Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Владигор несколько мгновений стоял не двигаясь. После яркого полуденного света подвальная каморка казалась погруженной во тьму. Наконец он сумел различить лежащего на полу человека. Полоска света, падавшая в этот каменный мешок сквозь узкую щель, называемую окном, едва позволяла различать очертания предметов. Здесь не было не только кровати, но даже мешка соломы или какой-нибудь шкуры – пленник лежал прямо на голом каменном полу. В камере стоял нестерпимый смрад, как будто это была не комната, а отхожее место.

– Марк!

Лежащий пошевелился и поднял голову.

– Архмонт… – в его голосе не было ни удивления, ни радости.

– Я знаю, что случилось. – Владигор наклонился над лежащим – смрад сделался еще нестерпимее, теперь помимо вони нужника он почувствовал еще и запах крови и пота. – Этот мерзавец Филипп отправлял хлеб в Эдессу вместо Нисибиса.

– Ошибка Мизифея… – пробормотал Гордиан. – Бедняга… Он ошибался только в людях… Он был так умен… Но, к сожалению, ум не спасает от яда…

– Послушай, ты серьезно ранен, но не волнуйся. Умею лечить и не такие раны… можно сказать, смертельные…

– Это не рана… воняет… не могу… ночью принесли… вина… с водой… а вскоре… меня как будто разрезало пополам… Непрерывный понос… смрад…

Владигор взял стоящий в углу кувшин – в нем оставалось еще немного темной сомнительной жидкости. Попробовал на язык. И тут же сплюнул. В вино не скупясь намешали яда. Если бы Владигор явился чуть раньше, Гордиана еще можно было бы спасти. Сейчас времени уже не было – низложенному императору оставалось жить несколько мгновений.

– Хранитель времени… не сохранил… свою собственную жизнь… глупо… глупо… Обиднее всего – знать, что мог сделать и не успел… Камень пропал…

Тело Гордиана выгнулось от нестерпимой боли. Ногти скребли каменный пол, испражнения смешивались с кровью, продолжающей течь из раны на бедре. Красная военная туника превратилась в вонючую тряпку.

– Я знаю, где камень… – прошептал Гордиан, замирая с раскрытым ртом. Взгляд его становился мутным, струился по лицу, скапливался на подбородке и капал на грудь. – Знаю…

– Где? – Владигор боялся, что умирающий не успеет ему ответить.

– У Филиппа. Это он украл камень после смерти Мизифея… Отравил Мизифея… как меня теперь… взял камень… Боги, как я был слеп… – Его затрясло, зубы выбивали отчаянную дробь. – Это не страх… – пробормотал Гордиан. – Чего бояться? Боли?.. Больнее, чем было, не будет…

Но он ошибался. Новая судорога скрутила тело, и от нестерпимого напряжения прямая кишка выпала наружу и шевелилась в хлынувшей крови, как живое существо. Владигор стиснул в ладонях голову Гордиана, пытаясь хоть немного притупить нестерпимую боль. Юноша вцепился холодеющими пальцами в руку синегорца, будто надеялся, что тот сможет удержать его хоть на одно лишнее мгновение в этом мире. Лицо умирающего сделалось белым, он оскалился, давясь булькающим криком. Десны были серы, а губы – бесцветны. Гордиан сделал попытку приподняться, но ноги беспомощно заскользили по мокрым от испражнений и крови камням.

– Грязь… – Голос Марка звучал отстраненно, как будто уже не принадлежал ему. – Юлий Цезарь перед смертью прикрылся тогой… расправил складки и умер… у меня… нет тоги… грязь как в клоаке… Элагабал умер в клоаке… все увидят мое тело в грязи… здесь… мерзость… уже не успеть… расправить… складки…. – Гордиан замолчал и смотрел своим остановившимся взглядом на Владигора. – Нет времени…

«Нет времени…» – мысленно повторил Владигор. Но почему нет? Реального, да! Но если замедлить его, как тогда, в пещере Сивиллы? О Боги! Почему он не подумал об этом, как только вошел в эту каморку?! Он должен успеть, непременно должен…

– Держись, Марк! – воскликнул он.

