Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Все эти воспоминания мгновенно пронеслись перед глазами синегорца, сопровождаемые стонами Коротконожки. Но Владигору казалось, что это он сам стонет от нестерпимой боли.

Очнувшись и осознав весь ужас своего положения, Владигор не представлял, как теперь, находясь в здравом уме, он сможет убивать на арене собратьев по несчастью. Сначала у него явилось желание немедленно бежать, как только утром откроются ворота казармы и избранным счастливчикам будет позволено отправиться на прогулку в город. Но тут же пришлось отказаться от этого плана – его никогда не выпускали за ворота. Даже если бы ему удалось вырваться из казармы, то покинуть город у него не было никакой надежды. Наполовину обритая голова и выжженное клеймо на лбу тут же выдадут в нем преступника. Городская стража схватит его и вернет назад – никакая сила или ловкость не помогут ему справиться в одиночку с целым городом…

– Луций, вели кликнуть лекаря… – вновь принялся причитать Коротконожка.

– Погоди, дай я посмотрю, что у тебя с ногой, – предложил Владигор.

– Что ты смыслишь в этом? – промычал, морщась от боли, гладиатор.

Владигор ощупал изувеченную ногу. Если ожог вызван магией, то магия должна рану излечить. Владигор, шепча заклинания, медленно провел пальцами по обугленной коже. К изумлению обступивших его гладиаторов, когда синегорец снял ладонь с раны, на ноге Коротконожки осталось лишь небольшое красное пятно.

– Надо же, вылечил… – изумленно выдохнул Коротконожка. – И не болит!..

– Не переживай – завтра он убьет тебя на арене, – успокоил его Луций.

– Слушай, приятель, объясни, как ты очутился на арене? Ты кого-то убил? – поинтересовался Одноухий.

– Я никого не убивал, меня обвинили ложно…

– Ну да… ложно, но все же – кого?

– Гордиана Августа.

Луций расхохотался. Остальные переглянулись в недоумении.

– Я же говорил, – напомнил Одноухий.

– Приятель, весь Рим знает, что Гордиана отравил Араб. Но официально мальчишка помер от болезни. Разве ты был его личным врачом, чтобы тебя обвинили в убийстве? – спросил Луций.

– Нет.

– Так что же произошло на самом деле? – настаивал Луций.

– Я пытался убить Филиппа Араба.

– Жаль, что не убил.

Владигор отвел Луция в сторону.

– Я хотел спросить об одном… – Владигор оглянулся, проверяя, не может ли их кто-нибудь подслушать. – Почему бы нам не подбить гладиаторов на бунт и не сбежать?

– Зачем? – Луций рассмеялся. – После того как рабов по прихоти хозяев запретили продавать в гладиаторские школы, здесь теперь только добровольцы и преступники. Убийцы сидят в клетках, прикованные к стене цепями, – им не убежать. А гладиатору по контракту победа приносит несколько тысяч сестерциев. Сам понимаешь, каждый надеется только на победу… И я тоже. Так что я никуда не побегу.

– Неужели ты не хочешь стать вновь свободным?

– Я стану им, когда выйдет мой срок. И к тому же у меня будет много-премного звонкой монеты. В нынешние времена люди продают себя в рабство сами – так пусть сами и освобождаются. Идем, мой друг, нас ждет ячменная каша. А что касается остального, то мне кажется – это не твои дела.

– Мне горько видеть, как этот мир гибнет…

– А мне, признаться, все равно, – пожал плечами Луций.

В этот день вечером Владигора не стали запирать в казарме, а вместе с его приятелем Луцием вывели во двор. В тени портика несколько гладиаторов играли в разбойники.

Хозяин гладиаторской школы – коротконогий и необыкновенно широкий в плечах, с черными неподвижными, будто мертвыми, глазами, подошел к гладиаторам и смерил их критическим взглядом.

– Одна благородная дама просила вас двоих посетить ее дом сегодня вечером. Чтоб провалиться мне в Аид, я не мог ей отказать. Ну ладно, ты, Луций, можешь идти беспрепятственно, а вот ты… – Взгляд мертвых черных глаз уставился на Владигора. – Ты должен поклясться Юпитером Всеблагим и Величайшим, что вернешься назад, и только тогда я сниму с тебя цепи.

