Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Глава 6
ПОСЛАНЕЦ БОГОВ

Марк спешил, позабыв обо всем, и лишь когда постучал в дверь и ему отворили, понял, что явился в родной дом страшным вестником смерти.

Плачущие женщины толпой обступили молодого Гордиана. Юноша на миг утратил самообладание и снова сделался ребенком, испуганным и растерянным. Обнимая рыдающих женщин, он также расплакался.

Спесивые слуги, важные, как царьки крошечных государств, тут же поспешили выказать преданность новому господину и презрение к странному варвару, которого приняли за телохранителя или слугу. Они уже собирались отправить Владигора на кухню, дабы там он мог подкрепиться остатками обеда – из– за траура в доме не готовили пищи. Но пара оплеух, полученных от молодого хозяина, заставила челядь относиться к гостю с надлежащим почтением. Так что после ванны Владигору подали чистую тунику, и он возлег на ложе в триклинии рядом с молодым хозяином. Ужин по римским меркам был весьма скромен, но вино оказалось превосходным.

– О чем тебя просили женщины? – поинтересовался Владигор, когда они осушили уже третий кубок.

– Когда Максимин подойдет к Риму, я должен покончить с собой, – отвечал Марк.

И опять Владигора поразило спокойствие, с которым римляне говорили о собственной смерти.

– Зачем? Чтобы избегнуть пыток?

– В этом случае мое имущество не будет конфисковано и женщин не выгонят на улицу… Если, конечно, Максимин не убьет и их… Скорее всего, он велит казнить и мою мать, как велел убить мать прежнего императора…

Владигор проснулся среди ночи, и в первое мгновение ему показалось, что он находится в своем замке в Ладоре. Но тут же вспомнился Карфаген, трехдневное путешествие и ночной приезд в переполненный испуганной челядью дом.

Он хотел уже перевернуться на другой бок и заснуть, когда почувствовал, что в комнате кто-то есть. Хотя неизвестный вел себя необыкновенно тихо – даже дыхание его было совершенно неслышным, – Владигор все равно ощущал его присутствие.

– Кто здесь? – воскликнул он, садясь на кровати и хватаясь за рукоять меча, лежащего в изголовье.

Глаза его, видевшие гораздо острее, чем у простого человека, смогли различить в призрачном свете звезд, падавшем через окно, чей-то силуэт. Белое одеяние незнакомца колыхалось едва заметным мутным облачком перед ложем Владигора.

– Спрячь меч… – услышал он незнакомый голос. – Я посланец самого Юпитера Всеблагого и Величайшего.

Невольно Владигор бросил взгляд на перстень Перуна, – камень был по-прежнему мертв. Странно, но неизвестный заметил его жест.

– Юпитер воскресит твой камень, Архмонт.

Неизвестный знал его имя! Впрочем, в городе доносчиков людям властительным положено знать все, тем более посланцу самого Юпитера. Владигор поверил, что намерения гостя вполне дружественны. Поднявшись, он накинул тунику и поспешил за странным гостем.

– Не забудь меч… – предупредил его неизвестный. – Он тебе пригодится.

Миновала уже третья стража ночи. Улицы были абсолютно пустынны. Погруженный в темноту город показался Владигору еще более огромным, чем вечером, когда они ехали по улицам. Многоэтажные дома напоминали горы, а улицы – ущелья. Владигор старался запомнить дорогу – он не был уверен, что странный провожатый приведет его назад. Но тот, будто услышав его мысли, повернулся и проговорил шепотом:

– Ты не вернешься назад, Архмонт.

Владигор невольно остановился.

– У тебя другая дорога, – прозвучало из темноты.

