Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

Николай Князев
Владигор. Римская дорога

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОРОГА В БЕЛЫЙ ЗАМОК

 
«По тайной тропе враг могучий крадется,
                                             невидим для глаза.
Где роняет он слезы, там цветок вырастает
                                                         полночный.
Бросает монеты, и кровь проливают
                                                  невинные люди.
Испей же вино из кубка златого с искусным
                                                              узором.
И черный козел с человеческой мордой сыграет
                              тебе на волшебной свирели».
 

Синегорские летописания. Римская книга, XXI (перевод с латинского).

Глава 1
ПИР В ЛАДОРЕ

Утром только и было разговору, что о чуде, случившемся ночью. На небе ни звезд, ни луны, низкие тучи мчались над самыми крышами, будто гнал их из Бореи небесный пастух, щелкая бичом и выкрикивая ругательства на гортанном неведомом языке. В такую ночь впору закрывать окна ставнями не только от воров, но и от холодного ветра, пронизывающего до костей. В небесах слышался рокот – Перунова колесница мчалась, громыхая. Несмотря на позднее время многие горожане не ложились, ждали – пройдет буря мимо или налетит на город, снесет крыши, повалит деревья и амбары. Ждали, прислушиваясь. Рокотало беспрерывно, на горизонте змеились в причудливом танце зарницы. Но вот уже и над городом полыхнула молния – ослепительно– белый жгут перекинулся от одной косматой тучи к другой. Весь мир поднебесный озарился до последнего кустика, до самого крошечного листочка. В этот миг даже собаки, до той поры скулившие на разные голоса, смолкли.

А когда грянул гром и земля будто раскололась до самого основания, все увидели, что Ладорский замок светится в наступившей вновь темноте ровным оранжевым светом, будто недруги запалили его со всех концов разом. Горожане кинулись было к замку с ведрами, готовые тушить возникший, как им при– мнилось, пожар, но, подбежав к воротам, застыли в растерянности – не было никакого пожара, но от каменных стен, из окон и даже от крыши исходило желтоватое, теплое сияние, разливаясь по темному небу. А потом свет этот стал медленно таять, так головня гаснет в остывающей печи, подергиваясь сизым пеплом. И буря разом стихла – тучи разметало без следа, на небо высыпали крупные белые звезды.

Владигор, поднятый вспышкой молнии с постели, видел, как в опочивальне засветились не только стены, но и огромный дубовый сундук, и постель, и даже медвежья шкура на полу испускала мягкий ровный свет. А у меча, висевшего в изголовье, засветились рукоять и ножны…

Владигор взглянул на свой перстень. Аметист сиял ровным голубым светом. Несомненно, это было знамение, но что оно предвещает, Владигор не знал. Оранжевый свет стал меркнуть, но, прежде чем он исчез, на полу, протянувшись от окна к двери, появился странный узор – неведомый град нарисовался на каменных плитах. Пересекались многочисленные улицы, дома лепились один к другому, и хоть каждый домишко в узоре этом был не более горошины, город занял чуть не весь пол княжеской опочивальни… Весь Ладор уместился бы на одном из его холмов, и еще осталось бы место. Хотя вряд ли на свете существуют такие города. Ну разве что боги решили бы построить себе подобное обиталище. Владигор наклонился, чтобы получше рассмотреть странный рисунок на полу, но тут оранжевый свет окончательно померк, и сделалась непроглядная тьма. Пока князь искал ощупью кремень, пока запаливал светильник, тучи за окном рассеялись, и высыпали звезды. Но узор на полу окончательно истаял. Напрасно Владигор вглядывался в ровные, подогнанные друг к другу плиты – больше ничего разглядеть не сумел.

Кто растолкует смысл происшедшего? Он сам? Только нужных объяснений пока не находилось. Проще всего было принять этот знак как предостережение, мол, день, а вернее, вечер сулит беду… Но Владигор тут же отбросил эту мысль – не о том хотел предостеречь его Перун. Ну что ж, день наступит, и знамение разъяснится. Вечером сядет он за стол со своею дружиною, наполнит кубки вином, и хмельные языки выболтают ему всё без утайки. Вот только вряд ли пьяные кмети смогут объяснить ему поданный Перуном знак.

