Текст книги "Владигор. Римская дорога"

Автор книги: Николай Князев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Могу предложить тебе обмен… – пролаял Анубис. – Ты отдаешь мне свой камешек, а мой повелитель отправляет тебя обратно в Синегорское княжество. Он бог, и ему это под силу. Неужели ты еще не соскучился по своим лесам и дикарям?

Владигор по-прежнему молчал, шагнул к Анубису, и тот отступил.

Они сделали целый круг по двору. Владигор опасался пока нападать, не зная силы противника. А тот явно не желал драться. Он ждал, когда представится случай, чтобы по-шакальи улизнуть.

– Гляжу, не таков ты боец, как о тебе говорят, – пролаял Анубис. – Самозванец, вот ты кто!..

– Ты тоже… Вряд ли тебе поклонялся хоть один человек на этом свете…

– Что ты понимаешь в божественных делах, ты, ничтожный, родившийся человеком?

Анубис обиделся. Он, носящий прозвище египетского бога, уже и возомнил себя таковым, позабыв, что был всего лишь трупом убийцы, казненного и закопанного в песок без надлежащих обрядов. Воскрешенный темной силой чародея, он поверил в свою божественную ипостась.

Перестав кружить, Анубис бросился на врага, метя разинутой пастью Владигору в шею, мечом – в грудь, ножом – в живот. Удар меча Владигор отбил клинком и возвратным движением полоснул наискось, вспоров незащищенную грудь Анубиса от плеча к животу. Но тварь все еще была жива и тянулась острыми зубами к горлу противника. Второй удар заставил Анубиса рухнуть на колени. Когда же предсмертная судорога выгнула его тело и оно медленно повалилось на землю, то шакалья голова сама собой отделилась от шеи и покатилась по заросшему травой двору. Из ран хлынул черный гной, мясо отваливалось от костей пластами, и среди разлагающейся плоти блеснул металлический медальон. Владигор поднял его – это был тот же самый значок, который он нашел в могильнике Синегорья. Черный кружок, и на нем – козлиная голова.

Владигор отшвырнул проклятый знак, сорвал пучок травы и тщательно стер с лезвия меча следы крови. Вложив клинок в ножны, он понял, что смертельно устал. Непрерывная погоня последних дней, землетрясение и наводнение, ураганы и ливни, сменявшие друг друга, – все это оказалось утомительным даже для него. Однако он нашел в себе силы заглянуть в крошечный полуразрушенный домишко, чтобы оглядеть последнее прибежище посланца Зевулуса. Окна почти полностью заросли виноградом, и внутри царили сырость и полумрак. Кроме деревянного стола и скамьи, здесь ничего не было. На столе стояла миска с похлебкой красного цвета, а в углу валялась половина овечьей туши, уже изрядно разложившейся. Присмотревшись, Владигор понял, что в миске налита вовсе не похлебка, а кровь.

Владигор нашел в домишке глиняную табличку с нацарапанной надписью: «Благоприятный день – июльские иды…» Он не мог понять, что означает эта фраза, и на всякий случай прихватил табличку с собой.

Ему хотелось как можно скорее уйти отсюда, но сил хватило лишь для того, чтобы добраться до какого-то пастушеского шалаша. Владигор залез внутрь и провалился в сон. Он проспал почти двое суток, проснулся голодный и с ощущением, что в июльские иды должно случиться что-то страшное и непоправимое. Впрочем, волноваться было поздно – иды, то есть пятнадцатый день в июле, уже миновали.

Он двинулся к Риму. Было даже странно, что земля больше не колеблется под ногами. Во всей природе разлилось необычайное спокойствие – на деревьях не шевелился ни один лист, в дрожащем от зноя воздухе, как сумасшедшие, звенели цикады. Навстречу Владигору попалась повозка с людьми, возвращающимися из Рима. Они везли кое-какой нехитрый скарб и радостно переговаривались, обсуждая, как будут обустраиваться и хватит ли им того, что удалось купить, на первое время. Владигор остановил их и спросил, что творится в Риме:

– Хвала Юпитеру, теперь все будет хорошо, – отвечал хозяин повозки. – Вчера Гордиан Август принес в жертву Плутону десять черных, без единого пятнышка, быков и десять таких же черных овец, как повелели Сивиллины книги. И – видишь – земля перестала трястись в лихорадке…

Владигор усмехнулся – он уже привык, что все успехи подданных приписываются правителю. Возможно, в Синегорье кто-то вот так же в обиде кусал губы, слыша похвалу князю…

Он прошел по дороге еще сотню шагов и увидел скачущего навстречу всадника, вслед за которым мчалась вторая лошадь, но без седока. Всадник этот был Владигору знаком.