– А если я откажусь? – спросил синегорец.

– Останешься в казарме.

Могучий коротышка сам был в прошлом гладиатором, и о нем рассказывали легенды, будто Элагабал обожал его и частенько приглашал на пиры в Палатинский дворец. Разумеется, не пировать, а драться – вид крови возбуждал аппетит императора.

– Только учти, если ты нарушишь слово и не вернешься, я казню твоего приятеля Луция и еще девятерых гладиаторов. Я знаю, парень, что у тебя в мозгах есть такой червячок, который не позволит тебе в этом случае удрать. И учти, я свое слово всегда держу.

Первым желанием Владигора было отказаться от сомнительного приглашения. Потом он подумал, что, выйдя в город, можно как-то попытаться подготовить условия для будущего побега, встретив Филимона. Не исключено, что Владигор не раз видел его в Колизее, но изуродованная колдовством память не сохранила этого факта. Стиснув зубы и обуздав порыв гнева, Владигор кивнул в знак согласия.

Вскоре, одетые в чистые белые туники и кожаные новенькие сандалии, они с Луцием вышли из ворот казармы. Две женщины, стоявшие невдалеке, тут же принялись хихикать и переглядываться, кивая на Луция, потом одна, отважившись, подбежала к красавцу-гладиатору и чмокнула его в щеку. Тут же обе красотки с визгом и хихиканьем кинулись бежать.

– Я знаю таких дамочек, – пробормотал Луций, оглядываясь по сторонам. – Они считают, что гладиаторы необыкновенно искусны в любви. Будто их телесный меч ничем не хуже, чем тот, которым они протыкают противника на арене. Меня уже так раз пять или шесть приглашали к себе изнеженные богачки. Одна была просто восхитительная. У нее подавали четыре перемены блюд, она обедала в обществе еще трех очаровательных козочек, и все четыре жаждали моих ласк попеременно… Уверен – именно она пригласила нас сегодня. – Он кивнул на очередную надпись, нацарапанную на штукатурке ближайшего дома. «Красавчик Луций, Клавдия влюблена в тебя без памяти…» Ниже кто-то торопливо вывел: «Безумец, я грежу о тебе все ночи напролет. Антония». – Вот и у тебя появились поклонницы… – улыбнулся Луций. – Наверняка она столь же безумна, как и ты, если полюбила тебя, несмотря на клеймо.

Владигор невольно коснулся пальцами обезображенного лба. С тех пор как он пришел в себя, ожог на лбу начал быстро заживать. Пройдет несколько дней, и от него не останется и следа. Луций тоже заметил его жест, но истолковал по-своему.

– Не волнуйся, приятель. Некоторых женщин подобные знаки только возбуждают.

– Ты все это время, пока мы не виделись, был гладиатором, Луций?

– Я уже один раз освобождался. Женился на милой богатой вдовушке, схоронил ее, растратил все до последнего асса, наделал долгов и вновь очутился на арене. Но тут я просчитался – задержался в казармах дольше обычного. Понимаешь, грядут Столетние игры, поэтому сейчас никого не освобождают – напротив, за любую мелочь можно угодить в школу гладиаторов. На арене умрут тысячи и тысячи… В этой бойне будет очень трудно уцелеть.

Он говорил об этом без гнева или возмущения, как о какой-то досадной оплошности, которую забыл предусмотреть.

В этот момент к ним подошел мальчик-раб с завитыми волосами, в новенькой нарядной тунике из голубой шерсти и спросил:

– Я разговариваю с гладиаторами Луцием и Архмонтом?

– Именно, – кивнул Луций. – Только на арене нас именуют иначе. Меня – «Острый меч», а его – «Безумец», ибо мой приятель просто сходит с ума при виде крови и может зубами перекусить горло человеку.

Мальчик глянул на Владигора с испугом, а Луций захохотал.

– Моя госпожа приглашает отважных гладиаторов к себе на пир. Следуйте за мной.

– Это она, – самодовольно ухмыльнулся Луций. – Я узнал ее мальчишку. В этот раз красотки решили поразвлечься уже с двумя. Наши милые римские матроны обожают разнообразие.