Наконец они достигли цели своего ночного путешествия – перед Владигором возвышался храм Юпитера Капитолийского. Хотя весь город тонул в ночной темноте, храм светился таинственным светом. Колонны, увенчанные ярко раскрашенными капителями, напоминали удивительные растения с фантастическими кронами. На фронтоне теснились боги – Юпитер в центре на золотом троне (трудно было поверить, что этого бога тронут молитвы, – разве что запах сожженного на алтаре орлиного сердца мог привлечь его внимание), по правую руку от него пышнотелая Юнона смотрела вниз ревнивым оком немолодой матроны, по левую – Минерва в золотом шлеме и с копьем в руках делала вид, что внимательно слушает отца, но при этом тоже косилась вниз, будто выискивала кого-то. Владигор остановился, ему показалось, что мраморная голова богини, увенчанная золотым шлемом, повернулась, и прозрачные, светящиеся изнутри глаза буквально впились в лицо синегорца. Орел, что сидел в ногах Юпитера, взмахнул черными крыльями и издал гортанный протяжный крик. В следующее мгновение мраморные боги и богини вновь сделались недвижными.

Вслед за своим провожатым синегорец поднялся по ступеням, и они остановились перед портиком храма. Провожатый указал на жертвенник, на котором все еще пылал огонь. Запах горелого мяса смешивался с пряным ароматом курительных смол.

– Сегодня утром, когда я приносил тебе в жертву орла и сжег на жертвеннике его внутренности, я услышал твой голос, повелевающий мне, твоему верному служителю, отыскать прибывшего из другого мира в Рим Хранителя времени. Я привел того, кого ты повелел, Юпитер Всеблагой и Величайший, – сказал жрец, ибо провожатый Владигора был одним из двенадцати фламинов повелителя богов.

В тот же миг слепящий зигзаг молнии рассек черное небо на две половины. Только теперь Владигор заметил, что в небе, казавшемся прежде абсолютно чистым, висит темная туча, закрывающая звезды. Золотые двери храма отворились сами собою.

– Я понял твой знак, – сказал провожатый Владигора.

Они вошли внутрь. Трехъярусная колоннада шла вдоль внутренней стены храма, перед огромной статуей Юпитера горели светильники. Бог сидел на троне, сжимая в руке посох. Темные кудри Юпитера венчал золотой венок. Обнаженный торс блестел, озаряемый пламенем светильников, в то время как драпировка из темно-синего с белыми прожилками камня окутывала нижнюю половину статуи.

Теперь Владигор разглядел своего провожатого – лицо его было белым, как пергамент. Темные без блеска глаза, глубоко посаженные в глазницах, не мигая смотрели прямо перед собой. Казалось, происходящее вокруг мало его занимало.

– Приблизься, Архмонт, – велел он.

Владигор повиновался.

– Теперь ляг и не двигайся…

Жрец первый опустился на мозаичный пол. Владигор, поколебавшись, последовал его примеру. Жрец накрыл краем своей тоги голову синегорца. И тотчас Владигор почувствовал, что погружается в сон. Причем тело его уснуло, но мозг продолжал бодрствовать. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но слышал потрескиванье огня и видел его причудливую пляску сквозь белую ткань тоги.

Пламя в светильниках дрогнуло, когда в храме зазвучал громовой голос.

– Ненареченный бог, я ждал твоего появления. ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ привел тебя. Теперь твой путь лежит в Аквилею. Ты победишь, если подчинишь змею. Ты устоишь, если разум твой будет так же быстр и остр, как твой меч.

– Я в самом деле ищу камень, названный ВЕЛИКИМ ХРАНИТЕЛЕМ. Если я не верну его, мой мир погибнет. – И хотя Владигор не произнес ни звука, неведомый собеседник услышал его ответ.

– Камень находится в Аквилее, в руках нечестивого Зевулуса. Он задумал погубить Рим, и ничто, кроме смерти, не остановит его. Торопись. Ибо Хранитель времени помнит о ценности каждого мгновения. Ненареченный бог, ценность каждого мира знают лишь его боги. А смертные делают вид, что ценят богов. Цени время, и миры будут принадлежать тебе.

Голос, звучащий сверху, несмотря на свою мощь, показался Владигору старым и уставшим. Впрочем, это не имело значения. Синегорская пословица гласит: «Старое дерево горит в печи точно так же, как и молодое».

Пламя в светильниках качнулось, будто потревоженное чьим-то дыханием. Странное оцепенение покинуло Владигора. Жрец поспешно поднялся и сделал знак синегорцу, что пора уходить.