– Филимон! Что это ты – верхом… а не по-птичьи?

– По-птичьи я летал вчера и видел, как ты дрых в шалаше. Не стал будить тебя, бедного, понимая, как ты умаялся, – отвечал Филимон, спрыгивая на землю. – Вот и решил обеспечить тебя лошадью… М-да, это, конечно, не Лиходей, но конь неплохой… Поехали!..

– Погоди, – остановил его Владигор. – Скажи, ничего странного не случилось в Риме в июльские иды?

Филимон нахмурился:

– Ну, случилось многое… Во-первых, Гордиан торговал на форуме своей рухлядью и продал почти на миллион золотых. Когда на повозке, запряженной парой лошадей, увозили мраморную статую Дианы, он стоял в толпе и плакал. Клянусь Геркулесом, этот парень иногда меня удивляет. Потом… ах, да… Мизифей послал во время торгов трех двойников императора в толпу. Так вот – одного из них прирезали, да так ловко, что никто ничего не заметил. Труп бросили возле портика. Гордиан считает, что это простая случайность, а Мизифей, напротив, твердит, что Августа хотели убить. Но вот кто – неведомо.

– Он чем-то мешает Зевулусу… – сказал Владигор. – Но сам Зевулус не может появиться в Риме. По его приказу действует посланец.

– В Сивиллиных книгах записано, что императору угрожает некто с темной душой и влюбленный в пурпур. Как бывший халдей, могу сказать, что это самое расплывчатое пророчество, которое я когда-либо слышал. Людей с темной душой и жаждущих власти в любом мире пруд пруди… А как твои успехи?

– Я прикончил посланца Зевулуса.

– Трудно было?

– Достаточно. Но я уверен, что это отнюдь не конец, а начало…

Гордиан лежал в своем доме на ложе напротив фрески. Хорошо, что ее нельзя продать, – не выпиливать же часть стены и выставлять на продажу. А такого богача, который мог бы выложить кругленькую сумму за бывший дворец Гнея Помпея, выкупленный из казны предками Марка, в Риме не было. Когда-то Марк Антоний, счастливый любовник Клеопатры и несчастливый соперник Октавиана Августа, жил в этом дворце, но и он не смог за него заплатить, после чего был выдворен из роскошных комнат.

Поляна на фреске была по-прежнему пуста – все звери сбились к краям росписи, тесня друг друга, но черный с золотом орнамент, окаймлявший картину, не давал им убежать. Нора, черневшая под корнями дуба, сделалась теперь огромной. Рукоять кинжала Гордиана, превратившаяся затем в нарисованную, исчезла. А рыжий лисенок снова сидел посреди поляны и смотрел на Марка красными хитрыми глазами.

– Думаешь, меня так легко одолеть? – спрашивал он, высовывая розовый язычок и показывая острые зубы. – О нет, это только кажется, что я погиб. А на самом деле я целехонек. Видишь, все меня боятся.

– Я не боюсь.

– Нет, ты только лишь делаешь вид, что не боишься, а на самом деле сердце твое замирает от страха. И ты боишься не смерти – твоя смерть все время ходит так близко, что ее дыхание холодит затылок, – ты боишься другого – ответственности, того, что предстоит сделать. Ты боишься, что не сможешь стать Хранителем времени. А раз ты так думаешь, значит, и не станешь…

И лисенок, махнув хвостом, скрылся в норе.

