Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Глава 4
АППИЕВА ДОРОГА

Пятьсот лет по этой дороге, ведущей к Вечному городу, скрипя катились повозки, стучали копыта лошадей, шаркали сандалии, шлепали босые пятки, но ни один камень, положенный в свое гнездо, не выпал, ни один не истерся. Дорога слегка горбилась посередине, и оттого хлынувшему внезапно дождю не по силам было ее залить – вода стекала в кюветы. По обочинам друг подле друга теснились каменные гробницы, дабы проезжающие могли прочесть имена усопших и помянуть их при случае. Черные силуэты кипарисов напоминали молчаливых стражников. Природа поражала своей пышностью, архитектура – совершенством. Трава тешила глаз сочной зеленью, олеандр – яркостью цветов. Италийская сосна с пышной раскидистой кроной и длиннющими иголками совсем не походила на стройные северные сосны Синегорья.

Днем в одной из придорожных таверн беглецы купили вина и хлеба и, наскоро поев, двинулись дальше. Копыта притомившихся лошадей не в такт цокали по камню. Дождь намочил шерстяные плащи путников, и теперь они тяжелыми латами лежали на плечах, холодя спину. Целый день Марк Гордиан и Владигор были в пути, и этот дождь, так некстати хлынувший к вечеру, Марк принял за дурной знак. Неведомое ожидало их в Риме. Менявшие на почтовых станциях лошадей гонцы наверняка намного опередили беглецов, и к их приезду сенат уже будет извещен о гибели императоров Гордианов. Призрак Максимина, как огромная каменная статуя, готовая рухнуть и придавить своей массой весь город, навис над Римом.

Они ехали вдвоем – Филька оборотился филином и умчался вперед на разведку.

– Если дела в Риме сложатся не лучшим образом, сможешь ли ты бежать? – спросил Владигор.

– Куда? – отозвался Гордиан. – Рим вмещает в себя весь мир. Германцы за нашими границами просто убьют беглеца, персы обратят в пленника, долго и изощренно будут унижать, прежде чем выгодно обменяют на своего у римлян. Прятаться же где-нибудь в провинции невозможно – какой-нибудь доносчик вскоре выследит меня и сообщит властям, как бы старательно я ни притворялся простым гражданином. Меня убьют на месте, а человека, который «осмелился укрывать преступника», приговорят к смерти вместе со всей родней. Рим никому не позволит ускользнуть от своей власти. Единственное, что освобождает от повиновения Августу, – это острие меча, направленное в собственное горло. Или в горло самого Августа. – В голосе юного Марка звучали восхищение и отчаяние одновременно. – Мой дед Марк Антоний Гордиан Африканский всю жизнь провел в занятиях литературой и мирных наслаждениях. Он уклонялся от управления армией или провинциями. Лишь в преклонных годах он сделался проконсулом Африки, надеясь там ускользнуть от всевидящего ока Рима. Но и здесь судьба его настигла. Богам было угодно, чтобы мятежники попросили деда объявить себя Августом и свергнуть Максимина. Он пытался отказаться. Но это уже не имело значения. Как бы он ни ответил: «да» или «нет», его все равно ожидала смерть. Мысль об измене есть уже измена. Факт, что к нему обратились с подобной просьбой, означал смертный приговор.

– И все же ты на что-то надеешься? – спросил Владигор.

– Надеюсь, что сенат, признавший моего отца и деда Августами, попытается оказать сопротивление Максимину. Не из уважения к нашему роду – я не так наивен, чтобы рассчитывать на это, – но исключительно ради спасения собственной шкуры. Они знают, что Максимин никогда их не простит. Я же сказал – вне Рима мира нет…

Они поторопили уставших коней, и те перешли с шага на крупную рысь. Путникам хотелось до темноты достичь города. Уже перед закатом они добрались до Аппиевых ворот. Вопреки их опасениям, стражники, охранявшие ворота, едва услышав имя юного путника, не стали чинить им препятствия.

– Да здравствует Гордиан! – прокричал один из солдат, и остальные откликнулись.

От неожиданности юноша отшатнулся, решив, что угодил в ловушку. Владигор невольно положил ладонь на рукоять меча.

– Максимин – враг Рима! – гаркнул другой.