И вместе с его криком время остановилось. Не последовало следующего удара сердца и следующего вздоха. Кружащиеся в тонком луче пылинки замерли, как сотни крошечных светлячков. Владигор не знал, длится ли боль, когда останавливается время. Холод и жар накатывали волнами – попеременно. Владигор положил ладонь Гордиану на грудь, стал ощупывать тело, определяя наиболее пораженные места. Там, где внутренности были сожжены ядом, ладонь жгло нестерпимо, будто кожу лизало пламя костра. Но Владигор заставлял себя удерживать руку. Его энергия медленно переливалась в тело умирающего. Постепенно – а может быть, и мгновенно – как мерить протяженность происходящего, если времени нет? – пораженные органы стали регенерировать. Первым восстановился желудок, потом кишечник. Прямая кишка медленно втянулась обратно. Зажила даже рана на бедре – лишь тонкий, едва заметный шрам остался на коже. Тело исцелилось. Пора времени вновь продолжить свой бег…

И оно потекло своим чередом, повинуясь воле Хранителя. Как безумные, заплясали пылинки в луче. А камни крепости содрогнулись, и сверху посыпалась сухая штукатурка и пыль. Владигор, невольно прикрыв голову руками, склонился над лежащим другом. И тут он понял – что-то не так… Вернее – все не так… Он взглянул в лицо Марку. Тот лежал неподвижно, смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами и… не дышал.

Где-то – Владигор не знал где – он совершил непростительную ошибку. Гордиан не просто умер – его душа затерялась во времени. А тело, измазанное испражнениями, покоилось в луже нечистот и крови. Владигор закусил губу, чтобы не закричать от отчаяния.

«А я думал, ты будешь рад нашей встрече…» – раздался над ухом, навсегда умолкая, сожалеющий голос Гордиана.

Владигор снял с умершего тунику и попытался обтереть тело. Но тряпка была столь грязная, что уже ни на что не годилась. Владигор выругался и огляделся. Он мог, конечно, выйти из камеры, пока не менялась стража, но вынести тело умершего было невозможно. С другой стороны, он не мог бросить тело Марка в таком виде. Римлянин должен умереть красиво. Патриций и император – красиво вдвойне.

Владигор вышел в коридор. Обездвиженный ударом синегорца охранник лежал, привалившись спиной к стене, возле двери в каморку. Во дворе у фонтана несколько солдат, занятые работами в крепости, наполняли амфоры водой. Владигор постарался принять вид деловой и озабоченный. Подошел и взял одну из амфор. Солдат покосился на него и сморщился, уловив неприятный замах.

– Пароль… – проговорил стоявший рядом с ним центурион.

– Церцезиум и Рим… – как ни в чем ни бывало отвечал Владигор. – У моего приятеля понос после обильного обеда…

– Быстро же его пробрало, беднягу, – сочувственно вздохнул молоденький паренек, чуть старше Гордиана.

– Марк, тебе грозит то же самое!.. – заржал центурион.

Услышав это имя, Владигор невольно вздрогнул.

Набрав две амфоры воды, Владигор зашагал обратно. Безумец, вместо того чтобы бежать, он по собственной воле возвращался в ловушку. Неужели Хранитель времени может вести себя так глупо? Рисковать всем ради мертвеца?.. «Юлий Цезарь завернулся перед смертью в тогу… а у меня нет тоги… нет тоги…» – звучал в его ушах прерывающийся голос.

Когда он снова оказался в грязной и темной каморке, у него появилась вдруг безумная надежда, что он ошибся душа Гордиана наконец вернулась и теперь император только спит. Но, взглянув на неподвижное тело, он понял, что это всего лишь нелепый обман. Гордиан мертв. Мертв в двух шагах от своего успеха. В двух шагах от придуманного хитроумным Мизифеем спасения Рима. Впрочем, и Мизифей тоже мертв.

Вода смывала грязь с тела умершего. Теперь оно напоминало мраморную статую. На лице Гордиана, как и при жизни, застыло удивленное выражение. Глаза были полуоткрыты, и Владигор смежил умершему веки. Он перенес тело в соседнюю комнатку, попросторнее, где узкое окно давало достаточно света, содрал с валявшегося без сознания охранника плащ и завернул в него тело. Красный военный плащ вполне мог заменить императорский пурпур и белую тогу гражданина.