«Картина не может разговаривать с человеком и не может меняться… Но если это так, то она неподвижна… а вокруг нее меняется время… тогда… я вижу нечто, нарисованное после… или в других вариантах истории, или даже в других мирах… Получается, что в этом месте, где стоит мое ложе, – находится воронка. Провал. И я – в центре него…»

– Марк! Марк! – услышал он голос над собой и открыл глаза.

Владигор изо всей силы тряс его за плечо.

– Что с тобой? Я зову тебя, а ты лишь мычишь в ответ и не можешь открыть глаза. Ты болен?

Гордиан растерянно кивнул и посмотрел на фреску. Все на ней было как прежде, если под словом «прежде» подразумевать не первоначальный вариант, а тот, с появившейся норой и всаженным в нее кинжалом, запечатавшим выход. Владигор своим приходом восстановил течение времени.

– Ты видишь эту фреску? – спросил Гордиан, кивнув на стенную роспись.

– Ну да, а в чем дело?

– Когда погиб мой отец, а я прибыл в Рим, она изменилась… она менялась чуть ли не каждый день до тех пор, пока я не вонзил кинжал в эту нору. Он слился с фреской, и изменения прекратились.

Гордиан поднялся и провел рукой по росписи. То место, где была изображена рукоять, на ощупь казалось немного выпуклым и холоднее, чем вся остальная поверхность стены.

– Я давно не был здесь… И вот… сегодня увидел, что фреска неузнаваемо изменилась, еще больше, чем в первый раз… но пришел ты, и все вернулось… не к истоку, но к середине.

– Не к середине, а к началу, – поправил его Владигор. – К тому моменту, когда ты начал превращаться в Хранителя времени.

Гордиан покачал головой:

– Я не мог остановить изменение фрески… Я еще не готов.

– Все не так просто. Ты держал ее в неподвижности, пока не появился посланец Зевулуса. Вывод довольно прост – пока Зевулус сильнее тебя. Только и всего.

– Это правда, что он сделался богом? – спросил Гордиан.

– Название ничего ему не дает – ты же видел, что тень твоего отца, которого величают божественным, скитается по берегу Стикса, – ответил Владигор и замолчал. Понял, что обидел друга.

Гордиан стиснул зубы.

– Можно было привести другой пример, а не напоминать мне, что я так и не смог отыскать останки моего отца для совершения обряда!

– Прости. Речь не об этом. Нам нужно как-то обуздать Зевулуса, дабы он не помешал нам сделать задуманное. Лучше расскажи о попытке убийства.

– Ты говоришь о зарезанном двойнике? Накануне Юлия увидела дурной сон – будто я лежу убитый на форуме божественного Траяна. Мизифей придумал послать в толпу моих двойников – он отыскал несколько человек, более или менее на меня похожих. А сам я надел под плащ доспехи. И со мной было двое моих личных телохранителей – в таких делах Мизифей не доверяет преторианцам. Но на меня никто не нападал. И никто не видел, как зарезали того парня.

– Он стоял в толпе, и никто ничего не видел?

– Никто. Мы даже не знаем, где это произошло, – из раны не вытекло ни капли крови, и на плитах не осталось никаких следов.

– Все это случилось в июльские иды?

Гордиан кивнул в ответ. Владигор нахмурился. Зевулус неведомым способом вновь приобрел поразительную силу. Не смея ступить на земли, подвластные Юпитеру, он действовал издалека, но от этого не становился менее опасен.

Глава 3
МИНЕРВА ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ

Гордиан спрыгнул с лошади, бросил подбежавшему рабу повод и двинулся вдоль поля. Владигор следовал за ним верхом. Рабы несли корзины, наполненные кистями золотистого винограда. Гордиан подошел к плетеной ограде, отделяющей виноградник от соседнего поля, и остановился. Земля была рыхлой (с поля только что выкопали овощи), и по этой рыжеватой влажной земле ходил человек в льняной тунике и в растерянности ковырял землю палкой. За ним столь же бестолково бродили две женщины и мальчишка лет десяти. Вся семья – явно горожане.

– Смотри, – Гордиан кивнул в сторону бредущей по полю семьи, и лукавая улыбка возникла в уголках его губ. – Как они тебе нравятся?

– Что они тут делают? – спросил Владигор. – Выехали на прогулку?