В нижнем зале столы расставили в три ряда. Подле них – дубовые скамьи, покрытые коврами и шкурами. В середине палаты водрузили огромный дубовый стол на толстых ногах, и стольники расставляли на нем потребную на пиру посуду – ковши золоченые, украшенные жемчугом, огромные блюда резные и расписные, кубки костяные и серебряные. Стольники уже выставили приборы дружинникам – по тридцати на каждом столе.

– Отчего таврийского вина нет? – оборотился ключник Губан к худенькому шустрому человечку, красный нос которого выдавал его должность, ибо человечек этот был сытником, заведовал княжескими погребами.

– С утра послали к купцам, обещали привезти… – отвечал тот.

Обрывок этого разговора услышал Владигор возле самых дверей, он уже собирался подняться в свою горницу, но теперь передумал и подошел к Губану:

– Отчего решили за таврийским вином посылать? В подвалах сотня бочек стоит…

– Стояла… – отвечал Губан с поклоном. – Точнее – бочки-то по-прежнему стоят. Только порожние.

– Неужто сотню бочек на пирах выпили? – недоверчиво усмехнулся Владигор. – Сильна дружина…

– Помилуй, князь. – Губан склонился еще ниже. – Оборотни вино расхитили, и сало, и пряности…

– Что мелешь? Оборотни в подвалах дворца?

Губан глянул на стольников, которые, прекратив хлопоты, теперь столпились поодаль, прислушиваясь к разговору.

– Да уж почитай дней десять озоруют, – проговорил Губан. – Весь припас попортили… Буян обещался поймать их, три ночи караулил, да не словил никого…

Владигору почудилось, что ключник то ли не знает чего-то, то ли хитрит, пытаясь скрыть обычное воровство.

– Что ж, пойдем поглядим, велик ли разор, – проговорил он, испытующе глядя на Губана.

Ключник ничего не ответил, только вновь низко поклонился. Вместе с Губаном и сытником Владигор спустился в подвал. Отрок нес перед ними факел, неверное пламя освещало истертые ступени. Сзади услышал Владигор спешные шаги и обернулся – Буян, прилаживая на ходу перевязь с мечом, спускался следом. Неведомо, как он прознал о случившемся, – из молодеческой Владигор никого с собою не звал – время было дневное. Даже если Губан говорил правду, то оборотни могли объявиться только после заката. Многочисленные клети, прежде служившие первым поселенцам Ладора жильем, теперь были переделаны в бертьяницы, в одних хранились кожи и зерно, в других – бочки с маслом и вином. Около сотни винных бочек стояло в углу, чтоб всегда за столом полна была братина.

– Изволь взглянуть. – Губан шагнул к бочкам. – Все пусты.

Бочки были не только пусты, но и частью разбиты – на каменном полу блестели лужи разлитого вина. Лужи, впрочем, были не велики – если бы десяток бочек выплеснули на плиты, тут бы целое озеро вина разлилось – хоть в ладье по озеру этому плавай, черпая ковшом из-за борта хмельную влагу. Скорее всего, они остались, когда вино переливали из бочек в кожаные бурдюки.

– Занятно, – проговорил Владигор, оглядывая следы учиненного разгрома. – Рачительные нынче оборотни – бочки разбивают, лишь вино выпив или унеся в бурдюках. Да и ослабли, как я погляжу, они шибко. Прежде каждый бы из них на плечо взвалил по бочонку и унес, а нынче послабее будут моих дружинников – неужто Буян один бочку унести бы не смог?

Буян самодовольно крякнул, но, против своего обыкновения, ничего не сказал.

– Так ты говоришь, что стерег три ночи? – продолжал Владигор, уже начиная сердиться: он чуял подвох, но не мог пока что понять, в чем дело. – Видел кого?

– Ни единой души, – отвечал Буян.

– А вино в те ночи пропадало?

Буян замялся.

– Пропадало…

– Как же так?

Буян пожал могучими плечами:

– Неведомо.

