Текст книги "Приключения 1968"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Жемайтис,Борис Сопельняк,Роман Ким,Владимир Понизовский,Валентин Иванов-Леонов,Юрий Сбитнев,Аркадий Локерман,Георгий Шилин,Александр Поляков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

8. «Здравия желаю, господин полковник!»

На старом гербе Области Войска Донского был, между прочим, изображен казак, сидящий верхом на винной бочке. Хорунжий Говорухин, несмотря на свое офицерское достоинство, вполне мог бы послужить натурой для того изображения, потому что пил он уже третью неделю. Пил с того самого дня, когда узнал, что в камышах под Елизаветинской снова объявился полковник Назаров.

– Выплыл-таки трехжильный черт! – пробормотал хорунжий, услышав эту весть.

И снова вспомнилась ему августовская ночь, когда плыли они вдвоем с полковником через быструю реку Маныч.

Было это с год назад. Бесславно закончился десант, брошенный по приказу Врангеля из Крыма под Таганрог. Командовал десантом полковник Назаров. Вел он с собой полторы тысячи казаков. Большей частью были это люди, возвратившиеся недавно из германского плена. Им бы хоть к черту в зубы, только попасть на Дон.

После молебна они и отправились.

Встретили их донцы, точно, горячо. Половина десанта здесь же и легла на пустынном азовском берегу. Вторую половину удалось Назарову увести на север в обход Ростова на Дон.

С месяц шли они по правому берегу Дона. Творили расправу с Советами, с мелкими отрядами красных. И вроде стало и вправду расти их войско за счет недовольных Советской властью. Но у станицы Константиновской красные, будто опомнившись, бросили на них с двух сторон регулярные части.

Двое суток шел бой, и хорунжий до сих пор не может понять, как тогда удалось ему уйти. С десятью казаками он и полковник Назаров решили править на Кубань, к Улагаю. Да по дороге казаки разошлись, не захотели опять идти в чужие места, а у самого Маныча возле небольшого хутора настиг их какой-то отряд. Погнались. Коней постреляли, а полковника ранило в плечо. Все же ушли, до вечера отлежались в перелеске, а ночью поплыли через Маныч. Хорунжий взял себе полковничье оружие. До середины уже доплыли, как стал полковник тонуть.

Никогда не забудет хорунжий, как скользкая и холодная рука ухватила его за плечо, потащила под воду. Вывернулся хорунжий, ногой оттолкнул полковника и, не помня себя, напрягшись до судороги, выплыл на берег. С час лежал на песке. Никого не было…

До отряда Улагая он не дошел. Услышал вскоре, что и кубанский десант рассеян. Вернулся на Дон, добыл чужие документы. Здесь-то и нашел его представитель подпольного штаба ОРА из Ростова.

Много тогда скрывалось в бескрайних донских камышах людей из разгромленных белых армий и отрядов. Встретил Говорухин и других офицеров, мало-помалу сошлись к нему зимой сотни две отчаянных, кому терять было нечего. Ростовская подпольная организация снабдила деньгами, обещали большие чины дать. А главное – под секретом узнал Говорухин, что в середине лета ожидается английский десант с Черного моря и после этого будет провозглашена независимость Дона.

К весне сумел хорунжий поставить под свое начало в общей сложности тысячи полторы сабель. Были у него свои люди и в станичных Советах и в военных отделах. Конечно, всю силу вместе он не держал: кто в камышах, кто по хуторам. Однако если потребовалось бы, в несколько часов мог собрать всех. Центр приказал не предпринимать пока мелких выступлений, а держать людей наготове.

По слухам с Кубани, там тоже формировались отряды. Видно, у большевиков не хватало сил для борьбы с ними. Да и что можно было поделать с таким войском, которое в час бесследно исчезало, как оборотни, превращаясь в мирных с виду хозяев.

Говорухину намекали, что в ростовском штабе ОРА о нем знают и самому барону Врангелю доложено о его стараниях. В мечтах хорунжий видел на себе полковничьи погоны, а то и, чем черт не шутит…

И вдруг Назаров. Словно ушат холодной воды вылили на Говорухина. Тут он и запил.