– Это мой клиент с домочадцами. Я предложил ему взять вместо обычных выплат кусок земли и единовременную сумму на постройку домика. Он согласился. До него я предлагал это двадцати, а может, даже и тридцати клиентам, и все отказались…

– Не думаю, что дела у них пойдут удачно, – заметил Владигор. – Скорее всего, они разорятся, и ты получишь назад и свое поле, и своего паразита.

– Своего клиента, – поправил его Гордиан. – Не стоит пренебрежительно отзываться о полноправном гражданине, кто бы он ни был. К тому же этот человек показался мне деловым парнем, не бездельником – он даже завел себе маленькую мастерскую, но дело в том, что снять помещение в Риме чрезвычайно дорого. Возможно, на земле ему повезет больше. Я приставил к нему своего вольноотпущенника, чтобы тот помогал им в первый год и освободил на пять лет от арендной платы.

– Что за странная идея? – пожал плечами Владигор.

– Ты же сам говорил, что надо научить бездельников работать. А что может лучше приучить к работе, чем земля? Мои предки Гракхи хотели наделить всех римлян землей. Но их убили. Если всемогущие боги будут ко мне милостивы, я исполню то, чего они хотели много лет назад.

– Вспомни, чем это кончилось! – воскликнул Владигор. – Землю со временем опять скупили, и нищие вернулись в свои каморки и в очереди за хлебом.

– Сейчас иные времена – Рим почти не воюет, рабы дороги, и труд свободного может вновь обрести ценность. В Италии большую часть земли обрабатывают уже не рабы, а арендаторы – бывшие вольноотпущенники или свободные люди. Здесь главное – не сделать роковую ошибку властителя и не переусердствовать с налогами. Большие налоги могут погубить любое, самое могущественное государство.

– Какая мудрая мысль! Сам придумал?

– Нет, Мизифей подсказал.

Гордиан с минуту смотрел, как мальчишка, нашедший в земле брюкву, пропущенную рабами во время уборки, радостно верещит, вытаскивая желтый плод за вертлявый, ускользающий из рук хвостик. Вся семья тотчас разбежалась по полю и принялась азартно ворошить землю. Вскоре уже небольшая пирамидка овощей высилась рядом с оградой.

– Я предложил сенату закон, по которому все средства, поступающие в казну от налога на наследство, пойдут на закупку инвентаря и кредиты тем из горожан, кто захочет обрабатывать землю или завести свою мастерскую. И это кроме тех средств, которые по закону обязаны вкладывать в Италию сенаторы-неитальянцы.

– Новая идея Мизифея? – спросил Владигор.

– Нет, моя собственная… – отвечал Гордиан, и щеки его залила краска. – Мой отец написал поэму о своих предках Гракхах. Я не умею сочинять стихи. Я написал закон. И Сенат уже утвердил его. Ты бы видел, какие кислые были у них лица. Заседание проходило в храме Согласия, но даже это не настроило их на миролюбивый лад. Старики шипели, как разворошенное гнездо змей… Пожалуй, хуже они восприняли лишь закон, по которому гладиаторы должны сражаться только тупым оружием, и после двадцати боев их положено отпускать на свободу. Раненых отныне запрещается добивать. Контракт со свободными можно подписать только на эти двадцать боев.

Гордиан вновь едва заметно улыбнулся и бросил насмешливый взгляд на Владигора – именно синегорец потребовал, чтобы этот закон был предложен сенату. Они долго спорили, ибо Владигору хотелось, чтобы страшную забаву вообще запретили. Гордиан уже было уступил, но вмешался Мизифей и заметил, что при нынешних нравах населения в случае запрета появится иная кровавая потеха – может быть, добровольное состязание бойцов или варварских вождей друг с другом, – и назовут это новое развлечение не играми, а турниром. Неважно, как назвать, главное, что охотников посмотреть, как один человек убивает другого, предостаточно. Решили оставить бои в таком смягченном виде – все равно это был первый шаг на пути к запрету кровопролития.

– Надеюсь, МОЙ закон вернет мне популярность, которую я потерял благодаря ТВОЕМУ закону, – добавил Марк.