– Темное дело, – поддакнул Губан.

Буяна в краже вина обвинять не хотелось. Правда, в прежние времена он хоронился в лесу с товарищами и грабил купцов, а чаще Климогиных прихвостней с кормом из ближних деревень, которые они хуже разбойников обдирали до нитки. В бою Буян стоил трех кметей. Но в те времена редко кто мог похвастаться, что честно добывал себе пропитание. Губан, что теперь низко кланяется князю, в прежние дни перерезал одному из Климогиных слуг горло, а тело схоронил за амбаром. Все безвинны и виновны, когда правит Злыдень.

– Значит, сто бочек таврийского вина сгинуло, оборотни по дворцу шастают, а я об этом не ведаю?

– Не хотели беспокоить, князь, – чуть ли не до полу склонился Губан.

Верно, и перед Климогиным приспешником кланялся до земли, прежде чем полоснуть ножом по горлу. Нехорошая мысль. Но лезет непременно в голову, когда Губан вот так раболепствует.

– А чем расплачиваться будешь с купцами за новое вино? Из казны возьмешь?

– Как можно, – возмущенно охнул Губан. – Корм для дружины уменьшу, все сойдется…

Как же, сойдется! Дружина и так недовольна. И корм мал, и подарки от князя малы. Разве так было в прежние времена? Из рук Светозора, бывало, каждый дружинник получал на пиру в подарок золотой кубок, полный жемчуга и драгоценных каменьев, украшений тонкой работы. А нынче что? Нынче князь Владигор задумал крепостные стены возводить вокруг деревянного посада, где ютятся смерды, который в случае осады все равно весь выгорит от одной стрелы с горящей паклей. Зная, что за дерзкое слово молодой князь головы не рубит, дружинники говаривали ему это в глаза. А слова порой не хуже меча ранят.

«Но кметь, который привык мечом рубить, а не речь перед князем держать, на слове не остановится. Непременно крамолу замыслит», – говорил Губан. Оттого после удачного похода, когда отбили очередной набег борейцев и новую крепость срубили повыше Поскреба, надобно такой пир задать дружине, чтобы все гусляры ладорские про тот пир до весны песни распевали по синегорским корчмам. И про подарки не забыть. Дружинники – они чисто дети. Хоть и рубят людей на куски, но блестящим побрякушкам завсегда рады. Не забудет князь потешить их сердца на пиру, они за него в бою стоять будут до последнего. Проста философия Губана, но уж больно эта простота Владигору претит.

Пошарили в остальных клетях, поглядели, что еще приглянулось татям-оборотням. Оливковое масло не тронули, оставили и зерно. А вот кожи, из которых куртки дружинникам собирались шить к зиме, исчезли, так же как и мед, коего десять бочонков только-только в подвал спустили.

– Странно, однако ж, оборотни ведут себя, – пробормотал Владигор. – Может, и до сундуков с казной успели добраться?

Губан побледнел. Отцепив от пояса связку ключей, побежал вперед, едва сдерживаясь, чтобы не обогнать князя. Добравшись до горницы, где хранилась казна, не сразу смог ее отпереть – так тряслись руки. Наконец отворилась дубовая, окованная железом дверь. Отперли и ларцы с казною. Полны они были до краев – не тронула воровская рука княжеских сокровищ.

– Слава Перуну! – пробормотал ключник, утирая рукавом вспотевший лоб, – верно, привиделась ему в это мгновение собственная голова на колу.

Братина с таврийским вином – не обманули купцы, привезли, как уговорено было, десять бочек к началу пира – передавалась из рук в руки. Холодное мясо было давно уже съедено. Слуги разносили студни, петухов с пряной зеленью и уток с огурцами. Запивали угощенье медами – можжевеловым и смородиновым. Пир еще только начинался, и звяканье посуды и говор людей за столами не заглушали игры гуслей.

– Во времена Светозора столы куда как богаче были, – шепнул десятник молодому дружиннику, который жадно разрывал руками жареного перепела и макал горячее мясо в чесночную подливу.