– Почему он назвал меня Ненареченным богом? – спросил Владигор, когда они вышли из храма.

Жрец ответил не сразу. Он поднял голову и взглянул вверх, словно испрашивал у Громовержца разрешения открыть великую тайну. И вновь молния, сверкнув, расколола небо. Видимо, знак был благоприятный, потому что служитель Юпитера проговорил едва слышным шепотом:

– Сто семнадцать лет назад, когда вскрыли гробницу римского царя Нумы Помпилиума, в ней нашли рукопись. По приказанию сената свиток сожгли, чтобы никто не смог его прочесть. Дело в том, что один из двенадцати жрецов Юпитера, тщательно изучив рукопись, настоял, чтобы сенат повелел ее уничтожить. Но с того свитка была сделана копия, которая передавалась от одного жреца к другому. Так эта тайна досталась наконец мне. В рукописи Нумы было предсказано, что нынешней весной, до майских ид, явится в Рим Ненареченный бог. И если он не спасет Рим, то уже никому не суждено этого сделать. Ты явился, Ненареченный бог. Ты слышал глас Юпитера. Твой путь лежит в Аквилею. Торопись…

Владигор хотел возразить, что явился сюда, чтобы отнять от Зевулуса камень, но промолчал. Он взглянул на перстень Перуна – аметист ожил и горел ровным голубым светом.

В самом деле, зачем он явился сюда? В тот миг, когда Владигор высказал желание отправиться в потоке времени в неведомый ему мир, чтобы воочию увидеть действие тщательно продуманных законов, он хотел чего-то совершенно иного. Простого, как ученическая запись на дорогом пергаменте. Потом он погнался за Зевулусом, и ему довольно долго казалось, что цель его – отобрать камень и покарать похитителя. Он двинулся наугад и очутился в Риме. И теперь уже не был свободен. Мнилось ему, что он видит больше, чем жители столицы, привыкшие ежедневно взирать равнодушным оком на окружающие их чудеса. За этот мир, равнодушный к нему, пришельцу, он был готов умереть с легкостью и преданностью… Почему? Владигор не находил в своей душе внятного объяснения. Может быть, потому, что чувствовал: величие этого мира достигло вершины, выше которой – только боги… А людям суждено лишь спускаться вниз, беспрестанно оглядываясь назад.

Приближаясь к Аквилее, Владигор уже знал, что едет туда не только затем, чтобы схватиться с Зевулусом. И пусть то, о чем вещал голос Юпитера в храме, было пока еще смутно и не ясно до конца, но… Он дернул повод и осадил коня. Внезапная мысль показалась ему почти безумной и в то же время верной… Юпитер и Перун суть одно и то же божество!.. Что, если Перун отправлял его сюда отнюдь не для школьных упражнений, а именно ради той цели, о которой поведал Юпитер…

«Миры не должны гибнуть, как не должен пресекаться славный род…» Владигор не был уверен, что эти слова не нашептаны ему чьим-то уверенным голосом.

Он поскакал дальше. Он не мог остановиться… Уже не мог.

Итак, Рим остался далеко позади. Так же, как и пригородные виллы, утопающие в тени сосен, и плантации оливковых деревьев, чьи шарообразные кроны на солнце отливали серебром, и бесчисленные виноградники и дубовые рощи. Теперь дорога пролегала через горный хребет. Появившись на горизонте, горы тут же напомнили ему Синегорье, но вблизи они мало походили на суровый родной пейзаж, подобно тому как ухоженный сад лишь смутно намекает на дикую красоту лесной чащи. Здесь поражало буйство зелени, облепившей каменные уступы. Все было цветисто и ярко. Порой попадались целые мраморные скалы, – то блекло-серые, то испещренные красноватыми прожилками, они посверкивали на изломах, напоминая невзначай о своем благородном происхождении. Один живописный, покрытый зеленью холм сменялся другим, оттесняя своих собратьев к горизонту, в синее далёко, а в нестерпимо ярком небе таяли белые лепестки весенних облаков. Владигор подумал, что в этом краю каждый второй должен родиться поэтом и каждый третий – философом.