– Он умер?

Владигор обернулся. В дверях стоял Филимон.

– Мы опоздали. Но он успел, сказать, что камень у Филиппа.

– Бедный мальчишка… Я же говорил, что он не был создан для власти…

– Ошибаешься. Это был лучший правитель из всех, кого я знал… самый лучший. Кстати, Филимон, ты не можешь раздобыть чистую тогу?

– Князь, ты сошел с ума? Нам надо удирать отсюда во все лопатки, а ты толкуешь мне про тогу. Я понимаю, что ты, как римский гражданин…

– Ты можешь принести тогу?

– Где я ее возьму?

– В палатке Гордиана.

– Там теперь сидит эта мерзкая арабская рожа и всем распоряжается… Не мучайся – военный плащ подойдет мальчишке ничуть не хуже.

Владигор вынужден был согласиться – задерживаться здесь дольше было нельзя. Но он чувствовал себя виноватым, не исполнив последнюю волю умершего.

Но едва они вышли из крепости, как увидели, что со стороны лагеря навстречу им бегут несколько десятков солдат – впереди всех несся рыжий здоровяк, он что-то орал и беспрерывно размахивал руками.

– Филимон, тебе лучше улететь… – шепнул Владигор.

– Слишком сильное солнце. Я ничего не увижу, и меня прихлопнут, как муху, – также шепотом отвечал тот.

По всем расчетам Филиппа, продовольствие должно было прийти дней через десять, – он собирался представить это как результат своих собственных усилий, дабы солдаты уверовали, что ради их набитого живота он готов перерезать горло самому императору. А хлеб появился, едва преторианцы выкрикнули «Будь здрав, Филипп Август!». Еще не замер их вопль, как подводы в сопровождении охраны подъехали к лагерю. Всем стало ясно, что хлеб добыл вовсе не Филипп, а Гордиан.

Солдаты растерянно замолкли и, не дожидаясь команды, тут же помчались за жратвой, позабыв, что только что провозгласили нового императора. Подхалимы Араба удалились следом за ними, пятясь задом.

Филипп был в ярости. Отлично и тонко разработанная интрига могла сорваться. Что, если мальчишка еще жив?.. Говорят, возле него постоянно вертелся этот халдей Архмонт… Вдруг он научил императора распознавать яды? Надо было просто перерезать ему горло. Но Гордиана, неведомо почему, слишком любят в Риме. Лучше все сделать тихо и осторожно. Осторожно – всегда надежнее.

Преторианец, несущий караул у входа, шагнул в палатку:

– Солдаты волнуются и хотят знать, что случилось с Гордианом, почему его нет больше в императорском шатре?

– Ублюдки, – процедил сквозь зубы Филипп, и под его тяжелым взглядом гвардеец невольно попятился. – Они же сами только что орали, что надо вручить командование мне, как префекту претория, опытному и мудрому воину.

– Наевшись, они вспомнили, что Гордиан тоже неплохо умеет воевать, – неожиданно усмехнувшись, заметил преторианец.

Уж если этот гвардеец, принявший участие в ночном деле, нагло смеется в лицо, то чего ждать от остальных? Немедленно назад, в Рим, не дожидаясь послов Шапура, а мир он заключит потом, неважно, на каких условиях, заплатит контрибуцию персам, и все свалит на Гордиана.

Шум голосов становился все громче. Можно было уже различить отдельные выкрики, один из них повторялся постоянно: «Где наш сынок? Где наш сынок?». Услышав это, Филипп почувствовал, как у него противно холодеет спина.

– А в самом деле, где наш сынок? – нагло ухмыльнулся преторианец.

Филипп ничего не ответил и вышел из шатра. Несколько сотен солдат толпились перед императорской палаткой.

– Где наш сынок?! – кричал рыжий ветеран, размахивая огромными, длиннющими, как у обезьяны, ручищами. Еще два дня назад этот преторианец громче всех орал, что по милости сосунка Гордиана войска остались без продовольствия. Теперь же, наевшись вволю и хлебнув вина, он вдруг вспомнил, что обязанности преторианцев – охранять императора, а не устраивать бунты, и, покинув самозванного правителя, кинулся спасать Гордиана.