– Ты мужаешь прямо на глазах, – заметил Владигор.

– Нет, это не возмужание. Я еще не сделался самим собою, я все время повторяю чьи-то поступки. То по совету Сасония шляюсь по притонам, как Элагабал, то по совету Юлии распродаю вещи на форуме, как Марк Аврелий. Я не сделал ничего своего.

– Все впереди. Главное, что ты повзрослел.

– Это не так трудно, если непрерывно думать о времени, – в тон Владигору отвечал Гордиан. – Но и здесь я иду по чужим следам. Марк Аврелий много размышлял о времени. Из него мог бы выйти отличный Хранитель. Жаль, что ты с ним не повстречался. Вот послушай, что он написал: «Ты только посмотри на зияние вечности позади и на другую бесконечность впереди. Какая разница – жить три дня или три века?» Здорово, да?.. На самом деле время – вещь очень рыхлая. Оно постоянно пытается разветвиться и течь несколькими потоками, когда прошлое, настоящее и будущее сосуществуют одновременно. Чем больше оно разветвляется, тем больше непредсказуемых событий, тем неопределеннее будущее. Задача Хранителя срастить временное дерево в единый ствол, насколько это возможно. Думая о прошлом, не пытаться его вернуть, думая о настоящем, видеть его язвы и понимать причины, их порождающие; говоря о будущем, искать лишь реальные жизнеспособные побеги. Время непрерывно что-то меняет, а люди не успевают приспособиться к переменам. Раб, сделавшись свободным, в душе остается рабом, все его мысли направлены на то, как бы увильнуть от работы или насолить опротивевшему хозяину, от которого он по-прежнему зависит… Даже сын вольноотпущенника в душе – все еще сын раба и, говоря о Риме, не считает его своим домом и не желает его защитить. А вчерашний хозяин тысяч рабов никак не может сладить с новыми свободными арендаторами земли и пытается угрожать им и стращать их, как прежде рабов. И хотя все свободные граждане империи давно получили римское гражданство, Рим по-прежнему претендует на исключительность и тщится, подобно пауку, высасывать добычу из тех, кто попал ему в сети. Прошлое и настоящее перемешиваются вновь и вновь, как глина в руках гончара. А что вылепит будущее, неведомо никому… – Гордиан остановился и спросил с усмешкой: – Ну как, хорошо?

– Звучит неплохо, – кивнул Владигор.

– Это моя завтрашняя речь в сенате…

Все-таки он еще оставался ребенком, хотя сделался почти одного роста с Владигором.

За их спинами кто-то громко закричал. Владигор и Гордиан обернулись – по дороге, поднимая тучи пыли, мчался верховой. Гнедой конь был черным от пота. Гонец скакал из Рима и явно спешил. Перемахнув через изгородь, он прямиком поскакал по полю и через мгновение очутился подле императора. Ни слова не говоря, он протянул ему складные таблички с посланием. Гордиан в замешательстве глянул на Владигора, потом взял послание и, сорвав печать, прочел. Руки его дрогнули, и он едва не уронил таблички на землю.

«Дурной знак», – подумал Владигор так, как на его месте мог бы подумать любой римлянин.

– Что случилось?

– Персы перешли границу. Захватили Церцезиум и осадили Нисибис. Нисибис долго не продержится – слишком маленький гарнизон. Далее на их пути – Карры и Антиохия… Это значит… – Он замолчал.

Это означало одно – войну. Войну, которую прежде Рим так любил и от которой начал постепенно уставать. Еще желая побеждать, еще веря в свое величие, он уже не хотел сражаться.

Они сидели в библиотеке в Палатинском дворце. На следующий день было назначено заседание сената. Все догадывались, какое решение примет император, но мало кто знал, как ему не хочется его принимать. После смерти Максимина империя не воевала. Мирные годы промелькнули как краткий миг.

– Что ж, Мизифей, настало время проверить, каков из тебя префект претория, – сказал Владигор.

И он окинул выразительным взглядом фигуру бывшего ритора, на котором красная военная туника и военный плащ смотрелись как наряд актера.