– Ты не боишься кричать подобные вещи? – спросил Марк стражника.

– Максимин сдох, – отвечал стражник. – Сам префект Рима объявил об этом. После этого все статуи Максимина разбили и не оставили на бронзовых досках ни одного упоминания о нем.

– Кажется, боги благосклонны ко мне, – прошептал юноша и понудил уставшего коня двинуться вперед.

– Пусть Всеблагой и Величайший Юпитер покровительствует тебе, Гордиан! – проорал ему вслед один из стражников.

Другой протянул Владигору зажженный факел:

– Стемнеет, пока доберетесь до дома. А в городе нынче неспокойно.

Поначалу ничто, казалось, не подтверждало слов стражника. Лишь пару раз из верхних этажей выплеснули помои чуть ли не на голову путникам, да веселая компания, запоздало покидавшая термы Каракаллы, выкрикивала похабные стишки и царапала на стенах пришедшие на ум скабрезные изречения. Молодой повеса в шелковой тунике загородил дорогу Гордиану.

– Эй, красавчик, пошли с нами! Нас пригласили в гости, и как раз есть одно свободное местечко. Клянусь, хозяин будет тебе рад.

Вместо ответа Гордиан вытащил меч из ножен.

– О, я не знал, что ты настроен так серьезно, – пробормотал весельчак, спешно отступая.

Аппиева дорога вскоре вывела путников к большому цирку. Здесь Гордиан замешкался, раздумывая, свернуть ли ему направо, на улицу Триумфаторов, чтобы прямиком очутиться в Каринах в своем доме, или прежде побывать на форуме.

– Я должен поехать на форум… – пробормотал он после короткого колебания.

И они двинулись прямо. Слева высились стены большого цирка, облепленные многочисленными мелкими лавчонками, тогда как справа расположились одетые в мрамор дворцы Палатина. Владигор с изумлением смотрел на огромные здания, освещенные розовым закатным светом. Одна терраса высилась над другой, один ряд колонн над другим расцветал цветками причудливых капителей. Вогнутый фасад императорского дворца сверкал обильной позолотой. Прежде Карфаген показался ему великолепным. Теперь Владигор вынужден был признать, что Карфаген унылый провинциальный городок и если камень может символизировать мощь, то могущественнее Рима нет города на земле.

Город был почти пустынным. Но у поворота на Тусскую улицу путники угодили в толпу, избивающую палками и камнями двоих мужчин. Их одежда, прежде нарядная, была разорвана, лица залиты кровью. Уже смеркалось, и трое человек держали над головой факелы. В их красноватом свете отвратительная сцена выглядела еще более зловещей. Толпою руководил немолодой дородный господин в белой тунике с пурпурной полосой, что изобличало в нем сенатора. Владигор хотел вмешаться и уже потянулся к рукояти меча. Но в этот момент сенатор повернулся, увидел двух всадников и попятился… Свет факела осветил лицо Марка.

– Слава богам! – воскликнул сенатор. – Молодой Гордиан! А я уж думал, что это…

Он замолчал, не договорив, но ясно было, что он принял их за людей Максимина.

– Домиций! – воскликнул Гордиан. – Рад тебя видеть, светлейший!

– Кто эти люди? – спросил Владигор.

– Доносчики, погубившие моего брата, – отвечал сенатор. – Они показали в суде, что он сменил одежду перед статуей Максимина, и его присудили к смерти за оскорбление достоинства императора. Сначала у него отобрали все имущество, а потом в повозке повезли в лагерь к императору и там, после долгих издевательств, умертвили. И все потому, что когда-то брат удостоился триумфа. А этим подонкам досталась четвертая часть его имения! Увы, всякое излишество вредно…

Владигор взглянул на избиваемых без прежней симпатии. Один из них уже был мертв, второй пытался подняться, но вновь падал под ударами палок на мостовую.

– Они нагло похвалялись тем, что сделали, – проговорил Домиций, с улыбкой глядя, как человек корчится на мостовой. – Пусть мои клиенты разделаются с ними, пока считают, что Максимин умер…

– А разве это не так? – спросил Гордиан, и голос его дрогнул – надежда, которую ему даровали возле Аппиевых ворот, обратилась в дым, едва они миновали Палатин.

