Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

– Так, ты избрал для разговора этот пир, чтобы к твоим словам с вниманием отнесся я? – неизвестно отчего раздражаясь, спросил Владигор.

– Может быть, это общество и не самое лучшее, но зато тебе удобно возвращаться домой, – заметил Мизифей. – Что немаловажно.

– С ритором трудно спорить…

– Мне нравится, что мы понимаем друг друга с полуслова.

– Но прежде, чем говорить с Цезарем, я должен знать доподлинно, что ты хороший учитель… – сказал Владигор задумчиво. – Могу я испытать тебя?

– Я даже буду настаивать на этом.

– Ну что же… Есть предсказание Сивиллы…

Мизифей предостерегающе поднял руку:

– Надеюсь, оно не добыто тайком из книг, что хранятся в храме Юпитера и находятся в ведении сената?

Владигор отрицательно качнул головой:

– О нет… я говорю о той старухе, что живет в пещере, в Кумах.

– Новые пророчицы надеются, что дух великой Сивиллы перейдет в их тело и сам Аполлон заговорит их устами, – улыбнулся Мизифей. – Ну что ж, послушаем, что говорит нынешняя Сивилла.

– Так вот, предсказание гласит:

 
Двери времен открывает последний живущий
                                                           смертью своею.
Никто из римлян благородных не увидит,
                                                        что зрел его глаз.
Но каждый узрит, что доступно живущим с ним вместе.
Третий день, наступив, отворит временные врата.
Помни, открытыми быть им до восхода
                                                      Луны бледноликой.
 

Если Мизифей и задумался над услышанным, то лишь на несколько мгновений.

– Несомненно, предсказание говорит о том времени, когда должна произойти смена поколений. Умрет последний представитель прошлого поколения, и наступит время нового. Происходит это раз в сто или в сто десять лет. Боги шлют свои знамения, сообщая, что смена поколений свершилась. Тогда назначаются Столетние игры. Игры, которые каждое поколение видит только один раз. Ну а последние две строки говорят, что в третий день игр откроются временные врата.

– Как просто, – пробормотал Филимон. – Одно удовольствие иметь дело с умным человеком.

– Так когда же состоятся эти Столетние игры? – нетерпеливо спросил Владигор.

– Достаточно скоро. Думаю, что лет через восемь или девять, максимум десять… Скорее всего, в год тысячелетия Рима. Будет знамение – будут и игры.

– Что же, я должен ждать целых десять лет?

– Даже император, будучи великим понтификом, не может назначить игры по своей воле раньше срока.

– Архмонт, боюсь, нам придется поступить на службу, – пробормотал Филимон заплетающимся языком – он успел изрядно поднабраться. – За десять лет мы с тобой сильно пообносимся… Даже ты, Хранитель времени, не властен сделать так, чтобы тысячелетие наступило на годик-другой раньше…

Филимон не замечал, с каким вниманием Мизифей прислушивается к его словам.

Неожиданно приятель хозяина проснулся, соскочил со своего ложа и пустился в пляс. Он опрокинул стол с десертом и сбил с ног раба, который принес очередной кувшин. Квинт при этом хохотал так, что начал хрюкать от изнеможения.

– Да, сожалею, но общество не самое изысканное, – заметил Мизифей.

– Как ты познакомился с нашим очаровательным хозяином? – поинтересовался Владигор.

– Его сын учится у меня.

– Если сынок похож на отца, то тебе в самом деле стоит поменять работу. Надеюсь, в следующий раз ты будешь пировать во дворце…

– А я говорю – вино премерзкое, – пробормотал центурион Фабий, выплескивая остатки из чаши себе в рот. – Разве мы хлебали бы эту гадость, если бы Максимин взял верх?

У Фабия было бледное, усеянное красными прыщами лицо, что делало центуриона чрезвычайно похожим на диктатора Суллу. Возможно, это сходство порой мутило его не слишком крепкий ум, заставляя неожиданно совершать жестокие и необъяснимые поступки. В центурии одни его ненавидели, другие боялись. Человек десять ходили у него в любимцах. Других же он мог забить до смерти за малую провинность.