– Представь себе, пока что он зарекомендовал себя отлично, – отвечал Гордиан. – Преторианцы его обожают. Он так о них заботится, что бравые ребята все до одного растолстели и едва влезают в доспехи. Гвардейцы клянутся, что давно мечтали о таком префекте, который будет кормить их мясом, а не розгами.

Мизифей сделал вид, что воспринимает слова Гордиана как похвалу.

– Выступить мы сможем не так скоро, как хотелось бы. Мы будем воевать с персами, и надо постараться не повторить ошибок, совершенных до нас. Против катафрактариев, то есть тяжеловооруженной конницы персов, наши легионы практически бессильны. Мы не можем превзойти их вооружением, значит, должны победить тактикой. Понадобится большое количество конницы, которая будет играть отнюдь не вспомогательную роль, и защитное вооружение, но гораздо надежнее того, что есть сейчас, и мечи получше, чем те, которыми вооружены легионеры.

– Это слишком дорого, – покачал головой Гордиан.

– Армия всегда стоит слишком дорого. Так же, как и любая победа. Я, предвидя возможность военных действий, основал в Риме две мастерских, где кузнецы-варвары куют новое оружие. Плохая сталь и слабая конница – вот уязвимые места римской армии.

– Я слышал о катафрактариях, но не верю в их непобедимость, – заметил Владигор. – Наверняка с ними можно бороться.

– У меня есть два отряда тяжелой кавалерии. В основном это сарматы, и вооружены они почти все трофейным оружием. Поглядим, как они сражаются, и подумаем, что можно сделать, – предложил Гордиан.

– Тише! – сказал Мизифей и предостерегающе поднял палец. – Вы слышали?

Поначалу Владигор решил, что префект хочет таким образом прервать обсуждение, ибо в библиотеке, кроме них, никого не было. Стояла необыкновенная, звенящая тишина. Чинно покоились в нишах спрятанные в футляры свитки. Мизифей перехватил тревожный взгляд Гордиана в сторону верхнего ряда, где хранился бесконечный свиток.

– Жаль, ты не до конца обучил меня, Архмонт, – со вздохом сказал Гордиан.

– Клянусь Геркулесом, ты и так уже почти все знаешь! Но я не могу посвятить тебя в Хранители. В данном случае решаю не я, а боги. Минерва обещала это сделать во время Столетних игр.

– Значит, мне нужно вернуться и провести Столетние… – сказал Гордиан и замолчал на полуслове – теперь все отчетливо слышали легкие шаги – кто-то невидимый шел по мраморному полу, приближаясь к ним.

– Вы говорите об окончании дела, еще не приступив к нему! Как это похоже на людей! – разнесся по библиотеке звонкий женский голос.

Первым ее увидел Владигор, когда она еще только возникла в дверном проеме, вторым – Гордиан, когда она миновала бордюр мозаики и ступила на медальон с растительным орнаментом. Последним – Мизифей, когда она была уже почти рядом и ее светлый пеплос волочился по бородатому лицу Аристотеля.

– Светлоокая богиня! Ты не оставила нас…

– Как вас можно оставить! – Она пожала плечами и уселась в удобное плетеное кресло, где обычно любила сидеть Юлия. – Вы видите только поверхность потока, но знать не знаете, что скрывается на его дне.

Она провела рукою над полом, будто хотела стереть мозаичную картину. Мельчайшие камешки, уложенные мастерами с таким тщанием, вылетели из своих гнезд и закружились в воздухе разноцветным сверкающим роем. Когда же камешки легли вновь на пол, то все увидели, что вместо прежней картины перед ним раскинулась подробнейшая карта римских владений. Ультрамарином сверкали моря, желтым кварцем – горы, хрусталем – снега на их вершинах. Леса из зеленого мрамора покачивались, как живые, под напором невидимого ветра. Крошечные деревья не должны были быть видимы при таком уменьшении, а между тем глаз на удивление ясно различал каждое дерево, каждый куст, каждый цветок. Владигор хотел спросить, в чем же загадка этой удивительной карты, но промолчал, не желая мешать задуманному.