Сенатор усмехнулся:

– Разумеется, нет. Это всё придумал префект Сабин со страху. Но эта выдумка не помогла сохранить его подлую жизнь. В уличной драке кто-то огрел его дубиной по черепу, и Сабин скончался. Не волнуйся, Марк, у тебя есть еще несколько дней, а может быть, даже месяц жизни, пока Максимин не добрался до Рима. Тогда он перережет тебе горло вместе со всем сенатом.

– Где он сейчас? – Голос Гордиана вновь был спокоен. Потерянное на миг самообладание вернулось к нему.

– Скорее всего, где-то около Гемоны, – отозвался сенатор. – Думаю, к концу мая он уже будет в Риме. Так что напоследок я решил доставить себе удовольствие и разделаться с этими гадинами. Впрочем, не я один. Большинство римских граждан позволили себе точно такую же роскошь. Праздник сердца, предоставленный народу Рима обожаемым сенатом. В последнее время, увы, подобные радости так редки. Кстати, ты слышал о Публии Марцелле? Нет? Он по доброте душевной покровительствовал Максимину в те дни, когда тот был всего лишь кавалеристом. Увы, Марцелл слишком хорошо знал, в каком навозе вырос этот фракийский дуб. Едва став Августом, Максимин Фракиец обвинил Публия в измене и бросил на съедение волкам вместе с двумя другими патрициями, которые, напротив, презирали его и велели своим рабам гнать палками, не пуская на порог. Самое интересное, что рабам, поколотившим Максимина, посчастливилось уцелеть. Это наводит меня на мысль, что в конечном итоге милосердие и жестокосердие в одинаковой степени раздражают людей.

Домиций был прекрасным оратором. Но в последние месяцы он боялся высказываться публично, и у него накопилось так много неиспользованных цветистых сравнений и остроумных шуток, что он готов был произнести пламенную речь прямо здесь, у поворота на темную и грязную Тусскую улицу. Переступив черту, за которой его могла ожидать только смерть, он позволил себе говорить все, что думал, не опасаясь ни доносчиков, ни преторианцев, ни собратьев-сенаторов.

– Светлейший, ты покончишь с собой, когда придет Максимин? – спросил Владигор, не в силах скрыть издевку в голосе.

– Кто этот варвар, говорящий на столь ужасной латыни? – Домиций повернулся к Гордиану, не удостоив Владигора ответом.

– Мой друг, спасший мне жизнь, – отвечал Гордиан.

– Такие друзья нынче редкость. Ну что ж, отвечу ему. Разумеется, я не буду дожидаться, когда Максимин зашьет меня в шкуру вола вместе с голодными собаками и кошками. Едва Фракиец вступит на улицы Рима, мой врач вскроет мне вены. Эта смерть легка, не так ли, юный Марк?

– Я бы предпочел умереть в битве… – ответил тот.

– Смерть в битве не так легка, как кажется на первый взгляд. Кому-то повезет, и удар противника окажется смертельным. Но другие будут медленно умирать от ран под палящим солнцем, облепленные мухами и слепнями. Я предпочитаю теплую ванну, когда вдали звучит приятная музыка, а мозг затуманен после двух-трех кубков хорошего вина.

– Мы будем сражаться, – ответил за юношу Владигор.

– Ничто так не терзает человека, как бессмысленная надежда, – улыбнулся сенатор и помахал им рукой на прощание.

Путники свернули на Тусскую улицу.

– Будьте осторожны, – крикнул им вслед Домиций. – Я никогда здесь не хожу.

Гордиан обернулся и кивнул в ответ. Может быть, смерть от ножа проходимца ему казалось не такой и ужасной… Прежде он никогда бы не выбрал эту дорогу.

Расположенное в самом центре Рима, между Палатином и Капитолийским холмом, это место кишело ворами и продажными женщинами. В грязных клетушках доходных домов жили люди, не имеющие ничего, кроме набедренной повязки, их занятие состояло лишь в том, чтобы ранним утром мчаться к дому своего господина и часами стоять в очереди за подачкой. Наверное, почти каждому юноше, выросшему в этих трущобах, мнилось большой удачей обвинить какого-нибудь сенатора в измене и в одно мгновение обрести неслыханное богатство. Сейчас же, во времена смуты, вместо слова вполне мог сгодиться и нож.