– Мне бы фалернского, – поддакнул его приятель, седовласый ветеран. Глубокий шрам пересекал последовательно его лоб, бровь, нос и щеку, деля таким образом физиономию на две неравные половины. Звали его тоже весьма примечательно – Код– рат, что означало «четырехугольный». Имя это на редкость подходило своему владельцу – гвардеец был почти одинаковых размеров что в высоту, что в ширину.

– Вся беда в том, что старик Максимин поверил этому халдею в черных тряпках и приносил ему жертвы на алтаре. Истинные боги оскорбились и отвернулись от императора. Говорят, этот боец из Аквилеи, что проткнул его насквозь, сам бог Белен, а по-римскому – Аполлон, принявший человеческий облик.

– Точно, – кивнул третий участник пирушки, жилистый, широкоплечий гвардеец, который выпил не меньше остальных, но при этом ни капли не захмелел. Солдат этот носил прозвище Разбойник не только потому, что в самом деле был в юности разбойником, но и за свое пристрастие к игре в «разбойники» – стеклянные шашки (когда он проигрывал, то кидал их на пол и топтал своими подбитыми гвоздями башмаками). И хотя у Разбойника было «разбойников» как минимум два или три комплекта про запас, никто не садился с ним играть больше одного раза…

Пирушка эта проходила в доме центуриона Фабия, в лагере преторианцев. Фабий и его приятель Кодрат были с Максимином во время похода, а Разбойник оставался в Риме и во время грабежей, естественно, разбойничал, сумев притащить в лагерь мешок с добром, в том числе и драгоценную чашу муринского стекла, в которой белые и пурпурные нити, переплетаясь, создавали неповторимый узор. В каком доме он раздобыл это сокровище, стоившее несколько тысяч сестерциев, было никому не ведомо. И вот теперь он хлебал дешевое вино из чаши, достойной самого Цезаря.

– Как ты можешь так говорить, если сам сидел здесь, в Риме, а мы были в Аквилее? – возмутился дерзостью приятеля Фабий. – Это мы знаем – точно или нет…

– Я говорю – точно… – продолжал Разбойник невозмутимо, будто и не слышал ни слова из сказанного центурионом. – Лучше поклоняться старому доброму Юпитеру, чем грязному божку… Его и за бога считать противно.

– Старый добрый Юпитер, – передразнил Кодрат, – стар как Пупиен и Бальбин… Посадил их нам на шею. Что умеют старики? Только лаяться друг с другом да одаривать золотом свою германскую стражу.

– Нам на шею их посадили сенаторы, – поправил его центурион Фабий, лучше разбиравшийся в политической обстановке, чем два его друга. – Да еще и поиздевались, подлецы… – И, подражая голосу консула Силлана, он проговорил: – «Так действуют разумно избранные государи, а государи, избранные неразумными, так погибают»… Что же получается: мы избрали Максимина, значит – мы неразумные? Да? – Фабий так грохнул кулаком по столу, что кувшин с остатками вина и недоеденная свиная нога свалились на пол. Разбойник благоразумно подхватил свою драгоценную чашу. – Это им так просто не пройдет!

– Зевулус виноват! – заявил Кодрат. – Если бы не этот проходимец, император взял бы Аквилею…

– Взял бы Аквилею… – передразнил Фабий. – А кто громче всех орал, что жрать нечего? И что вода

в родниках отравлена гниющими трупами? Не ты ли? А когда из Аквилеи прислали бобы и вино, ты так радовался, будто тебе отсыпали тысячу сестерциев.

– Это все колдовство, – упрямо бормотал Кодрат. – Я услышал, как император призывает Зевулуса, рассудок у меня и помрачился, и я стал кричать больше всех и требовать жратвы. Как и ты, центурион…

Неожиданно Фабий вскочил на ноги и проорал трижды:

– Зевулус! Зевулус! Зевулус!

После чего потряс головой, избавляясь от наваждения, и улегся на свое прежнее место.

– Зачем ты это крикнул? – спросил Кодрат.

– Клянусь Геркулесом – не знаю… Будто кто-то меня под ребра толкнул. Я ведь слышал, как император покойный кричал вот так же: «Зевулус! Зевулус! Зевулус!»

– Да прекрати ты! – шикнул на него Кодрат. – Давайте-ка перестанем болтать лишнее. Лучше отправимся к девкам в Субуру.