Они последовали за своим провожатым. Без сомнения, он вел их в Карины, где прежде у Владигора была вилла, подаренная Гордианом. После убийства императора ее конфисковали в казну. Владигор вспомнил, как Филимон горевал, что не может протащить великолепный дом сквозь временные врата. Ну вот, не о чем и сокрушаться – вопрос решился сам собою. Перед общественными зданиями или возле богатых домов он видел на постаментах статуи Филиппа Араба. Огромный мраморный или бронзовый Филипп провожал прохожих подозрительным взглядом из-под насупленных бровей. Прежде на этих самых постаментах стояли статуи Гордиана. Еще раньше – Максимина.

«Филипп удивительно внешне схож с Максимином. Только не такой огромный, – подумал Владигор. – Неужели никто этого не замечает?»

Луций проследил взгляд своего товарища и понимающе хмыкнул:

– А ведь по закону, который издал Гордиан, а Филипп тут же отменил, мы бы с тобой оба уже были бы на свободе. Ты знаешь об этом?

Еще бы – этот закон когда-то предложил он сам.

– Одно мне не нравилось в эдикте Гордиана – это тупое оружие. Уж коли я сделался гладиатором, то должен убивать, а не разыгрывать спектакль, как дешевый мим. Но все равно жаль… Гордиана, – добавил он, понизив голос. – Мальчишка когда-то сумел меня оцарапать в поединке, а это, скажу я тебе, мало кому удавалось… – Он усмехнулся. – К сожалению, в этом городе слишком часто меняют статуи.

Наконец провожатый подвел их к богатому дому с колоннами из розового мрамора, украшенными винтообразными каннелюрами, которые были сейчас в моде. Архитектор отличался не просто любовью, а истинной страстью к розовым колоннам и украсил ими и сад-перистиль, и атрий, и даже столовую, куда привели гостей. Хозяйка и ее очаровательная подруга уже расположились на ложе. Пол в триклинии был усыпан розовыми лепестками. Рабы тут же нахлобучили на головы гладиаторам пышные венки и смазали ноги индийскими благовониями.

Хозяйка, женщина поразительной красоты, с черными как смоль волосами и густо набеленным лицом, на котором ярким вишневым пятном выделялись губы, жестом пригласила Луция возлечь рядом с собой. С другой стороны к гладиатору тут же принялась прижиматься ее подружка, не такая молодая и гораздо более вульгарная. Владигор оказался в одиночестве.

– Не волнуйся, красавчик, – засмеялась хозяйка. – Сейчас твоя дама прибудет.

Луций не терял времени зря – устроился на ложе поудобнее, одной рукой отправлял в рот кусочки мяса, вторую положил на талию хозяйке, не забывая время от времени чмокнуть в шею и ее подругу.

– Знаешь, почему я завожу любовников среди гладиаторов? – спросила та. – Потому что их вскоре убивают на арене… И они не успевают похвастаться победами над женскими сердцами. Так проще сохранить репутацию, – и она захохотала громко, как захмелевший преторианец.

– Очень умно, – заметила хозяйка. – Но учти, Фаустина, наш друг выиграл десятки поединков. Он еще не собирается умирать. Так что будь с ним в таком случае поосторожнее.

– Ну, если он так много побеждал, то скоро его непременно убьют, – вновь захохотала Фаустина.

Раб наполнил ее кубок из голубого стекла до краев. Взгляд Владигора не мог оторваться от этого кубка. Голубое стекло. И на нем белые и Золотые зигзаги… Точно такие же подарил им с Филимоном покойный Гордиан. Кажется, Филимон говорил, что таких кубков у Гордиана было что-то около дюжины, и он ими особенно дорожил. Редкое сочетание цветного стекла и золотого узора… Несомненно, это были те самые кубки…

– А вот и твоя дама! – воскликнула хозяйка.

Владигор обернулся. Две молоденькие румяные рабыни ввели в триклиний какую-то старуху. Идти сама она не могла, и девушки поддерживали ее под руки. Ее иссохшее тощее тело с похожими на палки ногам напоминало обтянутый кожей скелет. Дорогая белая ткань столы лишь подчеркивала уродство.

Рабыни подвели старуху к ложу Владигора, и она возлегла рядом с ним, обдав его запахом дорогих духов. На тощей руке, уродливо распухшей выше локтя, извивался золотой браслет в виде змеи с изумрудными холодными глазами.