В середине мая прибыл от Назарова связной. Хорунжий принял его на хуторе Старицком, где он безбоязненно проживал, пользуясь тем, что в сельсовете был не кто иной, как его адъютант Антонов.

Говорухин сидел в хате с командиром первой сотни Боровковым. На столе среди бутылок и мисок с закуской красным раструбом сверкал граммофон, и хриплая пластинка вопила залихватски:

 
Кровавое Вильгельм пляшет танго,
Хоть и разбит он и с тыла и с фланга…
 

Хорунжий прихлопывал рукой по столу в такт куплетам, звякали пустые стаканы. Багровое и опухшее от многодневного пьянства его лицо было мрачно.

– Вот вы, Фаддей Иваныч, – говорил Боровков, – тоже были в Германии. Слышал, там тоже была революция. Ну у нас-то, я понимаю, немцы революцию произвели. А вот у немцев кто же?

– Не было у них революции! – сказал, по-пьяному растягивая слова, Говорухин. – Не было и не могло быть. Немцы, брат, – народ аккуратный!

– Однако я слышал, – возражал тоже захмелевший Боровков, – что Вильгельм…

– Что? – спросил Говорухин и, подняв глаза, увидел в дверях своего ординарца и незнакомого человека в гимнастерке без погон.

– Кто такой? Я ж говорил, чтоб никого!..

– Позвольте доложить, ваше благородие (у себя в войске Говорухин ввел прежние обращения), – отрапортовал ординарец, – они от их превос… их высокоблагородия полковника Назарова.

Говорухин почувствовал, что неотвратимое, надвигавшееся на него последние недели, пришло.

Словно испугавшись чего-то, смолк граммофон, только игла продолжала с шипением скоблить пластинку. Говорухин стукнул по ней кулаком. Жалобным звоном ответила граммофонная пружина.

Сотенный Боровков, чуя неладное, встал.

– Кто такой? – мрачно спросил Говорухин, глядя на гостя.

– Поручик Ремизов, с особым поручением господина полковника.

Хорунжий тупо молчал, потирая разбитый о граммофон кулак.

– От полковника? – наконец переспросил он. – А как зовут полковника?

– Иван Семенович, – удивленно пожал плечами поручик. – Я думал, вы предупреждены. Вы позволите сесть?

Ничего не отвечая, хорунжий, пошатнувшись, встал и вдруг дико заорал на Боровкова и ординарца:

– Чего уставились? Геть отсюда! И чтобы ни одна душа!..

Поручик, не дожидаясь приглашения, сел. Говорухин, пошатываясь, прошелся по комнате. Подойдя к столу, он налил самогон в два стакана. Горлышко бутылки дробно позвякивало о край.

– Пейте, поручик, – сказал он.

– Может быть, сначала о деле?

– С приездом, – ответил Говорухин, опрокинув стакан в горло.

Ремизов хлебнул из стакана и брезгливо поморщился.

– Ввиду того, что я провел предварительную проверку, мне не нужно от вас никаких подтверждений, – сказал он, – я прямо могу приступить к делу…

– Какие еще проверки, – Говорухин взял со стола соленый огурец. – Вам Иван Семенович говорил обо мне что-нибудь?

– Н-нет, – под пристальным пьяным взглядом Говорухина поручик почувствовал себя будто бы неловко. – Я имею приказ назначить с вами встречу.

– А какая мне в этом надобность? – Говорухин снова налил самогон, но на этот раз только себе.

– Такова директива из Ростова. Я думал, и вас предупредили. Мы должны координировать наши действия.

В отравленном мозгу Говорухина гвоздем сидела только одна мысль: помнит ли полковник Маныч? Бывает, что люди забывают, или, может быть, он тогда потерял сознание?

Он взял со стола стакан, но, подержав перед собой, со стуком поставил его на место.

– Ладно, – сказал он, – я встречусь с полковником. Но только с глазу на глаз. А сейчас пейте, поручик.

Ремизов пить не стал.

– Мы должны назначить место и время встречи.