Тут двери распахнулись, и слуги внесли двадцать блюд с громадными рыбами, запеченными в виде драконов и морских змиев. То были дары студеного Борейского моря. Одно блюдо, изукрашенное особенно искусно, представляло триглава, сделанного из нескольких больших рыбин, прямо в разверстую пасть которого выпеченный из хлеба всадник нацелил копье. Языки из вареной моркови, свернутые колечками, алели среди мелко порезанной зелени.

– Князь, сам себя отведаешь или кому доверишь? – смеясь, спросил сидевший рядом с ним Ждан.

– Разделю на тысячу кусков, каждому будет по крохе, дабы не жаловались после, что князь их не уважил, – отвечал Владигор.

Князь взял кубок и поднялся. Говор за столом приумолк, но шепот все равно продолжал перекатываться меж столами тихим прибоем, только не понять, довольны ли дружинники или нет – мало для этого съедено и выпито.

«Уж не заискиваешь ли ты перед ними, князь?» – с усмешкой спросил сам себя Владигор.

– Тише, тише, – зашикали друг на друга дружинники. – Князь слово хочет молвить…

– Пир у нас, – сказал Владигор. – Радуется князь, и дружина рада… Час настал подарки раздавать.

– Сундук с подарками вниз еще не спустили, – шепнул в ответ Губан. – Повремени, князь.

– Не пристало князю медлить с подарками, коли его дружинники в бою не мешкают. Всякое в нашем дворце может случиться – явятся оборотни, да и похитят добро прямо с пира.

Владигор поднялся, Губан поспешил за ним. Едва вышли они из палат и стали подниматься наверх по лестнице, как факел, что нес Губан, задуло неведомо откуда взявшимся порывом холодного воздуха. В то же мгновение кто-то из темноты ринулся на князя сверху, норовя достать пикой не защищенную кольчугой грудь. Кто бил – дружинник или в самом деле оборотень, князь заметить не успел – на верхней площадке факел также был погашен. А в слабом отсвете, что падал снизу, он сумел различить лишь неуклюжую мохнатую фигуру – может, и в самом деле нелюдь, а может, и человек, одетый в шкуры. Некогда было извлекать меч из ножен, – Владигор отскочил в сторону, перехватил и крутанул древко пики так, что человек (или оборотень?), не пожелавший выпускать оружие из рук, полетел вниз с узкой лестницы. Тут дверь в горницу наверху распахнулась, и наружу выскочила еще одна фигура, на этот раз вполне человеческая, при оружии, в кольчуге… Широкие плечи и круглая голова на короткой шее показались на удивленье знакомыми!

– Буян! – изумился Владигор и схватился за рукоять меча.

Буян колебался – знал, что против Владигора ему не устоять. Узка лесенка. И князь ни за что не даст ему пробиться вниз и удрать. Буян кинулся обратно в комнату. Владигор одним прыжком настиг его. За плечи схватить не успел, но и дубовую дверь не дал затворить – навалился всем телом и вслед за крамольником внутрь ворвался. Тут некто третий, как раз стороживший за дверью, дверь захлопнул и задвинул засов, не дав Губану вбежать вслед за князем. Владигор огляделся – горница освещалась двумя свечами. Сундуки с казною были на месте – впрочем, вряд ли и впятером подобный сундук из мореного дуба, окованный железом, можно было сдвинуть с места. А раскрыт был только один – где замок оказался поплоше: в нем лежали приготовленные для дружинников подарки – кубки серебряные, чаши и ковши – точь-в-точь какие по легенде дарил Светозор на непременном осеннем пиру дружинникам, чтобы не в тягость была им надвигающаяся зима и было бы чем расплатиться в корчме и девок одарить.

– У своих крадешь… – зло проговорил Владигор.

Буян нехорошо усмехнулся:

– Да мне-то что до других? Что ж ты думал, князь, я за твои гроши век за тебя кровь буду проливать? Пусть другие радеют, я ж поумнее буду.

Губан тем временем напрасно колотил в дверь. Потом сообразил – дубовые двери кулаками не ломают, – припустил вниз за подмогой.