– Как тебе нравится твоя дама, Безумец?! Она как раз для тебя! – захохотала Фаустина. – Даже на смертном одре женщина жаждет любовных утех…

– Желаю повеселиться, – улыбнулась хозяйка и поднесла к губам свой кубок.

Владигор уже хотел вскочить и покинуть триклиний, но что-то его остановило…

– Я знаю, что сильно изменилась и меня трудно узнать, Архмонт… – услышал Владигор хотя и очень тихий, но отнюдь не старческий голос.

Он поднял глаза и взглянул в лицо странной гостье. У нее были глубоко запавшие щеки и заострившийся, как у мертвеца, нос. Лишь черные густые волосы, расчесанные на прямой пробор и сзади собранные в сетку, напоминали о прежней красоте хозяйки. По этим волосам он и узнал ее.

– Юлия Гордиана… – пробормотал он.

– О, все-таки узнал. – Она попыталась улыбнуться, сверкнув неестественно белыми зубами. – Болезнь сильно изуродовала меня. Уже больше месяца я ничего не могу есть. Но пусть это не смущает тебя – наслаждайся вкусными блюдами. В этом доме повар прекрасно готовит рыбу и фаршированные финики. Я уже привыкла смотреть на самые изысканные блюда и не желать их. Я как гость на пиру Элагабала, перед которым вместо угощения поставили картину с нарисованными яствами. Но не будем говорить больше об Элагабале, если хотим получить хоть немного удовольствия от этого пира.

– Если бы мы встретились раньше, возможно, я бы мог исцелить тебя, – пробормотал Владигор, пораженный превращением первой красавицы Рима в уродливую старуху. У него даже мелькнула мысль – не возникла ли ее болезнь в результате порчи, наведенной Зевулусом.

Юлия сделала вид, что не слышала его слов и продолжала:

– Обычно эта болезнь поражает стариков и обходит стороной молодых. Но в тот день, когда гонец принес известие о смерти Марка, проклятый червь поселился в моем теле. Сначала он грыз тихонько и незаметно, но теперь уже дожирает мою плоть. И скоро от нее ничего не останется. Совершенно ничего… Впрочем, я думаю, что завтра мои мучения прекратятся, поэтому я сделала все, чтобы увидеть тебя, Архмонт.

– Ты уверена, что самоубийство – лучший выход, домна Юлия?

– Теперь это уже не имеет значения… – Она говорила очень тихо, то и дело тяжело втягивая воздух, так что Владигор порой едва мог различить слова. – Моей смерти ждут многие. Араб прежде всего. Он не смеет убить меня после обожествления Гордиана, так же как никогда не смел открыто признаться в убийстве Марка. Он умеет действовать только исподтишка и чужими руками. У него это получается… – Она замолчала, не договорив, и долго смотрела неподвижным взглядом на горящий светильник. Глаза молодой женщины на лице изможденной старухи. Наконец она очнулась и продолжала: – Но ты ошибаешься, Архмонт, я говорю не о самоубийстве. Просто болезнь завтра окончательно одолеет меня… Возможно, это случится послезавтра или даже через три дня… просто завтра мой разум помутится… и считать дальнейшие дни уже не стоит. Не обижайся, что хозяйка так вульгарна, а ее подруга просто глупа, – они в самом деле думают, что ты мой любовник. Пусть думают – мне это даже удобно. Теперь слушай, зачем я хотела этой встречи. Это очень важно. Я знаю, что ты сейчас не так уж всемогущ, Архмонт, но боги хранят тебя, иначе едва ли ты был бы до сих пор жив. Мой отец Мизифей рассчитывал на мое благоразумие. Как только из Персии пришло известие о смерти Марка, я поднялась по лестнице Гордиана… Ты знаешь, что ее больше нет? Филипп велел разрушить ее, чтобы построить на этом месте арку для своего триумфа… Но сенат не назначил ему триумфа… Сенат обещал триумф Гордиану. А Филипп, что он сделал? Заключил позорный мир с Шапуром и вернулся назад в Рим – только и всего. Когда-нибудь Шапур отнимет все наши города, включая Антиохию, и тысячи и тысячи пленников уведут по пыльным дорогам в рабство… Их телами будут закидывать овраги, чтобы следом могло переправиться войско… И это случится довольно скоро… Слишком скоро…

Любой другой подумал бы, что Юлия просто бредит. Но Владигор знал, что в эту минуту она видит будущее… Юлия замолчала и хотела что-то спросить у Владигора. Но то ли тут же позабыла свой вопрос, то ли решила не отвлекаться от того главного, о чем ей надо было поведать, ибо сил у нее было не так уж много.