– Где наш сынок Гордиан?! – выли остальные.

Все стояли вперемешку – первая когорта с десятой, преторианцы рядом с лучниками из вспомогательных отрядов. Многие, давясь, откусывали здоровенные куски, жевали сыр или свежие, только что испеченные лепешки.

– К сожалению, Гордиан болен, – проговорил Филипп, оглядывая толпящихся вокруг солдат и не рискуя в это опасное мгновение напоминать о том, что прежний император низложен. Солдаты, привыкшие назначать правителя по своему вкусу, теперь, плотно закусив, готовы были, судя по всему, опять передумать. – Ему нельзя было пребывать в лагере, и я велел перенести его в Церцезиумский дворец.

– Это не дворец! – заорал рыжий, вновь потрясая в воздухе кулаками. – Это крепость, разрушенная персами!.. И там невозможно жить – там духота и грязь!..

– Как только представится возможность, Гордиана перевезут в Антиохию, – пообещал Филипп, прикладывая руки к груди. – Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.

– Эй, выметайся из палатки! – заорал рыжий. – Мы вселяем Гордиана назад.

И толпа, повернувшись, помчалась к выходу из лагеря. Жители Церцезиума, заметив бегущих солдат, кинулись врассыпную. Женщины с визгом попрятались по домам. Мужчины опускали циновки в своих лавчонках, давая понять, что торговля прекращена. Лишь собаки с громким лаем неслись за толпой, направляющейся к полуразрушенной крепости.

Рыжий первым заметил двух подозрительных мужчин, выходящих из ворот. Один был одет как солдат претория, второй – как погонщик мулов. Их тут же схватили, и бунтовщики кинулись в крепость. Вскоре оттуда послышались крики возмущения и ярости – солдаты обнаружили тело Гордиана. Гвардейцы на руках вынесли умершего императора из подвала.

– Убийцы! – Рыжий, размахивая мечом, подскочил к Владигору, – Ты убил нашего императора! Наш бедный сынок! – Рыжий замахнулся и, наверное, всадил бы меч Владигору в горло, если бы тот не успел ударить держащего его сзади солдата локтем под дых, схватить за шиворот и вытолкнуть под удар. Лезвие вспороло солдату щеку.

– Гордиана убил Филипп! – выкрикнул Владигор и отпихнул раненого в объятия рыжего великана.

В неразберихе Филимон успел обернуться филином и взмыть вверх, держа в когтях меч. Набрав высоту, он разжал когти, меч полетел вниз и вонзился в грудную клетку рыжего. Обливаясь кровью, тот повалился в пыль.

Владигор, пользуясь замешательством, вырвался из кольца обступавших его солдат. Лишь несколько человек бросились за ним следом. Остальные растерялись, пораженные страшной и загадочной смертью ветерана, видя в этом дурное знамение. Но тут подоспел второй отряд – уже не беспорядочная и шумная толпа бунтовщиков, а построенная надлежащим образом центурия. Во главе ее двигался сам Филипп Араб верхом на лошади, на которой прежде ездил Гордиан. Рядом с ним, тоже верхом, закутанный в черный просторный плащ, ехал Зевулус. Увидев Владигора, чародей молча указал на него пальцем.

– Арестовать негодяя! – прорычал Филипп. – Это убийца!

– Нет, вот кто убийца! – воскликнул Владигор и бросился с мечом на Араба.

Его удивительная сила давала ему шанс выиграть эту неравную битву. Но Зевулус выбросил вперед руку, и тонкая, как паутина, сеть опутала Владигора. Он рванул ее, рассчитывая без труда разорвать нити, но, как ни напрягал мускулы, сеть не желала лопаться, а лишь растягивалась. При этом он чувствовал, что паутина уже не покрывает его кожу своими липкими нитями, а проникает внутрь, неволит мышцы, убивает само желание двигаться. Чем отчаяннее рвался Владигор, пытаясь скинуть проклятую сеть, тем туже внутри него стягивался узел, и через несколько мгновений, связанный невидимыми веревками, он безвольно лежал в пыли. И сандалии солдат, подбитые гвоздями, топтали его.