Не проехали Владигор с Гордианом и сотни шагов, как из-под арки одного из домов выскочила ватага человек в пять или шесть и бросилась к неосторожным путникам. Один из них попытался ухватить за повод коня Владигора. Синегорец ткнул горящим факелом наглецу в лицо, и тот отпрянул, захлебываясь криком. Второй грабитель, замешкавшись, не сумел нанести удар, и меч Владигора вспорол его руку, сжимавшую нож. Гордиан не был так расторопен. И хотя он успел отбить удар нападавшего, но тот оказался гораздо сильнее и рывком стащил мальчишку с лошади на землю. Его приятель уже нацелился всадить клинок Гордиану между лопаток, но Владигор пнул негодяя ногой в лицо, – тот, отлетев в сторону, ударился головой о стену и сполз на мостовую. Гордиан, к удивлению Владигора, сумел вывернуться из-под своего гораздо более рослого и сильного противника и выбить из его руки нож. Но одолеть его до конца не смог. И тут с неба пала хищная птица и когтями вцепилась грабителю в лицо. Тот взвыл нечеловеческим голосом и выпустил мальчишку. Нападение филина произвело на грабителей куда более сильное впечатление, чем сила Владигора и удары его меча. Сочтя появление птицы знаком богов, они кинулись врассыпную. Гордиан поймал своего коня. Нападавшие в попытке добраться до всадника несколько раз ударили лошадь ножом, и теперь весь ее круп был залит кровью. И без того измученное дорогой, несчастное животное хрипело и вряд ли могло везти дальше своего седока. Владигор усадил мальчишку на своего коня, а сам, схватив повод, побежал вперед. Гордиан приподнял брови – передавшаяся ему от деда и отца манера, – но ничего не сказал. У мальчика едва хватало сил, чтобы держаться в седле.

Через несколько шагов Тусская улица, сойдясь со Священной дорогой, вывела их к храму Кастора и Поллукса. Они очутились на форуме.

По обычным дням, с рассвета и до полуночи, форум был полон народу. В этот же вечер почти все лавки были раньше времени закрыты. Толпа разошлась, и пустынный форум казался еще более величественным. Один храм возвышался над другим, а над всеми ними поднимался, как глава семейства, храм Юпитера Капитолийского. Владигор остановился. Странная мысль мелькнула у него в мозгу: он достиг цели своего путешествия, и двигаться дальше уже ни к чему. Кто бы мог подумать, что камень способен вызывать такое восхищение. В вечернем воздухе мраморные колонны светились, а статуи в бесчисленных арках здания архива, на крыше базилики Юлия, на триумфальной арке выглядели гораздо живее, чем во-он тот чудак в драной серой тунике, что залез на украшенную рострами трибуну и ораторствовал перед немногочисленной толпой зевак. После удачной фразы или жеста кучка зевак награждала «оратора» громкими хлопками. Чудак замолкал, прижимая руки к груди и ожидая, когда крики смолкнут. За его спиной, как призрак, маячила бронзовая колонна, от которой начинали свой отсчет все главные римские дороги. Красные отсветы факелов сверкали на ее поверхности…

Гордиан указал на конную статую посреди форума.

– Это божественный Марк Аврелий, – сказал он. – Самый великий император Рима. Мой тезка. Но я-то всего лишь «маленький Марк» – как называл меня отец!

Он соскочил с лошади и направился к трибуне. Взбежав по ступеням, он потеснил самозванного оратора-комедианта и обратился к немногочисленным слушателям:

– Граждане Великого Рима!

– Эй, ты наверняка новый император! – крикнул кто-то из толпы, и все захохотали.

– Ты почти угадал, – ему в тон отвечал Гордиан. – Я – внук и сын императоров Марк Антоний Гордиан. Моего деда и отца Африка провозгласила Августами, и сенат тайно признал их…

– Какое там тайно! – отвечали из толпы. – Это всем давно известно…

– Да здравствует Гордиан Август! – крикнули несколько голосов.

– Максимин – враг Рима!