Он сидел в небольшой таверне, дожидаясь, пока ему приведут коня и он сможет мчаться дальше. Низкорослая коняга под конец едва плелась и заставила синегорца в который раз вспомнить о Лиходее. К тому же весьма досаждало отсутствие стремян. Коня дал ему жрец Юпитера, шепнув на прощание, что каждые пятнадцать римских миль его будет ждать человек, душой и телом преданный жрецу. Стоит показать перстень с аметистом (выходило – жрец знал о перстне заранее, еще до того, как увидел на пальце Владигора) и шепнуть краткое «Именем Гордианов», как в распоряжение Владигора предоставят свежего коня. Пароль был не особенно хорош, учитывая, что в людном месте их мог услышать охочий до чужого добра доносчик… Владигор предпочел бы использовать свое собственное имя. Но поздно было что-то менять.

Впрочем, фраза – «дожидаясь, пока ему приведут коня» не особенно точна. Вернее, совсем не точна. Каждый раз, когда он спрыгивал с лошади возле очередной почтовой станции, будто из-под земли вырастал человек в белой тоге. Произносились условленные слова, и тут же вольноотпущенник или раб приводил свежего скакуна. Подобная четкость действий поражала Владигора. Сами же римляне не находили в этом ничего удивительного. Скорее беспорядок и хаос могли поразить их. Условленное должно сбываться в назначенный срок.

Владигор съел горячие колбаски и заказал жареного петуха. Хозяин покосился на него с подозрением и потребовал плату вперед. Получив деньги, он тут же удалился на кухню. А трое посетителей таверны, сидевшие в углу и чего-то ожидавшие, пристально посмотрели на Владигора.

«Не засада ли», – подумал синегорец с тревогой.

Впрочем, эти трое мало походили на бойцов – низкорослые и худые, в застиранных, потерявших первоначальный цвет туниках. Они о чем-то тихо переговаривались, всякий раз косясь на Владигора. Когда же хозяин таверны принес блюдо, они, уже не скрываясь, в открытую уставились на синегорца. Можно было подумать, что они в первый раз видят человека, который ест жареного петуха.

– А ну марш отсюда! – крикнул хозяин, замахиваясь на молчаливую троицу здоровенным кулачищем.

Посетители молча поднялись и поспешно вышли.

«А ведь они просто-напросто голодны…» – подумал Владигор.

Прихватив недоеденную птицу с собой, он вышел из таверны, но тех троих уже нигде не было видно. Зато возле дверей прямо на земле сидела какая-то женщина с детьми. Владигор положил недоеденного петуха в протянутые детские ладони.

– Спасибо, доминус… – пробормотал мальчик.

Неведомо откуда нахлынувшая толпа окружила Владигора.

– Посланец сената!..

– Это варвар, солдат, разве не видишь? Значит, от Максимина!..

– Смерть Максимину!..

Владигор попытался протиснуться к коновязи, где его ждал человек со свежей лошадью, но толпа сомкнулась вокруг плотным кольцом и не желала пропускать.

– Шпион Максимина!

– Бей его!

Несколько камней полетело во Владигора. Если бы он не успел отскочить в сторону, то пущенный чей-то сильной рукой камень разбил бы ему голову. Дело принимало нешуточный оборот. Боясь, что его ломаная латынь может лишь усилить недоверие, Владигор, ни слова не говоря, кинулся в толпу, надеясь прорваться. Толпа подалась, уступая его силе, и он бросился бежать, но люди тут же с воплями устремились за ним следом. Вновь полетели камни. Как ни уворачивался Владигор, один из них угодил в ногу, второй в плечо, и он едва не упал.

– Стойте! – закричал старик в белой тоге, выставляя вперед руки, чтобы остановить преследователей. – Этот человек приехал из Рима! Он не может быть посланцем Максимина.

– Ага, из Рима… – подтвердил кто-то из стоящих в толпе.

– Рим не признает власти Максимина! – напомнил заступник Владигора.