– Воображаю, как прекрасно этот красавец будет смотреться на арене Колизея, – заметил Зевулус, поворачиваясь к Филиппу. – Надеюсь, он доживет до Столетних игр.

Филипп предпочел бы казнить пленника немедленно, но если Зевулус хочет – то пусть будет Колизей. Такую малость он может предоставить чародею без труда.

Пока Владигора заковывали в цепи, никто не обратил внимания на филина, который уселся на зубчатой стене Церцезиумской крепости, прячась от слепящего солнца в фиолетовой тени одной из башен и дожидаясь спасительной темноты. Однако назавтра вспомнили ночную птицу, явившуюся в полдень, и сочли ее появление плохим знаком для нового императора.

Глава 6
ГЛАДИАТОР

– Эй, Архмонт, приятель, вот так встреча! – Здоровяк со светло-каштановыми коротко остриженными волосами и бородкой, окаймляющей его лицо, но оставляющей открытыми губы, похлопал сидящего в тени портика гладиатора по плечу. – Думаешь, я не помню те шесть золотых, которыми ты меня порадовал в таверне? Помню-помню. Старина Луций никогда не забывает добра, которое ему делают. Правда, старина Луций не торопится отплатить той же монетой, но иногда, когда он бывает в хорошем настроении, с ним случается и такое. Я бы с удовольствием подарил тебе сейчас шесть золотых, да только их у меня нет.

Гладиатор ничего не ответил, даже не поднял голову. С равнодушным видом он жевал свою ячменную кашу. За него ответил коротконогий и шустрый парень с плоским лицом и глубоким шрамом на подбородке.

– Он всегда такой, ест, пьет и молчит. Идет, куда ему говорят. Зато на арене – настоящий Марс. Победил уже бойцов двадцать, а то и больше. Мы уже сбились со счета.

– Как он попал сюда? – спросил Луций, усаживаясь на каменные плиты подле коротконогого гладиатора со шрамом.

– Говорят, убил кого-то… Раньше его приковывали цепью к стене, а потом перестали.

– Не кого-то, а самого императора Гордиана, – поправил здоровенный детина с одним ухом, в котором болталась огромная, как блюдце, медная серьга.

– Вранье, – засмеялся Луций.

– Отчего же… Так ланиста говорил. – Одноухий был из тех людей, что верят каждому слову начальства.

– Всем известно, что Гордиана прикончил Араб, – ухмыльнулся Луций. – Только за это он попал не в Колизей, а на Палатин. Эй, Архмонт, в чем тебя обвиняют? – Луций тряхнул Владигора за плечи. – Да очнись ты…

– Его чем-то опоили, – сказал Коротконожка. – Или, может, ударили по голове, и после этого он сделался вот такой – будто выпотрошенная рыба.

– Ничего подобного, – дерзко объявил Луций. – Он отличный парень и большой любитель игры в кости. Никто так не любит играть в кости, как Архмонт. Он просто дня не может прожить без стаканчика с костями.

– Что-то не замечал… – пробормотал Коротконожка.

– Это я тебе говорю, Луций Валерий. Эй, Архмонт, хочешь сыграть? – Луций тут же извлек стаканчик с костями. И поскольку Владигор не выказывал никакого интереса к происходящему, силой нагнул его голову вперед так, что получился вполне правдоподобный кивок.

– Видишь, он кивает?! – засмеялся Луций. – Я же говорил – он обожает играть. Эй, Архмонт, у тебя найдется пара сестерциев, чтобы сделать ставки?

Поскольку Владигор по-прежнему оставался совершенно равнодушным к его словам, Луций опять нагнул его голову в знак согласия. Кости упали, и Владигор проиграл. Трижды метал Луций и трижды выигрывал.

– Ну, хватит, – милостиво объявил патриций, ставший гладиатором. – Пора расплачиваться.

Он вытащил из-за пояса Владигора кожаный мешочек и развязал тесемки. Но в нем нашлись только несколько медяков да полоска змеиной кожи.

