в гостинице, как с удивлением рассматривали они на прислуживающих им лакеях их высокие дамские прически, короткие европейские жакетки, босые ноги и короткие покрывала, обернутые вокруг бедер взамен панталон. Впоследствии они убедились, что в подобном же смешанном костюме, отличающемся только ценностью материала и украшениями из золота и дорогих камней, щеголяли многие "бабу", т. е. туземные коммерсанты и землевладельцы.

Не будем также рассказывать, как благодаря настояниям Авдея Макаровича, желавшего повидать своих старых знакомых, Андрей Иванович сопутствовал ему в его коротких поездках в буддийские монастыри, лежащие в недалеком расстоянии от Пуант-де-Галля, – тем более, что в этих путешествиях Андрей Иванович нашел слишком мало интересного, так как все эти bud-templer и монастыри были недавней постройки и большей частью имели над дверями, подобно лавочкам, английские надписи с обозначением года постройки, название монастыря и даже имени настоятеля, которому при этом непременно придавался титул reverend[32]32
  Reverend, т. е. достопочтенный, титул духовных особ в Англии (прим. автора).


[Закрыть]. Сами эти бритые реверенды, со своими круглыми головами, лишенными всякого признака растительности, с грубыми, одутловатыми от постоянного спанья лицами, в своих желтых чиварах, опоясанных веревкой, со своими босыми ногами, до крайности напоминали толстых, ленивых и грязных монахов какого-нибудь глухого итальянского монастыря.

Невежественность их относительно всего, что хоть сколько-нибудь выходило за пределы их узкого монастырского мирка, была одинакова с их европейскими собратьями, которым, по всей вероятности, они послужили прототипом. Едва понимая даже те немногие молитвы, какие входят в круг их ежедневного обрядового ритуала, и большей частью совсем не понимая своих священных книг, писанных на древнем языке пали, они беспомощно таращили глаза на предъявленные им снимки с алюминиевых таблиц и, качая бритыми головами, советовали обратиться к тем английским джентльменам в Калькутте, которые все знают и у которых сингалезская молодежь выучивается всем существующим на свете наукам.

Ввиду этого последнего обстоятельства Андрей Иванович положительно высказался за скорейший отъезд в Коломбо для отыскания Рами Сагиба, через которого можно будет добраться до рекомендованного Грешамом ученого пундита, Нарайяна Гаутамы Суами. На этого Нарайяна Андрей Иванович возлагал большие надежды и, как оказалось впоследствии, совершенно правильно.

Так как Авдей Макарович не нашел ничего такого, что могло бы его задержать в Пуант-де-Галле, то поэтому скоро почтовая кери, запряженная парою белых, довольно бойких бычков, в сопровождении двухколесной банды, нагруженной дорожным багажом, унесли обоих приятелей в Коломбо, по прекрасной тенистой аллее, вдоль которой пролегала почтовая дорога.

Со стороны Пуант-де-Галля Коломбо имеет довольно неприглядный вид. После цветущих деревенек и маленьких красивеньких городков, беспрестанно встречавшихся по обеим сторонам дороги, въезд в узкие, красивые улицы предместья Коломбо, Калпетти, не произвел на наших путешественников особенно приятного впечатления. Далее, почти в самом центре города, широкая полоса пустынного берега, раскинувшаяся перед окнами гостиницы, в которой они остановились, и темные стены форта, загораживающие вид на остальную, более красивую часть города, тоже не были в состоянии рассеять тоскливое чувство, навеянное первоначальными впечатлениями. Поэтому неудивительно, что тотчас же по приезде в город наши путешественники поспешили навести справки о Рами Сагибе.

– Рами Сагиб? – спросил, поднимая брови, рыжий и веснусчатый англичанин, заведующий справочным бюро, – Сагиб-Рами? Такого не знаю. Да такого и быть не может. Рами-Сагиб!.. Слишком много чести для Рами, джентльмены. Мы с вами, например, по праву можем пользоваться этим титулом, потому, что мы – европейцы, но для черного джентльмена вполне достаточно, если его назовут "бабу". Может быть, джентльмены, вам нужно Бабу Рами? Такой действительно есть: он живет в своем поместье Рамуни, в двенадцати милях отсюда по дороге в Кэнди.

– Но у нас письмо из Англии к Рами Сагибу, – возразил Андрей Иванович.

– Это ошибка, джентльмены, уверяю вас. Никто в Индии не назовет ниггера сагибом, если только он, конечно, не коронованная особа. Тогда – другое дело… Что же касается Бабу Рами, то в окрестностях Коломбо, кроме него, нет другого землевладельца Рами.

– Но кто он такой, этот Бабу Рами?

– Это, джентльмены, очень богатый ниггер, воспитывался в Калькутте, хорошо знает английский и французский языки и, кажется, даже путешествовал по Европе. По крайней мере, я знаю, что он жил несколько лет в Англии и чуть ли не в Оксфорде.

– В таком случае, это, по всей вероятности, тот самый, кого нам нужно, – сказал Авдей Макарович.

– Посмотрим, – согласился Андрей Иванович.