Толпа разочарованно вздохнула и отступила.

– Идем скорее, – сказал незнакомец, увлекая Владигора за собой. – Они будто с ума посходили, едва услышали имя Максимина.

– А в чем дело? Что случилось? – Владигор уже сидел верхом на приготовленном для него скакуне.

– Люди Максимина конфисковали городские деньги, предназначенные для закупки хлеба и на проведение игр, а затем забрали из храмов все мало-мальски ценное. Теперь горожане в прямом смысле умирают с голоду…

Владигор оглянулся. Толпа молча смотрела на него. Наверное, он должен был им что-то сказать, но он не знал – что… «Я, ваш князь, помогу вам…» – мог бы он пообещать жителям Ладора, если бы они вот так же молча и скорбно глядели на своего правителя. Но этим людям ему нечего было сказать. Он ударил пятками коня и ускакал…

Глава 7
БЕЗУМНЫЙ РИМ

Сенатор Домиций заканчивал обед – рабы уже подали ему фрукты и миндальное печенье, когда в триклиний без всяких церемоний вступил сенатор Векций Савин. Он был в новой, еще ни разу не стиранной тоге – сразу видно, что шел на важное собрание и по дороге заглянул к приятелю.

– Какая жалость, что ты пожаловал так поздно, – заметил Домиций, поднимаясь навстречу гостю. – Мы бы вместе насладились прекрасной трапезой.

– Неужели ты не знаешь новостей? – воскликнул Векций, глядя на безмятежное лицо Домиция. – Гордианы мертвы, а Максимин осведомлен об измене сената. Волку теперь ничто не помешает добраться до Рима и загрызть нас всех, как беззащитных овец.

– Новости… – пожал плечами Домиций. – На них не клюнут уже даже в провинции. Все это мне давно известно.

– Ты что-нибудь намерен предпринять?

– Вчера я доставил себе удовольствие, придушив с помощью моих клиентов парочку шустрых волчат, которые загрызли моего брата, остаток ночи провел в объятиях одной из самых красивых женщин Рима, ну а день, как видишь, начинаю за изысканной трапезой. Стараюсь оставшиеся дни сделать максимально приятными…

Векций смотрел на пухлые белые руки Домиция, отправляющие в рот ломтики сочных плодов. То и дело раб с серебряной чашей наклонялся к ложу сенатора, чтобы тот мог омыть руки в воде. Несколько лепестков роз, что плавали в чаше, прилипли к пальцам. Мальчик-раб хотел снять их, но Домиций остановил его жестом.

– В этом есть некий знак… – обратился он к Векцию. – Возможно, добрый… Сколько лепестков? Десять? Значит, меня ждут впереди десять наисладчайших дней.

– Разве ты не знаешь, что сегодня в храме Согласия сенат собирается на экстренное заседание? – спросил Векций.

– Да, перед самым обедом приходил вольноотпущенник, принес какое-то письмо. Но я не стал его читать, чтобы не портить себе аппетит.

– Это наверняка было послание от сената… Вели подать носилки. Надо отправляться на заседание.

– Стоит ли тратить один из немногих оставшихся в жизни дней на созерцание дрожащих разжиревших сенаторов. – Домиций недвусмысленно погладил свой солидный животик. – В своем доме я могу вести себя достойно, а там, при виде остальных, у меня непременно задрожат колени. И если боги не образумят меня, я тоже начну славить Максимина, надеясь заслужить себе прощение, прекрасно при этом понимая, что прощения не будет. Знаешь, Векций, я хочу написать по этому поводу трактат и назвать его: «Трусливые речи сенаторов во время заседаний сената». Сначала опишу мужественные поступки этих людей на поле брани и в обычной жизни и противопоставлю их тому жалкому лепету, который мы слышим из их уст в курии. Одно меня останавливает: зачем тратить последние дни на создание книги, которую непременно сожгут…

– Прекрати свои мудрствования, Домиций. Мы отправляемся в храм Согласия. Я родственник Траяна и не могу, как ты, сдаться на милость этого фракийского буйвола. – Векций чрезвычайно гордился родством с императором Траяном и при каждом удобном случае старался упомянуть о нем. Однако о родстве с Гордианами Векций в этот раз почему-то упоминать не стал. – Идем сейчас же! Я заготовил прекрасную речь и уверен, она подействует на сенаторов.