– Ничего не выйдет, – ухмыльнулся Разбойник. – Во время беспорядков весь этот квартал сожгли первым. Бедные девочки ютятся теперь по тавернам, а кое-кто ночует прямо на каменных плитах в тени портиков.

– Нашли что жечь, – вздохнул Фабий. – Я бы спалил что-нибудь получше… К примеру… – Он на секунду задумался.

– Палатинский дворец, – выдохнул Кодрат и сам подивился собственной дерзости.

Они продолжали пить вино и не видели, как после троекратного возгласа Фабия над лагерем возникли в воздухе пылающие фиолетовым огнем врата и из черного их зева молча стали выходить одна за другой обряженные в черное фигуры. Бесшумно, как тени, разбегались они в разные стороны, заглядывая в дома центурионов и бараки воинов, касались лиц спящих, вычерчивая на лбу магический знак. Воины начинали метаться во сне, кричать и молотить по воздуху руками, но никто из них не проснулся. В последнюю очередь черные гости заглянули в дом центуриона Фабия. Все трое сторонников Максимина уже спали, поэтому никто из них не почувствовал прикосновения холодных как лед пальцев к своему лбу…

Владигор плохо помнил, как вернулся с пира. Кажется, он шел наверх сам, а Филимона волочили двое рабов. Самым трудным оказалось закрыть проклятый лаз – крышка никак не хотела становиться на место. На следующее утро Владигор проснулся, когда солнце уже давно встало. Легкое, разбавленное водой вино оказалось весьма коварным.

– Какая мерзость… – пробормотал Владигор.

Неясно было, относятся ли его слова ко вчерашнему пиру или к тому, что в их каморках не нашлось ни капли воды и пришлось тащиться с четвертого этажа вниз к фонтану. Владигору очень хотелось послать за водой Филимона, но тот лишь мычал что-то нечленораздельное, когда Владигор пихал его и тряс за плечо. Кончилось тем, что, взяв все три кувшина, что были в доме, Владигор отправился вниз.

Он напился всласть и уже начал набирать воду в кувшин, когда мимо него, визжа от восторга, пробежал какой-то мальчишка в лохмотьях.

– Их тащат! Их тащат! – вопил он, размахивая руками. – Скорее! Они там!

– Оба? – спросил булочник, выглядывая из лавки, но без восторга, а скорее с опаской.

– Оба, оба!.. – завизжал мальчишка и убежал.

Владигор, зажав кувшины в одной руке, подошел к лавке и бросил на прилавок сестерций.

– Мне хлеба…

– Изволь, Меций Гордиан… – пробормотал торговец, причем последнее имя он произнес шепотом. – Ужасно!.. За неполных четыре месяца мы лишились шестерых императоров…

– Шестерых? – удивился Владигор. – Но мне казалось, их всего четверо…

– Да, да, шестерых, только что преторианцы убили Пупиена и Бальбина. Старик Пупиен мне всегда нравился, я когда-то воевал под его началом с германцами… А теперь, надо же, собственные гвардейцы…

Не дослушав, Владигор поставил кувшины с водой на прилавок перед растерянным хозяином, крикнул:

– Я заберу их потом, – и помчался по улице.

Он так удачно, если можно здесь употребить это слово, выбрал маршрут, что выскочил почти наперерез процессии. Преторианцы с воем и криками волокли по мостовой тела стариков, еще недавно облеченных властью. Теперь это были просто куски плоти, лишенные одежды и превращенные ударами в кровавое месиво…

– Эй, сенаторы, жирные крысы! – вопил какой-то солдат впереди процессии. – Полюбуйтесь на своих избранников! Светлейшие! Вы убили наших солдатских императоров! А мы перерезали горло вашим! Ха-ха!

Какой-то гвардеец, замыкавший процессию, продолжал тыкать мечом в мертвое тело, – кому из двоих бывших императоров оно принадлежало, было уже не разобрать.

– Где Гордиан Цезарь? – спросил Владигор у стоявшего в тени портика старика.

Тот ничего не ответил, лишь затрясся крупной дрожью.

– Все на играх… сегодня Капитолийские игры… – прошептала стоявшая рядом с ним старуха, видимо его жена.