– Но вы еще не знаете самого главного! Мой дед и отец мертвы. А Максимин, напротив, жив, и тот, кто надеется избежать его гнева, – надеется зря… – сказал Гордиан.

Голос его далеко разносился в вечернем воздухе. Крики смолкли. Перед рострами воцарилось тягостное молчание. Лишь кто-то тоскливо вздохнул: «О боги…»

– Граждане Великого Рима, если вам дорога жизнь, – продолжал Гордиан, – выберите нового императора, который сможет защитить Рим от Максимина. Мой дед и мой отец уже ничем вам не смогут помочь.

В полной тишине он сошел с трибуны.

– Ты надеешься на их помощь? – спросил Владигор, когда Гордиан взобрался на коня.

Тот отрицательно покачал головой:

– Нет… Эта жалкая толпа ничего уже не решает… Но они хотя бы имеют право знать правду…

И путники двинулись дальше.

Перед зданием сената толпа человек из двадцати развела костер и кидала в него картины. Их написали по приказу Максимина и выставили перед курией, дабы каждодневно напоминать горожанам о славных победах императора. Теперь, разбив статуи Максимина, граждане, которые так и не сумели проникнуться уважением к Фракийцу, принялись жечь картины.

– Изверг Максимин мертв! – визгливо кричал какой-то тощий старик, потрясая в воздухе костлявыми руками.

Женщина в испачканной сажей столе подпихивала в огонь остатки обгорелых холстов.

– Они были хороши, – заметил Владигор, оборачиваясь и глядя на костер.

– Когда умирают люди, стоит ли жалеть о картинах? – спросил Гордиан.

– В твоем доме есть что-нибудь подобное?

– Наш дворец прежде принадлежал Гнею Помпею. Он весь украшен картинами с изображениями морских сражений… Вскоре ты сам увидишь… Отец говорил… – он запнулся, – в этом доме кто-то из домашних богов вселяет в обитателей дух неповиновения, когда ему не нравятся благовония, сожженные на домашнем алтаре… Помпей бунтовал против Юлия Цезаря, новый владелец дома, Марк Антоний, – против Октавиана Августа, теперь настал черед Гордианов…

Глава 5
БОГИ ЗАГОВОРИЛИ

Максимин ненавидел жару. Максимин ненавидел Италию, потому что там было жарко. Максимин ненавидел Рим, потому что столица Италии сделалась столицей мира. Но еще больше, чем Рим, он ненавидел города побережья, расположенные в низине, где зной вызывал испарения болот, где климат сулил лихорадку, а римская спесь, соединившись с провинциальным убожеством, могла соперничать с мерзким болотным духом. Вдобавок после чистого альпийского воздуха смрад долины вызывал сильнейшие головные боли. Максими– ну казалось, что голова его превратилась в самонагревательный сосуд, в котором вот-вот закипит вода.

Первым городом на их пути была Гемона, расположенная в самой высокой части равнины, у подножия Альп.

Тысячи солдатских подошв, подбитых гвоздями, печатали шаг, приближаясь к Гемоне. Вороной жеребец Максимина изрядно притомился под тяжестью его тела, будто вез не одного всадника, а сразу двоих.

Наконец впереди показалась городская стена. Город был странно тих, будто усыпленный влажными испарениями земли. Последние дни почти непрерывно шли дожди. Но в это утро яркое апрельское солнце, выглянув из-за туч, заставило землю исторгнуть из своей огромной груди накопленную влагу. Окрестные поля, рощи да и сам город покрыл густой белый туман. Посланные вперед разведчики доложили, что на стенах не видно ни души и ворота открыты. Максимин нахмурился. Почему префект не вышел навстречу и не выслал депутацию знатных граждан? Ведь доподлинно известно, что в Гемоне побывали посланцы сената с предложением признать узурпаторов Гордианов. Так пусть поспешат поскорее загладить вину. Подлый городок. В прошлый раз, когда Максимин побывал здесь, он велел изъять сокровища из храма гения Гемоны. А нашлось-то там всего несколько жалких золотых и серебряных сосудов, украшенных мелкими камешками и жемчугом. Зато жители так орали, будто он забрал всю римскую казну из храма Сатурна на форуме.