– Надеюсь, ты не предложишь всем удавиться, как это сделал несчастный Гордиан Африканский? Я предпочитаю более приятную смерть. Удушение всегда меня пугало.

Векций оставил его замечание без ответа.

– Можешь воспользоваться моими носилками, – сказал он.

Любимое место в римском доме Гордианов у Марка было возле картины, изображающей замечательный лес, принадлежавший деду. Широкорогие олени разгуливали на картине бок о бок с дикими лошадьми и лосями, сто кипрских быков паслись между могучими кипарисами. А нарисованные киноварью страусы расположились на залитой солнцем лужайке. Перед этой картиной всегда стояло ложе, покрытое пушистым шерстяным одеялом. Оно так и называлось – «ложе маленького Марка». Здесь он мог лежать часами, воображая, что и сам гуляет в этом диковинном лесу, гладя оленей по их упругой холке, и гоняется за страусами, а те бегут, грациозно и как будто нехотя переставляя длинные ноги, и их роскошные перья колышутся в такт каждому их шагу.

Он любил эту картину больше, чем настоящий лес, который не вызывал у него никаких фантазий, хотя там тоже были олени и страусы и в специальных клетках держали львов, медведей и тигров. Нарисованный лес обладал непонятной магической силой притяжения. Когда Марк лежал на своем ложе перед картиной, странные видения посещали его. Он никому не рассказывал о волшебных свойствах фрески, ибо опасался, что ему в лучшем случае запретят смотреть на нее, а в худшем – уничтожат.

На следующее утро после возвращения в Рим он уже любовался нарисованным лесом и с первого взгляда понял, что картина изменилась. Во-первых, пропали два оленя. Прежде один из них – патриарх с огромными ветвистыми рогами – стоял посреди лужайки в окружении молодых и робких собратьев. Несколько детенышей сновали прямо у его ног. Теперь этот олень исчез – на его месте зеленела трава и росли цветы. Не было и второго оленя – молодого, уверенного в себе красавца. Марк прекрасно помнил, что за головой второго был нарисован огромный дуб, и тело оленя его закрывало. Мальчику всегда хотелось рассмотреть корни дерева – ему почему-то казалось, что там должна быть лисья нора. И если олень сдвинется с места, то он, Марк, увидит нору с лисенком. Однажды, когда отец совершал жертвоприношение в храме Юпитера, мальчик даже попросил Громовержца, чтобы тот разрешил сделать оленю прыжок.

Когда рабы несли его с матерью в носилках домой, он все время их поторапливал. Бегом кинулся к фреске. Нет, Громовержец в тот день не исполнил просьбу ребенка – может быть, потому, что маленький Марк произнес ее едва слышно шевеля губами, а молиться полагалось вслух.

И вот спустя много лет Юпитер внял его словам – корни дуба стали видны. И под ними в самом деле обнаружилась нора, откуда высовывался крошечный лисенок удивительного пурпурного окраса. Но это запоздалое исполнение желания не обрадовало Гордиана. Во-первых, потому, что исчез олень, а он просил только, чтобы олень просто отошел в сторону. Во-вторых, ему не понравилась шубка лисенка. А в-третьих…

В-третьих, лисенок вылез из норы и произнес, насмешливо глядя на Марка блестящими черными глазками:

– Чего ты хочешь, Марк? Может быть, стать сенатором? Или даже Цезарем? Но стоят ли эти желания того, чтобы их исполнить? Что бы ты предпочел, если бы мог выбирать, – жизнь или смерть?

– Жизнь… – ответил Марк, не разжимая губ, но хитрый лисенок услышал его ответ.

– Глупое желание. Жизнь так суетлива. В ней нет строгости, которая есть в смерти. Выбери смерть, Марк Антоний Гордиан.