– Его убили в Палатинском дворце вместе с Августами… – сообщил какой-то человек в темном плаще с капюшоном и спешно закрыл за собой дверь.

«Ты как будто не рад нашей встрече…» – услышал Владигор совсем рядом растерянный голос Марка.

Если б он мог повернуть время вспять и сказать в ответ: «Марк, дружище, я так рад, что ты уцелел в этой свалке…»

И тут Владигор увидел Мизифея. Ритор тоже заметил его, махнул ему рукой и торопливо зашагал к синегорцу. Владигор двинулся ему навстречу. Если бы преторианцы не были так увлечены расправой над неугодными им властителями, то наверняка бы сочли этих двоих подозрительными личностями. Но сейчас они были пьяны запахом крови и ничего не видели и не слышали вокруг.

– Гордиан в лагере преторианцев, – шепнул Мизифей. – Они захватили его сразу после того, как убили Пупиена и Бальбина. Германцы, охранявшие императоров, ушли из города.

– Я постараюсь пробраться в лагерь…

– Как тебе это удастся? Преторианцы прикончат любого, кого заподозрят в сочувствии к убитым старикам. Мечом здесь ничего не решить. Вся надежда на слово. Если Гордиан догадается напомнить, что он избран народом, а не сенатом, то может уцелеть. Никто не ведает, что может усмирить толпу.

– Если он еще жив, я его спасу, – сказал Владигор.

Утром на картине появилось пятно крови. Еще вчера его не было, а сегодня оно алело посреди лужайки. Кровь… он не любил ее вида, хотя, как истинный римлянин, относился к ней почти равнодушно. Марку некогда было рассматривать пятно, он торопился в Колизей – на очередные игры…

Послеполуденная жара не желала спадать, но зрители как будто не замечали зноя – они жадно жевали горячие сосиски и сырные лепешки, ожидая, когда же начнется бой. Под зеленым тентом отцы– сенаторы, сидящие в богато украшенных мраморных креслах, кажутся живыми мертвецами. Плебеи жарятся на солнце под белесым, выгоревшим от зноя небом и выкрикивают неумолчно чье-то имя. Кажется, преступника, которого они просят помиловать. Почему бы и нет, если просят… Кровь на оранжевом песке арены… Один выиграл… второй, как и полагается, проиграл… поверженный умоляет о пощаде… Почему бы не помиловать и этого, хотя он дрался плохо и только ждал момента, чтобы рухнуть на песок, получив совсем пустяковую рану. Жулик – так считают другие. Но Гордиан все равно дарует ему жизнь. Он щедр. Его дед был щедр, он выводил на игры до пятисот пар гладиаторов зараз. И отец был щедр, у него было больше двадцати любовниц, и у каждой по три-четыре ребенка. И он, Марк, тоже щедр, он подарит жизнь гладиатору, который, может быть, этого и не заслужил. И еще он требует, чтобы исполнялся закон Адриана, чтобы рабов приговаривал к смерти магистрат, а не своеволие хозяина. Богачи недовольны, а плебеям все равно. Кому какое дело до провинившегося раба? Если Марк станет Августом, то издаст эдикт, по которому за любые проступки раба будет судить суд. Архмонту понравится этот эдикт… Может быть, тогда он вернется и они вновь станут друзьями… Жаль, что эдикт императора перестанет действовать вместе с его смертью. Он, шестнадцатилетний юнец, думает о смерти. Как нелепо… Но о чем же еще думать, глядя, как умирают другие. Оказывается, справедливость требует слишком больших усилий. Тирания гораздо проще и привлекательнее для ленивых душ.

В этот момент к Гордиану протиснулся посланец, – что-то в его облике было странным – то ли испачканная грязью туника, то ли дрожь в голосе.

– Пупиен Август просит Гордиана Цезаря срочно прибыть в Палатинский дворец… – проговорил он и еще раз повторил: – Срочно…

Гордиан наклонился к сидящему рядом с ним в мраморном кресле сенатору Векцию и велел занять его место, а зрителям объявить, что неотложные дела призывают Цезаря на Палатин. Зрителям было не до него – на арене умирал очередной гладиатор. На этот раз поединок понравился, и они визжали от восторга, видя, как, путаясь в кольцах собственных кишок, поверженный ретиарий ползает по арене.