– А мне все равно, – ответил Говорухин.

– Хорошо, тогда завтра, ну, скажем, в семь вечера. Мельница у хутора Сурчиного.

– Да хоть бы и у Сурчиного…

Ремизов встал.

– Я могу надеяться, что господин хорунжий назавтра не забудет?

Красное лицо Говорухина побагровело еще больше.

– Слушай, – сказал он вдруг тихо, но внятно, – а если я тебя сейчас шлепну? Ты думаешь, Говорухин пьян?

– Вы будете нести ответственность перед штабом ОРА! – спокойно ответил поручик, и что-то в его тоне сказало хорунжему, что его полугодовая вольница кончилась.

Но он еще не хотел сдаваться.

– Ну ладно, катись отсюда! – сказал он.

На следующий день с десятью надежными казаками Говорухин поскакал к хутору Сурчиному. Отряд шел открыто, потому что у всех были фальшивые документы, удостоверяющие принадлежность всадников к милиции, что подписью и приложением печати подтверждалось. Таких документов у Говорухина было хоть пруд пруди.

Не доезжая до ветряка, что стоял на краю Сурчиного, Говорухин велел казакам спешиться и стать на краю перелеска, метрах в трехстах от ветряка.

Время было еще едва за полдень. Часам к пяти на дороге, выходившей из балки, появились два всадника. Они посовещались о чем-то на виду у говорухинского отряда. Потом один двинулся к ветряку, а второй неспешной рысью – к роще, где стояли казаки.

– А ну, хлопцы, взять его, только тихо! – сказал Говорухин.

Когда Ремизова, это был он, подвели к хорунжему, он сказал ему:

– Это на всякий случай, поручик. Я, с вашего разрешения, сообщу господину полковнику, что вы здесь у меня. Если он недоброе задумал, уж не взыщите!

Круто повернув коня, Говорухин поскакал к мельнице. Он резко открыл скрипучую дверь – и остолбенел: перед ним, широко расставив ноги, на пропитавшейся мукой белой земле стоял человек. Он был очень похож на полковника Назарова. Но все же это был не полковник Назаров.

9. Кто есть кто…

У разведчика существует некое шестое чувство, которое вырабатывает в нем его сложная и опасная жизнь. Оно складывается из чуткого восприятия и немедленного сопоставления сотен мелких деталей: оттенков поведения людей, мимоходом брошенных фраз, случайных на первый взгляд совпадений – словом, из сотен пустяков, которые обычно остаются незамеченными.

Борис Лошкарев обладал этим чувством, которое можно назвать интуицией. Операция «Клубок» была не первой, в которой он принимал участие. Он работал в Петрограде над раскрытием заговора Дюкса. Одна из цепочек этого заговора тянулась в Астрахань, где и застал его приказ отбыть в распоряжение Донской чрезвычайной комиссии.

Сказать по правде, уезжать из Астрахани ему не очень хотелось. Дело в том, что в июне должна была состояться его свадьба. Его невеста Лариса была коренной астраханкой, дочерью бывшего чиновника, и ее родители не очень благосклонно смотрели на приезжего петербуржца, к тому же занимающегося неизвестно чем. О своей работе в ЧК Борис не распространялся.

Сейчас Лошкарева больше всего угнетало то, что в Астрахани его срочный и таинственный (неизвестно куда) отъезд рассматривается как банальное бегство. Особенно, наверное, старается «тещенька», как за глаза называл Борис мать Ларисы.

Уже несколько раз через связную Веру Лошкарев передавал Зявкину короткие письма в Астрахань, но ответа, конечно, получить он не мог, во всяком случае, на это он не рассчитывал.

Впрочем, операция полностью захватила его, и времени для переживаний оставалось мало. Интуиция настойчиво твердила Лошкареву, что вот-вот начнутся главные события.

Когда в квартиру, где «корнет Бахарев» так уютно устроил Анечку Галкину и есаула Филатова, под вечер пришла некая дама в строгом черном платье, Борис понял: «Есть!»

Он открыл ей дверь сам. Она спросила, не здесь ли живет Анна Семеновна Галкина.