– Сейчас Губан дружинников скличет. Что делать будешь? – насмешливо спросил Владигор. – Соколом через окно вылетишь?

– А я тут задерживаться не собираюсь, – отвечал Буян.

Впрочем, в горнице он был не один – еще трое, наряженные в грубо сшитые из шкур порты, хоронились за его спиной. Поначалу Владигор принял их за берендов. Но потом понял, что ошибся. Не беренды перед ним были и не оборотни, а дружинники. Вернее, дети дружинные из малой дружины, которую на опасные дела не берут, доверяют лишь возле Ладора справлять ратное дело. Верно, обиделись они – и работа не та, и награда мала, вот и смутились духом. В прежние времена наверняка разбойничали – ну и смекнули, что прежнее дело полегче будет нынешнего.

Буян первым кинулся на князя. Махнул мечом незатейливо, сверху, будто в самом деле надеялся Владигору голову рассечь. Лукавил Буян – князь удар отбил играючи. На помощника своего Буян рассчитывал, на то, что, пока князь будет удар отбивать, поднырнет второй крамольник снизу и ударит в живот. Тот и ударил. Да только замешкался. Не на мгновение – на полмгновения. Владигор отбил клинок Буяна так скоро, что показалось крамольнику – не сталь мелькнула в воздухе, но лишь сверкающий блик. Дольше недосуг было разбираться с двумя, и Владигор просто пнул молодого дружинника ногой в лицо, одновременно обрушив на голову Буяна клинок. Тот хотел прикрыться и даже в самом деле подставил меч, но Владигор ударил еще раз и еще, пока Буян не рухнул на пол, обливаясь кровью. Два других крамольника тут же побросали оружие и пали на колени.

«Лучше бы им не о пощаде молить, а принять смерть в бою», – подумал Владигор и отодвинул засов.

Губан с дружинниками спешил ему на подмогу.

Увидев князя на пороге горницы, Губан радостно проорал:

– Слава Перуну, князь невредим!

– Бери ларцы, Губан, – приказал Владигор, – да неси подарки дружине. А то скажут опять – поскупился князь, нашел повод, чтобы кметей своих обойти, для смердов сокровища приберегает, а нас не жалует. А этих троих – в темницу. До суда.

Губан спешно принялся вынимать из сундука приготовленные в подарок дружинникам кубки и чаши. Одну, вынимая, он задержал чуть дольше в руках, дивясь искусной работе. Эта была чаша из прозрачного стекла, вся оплетенная золотым и изумрудным узором, будто прозрачный плод, опущенный в корзинку. Как мастер сотворил такое чудо, было неведомо. Владигор тоже заинтересовался чашей, взял ее из рук Губана. По ободку шла надпись на чуждом языке. Однако Владигор помнил этот язык по некоторым книгам, что хранились в библиотеке Белуна. Надпись золотом означала: «Пей, живи хорошо, навсегда!» От чаши веяло холодом, будто не из стекла она была сделана, а изо льда.

Владигор, помедлив, отставил ее в сторону. Обычный человек лишь восхитился бы искусством мастера, но Хранитель времени узрел другое… Чаша эта была не из Синегорья, и не из Венедии, и даже не из сгинувшей Иллирии, – из другого времени… И из другого мира. Никто не знал, как она попала в сундук с дарами. Но Владигор был уверен, что не случайно.

Глава 2
СУД

– Не серчай, князь, дозволь в глаза правду молвить. – Ждан поклонился, но не так, как обычно, а в пояс, до земли.

Будто не давний друг говорил, а чужой человек.

– Дозволяю…

На площади перед дворцом уже собирался народ. Гул голосов долетал в горницу. Княжеское кресло отроки вынесли на сооруженный для судилища помост, уже и охрана встала по обе стороны. Старейшины в долгих опашенях и в шапках с собольими опушками спорили, кому где сидеть на поставленной ниже помоста скамье. Ждали князя. Ждали, когда он свой суд начнет. Владигор медлил.

– Дозволяю, – повторил он, потому что Ждан тоже медлил.