– Однако, – пробормотал обескураженный Луций. – Этот парень постоянно побеждает. А где же денежки? Или хозяин не платит ему призовых?

– Не платит, – поддакнул Коротконожка. – Ты же видишь – он не в своем уме. Зачем ему деньги? Чтобы всякий проходимец… – Он осекся и прикусил язык.

– А если нет денег, – в гневе заорал Луций, – так зачем ты садился играть? Нет денег – не играй. – Он возмущался так искренне, будто Владигор по собственной воле метал кости. – Чем теперь заплатишь, Архмонт? Эта змеиная шкура, что у тебя в кошельке, наверняка редкая штучка, но вряд ли она стоит шесть сестерциев… И зачем она тебе вообще? Ты что, ее как браслет носишь? Неужто в самом деле как браслет?.. Давай-ка примерим…

И Луций обмотал змеиной кожей запястье Владигора. По телу синегорца пробежала судорога. Глаза закатились так, что остались видны лишь одни белки, а изо рта пошла розовая пена. В следующую секунду Владигор повалился на каменные плиты двора и забился в судорогах. Из тела его, пробивая кожу, полезли тонкие, как паутина, черви.

– Эка дрянь! – завопил Коротконожка и неосторожно придавил ускользающую тварь. В ту же минуту из-под босой его стопы повалил густой черный дым, завоняло горелым мясом, вся голень мгновенно обуглилась – кожа треснула до кости. Коротконожка завыл нечеловеческим голосом…

На его крики вбежали два надсмотрщика и принялись хлестать плетьми направо и налево, решив, что гладиаторы, по своему обыкновению, затеяли драку. Но, увидев почерневшую кожу Коротконожки, а также скорчившегося на полу Владигора, из кожи которого все еще выползали тонкие белые нити, оба смуглолицых раба побелели от ужаса и кинулись вон, в одну из галерей. Трое новичков, размахивающие деревянными мечами на арене, поспешно нырнули в тень противоположного портика. Неведомо, звали надсмотрщики кого на помощь или, напуганные колдовством, не осмелились обмолвиться о происходящем даже словом, но больше во двор школы никто не вышел, и Владигор продолжал в муках извиваться на полу, пока последний червь не покинул его тело. Тогда змеиная кожа сама собою спала с его запястья, и синегорец открыл глаза. Будто в первый раз оглядывал он кирпичные стены с облупленной штукатуркой, исписанные вдоль и поперек хвастливыми, наглыми или похабными надписями колонны портиков, над поверхностью которых также потрудилось чье-то стило или просто нож, и круглую, посыпанную песком арену посреди двора, над которой возвышалась ложа для избранных зрителей. Наконец, с трудом ворочая пересохшим языком, он спросил:

– Где я?

– Там же, где был вчера, – среди гладиаторов, мой друг, – отвечал Луций. – Ну и дрянь из тебя только что вылезла! Какой-то колдун навел на тебя порчу. Взгляни на Коротконожку – он попытался придавить гада, а тот сжег ему ногу аж до колена. Этой мерзости сидело в тебе никак не меньше сотни штук.

– Зевулус… – пробормотал Владигор, начиная смутно припоминать прошлое.

– Что?

– Я говорю – это Зевулус навел на меня порчу, – пробормотал Владигор.

Происшедшее в последние месяцы (или годы?) стало всплывать в его памяти. Правда, пока что кусками и большей частью – смутно. Из того, что случилось в Церцезиуме после смерти Гордиана, он не помнил ничего, кроме одного вечера, вероятно, накануне своей отправки в Рим. Его, скованного по рукам и ногам, вывели из крепости, где стены и пол, намеренно не вымытые, постоянно напоминали своим смрадом о страшной кончине императора. Подавленный волшебством Зевулуса мозг не мог воспринимать происходящее четко, дни и ночи для Владигора превратились в один непрерывный кошмар, ибо, смутно помня о прошлом, он не сознавал настоящего и вновь и вновь переживал разрозненные обрывки того последнего дня, когда мозг еще был свободен от колдовских пут. Возможно даже, что в те часы он в своем полубезумии отождествлял себя с Гордианом, потому что постоянно просил принести чистую тогу, повторяя просьбу умирающего, которую так и не сумел выполнить.