– Ты думаешь, что опасность здесь… – Перст богини указал в сторону персидской границы, прополз, отмечая невидимую дорогу от Церцезиума к зубчатым стенам Нисибиса, на мгновение задержался в Каррах и наконец приблизился к расположенной в долине, окруженной роскошными садами и виллами Антиохии. – Ерунда! Вовсе не здесь! Вот где! – И Минерва резко махнула рукой наверх, в сторону Нижней Мезии, провинции не особенно благополучной в последние годы, ибо на границах ее объявились неведомые племена, воинственные и дерзкие. – Что ты знаешь об этом? – повернулась она к Гордиану.

– Наместником там Менофил, человек мне преданный…

Минерва рассмеялась, и смех ее был язвителен и горек.

– В самом деле, великое достоинство, ибо преданных людей в Риме нынче необыкновенно мало. Но разговор не о Менофиле. Смотри.

Она вновь провела рукой над полом, и закопошились, будто растревоженный улей, десятки и сотни племен. Бурля, людской поток почти мгновенно затопил всю Фракию, разлился вокруг стен осажденных городов, как река, выступив из берегов в половодье, окружает большие деревья на равнине. На время войска остановились, раздумывая, что же делать дальше. Крошечные дымки поднимались там, где когда-то находились деревни и поместья, и в библиотеке в самом деле запахло дымом.

– Это готы, – сказала Минерва. – Сейчас они довольствуются тем откупом, что получили несколько лет назад, в год, когда императоры сменялись один за другим… не буду напоминать о том времени. Возможно, Бальбин и сумел бы их остановить, если бы преторианцы не перерезали ему глотку. Но горевать о прошлом – занятие неблагодарное. Прошлое людям известно, а вот будущее – только богам. Если ты сейчас отправишься в Нижнюю Мезию, Гордиан, то во Фракии столкнешься с готами… Их пока что не так уж и много, пришли лишь отдельные племена, и римской армии вполне под силу их одолеть и очистить провинцию. Пока… Ибо это только начало. То, что ты сейчас видишь, – это будущее. Тебе придется сразиться с ними не раз – через десять лет ты должен будешь их победить, или они пожрут Рим, как саранча. Через десять лет ты соберешь огромную армию и I поведешь ее сражаться с готами. В этой битве император или погибнет со всем своим войском или блестящая победа твоих утомленных подданных. И возникнет новый Рим. И родится новая душа у Рима.

– Ты говоришь о будущем без иносказаний, – заметил Гордиан.

В его словах прозвучал вопрос, который он не осмелился задать напрямую. Но Минерва прекрасно поняла его.

– Это означает одно: будущее страшит даже богов. Когда ты двинешься в Месопотамию, помни: не персы угрожают Риму… Отнюдь не персы.

Она вновь провела рукою над полом, и камни мозаики встали на свои места. Но все продолжали смотреть на возникшие вновь медальоны, будто еще видели дикие орды, разгуливающие по равнинам, и пожары, полыхающие тут и там.

– Ничего этого еще нет. Но будет. Поспеши, Гордиан. А когда ты вернешься, я дам тебе то, чего не было ни у одного императора Рима. Божественную власть. Тогда никто не осмелится посягнуть ни на тебя, ни на твоих потомков, опасаясь гнева самой Минервы и ее отца. Ты успеешь укрепить города и воздвигнуть на пути варварских племен непреодолимые стены. Смелый и честный император способен сделать и армию смелой и честной. Пока еще не поздно… пока.

Все молчали. Потом Мизифей кашлянул и спросил:

– Светлоокая богиня, почему ты не сделаешь это сейчас?

– Избранник богов должен еще оправдать свою избранность. Риму нужен герой, перед которым он может преклоняться и которого может любить. Цезарь и Марк Аврелий в одном лице. Геркулес-Музагет из свитков Нумы Помпилиума – то есть победитель чудовищ и покровитель муз в одном лице. Иначе власть будет слишком тяжела для властителя и раздавит его. И помни, Мизифей, – она понизила голос, – незачем ходить за Евфрат, даже если кому– то почудится там хорошая добыча.