– Проходите! – спокойно сказал Борис, пропуская даму вперед.

Долю секунды она колебалась, потом вошла. Он скорее почувствовал, чем услышал, что за дверью стоит еще кто-то, может быть, и не один. Борис плотно закрыл дверь на щеколду и громко позвал:

– Анечка! К вам гости!

Едва заметно дрогнули брови Галкиной, вышедшей навстречу.

– Валерия Павловна, дорогая! – воскликнула она. – А я как раз завтра собиралась к вам с новостями. – Она хотела было обнять гостью, но они как-то разминулись.

– Здравствуйте, милочка! – ответила пришедшая низким голосом, бесцеремонно проходя в комнату, где у стола настороженный сидел есаул Филатов.

– О! Какое приятное общество, – продолжала она, – я не помешаю?

– Это моя благодетельница, – сказала Анна Семеновна Борису, – разрешите, Валерия Павловна, представить вам: хозяин этого гостеприимного дома – Борис Александрович Бахарев, корнет!

Борис щелкнул каблуками, гостья протянула ему руку. Слегка прищурившись, она оглядывала комнату и вдруг, будто громом пораженная, широко раскрыла глаза:

– Что это? – сказала она трагическим шепотом. – Иван Егорович? Да ведь вы же!..

– Полно вам, сударыня, – оборвал ее вдруг Филатов, – на сцене в Киеве у вас получалось значительно лучше! Скажите лучше, как вы нас нашли? Господин Новохатко не дремлет?

Валерия Павловна сделала страшные глаза, указывая ими на Бориса.

– Странно, Иван Егорович, – начала она, – мне…

– Ничего странного, – сказал Филатов, резко вставая, – этому человеку я доверяю больше, чем самому себе. Он спас мне жизнь!

Борис сделал протестующий жест.

– Прошу прощения, я вижу, что вам надо поговорить. Милости прошу, – он усадил женщин в кресло. – Я не стану вам мешать. Между прочим, вчера один грек на базаре обещал мне добыть бутылку вина. Она как раз была бы кстати. Анечка, постарайтесь насчет стола, я мигом.

Валерия Павловна вопросительно посмотрела на Филатова. Тот был непроницаем. Борис взял с вешалки фуражку и пошел к двери. Он почему-то долго не мог справиться со щеколдой, гремя ею и толкая дверь изнутри, наконец она открылась.

Борис вышел на улицу и в наступавших сумерках увидел на противоположной стороне человека, который упорно делал вид, что он ничем не интересуется.

Борис постоял, прикуривая, у ворот. Потом зашагал к рынку. Из ворот вышел второй человек и двинулся за ним.

Так они дошли до рынка. Несмотря на вечерний час, там еще было многолюдно. Не торопясь Борис шел сквозь толпу, незаметно посматривая, не отстал ли провожатый. Но тот, видимо, был не новичком в таком деле и ухитрился очутиться рядом с Борисом, когда он подошел к одному из ларьков, за прилавком которого стоял молодой черноволосый парень.

– А! Здравствуй, гражданин-товарищ, – сказал он Борису. И, внимательно посмотрев на его лицо, добавил: – Что имеешь, сахарин? Мыло?

– Сахарин будет завтра. Костя, бутылку вина нужно.

– Вино! – сказал Костя, глядя в сторону непрошеного свидетеля. – Опять ему вино, видали? Будто у меня винный погреб! Ну ладно.

Он нагнулся и достал из-под прилавка большую темную бутылку.

– Три миллиона!

– Бога побойся, Костя, ты ж православный…

– А ты бога не боялся! – горячо подхватил Костя, и у прилавка вспыхнул обычный на ростовском рынке горячий торговый разговор!

…Тем временем не менее горячий спор продолжался и в комнате небольшого домика неподалеку от базара.

– Я не принимаю ваших обвинений, – говорил, расхаживая по комнате, Филатов. – Я знаю только одно: никто, никто в тот трудный час не пришел ко мне на помощь, хотя у Центра была такая возможность! Совершенно верно поступила и Анна, и этот корнет был для нас единственной надеждой. Не к Новохатко же ей было идти!