Император отправил вперед первую когорту с приказом притащить на веревке префекта Гемоны и тех знатных горожан, кого удастся сыскать. Когорта вернулась гораздо быстрее, чем рассчитывал Максимин, и без добычи, если не считать какого-то грязного старика в одной набедренной повязке. Его уж никак нельзя было принять за уважаемого гражданина.

– Что это значит? – спросил Максимин у командовавшего первой когортой трибуна.

– Единственный житель Гемоны, которого нам удалось найти, – отвечал тот. – Город совершенно пуст.

– Кто ты? – спросил Максимин у старика.

У пленника затряслась голова, и, не смея поднять глаза на императора, он пробормотал:

– Я – Вит… Вольноотпущенник… Не было сил идти… Дочь умерла зимой… Я – Вит, вольноотпущенник…

– Где остальные?

Старик затрясся еще больше.

– Ушли… Марк взял два узла с поклажей, положил на спину мулу, и они ушли… Он обещал мне три сестерция, если его дом уцелеет…

Максимин не дослушал бессвязный лепет – хлестнул вороного жеребца и поскакал к воротам. Колонна солдат двинулась следом. Трибуны повелели когортам рассыпаться по улицам и обыскать все дома и лавки. Но жителей и след простыл. И главное – вместе с ними исчезло все продовольствие. Жалких остатков, собранных в кладовых и в брошенных лавках, могло хватить разве что на два дня. На одном из складов хранились большие запасы оливкового масла, но, не имея возможности увезти его, жители Гемоны разбили амфоры. Вокруг склада земля от пролитого масла сделалась жирной и скользкой и блестела, как черное дерево. Максимин смотрел на этот разор, и голова у него гудела – кипяток закипал, стайки пузырьков ярости рвались наружу и душили императора. Глаза его налились кровью, рот перекосило, так что крик, вырвавшийся из горла, был невнятен.

– Вон! – орал он. – Все вон!

Трибуны приняли его крик за приказ немедленно покинуть город. Солдаты прихватили остатки муки и бобов, что удалось найти, и направились назад, к воротам. В этот момент странный звук донесся со стороны городского форума. Максимин готов был поклясться всеми богами, что это многоголосый волчий вой. Когда император подъехал к воротам форума, глазам его предстала удивительная картина – всю площадь вокруг фонтана заняли волки. Они теснились серой плотной массой и смотрели бесцветными равнодушными глазами на солдат, чего-то ожидая, но ничего не боясь. Несколько матерых хищников залезли в лавки, и теперь их морды выглядывали наружу, будто лесные звери собирались вести торговлю с людьми. А потом, словно издеваясь над опешившими солдатами, крупный зверь, явно вожак, вскочил на мраморный бортик фонтана и принялся жадно лакать воду. Его собратья громко и дружно завыли, подняв морду к затянутому белой пеленой небу.

– Их там не меньше пятисот, – сказал трибун первой когорты, подходя к Максимину. – Прикажешь перебить, Август?

Император уже хотел кивнуть в ответ, но что-то заставило его остеречься.

«В Гемоне ты не встретишь сопротивления…» – вспомнил он слова странного халдея.

Неужели это проделки дохляка в черном плаще?

– Нет, – ухмыляясь, отозвался Максимин. – Пусть с ними повоюют эти трусы, когда вернутся домой.

О Зевулусе он думал не с благодарностью, а со злостью. Он терпеть не мог, чтобы какой-нибудь мерзавец-умник (эти слова были для Максимина однозначны по смыслу) приказывал ему делать что-то по-своему. Когда-то прыщавый недоносок Элагабал, которого императором сделали бабы, улыбаясь, спросил Максимина, сможет ли он тридцать раз кончить с женщиной за одну ночь, уж если ему под силу победить тридцать воинов в схватке за один день? Тогда старый вояка не нашел достойного ответа, но теперь с удовлетворением вспоминал о том, что Элагабала убили преторианцы и бросили его труп в городскую клоаку.

Значит, вот так Зевулус решил продемонстрировать свою силу. Глупец, он не знает, что для Максимина существует только сила меча, и ее вполне достаточно, чтобы справиться с такими ничтожными противниками, как сенат и его ставленники Гордианы.