Наконец дверь его тюрьмы отворилась, и его вывели на улицу. Вот он идет, не глядя по сторонам, – в окружении десятка молчаливых преторианцев – в обычном состоянии он мог бы справиться с ними и бежать. Теперь же мысль о бегстве лишь на миг возникла в его мозгу и тут же исчезла. Его подвели к квадратной башне в два этажа с плоскими пилястрами по периметру, разделенными между собой выступающими карнизами. Вершину башни венчала высокая остроконечная пирамида. И хотя гробницу Гордиана выстроили по настоянию солдат, как символический акт покаяния, Филипп приписал эту заслугу себе.

– Как видишь, я отдал своему предшественнику все полагающиеся почести, – будто издалека долетал до Владигора голос Филиппа Араба. – Разумеется, я бы мог напомнить об ошибках этого мальчишки, о его просчетах, едва не погубивших армию, но я решил быть снисходительным к недостаткам покойного и обратился к сенату с предложением обожествить бедного Гордиана, умершего от внезапной болезни. Кто после этого сможет меня упрекнуть? Теперь Рим получил императора, который умеет командовать войсками. Риму нужен солдат – философы ему давным-давно надоели. Армия – это главное в Риме. Тот, кто холит армию, сберегает Рим – это единственно верная формула, к чему искать иные?.. Моя армия будет самая лучшая. Солдаты будут умирать за одну улыбку императора.

Мудрый солдат! Торопясь вернуться назад в Рим, чтобы никто не успел оспорить его титул, он после всех побед Гордиана заключил столь позорный мир, что теперь не смел выполнить его условия. Нелепее всего было то, что Владигор в тот момент прекрасно понимал происходящее, видел все подлые уловки самозванного властителя, но вел себя так, как должен вести покорный и равнодушный раб. Где-то в его душе произошел разрыв. И где – он не знал… Владигор пытался сбросить оцепенение и не мог. Проклятая сеть спеленала его душу. Теперь любой подонок мог глумиться над ним, а он молчаливо сносил насмешки, все ниже и ниже склоняя голову, и лишь в глубине кипели задавленная ярость и желание распрямиться и скинуть путы… одно желание, не ведущее к действиям.

Эта отвратительная сцена возле гробницы сразу же сменилась в памяти другой – Владигор, с цепями на руках и ногах, задыхается в трюме галеры вместе с другими преступниками, отправляемыми в Рим. А вот он бредет по пыльной дороге, а по бокам знакомое – каменные обелиски, гробницы, храмы, а за ними – оливковые рощи и виноградники, а вдали – красная черепица крыш и белые колонны портиков среди темной зелени кипарисов. Повозки, груженные овощами, тянутся по дороге к городу, обгоняя плетущихся рабов. Он теперь раб, ибо преступник становится рабом автоматически. Одна половина его головы обрита, на лбу вспухает красное воспаленное пятно выжженного клейма…

Он не помнил, куда он шел и долог ли был путь, – помнил лишь, что его совершенно не волновало собственное будущее… Потом в памяти сразу всплыла арена. Вот он, Владигор, полуголый, на нем лишь набедренная повязка и кожаный пояс. Совершенно безоружный выходит он, щуря глаза, на посыпанный оранжевым чистым песком круг, а напротив него, мягко ступая и хлеща себя кисточкой длинного упругого хвоста по бокам, – лев. У льва шкура грязно– желтого, как песок пустыни, цвета, косматая грива свалялась, а глаза прозрачные, с легким оранжевым отливом, как пламя костра в ясный полдень. С презрением, смотрит зверь на глупого человека, который зачем-то идет навстречу, протягивая голые слабые руки с беспомощными когтями, неспособными не то что перервать горло, но даже как следует поцарапать шкуру. И вдруг это нелепое существо, которое должно стать льву добычей, вытягивает вперед руку и властно кричит одно короткое слово: «Лечь»! И лев, сам удивляясь собственной покорности, ложится на песок и ползет на брюхе, как собака, к ногам этого существа, утробно рыча. Зверю хочется вскочить и разорвать глупца на куски, но он преданно лижет протянутую руку. На трибунах восторженные крики. Еще мгновение назад зрители хотели, чтобы зверь растерзал свою жертву. Или чтобы, хотя это уж совсем невероятно, человек задушил льва. Теперь внезапная идиллия приводит их в восторг, они топают ногами и кричат: «Пощады!» Но Филипп, наблюдая за происходящим из императорской ложи, странно усмехается. По знаку императора на арену дождем сыплются раскаленные стрелы. Стрелы тупые, они не могут сильно ранить, но вызывают нестерпимую боль. Императору не нужен новый миф о рабе Андрокле, сдружившемся со свирепым львом. В прежние времена правители были щедрее на милости: и раба, и льва отпустили на свободу. В этот раз из этих двоих на арене кто-то должен умереть.