– Так вот, когда я вошла в храм, я подошла к статуе Минервы и сказала: «Мертвые не говорят с богами, светлоокая богиня. Поэтому с тобой говорю я, дочь Мизифея, супруга Марка Антония Гордиана Августа, Юлия Транквиллина Гордиана… Ты была всегда благосклонна ко мне, светлоокая богиня…» Прошло несколько мгновений, прежде, чем я получила ответ… «Пророчества сбываются, Транквиллина. Двенадцать коршунов привиделось основателю Ромулу, двенадцать веков простоит Рим, прежде чем будет разрушен… Козни людей разрушают замыслы богов. Богиня мудрости бессильна против людской глупости и людского тщеславья… ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ Рима будет уничтожен…»

В этом месте Юлия сделал паузу. Владигор молчал, боясь, что она не закончит рассказа и не поведает о том важном, ради чего была устроена эта встреча. Юлия, которую этот долгий разговор необыкновенно утомил, несколько мгновений лежала неподвижно. Лицо ее напоминало маску. Если бы не едва заметно поднимавшаяся грудь, можно было подумать, что она умерла.

– Кстати, ты знаешь, что Филипп не разрешил мне забрать даже знаменитую библиотеку из Тисдры, и конфисковал дом Гордианов в Каринах, тот, который принадлежал когда-то Гнею Помпею?

Она вновь замолчала. Владигор подумал, что она не намерена больше ничего говорить, но Юлия продолжала.

– Сегодня я видела во сне светлоокую… Она выглядела уставшей и больной… как я… будто я разговариваю с собственным отражением. И она сказала: «Передай Архмонту, что я помогу вернуть утерянный камень. Очень скоро Филипп Араб призовет Архмонта к себе – пусть тот не подает виду, что избавился от колдовства Зевулуса. Пусть скажет, что боги обещали ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ Рима ему, Архмонту, и талисман появится прямо на арене Колизея, когда победителю Столетних игр вручат приз на арене. А приз этот – тот камень, что находится сейчас у Араба. Ибо первый ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ притянет второй». Заполучив камень, ты должен будешь бежать… У тебя это получится… Если бы Марк обладал твоей силой и твоей волей, Араб никогда бы не одолел его. – Она намеренно не именовала Филиппа Августом, но ей, обреченной умереть в эту ночь, глупо было бы опасаться доносчиков. – Будь осторожен, Архмонт, у тебя теперь два врага – Зевулус и Филипп… А ты остался один…

Ее равнодушие к смерти напомнило Владигору смерть старика Гордиана и готовность юного Марка наложить на себя руки. Эта покорность судьбе, тиранам, немилости богов и ударам судьбы раздражала его. Многие римляне так легко соглашались расстаться с жизнью, будто речь шла не о самоубийстве, а о прогулке на загородную виллу. И это сочетание презрения к смерти с покорностью ничтожному тирану приводило Владигора в ярость.

– Ты слишком легко смиряешься. Ты и все остальные… Неужели некому занять место Марка и продолжать борьбу? И нет никого, кто бы мог стать новым Хранителем времени и получить из рук Минервы обещанный дар?..

Юлия вскинула голову, и Владигору показалось, что глаза ее светятся изнутри, как у той удивительной гостьи, которую Мизифей именовал Светлоокой богиней…

– Место Марка Гордиана занял Филипп Араб. Уж не хочешь ли ты подарить камень ему и его лживой супруге, которая умеет сладко улыбаться и любит развешивать повсюду семейные изображения своего муженька-ублюдка, сыночка и своего собственного кроткого личика? – Оталиция заняла место Юлии, и та всей душой ее ненавидела, наверное, даже больше, чем самого Филиппа. – Но им не долго осталось – они скоро умрут… все трое… правда, ни ты, ни я уже этого не увидим… Когда ты завладеешь камнем, откроются временные врата и ты вернешься в свой мир.