Они на следующий день, рано утром, отправились на вокзал железной дороги в Кэнди и взяли билеты до ближайшей станции, в четырех милях от которой находилась деревня Рамуни, составлявшая собственность Бабу Рами.

На индийских железных дорогах вагоны первого класса, преимущественно предназначенные для европейцев, рассчитаны для помещения четверых пассажиров и притом так, чтобы они могли свободно спать раздевшись и растянувшись на длинных мягких диванах, а выспавшись – как следует умыться. Дамские вагоны помещаются обыкновенно на другом конце поезда.

Когда наши путешественники вошли в вагон, навстречу им с одного из четырех диванов поднялась довольно благообразная фигура "черного джентльмена".

– Я не стесняю джентльменов? – спросил черный джентльмен, почтительно прикладывая ко лбу свои красивые руки, унизанные золотыми кольцами и перстнями. – Или, может быть, сагибы прикажут мне уйти?

– С какой стати? – удивился Андрей Иванович. – Да и какое мы имеем право?

Индус несколько мгновений пристально рассматривал обоих приятелей, переводя свои громадные, миндалевидные глаза с одного на другого.

– Если я не ошибаюсь, – сказал он потом, – сагибы приехали сюда недавно и не знают еще местных обычаев?

– Каких обычаев? – спросил Авдей Макарович.

– Если я могу здесь остаться и сагибы позволят мне сесть…

– Ах, да! – спохватился Авдей Макарович, – вы, кажется, говорите о том обычае, по которому туземец должен всегда уступать свое место европейцу? Ну, можете быть покойны, батенька: мы знаем этот обычай, но считаем его в высшей степени несправедливым,

– Несправедливым! – повторил вполголоса индус и боязливо оглянулся, как будто опасаясь, что его кто-нибудь подслушает. – Следовательно, сагибы не англичане?

– Нет. Мы – русские.

– Русские, – повторил задумчиво индус, – подданные Белого Царя. – Но в таком случае отчего же сагибы не в белой одежде?

– Вот оно, начинается! – воскликнул про себя Андрей Иванович, припоминая свой разговор с Крауфордом на палубе английского парохода.

– Мы, действительно, носим у себя на родине белые фуражки и пальто, – сказал он громко, – но только летом.

– А ваши воины?

– Наши солдаты с 1 мая по 1 сентября также носят белые рубахи и фуражки. Это их летняя форма.

– С 1 мая по 1 сентября, сагиб, два времени года: гришма и варши. Во время пыли и пота, конечно, хорошо носить белые рубахи, но когда наступит варши и пойдут проливные дожди, я думаю, сагиб, белые одежды не совсем удобны.

– Пожалуй, отчасти вы правы, батенька, – согласился Авдей Макарович. – Но у нас, на родине, нет периода проливных дождей. Дожди перепадают у нас и весной, и летом, а всего больше осенью.

– Сколько у вас времен года, сагиб?

– Конечно, четыре, – поспешил ответить Андрей Иванович, удивленный подобным вопросом.

– Только четыре, сагиб? – в свою очередь удивился индус.

– Как, разве этого вам мало?

– У нас их шесть.

– Ах, да! – воскликнул Авдей Макарович, – я помню: я, кажется, читал об этом в Магабгарате.

– Вы читали Магабгарату? – снова удивился индус. – Да, сагиб, там прекрасно об этом сказано: Магабгарата, Ади парва…

– Это очень любопытно, – заинтересовался Андрей Иванович, знакомый с Магабгаратой только понаслышке.

– Если сагибу будет угодно, я расскажу о наших временах года, как о них говорится в Магабгарате.

– Расскажите, расскажите, батенька: мы с удовольствием послушаем.

– Извольте, сагиб. Магабгарата рассказывает, что от начала мира на земле существует шесть никогда не старящихся прекрасных юношей. Они одеты в разноцветные одежды и не переставая вертят колесо года, а вместе с ним непрерывно движется круг всего живущего на земле и всех миров, окружающих землю. В лице этих прекрасных юношей Санджаи описывает шесть времен года. Первое из них, самое юное и самое прекрасное, Васанта, весна, соответствует марту и апрелю. Это – пора любви и наслаждения: воздух тогда прозрачен, небо ясно, безоблачно, ветерок, дующий с полудня, приносит опьяняющее благоухание цветов матовой пальмы; тяжелые полевые работы уже кончены, наступило время для свадеб и праздников в честь богов. За Васантой следует Гришма – «время пота». Облака пыли поднимаются с дорог и полей, среди иссохшей травы и бамбуковых зарослей вспыхивают частые пожары, животных томит мучительная жажда, быки целые дни проводят, стоя в воде, и вздрагивая всем телом, отмахиваются от насекомых, которые целыми стаями вьются над ними и вонзают в них свои острые жала. Это время года продолжается в течение двух знойных месяцев, мая и июня. В воздухе пока еще тихо, но уже собирается гроза, черные тучи мало-помалу скапливаются на горизонте. Вот наконец, блеснула молния и ударил гром, возвещая о появлении муссона. Вместе с муссоном начинается Варши, период дождей, продолжающийся два месяца – июль и август. В это время года реки широко разливаются и орошают прибрежные равнины, природа, истомленная зноем, обновляется, посеянное зерно прорастает на запаханных полях. С окончанием дождей наступает четвертое время года Шарад, осень, продолжающееся два месяца, сентябрь и октябрь, в течение которых вызревают плоды, под влиянием тепла и влаги, накопившейся в почве во время периода дождей. За осенью следует Гиманта или зима, соответствующая двум последним месяцам европейского года. Она отличается холодными ночами и утренниками, но великолепными ясными днями, во время которых производится жатва на полях и земледельцы молотят и собирают зерно. Наконец, индийский год заключается шестым и последним временем года Саси или Сисира, периодом росы и туманов, продолжающимся также два месяца, январь и февраль.