Выйдя из Колизея на пустынную в это время улицу, Гордиан с удивлением обнаружил, что рабы с носилками исчезли. Они должны были дожидаться его возле огромной статуи Нерона, к которой после гибели тирана прилепили главу Аполлона, но теперь здесь стоял лишь отряд преторианцев. Гордиан не успел еще понять, в чем дело, как гвардейцы оттеснили его личную охрану. Отряд преторианской стражи окружил его. Двое охранников, сами бывшие гладиаторы, отпущенные на свободу еще стариком Гордианом Африканским, попытались пробиться к своему господину, но пали под ударами преторианских мечей. Гвардейцы повели Гордиана в сторону своего лагеря.

– Мне дадут меч? – спросил Гордиан у идущего рядом центуриона, но тот не счел нужным ответить.

Он больше не настаивал. Гордиан не знал, хватит ли у него силы перерезать самому себе горло, если бы центурион позволил ему заколоться. Он подумал, что у преторианцев больше опыта в подобных делах. Хотя покончить с собой достойнее, чем ждать, когда тебя прирежут, как жертвенное животное.

– Может быть, прикончим его здесь? – спросил квадратного вида здоровяк с изуродованным лицом.

– Молчи, Кодрат, – огрызнулся центурион. – Стоит плебеям в Колизее пронюхать, что мы захватили Гордиана, как они попытаются его отбить.

Однако они зря надеялись, что дело их останется в тайне, – немногочисленные прохожие приметили за красными плащами преторианцев мелькание пурпурной тоги Цезаря, и вскоре вслед за странной процессией потянулась толпа, постепенно увеличиваясь, обрастая новыми людьми, держащимися пока в отдалении. Но кое-кто поотважнее подбирался ближе.

– Гордиан Цезарь! – крикнул наконец один из горожан в темном плаще с капюшоном, какие носят погонщики мулов. – Ты идешь сам или тебя ведут?

– Скажи, что сам, – прошипел центурион.

– Нет, – ответил Гордиан.

– Что «нет»? Сам или… – Погонщик подобрался еще ближе.

– Нет, – повторил Гордиан.

– Скажи: «Сам!..» – Центурион изо всей силы ударил Марка в спину так, что юноша споткнулся и едва не упал.

Однако двое солдат тут же его подхватили и поставили на ноги.

– Нет!.. – в третий раз повторил Гордиан.

Кодрат обернулся и метнул дротик в погонщика мулов, но парень оказался на редкость проворным и вмиг отскочил в сторону. Дротик ударил в стену, и толпа, будто по сигналу трубы, кинулась врассыпную.

– Надеюсь, мы доберемся до лагеря раньше, чем нас настигнет чернь… – процедил сквозь зубы центурион.

– Ничего, старичков наверняка Разбойник уже прирезал… – хмыкнул Кодрат.

– Быстрее!.. – Центурион вновь толкнул пленника в спину, и в этот раз Гордиан в самом деле упал.

Но, поднявшись, он и не подумал ускорить шага. Видя это, центурион приказал гвардейцам подхватить мальчишку под руки, и Цезаря поволокли по мостовой. На мгновение Гордиану удалось высвободить руку, и он попытался выхватить меч из ножен ближайшего к нему солдата. Но тот вовремя заметил уловку и изо всей силы ударил Цезаря по губам.

– Солдаты, вы забыли, что меня избрал народ… – проговорил Гордиан, сплевывая кровь.

– Кучка черни, – огрызнулся Кодрат. – Они всегда готовы кричать «ура», когда в толпу бросают монеты. Нам нужен император, умеющий вести в бой армии… И мы его найдем, клянусь Геркулесом…

– Против кого ты собираешься воевать, Кодрат? – спросил Гордиан.

– Враги у Рима найдутся…

– Пупиен был хорошим солдатом.

– Слишком требовательным. И мало платил. Его наследник заплатит больше. А следующий еще больше. И так без конца!