– Если бы ты сразу пир устроил, когда Буян из похода вернулся, не было бы никакого разора в доме, – сказал тот, для храбрости повысив голос. – Наградил бы щедро и дал бы ему крепость новую в кормление – и смерды были бы рады: защита от лихих людей, и ему довольство и достаток.

– В крепость он и так должен был ехать, моим именем править.

– Да что ему в том радости? На что поскребский воевода тебе предан, и тот нет-нет да и обронит резкое слово. Служи тебе, князь, хоть сто лет, а кроме ломоты в костях от старых ран ничего не выслужишь – не уважает князь дружину. Должен быть кметям как отец родной, а ты все про Перуна и славу княжества толкуешь. Слава княжества – твоя дружина.

Владигор поправил фибулу на плече, расправил складки темно-синего плаща.

– Что ж, мне простить крамольников велишь?

– Крамольников обезглавить надобно, – недрогнувшим голосом отвечал Ждан, – тут никаких толков быть не может. Крамола она как зверь многоголовый – ей головы надо сечь. Иначе она всех пожрет. Дозволь идти, князь?

Владигор молча кивнул.

– Погоди, – окликнул он Ждана, когда тот был уже у дверей. – Ответь на вопрос один.

Ждан остановился, ждал княжьего слова.

– Таврийское вино тоже Буян с дружками таскал?

Ждан мог бы ответить «да» – проще простого на провинившихся еще одну вину свалить. И так смерть их ждет. Не тот человек Владигор, чтобы пыткам казнимых подвергать, за каждую новую вину по частям тело калеными щипцами разымать.

– Нет, князь, Буян того вина не брал… – отвечал после недолгого молчания Ждан. – Я велел то вино из подвалов на стол дружинникам подавать – сухой кусок глотку дерет.

– И Губан знал?

– Знал, вестимо. Обещал я ему вернуть все из твоих кормовых, да не то что на вино, на хлеб не хватит.

– Смерды платят сколько могут. Твое вино – у них кусок хлеба из рта… – хмуро отвечал Владигор.

– И ты веришь им, князь? У них под амбарами втрое больше закопано. Осенью зароют, чтобы нищетой прикинуться. А по весне паводком припасы их зальет, пропадет зерно, вот тогда они и в самом деле опять нищие. У смердов природа такая… – И Ждан вышел.

Владигор провел ладонью по лбу, будто пытался прогнать дурные мысли. Правда была в словах Ждана… Прежде Климога за недоимку каленым железом пытал, до последнего зернышка из амбаров выскребывал. А нынче князь добр – почему бы его и не обмануть… Соврать только дурень не сумеет, коли пытки не будет. Лишь две деревни, где старейшины не хитрили и молодому князю были преданы душой и телом, платили исправно, да в Ладоре – памятуя прежние напасти. Ну а чем дальше от столицы, тем меньше сборы. С триглавом бороться было легче.

Однако пора было вершить суд… Князь сошел вниз. И хотя не на битву шел, а рассудить подданных своих, надел он под расшитую золотом ферязь кольчугу. И про меч не забыл. Только шлем не надел – шапка, отороченная собольим мехом, прикрывала светлые княжеские кудри. Плащ из таврийского сукна, сколотый золотой фибулой, довершал наряд. Выйдя на площадь, остановился. Дружинники уже просекли в людской толпе для него проход, отгородили от любопытных широкими спинами. При виде Владигора смерды склонились до самой земли – ни голов, ни лиц не видно.

«А если велю лицом упасть в пыль и лежать, глаз не поднимая, – упадут?» – глядя на спины подданных, подумал Владигор.

Не то чтобы князю хотелось заставить смердов валяться в пыли, – напротив, мысль эта ему вовсе не нравилась. Но прикажи он, и ведь упадут в пыль, хотя и не по нраву придется им такой обычай. А если кто и останется на ногах, то будут они как одинокие утесы в Борейском море, и вскоре затопит их водою приливной, утянут ко дну руки товарищей, жен да матерей… Владигор торопливым шагом прошел к помосту и опустился на приготовленное для него резное кресло.