– Да, так будет нечестно, – пробормотал Владигор. – Если ты не будешь драться, тебя прирежут. Так давай подеремся.

Лев отпрыгнул назад и изумленно посмотрел на человека. Только что зверь был в полной власти человека, Владигор мог задушить его как котенка, а вместо этого отпустил льва на свободу и возвратил возможность разить… Впрочем, свобода эта условна – она ограничена кругом арены и продолжительностью дня. Сегодня, рано или поздно, льва все равно убьют. А вот у человека есть крошечный шанс спастись…

И человек хочет им воспользоваться. Он срывает с себя кожаный пояс, делает невероятный, воистину звериный прыжок и обматывает кожаный пояс вокруг львиного горла. В следующее мгновение он уже верхом на звере и давит его коленями к земле. Зверь хрипит, изворачивается и валится на спину. Но человек не отпускает его. Лев агонизирует, вытягивает лапы. Из пасти вываливается длинный фиолетовый язык, желтые глаза гаснут, как угли, подернутые пеплом... Сегодняшняя победа дарует Владигору право дожить до завтрашнего утра. А завтра… Но он не думает о том, что будет завтра. Он вообще ни о чем не думает…

С полным равнодушием позволяет он смуглолицему здоровяку открыть ему рот и осмотреть зубы, как жеребцу при покупке, ощупать мышцы на руках и груди. Здоровяк одобрительно кивает курчавой головой… Происшедшее дальше опять же совершенно выпало из памяти Владигора – запомнился лишь вкус ячменной каши да жгучие удары плети по спине – они смешались воедино, выразив в этих двух ощущениях суть его безмозглого многомесячного существования в гладиаторской школе, где его натаскивали, как пса, готового без устали рвать добычу… Ему не жаль убитых. Ему и себя не жаль. Он просто поднимает руку и разит так же спокойно, как берет глиняную кружку и пьет. Он помнит вчерашнее, но никогда не думает о нем. Вот он, Владигор, в шлеме с гребнем и решетчатым забралом кружит по арене, сжимая в руках длинный германский меч, а его противник, огромный галл со светлыми прямыми волосами и безумными светлыми глазами, то наскакивает на него, то отпрыгивает в сторону. В казарме этот галл весел и улыбчив и мелет чепуху или что-то напевает, но сейчас он скалится и рычит по-звериному. Смерть его мгновенна – меч Владигора сносит ему голову, и она катится по песку, разбрызгивая кровь и вращая глазами, и смеется, все еще живая. Зрители ревут от восторга – подобное зрелище можно редко видеть в Колизее – римский меч не рубит головы с одного удара…

Таких эпизодов в памяти Владигора наберется немало, они накладываются один на другой, образуя однообразную вереницу бесконечных жестоких поединков, и каждый, или почти каждый, из них заканчивается тем, что алая струя крови хлещет на песок и рабы в костюмах Меркурия, сандалиях с крылышками, в крылатых шлемах, сползающих на глаза, торопливо волокут крючьями мертвое тело, а смуглые мавританцы сгребают лопатами окровавленный песок и сыплют свежий. Сколько раз он побеждал? Никто не помнит. Любой другой гладиатор давно бы уже получил деревянный меч, а вместе с ним и свободу. Но только не Владигор. Рано или поздно он будет сражен в поединке, и пути спасения для него нет…