– Но вы по крайней мере узнали, что это за человек? – спросила Валерия Павловна.

– Вам недостаточно, что он, рискуя жизнью, спас Ивана и на днях устроит побег из тюрьмы Жоржа Попова? – вмешалась в разговор Анна Семеновна.

– Откуда такое всемогущество? – Валерия Павловна тонко улыбнулась.

– У него куча денег, – ответил Филатов, – кроме того, масса знакомых. Он каким-то образом связан родственно с епископом Филиппом. Между нами, я подозреваю, что он его сын.

– Что вы говорите? – Валерия Павловна даже приподнялась в кресле. – А он что, действительно корнет?

– В этом у меня нет никаких сомнений. – Филатов подошел к маленькому письменному столу, стоявшему в углу комнаты на причудливых резных ножках. – Анечка, посмотри, закрыта ли там дверь, – сказал есаул и открыл ящик.

– Вот глядите, что я здесь обнаружил, – он вынул из ящика фотографию и передал ее Валерии Павловне.

На снимке с отштампованной золотом маркой екатеринодарского фотографа Манштейна были запечатлены на рисованном фоне Кавказских гор три офицера. Слева, картинно положив руку на эфес сабли, стоял корнет Бахарев.

– Вот этого, который сидит в кресле, – сказал Филатов, – я отлично знаю. Штабс-капитан Трегубов, корниловец, участник «Ледяного похода».

– А он, я имею в виду корнета, знает о существовании нашей организации?

– Я думаю, догадывается, – ответил есаул, – но у него на этот счет свои убеждения. Он давно разочаровался во всяких организациях и действует на свой страх и риск.

– Но помогает же ему кто-нибудь? – удивленно спросила Валерия Павловна.

– Ну, это люди другого плана – черный рынок, контрабандисты, коммерсанты. Отсюда и деньги, которых у нашего корнета больше, кажется, чем у наших общих знакомых.

Последние слова произвели на Валерию Павловну особое впечатление. Она задумалась.

– Во всяком случае, – сказала она наконец, – пока Бахарев ничего не должен знать о существовании нашего штаба. Я посоветуюсь. Постарайтесь узнать получше о его связях с епископом Филиппом.

– Я знаю, что на днях он получил от него письмо, – сказала Анна Семеновна, – но он носит его все время с собой.

В дверь постучали. Явился Бахарев; улыбаясь, он поставил на стол бутылку вина.

– Настоящее «Абрау-Дюрсо», – сказал он с торжеством, – за подлинность ручаюсь. Этот грек, конечно, порядочная шельма, но за деньги представит хоть белого слона.

Визит Валерии Павловны продолжался еще часа два; она собралась уходить только поздно вечером. Корнет счел своим долгом проводить ее. Она милостиво согласилась.

Выходя из ворот, Бахарев снова заметил фигуру, маячившую на противоположной стороне. Улицы были уже почти пусты, поэтому второй провожатый шел на приличном отдалении, ловко меняясь со своим напарником. В их работе чувствовалась профессиональная сноровка.

– Боже мой, – говорила, несколько разомлев от старого вина, Валерия Павловна, – когда же все это кончится, этот мрак, тревога? Это не может продолжаться вечно.

– Правда восторжествует, – сказал Бахарев.

– Вы уверены в этом?

– Я за это борюсь.

Они вышли на Садовую улицу, и Валерия Павловна, поблагодарив своего провожатого, рассталась с ним.

Две тени сопроводили Бориса обратно на Торговую.

10. Наследство бедной матушки

После визита Валерии Павловны на Торговую улицу три дня было относительное затишье. Анна Семеновна по совету Бахарева забежала на свою старую квартиру. Дворничиха, увидев ее, всплеснула руками:

– Барышня! Да где же вы пропадали! А вас тут спрашивали…

Пробормотав что-то невнятное насчет тети, Галкина собрала вещи, не забыла заветный флакон и вскоре вернулась обратно, к своим покровителям, доложив, что ее кто-то разыскивал.