Один из старейшин, сухощавый старичок с длинной реденькой бородкой и в шапке, слишком уж великой для его головы, поклонился Владигору, потом обернулся к толпе и объявил старческим дребезжащим голосом:

– Милостивый князь наш Владигор рассудит сегодня тех, кого суд старейшин рассудить не сумел. Слово князя нерушимо и для всех жителей Синегорья закон.

Дожидавшиеся суда стояли возле помоста. Был тут наместник из Комара, которому Владигор пожаловал несудимую грамоту, поэтому кроме князя никто и судить его больше не мог. Были два купца из Ладора, которые друг дружку по всем судам затаскали, пока не попали наконец на княжеский. Были еще двое хорошо одетых вотчинников. Суда они ждали молча, друг на друга смотрели волками. Ну и под конец стояли связанные по рукам два крамольника (Буян в эту ночь от полученной раны скончался). И хотя дело было ясное и мог бы рассудить их суд старейшин, но князь повелел их сегодня привести на площадь. На сердце у Владигора было неспокойно. Ожидали от него, что судить будет по Правде и по Совести. Но ведь у каждого своя правда, не говоря уж о совести. Легко на поле брани: кто от меча пал, тот и не прав. А победа за тем, кто устоял. Только за ним ли правда?

«Ох, оставь такие мысли, князь, – сказал он сам себе, – а то оправдаешь крамольников и головы велишь срубить невиновным».

С наместником из Комара дело было ясное. Пользуясь своей властью, решил он увеличить поборы с проплывавших по Чурань-реке заезжих купцов, но отнюдь не в пользу князя. Однажды обобрал он кого-то уж вовсе бессовестно, пошли купцы жаловаться старейшинам, а те отослали их к князю. Дело решилось скоро: неправый доход отобрать, а с купцов, что в этом году по Чурань-реке плавали, на следующий год дани не брать – вперед заплачено.

– Хвала князю! – закричали в толпе, когда Владигор вынес свой приговор.

Особенно были довольны купцы.

– Ну, князь, теперича все они будут твердить, что этим летом по Чурань-реке плавали, – шепнул Ждан, склонясь к плечу Владигора, – Жди на следующий год ладей купеческих. Будет их что пескарей в садке: куда ни плюнь – ладья…

– А что плохого? – усмехнулся в ответ Владигор. – Городам прибыль. А кто жульничать станет, с того виру возьмем. В Комаре запись есть, кто дань платил.

Но уже надобно было новое дело разбирать, купцы-склочники предстали пред княжескими очами и вовсю обзывали друг друга дрянными словами.

– Хватит лаяться, яко псы! – прикрикнул на них старейшина и ударил о землю посохом. – Дело говорите…

Купцы начали говорить, и оба разом…

– Ты что-нибудь понимаешь? – шепотом спросил Владигор у Ждана, делая при этом вид, что заслоняется ладонью от неяркого осеннего солнца.

– Перун их разберет… Один другому давал деньги в рост, с лихвой все отдал, а второй говорит, что обманул.

– А совет старейшин что решил? – обратился Владигор к притихшим против своего обыкновения старикам.

Те заговорили разом и каждый о своем – ясно было, что и они ничего придумать не могут…

– У них уговор на слово был, – наконец объяснил глава совета. – Один только есть способ проверить, кто правду говорит, а у кого язык лживый, как у змеи, – каленым железом. Вели пытать, князь?

Испытание каленым железом – дело нехитрое: велят каждому пронести кусок железа шагов десять. После чего руки перевяжут чистыми тряпицами. Через десять дней явятся оба на суд. У кого раны начали подживать – тот прав. У кого воспалились – язык того лжив. Воистину по совести суд.

– А может быть, признать обоих лжецами да и отобрать имущество в княжескую казну? – предложил Ждан.

Владигор не ответил, лишь так взглянул на Ждана, что у того отпала охота шутить. Интересно, что сказал бы Белун, если бы Хранитель времени решил дело в суде испытанием железом. Можно, конечно, вскинуть руку к небу и призвать на помощь Перуна – пусть разберется, за кем правда. Только пристало ли обращаться за каждой мелочью к горним силам? Однако и раздумывать долго нельзя – не сидеть же так на помосте до заката, ожидая, когда осенят мудрые мысли.