Когда Гордиан оказался в лагере преторианцев, его поразила царившая здесь тишина, хотя солдаты стояли в полном вооружении, построившись в когорты. Боевые орлы в руках знаменосцев сверкали на солнце. В центре лагеря возвышался дерновый алтарь – и возле него плотным полукругом замерли около полусотни людей в черном. Гордиана подтащили в алтарю, и тогда он понял, что ошибся, – это были не люди, – темные сморщенные лица с пустыми глазницами и заострившимися носами могли принадлежать только покойникам. Голова одного из них, несмотря на сочащийся из лопнувшей кожи гной и выпученные бельма, была по-прежнему красива и невольно привлекала к себе взгляд.

– Что, не узнаешь меня? – засмеялся мертвец, скаля белые зубы.

Распахнув черное одеяние, он показал наскоро сшитое из кожи и набитое соломой туловище.

– Ты и твои дружки Пупиен с Бальбином лишили меня тела. Эта полусгнившая голова – все, что у меня осталось… Неужели так и не узнал?.. Ну и короткая же память у тебя, Марк… Я – Юлий Вер, сын Максимина, император, как и мой отец!

Гордиан не знал, спит он или видит все это наяву. Ему было легче думать, что в послеполуденную жару, утомившись, он в самом деле задремал в Колизее и теперь ему снится этот кошмарный сон…

Меж тем мертвецы, окружающие Цезаря, расступились, и в центр круга шагнул живой человек, тоже одетый в черное. У него было смуглое скуластое лицо с длинной тощей бородкой, как у дешевых гадателей на африканских рынках, которых Гордиан за время своего пребывания в Тисдре и Карфагене повидал предостаточно. Халдей, приблизившись, мазнул окровавленным пальцем по лбу Гордиана и прошептал:

– Максимин пал, Максим Пупиен пал, Бальбин пал… Гордианы пали… Зевулус не падет никогда.

С Гордиана сорвали драгоценный пурпур. Зевулус срезал с его лба прядь волос и бросил на алтарь – волосы тут же вспыхнули ярко-синим огнем, – после чего высыпал на голову Гордиану вонючий зеленый порошок, от запаха которого юноша едва не потерял сознание. Колени у него сами собой подогнулись, и, если бы мертвецы не держали его за руки, он бы повалился на землю. Зевулус поднял руку, готовый перерезать жертве горло, но в этот момент с неба слетел филин и вцепился острыми когтями в кисть Зевулусу. Чародей выронил нож. Церемония прервалась… застывшие без движения когорты зашевелились, и странный вздох, похожий на вздох просыпающегося человека, пронесся по рядам. Гордиан хотел подняться, но не смог – тело его совершенно обмякло. Зевулус попытался поднять нож, но филин, налетая вновь и вновь, яростно когтил его голову и плечи. Мертвецы напрасно размахивали полусгнившими руками, пытаясь поймать волшебную птицу. Наконец Зевулусу удалось схватить нож…

«Хорошо, что не в петле, как дед…» – успел подумать Гордиан, глядя на сверкнувшее на солнце лезвие.

В то же мгновение он увидел рядом с Зевулусом высокого человека со светлыми волосами и светлой, коротко остриженной бородой. Кажется, прежде он где-то видел его… Но когда и где? Наверное, очень давно… Еще при жизни… У него было такое странное имя… Ах да, Архмонт…

Перехватив кисть Зевулуса левой рукой, Владигор правую вскинул к небу так, что в луче солнца сверкнул сиреневым светом удивительный камень.

– Юпитер Всеблагой и Величайший! Изгони это существо, именуемое богом тьмы, из подвластного тебе мира! – воскликнул он. – Это я говорю, Ненареченный бог!

В то же мгновение среди ясного неба сверкнула ослепительная молния и вонзилась в черное тело

Зевулуса. Владигора отшвырнуло в сторону, а Зевулус исчез, будто его и не было, будто привиделся он в мареве августовского зноя. Окружавшие его мертвецы вспыхнули сотней факелов, источая запах горящего мяса и кожи. По когортам гвардейцев пробежал громкий вздох, это тысячи людей разом вздохнули полной грудью. За воротами лагеря шумным прибоем плескалась стекавшаяся со всех сторон Рима толпа.

– Гордиан Август! – крикнул кто-то.

– Гордиан Август! – подхватила тысячеголосая толпа.

– Гордиан Август… – вразнобой отвечали голоса гвардейцев.

– Будь еще более счастливым, чем Август, и еще лучше, чем Траян!..

Так появился новый император – Гордиан Третий…