Бахарев устроил «военный совет», на нем было решено, что Филатов с Анной останутся жить здесь, на Торговой.

– А у меня, господа, – сказал Борис, – есть еще одна квартира. Сказать по чести, мне тяжело идти туда. Это квартира моей покойной матушки, здесь недалеко – на Таганрогском проспекте.

– Там кто-нибудь живет сейчас? – осведомился Филатов.

– Воспитанница моей матушки – Вера.

– А это не опасно? Ваше появление после стольких лет…

– Видите ли, – вздохнув, сказал Бахарев, – кроме этой женщины, Веры Никифоровны, меня там никто не знает. Дело в том, – он замялся, – что с моим рождением связаны некоторые обстоятельства… я родился и вырос вне дома. Так было нужно…

– Словом, решено, – добавил он категорически, – я перехожу туда, Вера меня приютит, так будет удобнее.

Когда после этого разговора Бахарев на минуту вышел из комнаты, Анна Семеновна с горящими глазами зашептала Филатову:

– Я же говорила! Мне теперь все ясно! Он – сын епископа Филиппа!

– Какой же может быть сын у монаха?

– Незаконный, конечно.

– Может быть, – согласился Филатов. – Во всяком случае, я уверен, что он порядочный человек и его нужно привлечь к серьезной работе в нашей организации.

Корнет Бахарев нравился Филатову с каждым днем все больше. Во-первых, он за свои деньги приобрел для есаула новые документы на имя Василия Маркова. Документы были куплены у того же грека на базаре, у которого Бахарев доставал вино. Торговать бумаги они ходили вместе. Филатов, выходя из дома, тщательно осмотрел свой кольт и сунул его в карман.

– Напрасные предосторожности, – спокойно сказал Бахарев, – я вчера говорил с Костей, он всегда знает, когда на базаре предполагается облава. Сегодня ее не будет. Этот Костя связан с контрабандистами, я уже не раз убеждался в его осведомленности.

– Хорошие же у вас друзья, – с некоторой иронией заметил Филатов.

– Что поделаешь! – Бахарев улыбнулся. – По крайней мере они надежны, пока им платишь. А вы вот, Иван Егорович, не очень спешите к своим друзьям?

Борис увидел, что попал в цель. Филатов помрачнел.

– Это серьезная организация, – сказал он, – я всецело доверяю вам, Борис Александрович, но пока мне не хотелось бы касаться этой темы, я просто не имею права.

– Ну не будем! – ликуя в душе, подхватил Бахарев. Это был первый случай, когда есаул прямо сказал слово «организация».

Грек Костя торговался с ними долго и упорно.

– Ты посмотри, какой документ! – говорил он. – Печать! Нет, скажи, ты видел такой печать? С такой документ иди Константинополь, иди обратно – честь будут отдавать!

Наконец сделка была завершена. Есаул с таким видом, как будто он оказывает Борису величайшую милость, принял их и упрятал в карман. На обратном пути они долгое время шли молча. Филатов о чем-то размышляя. Наконец, уже у самого дома, он остановился и, глядя себе под ноги, сказал:

– Вы меня простите, Борис Александрович, но я должен задать вам вопрос. Я, конечно, понимаю и ценю, я обязан вам жизнью, но все же честь офицера заставляет меня спросить вас: каким путем добыты те деньги, которые вы на меня тратите? Мне это не безразлично.

Борис помолчал. «Ах ты сволочь! – подумал он. – Ломаешь благородного. Ну, погоди!..» И тут же с вежливой и немного печальной улыбкой ответил:

– Я понимаю вас, Иван Егорович. Но ради бога не считайте меня низким спекулянтом или того хуже (здесь последовал протестующий жест Филатова). Эти деньги – наследство моей бедной матушки. Я считаю, что она одобрила бы цели, на которые я их расходую.

– Не сомневайтесь, что я возвращу вам эти деньги, – сказал Филатов. – Мне бы только выбраться из города!

На следующий день Бахарев пригласил Галкину и Филатова к себе на другую квартиру, на Таганрогский проспект.