– Пусть так, несите железо, – приказал Владигор.

Купцы переглянулись, – такого решения они никак не ожидали. Всему Синегорью был известен нрав князя – не прибегал он к подобным средствам по делам и более страшным и кровавым, а тут из-за каких-то десяти тюков шерсти велит жечь каленым железом руки…

Один из купцов беззвучно зашевелил губами, держась за висящий на шее оберег, – верно, возносил молитвы всем богам сразу, дабы даровали силу. Второй же, увидав бегущего из кузни отрока с горшком в руках, над которым маревом колебался горячий воздух, повалился князю в ноги:

– Помилуй, князь, виноват…

«Во второй раз такая уловка не пройдет», – подумал Владигор.

Повинившегося купца увели стражники – назавтра велено было сечь пройдоху на базарной площади, а после взыскать с него виру в казну, да и пострадавшему заплатить сполна.

Самое было время дать себе и людям роздых, угоститься вином, но уже перед Владигором предстали два хмурых вотчинника. Эти двое – Доброд и Вирем – были так похожи друг на друга, что Владигор поначалу решил, будто они родные братья: оба ладные, обоим под тридцать, светлые вьющиеся волосы, русые бороды коротко острижены. Но выяснилось, что Владигор ошибся. Отцы их были кметями, и в награду за службу пожаловал их вотчинами еще князь Светозор. Эти двое соседями были и побратимами, как отцы их. Лес расчистили, поставили ладные дворы, и у каждого дом в три жилья – не дома, а почти что крепости. Во времена Климоги они сообща от его наемников отбивались. А потом, опять-таки сообща, хоронились в лесу. Дома борейцы пожгли, имение разграбили – весь нынешний год побратимы отстраивались. Вновь поставили каждый по маленькой крепости. И тут вышла у них незадача – расчистили вместе участок леса и договорились, что первый год владеть тем участком Доброду. Стал Доброд тот участок пахать и обнаружил ход в старый рудник, вырытый еще, как видно, подземельщиками. В руднике уже ничего не осталось – ни серебра, ни самоцветов. Но кто-то во время усобицы схоронил там добычу – может, борейские наемники случайно нашли эту ямину, припрятали добро, не ведая, унесут ли они ноги, привалили камнем и ушли. Да посекли их, видать, в бою, потому что никто за мешком не воротился. Осталось добро лежать в яме, пока не откопали его при расчистке поля. Тут и вышел спор – кому принадлежит добыча. Доброд кричал, что ему: его поле, его и находка – золотые кубки, полные монет и изумрудов, и ожерелья бесценные, – все ему должно достаться. Верный друг его и сосед Вирем так не считал – вместе полосу эту у леса отвоевывали, значит, и добычу поровну надо делить… Ругались изрядно. И до кулаков доходило. А потом как-то поутру на том самом участке нашли младшего брата Вирема мертвым. Голова его о камень была расколота, и трава вокруг почернела от крови. Вирем с родней кинулся было усадьбу Доброда жечь, но проезжал мимо воевода из Поскреба и мешок с добром забрал до суда с собою, а с соседей-врагов взял слово – вражду больше не чинить, явиться на княжий суд. Приговорит князь Доброду виру за убитого платить – уплатит. Решит, что не виноват Доброд, – так тому и быть. Только каждый из спорщиков стоял на своем: Вирем – что Доброд убивал, Доброд – что не виновен и вся родня его в той смерти не виновата, а кто-то третий в их спор вмешался.

«Вот же как… В лихие времена вместе кровь проливали, – думал Владигор, глядя на этих двоих, – а теперь готовы горло друг другу перегрызть…»

– Мог чужак забрести в твою вотчину? – спросил он Доброда. – Может, видел кого?

– Не видел, князь… – отвечал тот, не мешкая. – Но в ту ночь, когда отрок смерть принял, занемог я и лег в постель сразу после полудня. В тот день и в ту ночь никто со двора не ходил.