Одна из рабынь подала госпоже шкатулку, Юлия раскрыла ее. На дне лежал свиток. Владигор не мог ошибиться – это был бесконечный свиток из библиотеки Гордианов.

– Это ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ Рима, – сказала Юлия.

– Но это же свиток!

– А кто сказал, что в нашем мире ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ это камень?

– Мизифей говорил…

– Он много не знал.

Владигор взял свиток и спрятал его под тунику.

– Я знаю, о чем ты думаешь… – прошептала Юлия. – Почему мы не боремся, а умираем… если смерть ужаснее борьбы… Это так… но смерть легче… борьба требует слишком много сил. Прежде римлянин перерезал себе глотку в знак мужества и неколебимости. Форма осталась прежней, изменилась суть… Теперь сенатор вскрывает себе вены, лежа в теплой ванне, но не потому, что он мужествен, а лишь из лени… Чтобы не тратить сил на борьбу… Все так просто, Архмонт… слишком просто, чтобы найти ответ сразу. Я не сказала тебе одну вещь – я сама попросила Плутона ниспослать мне болезнь… болезнь и смерть, пусть даже мучительную. И, как видишь, просьба моя была услышана. Шесть черных козлят, принесенных в жертву на ночном алтаре, пришлись по вкусу властителю подземного царства. Он послал мне ужасную смерть. И вот еще что… Я хотела спросить тебя… и боялась… но все же скажи… Как… он… умер?..

– Его отравили.

– Он очень страдал?

Владигор кивнул в ответ и добавил:

– Он мужественно переносил боль. Я постарался облегчить его последние мгновения… но уже не мог его спасти. Когда я увидел его, он был уже почти что мертвец…

Он не сказал ей главного: им никогда уже не встретиться – даже в Аиде. Душа Гордиана затеряна во времени, и сам Хранитель не ведает где.

– Прежде я думала, что можно все исправить, – откроются врата времени, ты вернешься назад и убьешь Филиппа. Мой отец и Марк останутся жить. И Рим будет спасен. Но потом я поняла – это невозможно. Ведь тогда это будет уже какой-то совсем иной, неведомый мне мир. Другой Рим, другой Марк и другой Мизифей. И я – другая. И я не знаю, хочу ли я этого.

Владигор вздрогнул. Когда чары Зевулуса исчезли, его первая мысль была тоже – об этом…

– Араб назначил через несколько дней начало Столетних игр, – продолжала Юлия. – Скоро ты уйдешь из Рима. Теперь ты сражаешься только за себя. Не жалей обреченных…

– Что ты знаешь о Зевулусе?

– Почти ничего… Араб построил ему храм, и у него есть кучка фанатичных поклонников, которые опьяняют себя настоем пряных трав и устраивают ночные мистерии, пьют человеческую кровь и бичуют друг друга плетьми, а затем совокупляются друг с другом…

– Благодарю тебя, домна Юлия. Думаю, не так просто было устроить эту встречу…

Она улыбнулась – и от этой улыбки его невольно охватила дрожь.

– Я могла бы сделать так много, если бы Марк остался жив! Позволь оказать тебе еще одну услугу. – Она сделала еле заметный жест в сторону двух своих служанок. – Любая из этих красоток будет рада доставить тебе удовольствие. Они влюблены в тебя и бывают на всех играх, когда ты сражаешься.

– Ты предлагаешь мне рабынь для услады?

– Они не рабыни. И каждая мечтает о гладиаторе по прозвищу Безумец. Разве ты не читал надписи на стенах?..

Владигор посмотрел на служанок Юлии. Им было чуть больше двадцати, и они в самом деле были необыкновенно хороши. Он мог отказаться, а мог сказать «да»…

В саду в нише стояла статуя Пана. Из мраморного рога струя воды, стекая по мраморным ступеням, собиралась в бассейне. Среди розовых кустов светились теплотой нагого тела мраморные статуи нимф и сатиров. Пухленькая Психея обнимала златокудрого Купидона.