Анна Семеновна была потрясена видом нового жилища их знакомого. В полутемной передней их встретила молодая женщина в платке, повязанном по-монашески. Она, скромно опустив глаза, поклонилась в пояс Борису.

– Это мои друзья, Вера Никифоровна, – сказал он.

– Добро пожаловать, – певучим голосом ответила женщина. – Проходите в зало, Борис Александрович.

В переднем углу большой комнаты светился серебряными бликами иконостас, который мог бы сделать честь дому крупного духовника. Борис подумал: «Пожалуй, все-таки перехватил Миронов. И откуда они такой уникум раздобыли?» Однако посмотрев на очарованное лицо торопливо крестившейся Галкиной и серьезную физиономию есаула, осенявшего себя крестным знамением, решил: «Нет, ничего – в самый раз!», и, спохватившись, перекрестился сам.

– Подарок одного человека моей матушке, – сказал он значительно. – Большая редкость. Матушка очень любила эти иконы.

Борис дал время гостям осмотреться. Комната была обставлена добротной старинной мебелью. На стене, оклеенной темными тиснеными обоями, между двумя фотографиями, одна из которых изображала Бориса в мундире корнета, виднелся большой четырехугольник, где обои не потеряли еще своего первоначального цвета. Заметив, что Филатов обратил внимание на это пятно, Борис сказал:

– Здесь был портрет. Увы, пришлось пока снять его. Разные люди заходят. Но, по счастью, он сохранился.

Он вышел в соседнюю комнату и вынес оттуда большой портрет. Из массивной черной рамы пристально смотрел бородатый старик в пышном облачении. Филатов и Галкина тотчас узнали епископа Филиппа, арестованного за полгода до этого руководителя белогвардейской организации донского и кубанского духовенства.

– Моя матушка, – сказал Борис, – была очень дружна с его преосвященством. – Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.

– А вы? – спросила Анна Семеновна.

– Что я? – спокойно спросил Борис.

– Вы были знакомы с епископом?

– О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств я почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки…

Бахарев подержал портрет в руках, затем добавил:

– Он сейчас далеко. Вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию? Мое самое сокровенное желание – связаться каким-нибудь образом с ним. – Борис в упор посмотрел на Филатова.

Тот молча постукивал пальцами по столу.

– Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, – сказал Борис.

Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника и едва не чертыхнулся. Пятно было намного больше рамы. Но гостям, захваченным своими мыслями, было, видимо, не до этого.

– Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, – сказал, наконец, Филатов. – Может быть, мне удастся что-нибудь для вас сделать.

В комнату вошла Вера. Она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.

– Ей вполне можно доверять, – тихо сказал Борис, – преданный человек.

– А мне больше нечего сказать, – ответил есаул, – мне надо посоветоваться. Во всяком случае, я думаю, что через месяц-два все изменится.

Гости засиделись до позднего вечера. Бахарев рассказывал им о себе, о своей матушке. Вера почти все время молчала. Только в ответ на благодарность гостей за чай она произнесла:

– Во славу божию!

Галкина нет-нет да и посматривала на бородатое лицо епископа. Глаза старика словно гипнотизировали ее, и она чувствовала себя опять как на спиритическом сеансе.

Наконец гости ушли.

Вера сняла черный платок и… сразу помолодела.

– Ну, – сказал Борис, – как будто все получается, все идет как надо, как ты считаешь?

– Трудно мне… – Она вздохнула.

– Ничего, получается у тебя. Ты мои письма передала?

– Это в Астрахань? – Вера лукаво улыбнулась. – Федор Михайлович сказал, что он постарается помочь, и еще, что ты – чудак.

– Почему это?

– А потому, что мог сообщить ему раньше и не переживать за свою Ларису.

– Это легко сказать. Ведь она даже не знает, где я и что со мной.

Вера молчала, задумчиво разглаживая рукой на колене черный монашеский платок.

– Смотрю я вот на тебя, Борис, – тихо сказала она, – и удивляюсь. Что ты за человек? Искренний ты или нет?

– Ты уж спроси чего-нибудь попроще.