Уходя, она сделалась невидимой сначала для Мизифея, а когда ступила на орнамент мозаики, то и глаза Гордиана перестали ее различать. Но Владигор видел, как она остановилась на пороге и обернулась. И услышал ее слова:

– Когда рушатся такие государства, как Рим, грохот слышен в иных мирах, и там тоже начинаются камнепады. Помни это, Архмонт.

Гордиан отыскал Юлию в библиотеке, молча взял ее за руку и привел в спальню.

– Ты еще насидишься за свитками, когда меня не будет, – шепнул он, снимая с ее волос золотую сетку с изумрудами.

Темные пушистые пряди рассыпались по плечам.

– Ты скоро выступаешь? У нас много времени?

– Много, – кивнул он. – Но пролетит оно быстро. И значит, его все равно мало…

– Я смогу приехать к тебе в лагерь? – спросила она.

– Нет, это слишком опасно.

– В Нижнюю Мезию? Или в Антиохию?

Он вновь отрицательно покачал головой.

– Марк, я должна родить тебе ребенка. А я до сих пор не беременна.

– Наследник родится, когда я вернусь назад, – так обещала Минерва…

Она ничего не ответила, но ему почудилось, что он слышит ее крик: «А если ты не вернешься?!»

– Я вернусь, – ответил он. И по тому, как порывисто она прижалась к нему, понял, что угадал вопрос.

Одетый в пурпурную тогу, расшитую пальмовыми ветвями, Гордиан отпер ключом дубовые, украшенные золотом и слоновой костью двери храма двуликого Януса. После жертвоприношения он вышел и оставил ворота открытыми. Рим вновь начинал войну.

После этого ворота храма никогда уже больше не закрывались.

– И как он воюет? Успешно? Ба, да он очистил почти всю Фракию. Ну что ж, неплохо для мальчишки…

Со склона Парнаса открывался прекрасный вид на долину, засаженную тысячами серебристых оливковых деревьев. А далеко внизу по спокойным водам бухты медленно скользили корабли. На розовый шелк заката черными зигзагами легли горные хребты. Свет еще не померк. Но Минерве не нужен свет, чтобы различать происходящее. Над картой, выложенной из камней на узкой террасе, склонилась темная фигура. Тень упала туда, где в этот момент находились войска Гордиана, тень головы, но вовсе не человеческой. Острая морда и торчащие уши. Неужто он? Отбился от свиты Исиды и явился сюда насмешничать и угрожать…

– Анубис? – Голос Минервы прозвучал неуверенно.

Она не сумела сразу определить, древний бог перед нею или самозванец, которых так много на Востоке, и особенно в Египте. Когда страна приходит в упадок, суеверия плодятся, как черви на трупе. Черная тень дрогнула, и раздался лающий смех. Минерва стиснула в руках копье. Здесь, на греческой земле, она никого не опасалась, но этот смех ей не понравился чрезвычайно.

– Неужто признала? Да, как видишь, все еще разгуливаю… есть силы… а ты?

Она не ответила – его слова звучали слишком фамильярно.

– Ты слишком доверяешь людям. А этого делать никак не следует. Кто-нибудь из них наверняка тебе напакостит и расстроит твои планы. Сейчас ты надеешься с помощью этого мальчишки спасти себя и свой обожаемый город! Ну как же… сколько лет осталось до того, как народы, пришедшие с севера и так неожиданно явившиеся здесь, в нижней Мезии, разграбят твои обожаемые Афины? Чуть больше тридцати? Мгновение, если судить с точки зрения вечности…

Анубис вновь разразился громким смехом. Минерва не отвечала. Но в темноте ее золотой шлем стал светиться, а змеи на эгиде зашевелились.

– А знаешь, как все это будет? – Анубис наслаждался предчувствием грядущих бед. – Когда готы подойдут к Афинам, некий безумный житель будет бегать повсюду и уверять сограждан, что ты не допустишь падения своего любимого города и явишься на помощь им в золотом шлеме, с копьем в руках и в своей смертоносной эгиде. И что же?.. Вера одного человека – это так мало для бессмертной богини. Вера одного – сила одного… Ради этого не стоит спускаться с Олимпа с копьем в руках. Или и сил не хватит, чтобы спуститься?