Владигор подставил ладонь под падающую струю и постарался сосредоточиться, ища мысленного контакта с Филимоном. «Где же ты, человек-птица? Почему тебя нет рядом теперь, когда мне так нужна твоя помощь? Через несколько дней откроются врата. Это единственный шанс уйти из кошмарного, агонизирующего мира. Но я не могу уйти один, без тебя… Неужели ты погиб, неприкаянный, или Зевулус оплел своими сетями и тебя и нам никогда уже не встретиться?» И тут он услышал шум крыльев.

– Клянусь всеми богами Синегорья и Рима, я уже отчаялся дождаться того времени, когда ты наконец заговоришь по-человечески! – воскликнул Филимон.

– Расскажи, что творится в Риме, я так много времени провел в клетке, куда меня посадил Зевулус…

– Тс-с… – Филимон поспешно поднес палец к губам. – У меня такое чувство, что этот мошенник слышит на любом расстоянии, когда произносится вслух его имя, и тут же является на зов! Я бы принес в жертву черного быка, если бы Плутон забрал его в свое царство и никогда не выпускал назад.

– Я спрашиваю: что в Риме?

– Готовятся к Столетним играм. У каждого храма по два жреца в тогах с пурпурными полосами раздают гражданам благовония для очистительных курений. Весь Рим провонял благовониями. Порой мне кажется, что их кладут даже в похлебку и в жаркое. На Марсовом поле сооружаются алтари для ночных жертвоприношений. Сенат принял решение поставить две колонны – одну мраморную, а другую бронзовую, чтобы увековечить решения Филипп Араба по поводу игр. Всего в играх задействованы десять тысяч гладиаторов, и на третий день назначено грандиозное сражение, в котором примут участие одновременно никак не меньше тысячи человек. Представляешь, какая будет бойня! Послушай, давай-ка сбежим, и дело с концом…

– А камень? Как я достану у Араба украденный камень?

– Ну, когда окажемся на свободе, тогда и придумаем… В праздничной суматохе нам ничего не стоит укрыться!

– Филипп отдаст мне камень на арене Колизея…

– Надо же, какое благородство! – хмыкнул Филимон. – Что-то не верится…

– Я должен убедить его сделать это.

Филимон недоверчиво покачал головой:

– Я бы опасался этого типа куда больше, чем Максимина. Он обхитрил Мизифея и Гордиана, а может быть, и самого Зевулуса… Даже Минерва не догадывалась о его кознях.

– Об меня он сломает зубы… – тихо проговорил Владигор.

– Вставай, придурок! – Надсмотрщик, привыкший к тому, что могучий гладиатор безответно сносит все оскорбления, пнул его ногой под ребра, да так, что Владигор слетел со своего ложа на пол.

Первым желанием Владигора было посчитаться с подонком и выбить ему пару зубов – вдобавок к тем, что уже выбиты, – за черную зияющую во рту дыру надсмотрщика так и звали – Щербатый, – но, вспомнив о том, что благоразумнее пока продолжать играть ту нелепую роль, которую навязал ему Зевулус, он покорно поднялся.

– Вообрази, куда ты сейчас пойдешь, – хмыкнул Щербатый, толкая Владигора в спину. – Не догадаешься своими куриными мозгами… ни за что не догадаешься. Тебя велено доставить в императорский дворец на Палатин. Надо полагать, Августу охота с тобой попировать… – Щербатый заржал. – Держи чистую тунику, и смотри не мычи, пока тебя не спросят, а то император не любит, когда ему отвечают невпопад.

Луций с удивлением взглянул на Владигора – они делили крошечную комнатушку, служившую им спальней, на двоих.

– Эй, Щербатый, а меня разве не приглашали? – спросил гладиатор-патриций. – Я выиграл немало боев, и мое имя гораздо известнее…

– Заткнись, Острый меч. – Эта кличка прилипла к Луцию за время его повторного пребывания среди гладиаторов, – А то я устрою так, что завтрашний бой станет для тебя последним.

– Да разве я против, чтобы мне вручили деревянный меч? – пожал плечами Луций, сделав вид, что не понял угрозы Щербатого. – По-моему, я давно заслужил свободу…

– Смейся, – буркнул Щербатый, – смейся, но после Столетних игр смеяться будет только один… И им будет этот урод, – и он ударил Владигора ладонью промеж лопаток. – Ему все равно – кого убивать, а кого миловать. Зверь, ползи сюда. – Он хлопнул себя по колену. – Я тебя покормлю, – и поставил на пол миску с ячневой кашей.