– Кто хочет моей смерти? – спросил Марк. – Максимин?

– При чем здесь этот грубый солдафон? – хихикнул лисенок. – Я хочу твоей смерти! Я!..

Марк выхватил висевший на поясе кинжал и изо всей силы ударил проклятого лисенка. Но он не убил его – зверек просто исчез… Марк закричал в ярости и проснулся…

Он понял, что заснул на ложе перед картиной. Несмотря на раскрытые окна, в комнате было необыкновенно жарко – чистая льняная туника на Марке, которую он надел после ванной, была насквозь мокрая от пота. А картина по-прежнему продолжала меняться. Олень так и не вернулся – Марк прекрасно видел корни дуба, впившиеся в землю, как пальцы огромной руки. Но норы под корнями не было. Пропал и лисенок. Зато кинжал вонзился в то место, где прежде находилась нора. Он вошел в штукатурку фрески по самую рукоять, и вокруг него не осталось трещин. Марк хотел его вытащить и не смог – кинжал теперь представлял одно целое с картиной, он был нарисован! Да так искусно, что казался настоящим.

В этот момент в комнату вбежал раб и, бухнувшись на колени, пробормотал:

– К вам посланец сената, доминус…

Раб, как и все в доме, ожидал скорой и неминуемой смерти своего господина.

– Ты боишься? – спросил Гордиан.

Раб молча кивнул.

– Не бойся. Я уже составил завещание. После моей смерти все рабы в доме получат свободу.

Тем временем вошел посланец сената. Гордиан предстал перед ним в одной тунике, с мокрыми от пота, прилипшими ко лбу волосами. Посланцем оказался сам сенатор Векций Савин, известный своим красноречием и энергией. Через Траяна он состоял с Гордианами в дальнем родстве. Марк мысленно усмехнулся, – было что-то издевательское в том, что родственник явился к нему с подобной миссией. Что ожидает Гордиана – милость или гнев? Милость – если ему позволят самому перерезать себе горло. Но такое милосердие приведет в ярость Максимина. Сенаторы наверняка поспешили приговорить его к изуверской казни, которая могла бы утолить лютый гнев императора. Марк почувствовал, как капли пота, на этот раз уже холодного, противно щекоча кожу, стекают меж лопаток. Нет, нельзя подавать вида, что он боится. Его отец и дед не умели властвовать как положено римлянам, но сумели достойно умереть. И он тоже должен… хотя бы это…

– Приветствую тебя, Векций Савин, – проговорил Гордиан и обрадовался, что голос его не дрогнул. – Какова воля отцов-сенаторов?

– Принято решение возвести тебя в сан сенатора, Марк Антоний Гордиан, – отвечал Векций с почтением. – Народ Великого Рима избрал двух новых императоров – Максима Пупиена и Бальбина, а тебя желает видеть Цезарем, их наследником. Ты должен немедленно явиться на Капитолий.

Поначалу Марку показалось, что Векций решил разыграть его. Потом понял – тот говорит серьезно. Ему вдруг сделалось смешно, губы запрыгали сами собой, и он едва справился с собою, до боли закусив нижнюю губу. Два посланных сенаторами вольноотпущенника внесли сенаторскую тогу с пурпурной полосой. Пока Гордиана наряжали, вольноотпущенник, один из тех слуг, которые всегда знают больше, чем сами господа, шепнул на ухо Марку:

– Избрать Пупиена и Бальбина предложил сам Векций. Они тут же отправились на Капитолий, чтобы принести благодарственные жертвы. Но собралась толпа и стала кричать, чтобы тебя назначили Цезарем. Ни народ, ни солдаты не любят этих двоих и согласны терпеть их, если ты будешь рядом. Теперь Пупиен и Бальбин сидят, осажденные, в храме Юпитера и ждут, когда ты, светлейший, прибудешь им на помощь. А Векций побежал за тобой, чтобы все выглядело так, будто он первый хотел твоего избрания.

– Как тебя зовут? – спросил Марк словоохотливого вольноотпущенника.

– Корнелий…

– Из тебя получится хороший обвинитель в суде, Корнелий…

– Я уже выступал дважды… – отвечал тот, скромно потупив глаза.