– Следовательно, у вас год начинается с марта? – полюбопытствовал Андрей Иванович.

– Да, батенька, – отвечал за индуса Авдей Макарович. – И это, знаете ли, самая древнейшая и – скажу при этом – самая естественная форма времясчисления. Что может быть естественнее, как начинать год с весны. с обновления природы, когда все оживает, все начинает жить, так сказать, новой жизнью? Все остальные способы начинать год совершенно искусственны и ни на чем не основаны. Возьмите хоть еврейский год с сентября… А уж наше времясчисления с 1 января – такая нелепость, которую ничем нельзя оправдать.

Разговор все время происходил на английском языке. Вдруг Авдей Макарович, заметив, что Андрей Иванович закуривает сигару, сказал по-русски:

– Дайте-ка мне огня!

– Da mi agnia? – удивился индус, глядя, как Андрей Иванович передает своему приятелю зажженную восковую спичку: – da mi agnia!.. На каком языке разговаривают сагибы?

– Ха, ха, ха! Знакомые слова попались!? – расхохотался Авдей Макарович. – На русском, батенька, на русском!

– Следовательно, сагиб, русский язык очень похож на санскритский?

– Ну, нельзя сказать, чтобы очень, – а сходные слова есть, как и во всех индо-европейских языках.

Любознательный индус очень заинтересовался этим сходством и стал предлагать вопросы: как по-русски дом, дверь, мать, брат, сестра, дочь, овца и т. д? Его чрезвычайно радовало, что все эти слова сходны в обоих языках, например: дом, по-санскритски дамо, дверь – двора, мать, матерь – матар, брат – буратер, сестра – свасар и т. д. Затем он перешел к числительным и, когда оказалось, что числительные в обоих языках почти тождественны, – что санскритское два и по-русски – два, санскритское три и по-русски – три, чатвар – четыре, панчан – пять, шаш – шесть и т. д., то это привело его в такой восторг, что он даже забыл на время обычную на Востоке степенность и важность, смеялся, показывая свои великолепные белые зубы, и хлопал руками, как ребенок.

Свисток локомотива, означавший близость станции, положил конец этой сцене. Лицо индуса снова приняло сдержанное выражение вежливого достоинства.

– Очень жаль, сагибы, – сказал он, поднимаясь и подходя к окну вагона, – очень жаль, что я не могу долее воспользоваться вашей интересною беседой. На этой станции я должен выйти.

– Мы тоже едем только до этой станции, – отозвался Авдей Макарович.

– Что же сагибы думают делать на этой станции? Здесь, сколько мне известно, нет ничего интересного.

– Мы отсюда свернем в сторону, в Рамуни.

– В Рамуни?

– Да.

– Быть может, с вашего позволения, к Рами-Сагибу?

– Да, но в Коломбо нам сказали, что Рами – не сагиб, а бабу.

– Вероятно, это вам сказали англичане? Для них Рами может быть "бабу", но для нас он навсегда останется сагибом. Рами – потомок древнего царского рода. Подвиги его предков воспеты в романах.

– Вот как! Неужели он потомок того самого баснословного героя Рамы?

– Так думают сингалезцы, сагиб.

– А вы останетесь на этой станции?

– Нет. Я еду тоже к Рами Сагибу.

– Вот это прекрасно! Однако, что же мы разговариваем целый час и все еще не познакомились? Позвольте рекомендоваться: меня зовут по-русски Авдей Макарович Семенов, по-английски – d-r Абадия Сименс. Мой приятель – Андрей Иванович Грачев или, если хотите, мистер Гречау… Я вам не подаю руки, потому что у вас не в обычае подавать руку европейцам.

– Не всем, сагиб, – а вашу руку я пожму с величайшим удовольствием и от чистого сердца. Здесь не в обычае, чтобы европеец рекомендовался туземцу и наоборот: только поэтому я допустил, что вы предупредили меня своей любезностью. Меня зовут Дайянанда Суами. Я состою брамином при храме богини Парвати в Калькутте. Но вот уже поезд остановился… Вас, вероятно, ожидает здесь кери?

– Нет. Нужно будет нанять.

– Если вы позволите, я предложил бы вам ехать вместе со мной. Я телеграфировал Рами Сагибу, чтобы он выслал за мною банди. Угодно вам будет принять мое предложение?

– С большим удовольствием, если только это вас не стеснит.

– Помилуйте, нисколько! А удовольствие все на моей стороне.