Владигор смутно помнил, что Щербатый не раз уже так издевался над ним, заставляя хлебать, вылизывать кашу языком, как дворовую собаку. Остальных гладиаторов тоже забавляла эта кормежка – безумный Архмонт, гроза противников на арене, здесь, в казарме, был абсолютно беззащитен. Бывало, Владигору ох как хотелось размазать кашу по нагло ухмыляющейся роже надсмотрщика. Что же мешает это сделать теперь?

Синегорец, сделав вид, что хочет опуститься на колени, схватил чашку и изо всей силы ударил ею по лицу Щербатому. Удар был так силен, что тот опрокинулся на спину, а миска раскололась на множество черепков, впившихся в лицо надсмотрщику.

В этот момент появился ланиста.

– Что ты там делаешь, Щербатый?! – рявкнул он в ярости. – Безумца велено немедленно доставить во дворец…

– Он напал на меня, – стирая с лица кашу вместе с кровью, пробормотал Щербатый.

Владигор стоял неподвижно, с каменным лицом, как будто происходящее его совершенно не касалось. На самом деле он был напряжен, как струна, готовый ринуться в драку или… Ланиста бросил на него короткий взгляд.

– Ну и правильно сделал… Сколько раз я говорил тебе, Щербатый, – не издевайся над ним, он же безумный… а безумцы способны на все…

– Да я… – Щербатый с силой сжал в руке плетку.

– Только тронь его, и я выбью тебе последние зубы, – пригрозил ланиста. – Этот парень на вес золота. В прямом смысле слова…

Щербатый окинул Владигора полным ненависти взглядом. Он не сомневался, что ему еще представится случай поквитаться с Безумцем.

Филипп пировал в триклинии. В гостях у него было восемь сенаторов – из тех, что готовы любому кричать здравицы и заискивающе заглядывать в глаза. Никого из них Владигор не видел прежде. Филипп возлежал на ложе в пурпурной тунике триумфатора с вышитыми золотом пальмовыми листьями, будто он не пировал, а вступал в должность консула. Он был уже изрядно пьян, но виночерпий продолжал подливать ему в бокал неразбавленное вино. При виде Владигора Араб хитро подмигнул своим гостям:

– Взгляните на этого варвара! – Ему, сыну арабского шейха, доставляло особое удовольствие называть кого-то варваром. – На арене Колизея ему нет равных. Он уже завалил человек сорок, а может быть, и больше. Когда он выходит на арену, женщины визжат от восторга, а мужчины аплодируют.

– Ты хочешь даровать ему свободу, Филипп Август? – спросил уже изрядно подвыпивший сенатор с рыхлым белым лицом и бегающими глазками.

– Свободу?.. – задумчиво произнес Филипп, глядя на Владигора и пытаясь заметить признаки волнения на его лице, но синегорец даже не повернул головы, когда произнесли столь заманчивое для него слово, – взгляд его следил неотрывно за руками раба-разрезальщика, что укладывал на серебряное блюдо ломти жареного мяса и поливал их соусом. Казалось, кроме еды, этого человека ничто не интересует. – Зачем ему свобода? Он же безумен…

– Так пусть дерется, – радостно подхватил белолицый, стараясь загладить неуместную реплику. – Пока его тело не утянут крючьями в сполиарий, чтобы раздеть перед последней дорогой…

– Вот тогда он получит свободу! – хмыкнул его сосед.

Толстая верхняя губа Филиппа брезгливо дрогнула.

– Что вы тут кудахчете как курицы – «свобода»… «свобода»… Кому она нужна? Рабам, которые получают подачки и гордятся богатством и могуществом своих господ больше, нежели сами господа? Черни, что обожает бесплатный хлеб и ненавидит труд? Или отцам-сенаторам, которые не смеют подать голос ни против, ни за, пока им не подскажет правильный ответ император? Свобода – это игрушка, которой приятно поиграть в молодости, а потом выбросить на помойку. Я – солдат, и буду сражаться. Пока не умру… Он – гладиатор, – Филипп ткнул пальцем во Владигора, – и тоже будет сражаться, пока не умрет… Какая между нами разница? Разве мы выбираем, с кем сражаться? Разве мы решаем, кто победит?