Марк сел в носилки Векция. Отряд преторианской гвардии сопровождал их к храму.

– Я бы не особенно доверял преторианцам, – шепнул Векций. – Почти все они на стороне Максимина.

– Кому же можно доверять, кроме самого себя? – спросил Марк.

– Тому, кто не способен меняться, – отвечал Векций.

– То есть никому?

В ответ сенатор промолчал.

Вокруг храма Юпитера Капитолийского бурлила толпа. У многих были палки и камни, и, судя по возбужденным крикам, почти все явились сюда изрядно навеселе. Пупиен с Бальбином напрасно пытались с помощью городской гвардии и юношей из сословия всадников проложить себе дорогу сквозь толпу. Но, услышав имя Гордиана, собравшиеся расступились и пропустили носилки к ступеням храма. Это походило на чудо. В сущности, у Гордиана не было никакой власти… Всего лишь имя, пусть известное и громкое, но все же не настолько, чтобы мгновенно очаровать толпу. Люди выкрикивали его имя и неистовствовали. Их восторг граничил с безумием.

«Они околдованы», – подумал Марк.

– Я умру за тебя, Гордиан! – кричал плебей в грязной драной тунике, отталкивая не менее фанатичного поклонника. – Да хранят тебя боги, Гордиан!

Марк вылез из носилок и поднял голову. Почудилось ему, что Минерва на фронтоне повернула голову в золотом шлеме и взглянула вниз, ее глаза испытующе смотрели на Гордиана.

– Ты видел? – шепнул Марк Векцию.

– Что? – Сенатор тоже посмотрел наверх, но мраморные боги вновь были неподвижны.

– Знамение… – Гордиан подумал, что ему в самом деле почудились и это движение, и этот взгляд.

Пока он поднимался по лестнице к золотым дверям храма, вслед ему вновь неслись крики:

– Марк Гордиан, боги дали нам тебя! Да хранят тебя боги, Марк Гордиан!

Новые императоры, два старика в императорском пурпуре, ожидали его на ступенях, отгороженные от бушующей внизу толпы ненадежным забором гвардейцев. Бальбин был стар. Максим Пупиен – еще старше. Чуждый военному делу Бальбин выглядел растерянно – на его полном лице с короткой бородой, больше похожей на десятидневную щетину, блестели мелкие капельки пота. Тога была испачкана жертвенной мукой – разъяренная толпа не дала ему произвести положенные жертвоприношения. Старый вояка Пупиен (говорили, что происхождения он самого низкого и отец его был простым тележным мастером) смотрел хмуро. Вообще говоря, он всегда сохранял печальное выражение лица, отчего его прозвали Скорбным, но сегодня у него был вид человека, присутствующего на собственных похоронах. Если бы сейчас Пупиен стоял во главе легиона и вел солдат против германских племен, он бы чувствовал себя куда увереннее. Толковать с толпой горожан было вовсе не по его части.

– Да здравствует Гордиан Цезарь! – неслось снизу, будто яростный прибой разбивался о ступени храма.

Юноша, почти мальчик, встал рядом с двумя стариками. Опора Рима…

– Тише, граждане Великого Рима! – воскликнул Бальбин.

Он славился своим красноречием. Но хороший оратор и хороший император – это не одно и то же. Толпа внизу встревоженно гудела, давая понять, что не намерена особенно долго слушать. То и дело как искры в тлеющем костре вспыхивало:

– Да здравствует Гордиан Цезарь!

– Граждане Великого Рима! Завтра Пупиен Август проведет игры в Колизее, как положено перед каждым походом, и после этого немедленно выступит против врагов Рима Максиминов.

– Боги да истребят Максиминов! Боги да сохранят Гордиана! – донеслось снизу.

– Оправдай их надежды, Марк Антоний Гордиан… И мои тоже… – раздался женский голос сверху.

Марк хотел обернуться, но сдержался, прекрасная зная, что там, за спиною, у него никого нет. Только покрытые золотом двери, ведущие в храм.