– Очень уж сильно ты меняешься, когда говоришь с ними, и лицо у тебя становится другое. Вот я иной раз смотрю, и хоть знаю, что это ты, а хочется подойти и треснуть тебя чем-нибудь.

Борис засмеялся и пальцем пригладил свои тонкие лермонтовские усики.

– А ты возьми да тресни, – сказал он, – только не очень сильно.

– Сейчас ты свой, – улыбнулась Вера.

Через два дня под вечер к Борису пришел Филатов. Он был взволнован, но старался скрыть это.

– Поздравляю вас, Борис Александрович! – торжественно начал он. – Мои старания не прошли даром. Вы имеете честь получить первое задание от нашей организации.

– Какой организации? – спросил Борис. – Присядьте, Иван Егорович, – он указал гостю на кресло.

– Я не имею права пока сообщать вам подробности, – сказал есаул. – Ну, словом, есть организация, которая ставит перед собой цели, созвучные вашим убеждениям. Поверьте, подробнее пока не могу…

– А с чего вы взяли, уважаемый Иван Егорович, что я собираюсь выполнять задания какой-то организации? То, что я помог вам, не дает вам права… Я сделал это из чувства товарищества.

– Но ваши убеждения…

– Мои убеждения – это мое личное дело. Я не хотел бы, чтобы их касались…

Наступила пауза. Филатов, явно не ожидавший такого оборота разговора, не знал, что сказать.

– Видите ли, – заговорил Борис, – я теперь привык во всем полагаться на самого себя. Иначе в наше жестокое время нельзя. Вам я верю… Но… Ведь здесь замешаны третьи лица. Согласитесь, я не могу лезть в компанию неизвестно к кому.

Филатов встал. Лицо его было торжественно.

– Даю вам честное слово русского офицера и дворянина, что речь идет о вашем участии в организации, призванной спасти нашу родину. Во главе ее стоит известный генерал, – есаул замолчал на минуту, – князь, имя которого вы, без сомнения, знаете… Борис Александрович, ради вас я нарушил клятву.

Борис сосредоточенно рассматривал половицу.

– У меня на этот счет свое мнение, – сказал Борис, – без помощи извне в настоящее время власть большевиков не может быть свергнута.

– У нас есть связь с бароном Врангелем в Софии, – ответил есаул. – Я клятвопреступник, но если я хоть бы на секунду верил вам меньше, чем себе…

Бахарев поднял глаза.

– Барон Врангель? Вы считаете его фигурой?

– Но за ним иностранцы.

– Ну, вот это другое дело. – Борис встал и сделал несколько шагов по комнате. – Да, конечно, я понимаю, что мои единоличные действия тщетны. Ну вот, я помог вам, может быть, мне удастся спасти Жоржа Попова, но Россия, Россия…

Филатов подошел к нему.

– У вас нет другого пути, поймите. Кроме того, я уже столько открыл вам, что…

– Пугаете? – Бахарев резко обернулся.

– Я знаю, что вы не из робкого десятка.

– Ну, хорошо, а в чем заключается задание?

Филатов облегченно вздохнул.

– Я уверен, что вы будете полезным человеком в нашей организации. Завтра нам нужно будет выехать в станицу Гниловскую для установления связи с отрядом хорунжего Говорухина. Лошадей нам обеспечат. Так вы согласны?

– А если там вас опять кто-нибудь узнает? – спросил Борис.

– Ну, это не Кубань, – криво усмехнулся есаул, – там у Говорухина полторы тысячи сабель… Итак?

– Ладно, – вздохнул Бахарев.

Довольный исходом своей миссии, Филатов вскоре ушел, а Борис принялся за письмо. Уже совсем поздно вечером Вера появилась около палатки Кости на базаре, а ночью у Николаева состоялось экстренное совещание.

– Князь? – задумчиво сказал Федор Михайлович. – А ведь я примерно что-то слышал.

Совещание затянулось надолго, шли горячие споры о том, что предпринять дальше, и только под конец Зявкин вспомнил:

– Семен Михайлович Буденный, вот кто говорил мне про князя! Он даже фамилию называл. Князь Ухтомский!