Текст книги "Приключения 1968"
Автор книги: Николай Леонов
Соавторы: Юрий Перов,Сергей Жемайтис,Борис Сопельняк,Роман Ким,Владимир Понизовский,Валентин Иванов-Леонов,Юрий Сбитнев,Аркадий Локерман,Георгий Шилин,Александр Поляков
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
Тайга недвижима. Белая ожеледь искристо убрала ветви берез, осин, лиственок, пухло легла на лапах елей. Сюда, в густые острова тайги, не пробивается ветер, и тонкий невесомый снег медленно течет и струится меж деревьев. Где-то всего в нескольких километрах бушует пожар, стонут и лопаются стволы деревьев, ухают колодины и камни, умирают в своих гнездах, так и не проснувшись от зимней спячки, бурундуки, все еще мечутся спасшиеся от огня звери и птицы, а тут все тихо, все свято и бело, как и должно быть на доброй большой земле. И только два человека нарушают этот вечный, материнский покой зимнего леса. Они рвутся сквозь тайгу, ломая кустарник, переваливаясь через бурелом, переползая через колодник. Тот, что идет впереди, часто останавливается, лежит на снегу, запаленно дыша, и все тычется запотевшим, покрывшимся густым куржаком и выморозью лицом в циферблат наручных часов. Второй, не отдыхая, поднимаясь и падая, нагоняет медленно, но верно. Иногда к сердцу подступает дурнота, и тогда не искрится ожеледь, снег становится темнее сажи, и небо, и деревья, и свет…
Все ближе и ближе к своему врагу Кеша. Вот он обползает громадное высокорье – вывороченное с корнем дерево – и замирает. Впереди что-то чернеет на снегу.
«Достал! Достал все-таки! – думает и сжимает на-прочно рукоять ножа. – Запалился, лег, словно бы зверь, в снег».
Еще один скользкий стремительный бросок, тело стало легким, упружистым.
«Нет, не он! Всего лишь кожух. Сбросил тот его, тяжело». Ну, теперь-то от Кеши ему не уйти.
И снова бросок вперед; снова с коленей на локти, с локтей на колени.
И опять впереди что-то чернеет. И снова напрягся охотник. Куртка. А чуть поодаль в сугробе вмякший в снег патронташ. «Скоро телешом пойдет», – в мыслях улыбнулся Кеша и прополз мимо брошенного.
«Нет, от Дубилкина тебе не уйти! Оклемался Кеша, оклемался…»
Прямо на следу натолкнулся на «бельгийку». Привалился спиной к колодине, поднял ружье, смахнул со стволов рукавом снег. Хорошее ружье, витое, двенадцатого калибра, с наборной насечкой. Знакомо оно ему по бесчинствам на острове – по черепу олененка с черной дырочкой под глазницей, по тем зверям, что залегли в агонии по ручьям. В одном из стволов – пулевой заряд.
«Нож о тебя марать не буду. Кровью твоей руки марать незачем. Твоей же пулей пришью».
Тайга расступилась. На белом чистом пологе мари – грязной кляксой маленький копошащийся человечек. Сумерки заметно затушевывают светлые краски дня, еще немного, и тайгу покроет темнота. Непроглядная ночь придет на землю. До бухты совсем недалеко. Там уже суетятся и поглядывают в тайгу те пятеро. К вечеру неожиданно распогодило, и вот-вот над островами откроется небо. У тех, что ждут, и у того, что спешит к ним, – только ночь, только темнота. Успеют ли они уйти по петле теплого течения к материковому припаю, успеют ли припрятать свою добычу и замести следы?..
…А человек все еще не начал сечь марь. Он лежит в снегу, запаленно дышит. Можно отдохнуть – теперь-то наверняка выйдет к бухте.
Он не видит Кеши, что еще скрыт густой порослью кустарника, не видит Рваного Уха, который вышел между ним и охотником на марь и замер, пораженный близким запахом петли и пожара…
Вот она, расплата! Задержись Кеша в погоне на минуту – и все бы произошло без свидетелей.
Поджигатель тряс перед собой руками, силясь что-то крикнуть перед смертью. И все смотрел, не спешил с последним прыжком Рваное Ухо, и глядел на них из густого кустарника Кеша.
Медведь шел на человека. Шел медленно, готовый для последнего броска. Вот он вскинул передние лапы, огрузно оседая на задние. Человек привстал и снова откинулся на спину, беспомощно закрываясь слабыми руками. Сейчас он получит за все – свершится суд… Грянет расплата… За все…
Громыхнул, расколол белую тишину тайги выстрел. Рваное Ухо окаменел, повел в сторону выстрела головой и так же, как человек, стал валиться на спину.
Кеша вышел из-за кустарника. Он тяжело переставлял ноги, но все-таки шел, поднявшись над уже серым в сумерках пологом мари.
Охотник опустился перед Рваным Ухом, не в силах обойти по сугробу его большое тело. Пар поднимался над выбегавшей в снег струйкой крови, и дергались, мучительно вытягивались лапы зверя…
А по ту сторону медведя плакал и бился в припадке непроходящего, теперь уже вечного страха Тот.
Кеша сидел, привалившись к еще теплому брюху Рваного Уха, и слушал, как все вязче и глуше стекает в снег кровь медведя.
В лиловом распогодившемся небе слабым комочком света над островами прошел самолет. Летчик, отклонившись от курса, снизился над Птичьим, заложив над ним круг.
Те пятеро на кунгасе в тихой бухте разом втянули головы в плечи.
– Уходить надо, – сказал кто-то в холодную пустоту ночи. – Уходить…
Тот услыхал с моря стук мотора.
– Не погуби, – простонал и было пополз к побережью.
– Лежать! – приказал Кеша, и голос его был страшен.
Охотник не замечал мороза. Только вновь поднялась и сламывала его тело давешняя боль. Но он был уверен, что выживет этой ночью. И будет жить, пока не придут сюда люди. А если и умрет, то нет у него перед смертью страха. Следы, оставленные на острове, расскажут обо всем.
Люди узнают правду. Люди совершат суд. И эта вера пуще огня согревала его замерзающее, больное тело.
III
Владимир Понизовский
ПОСТЫ СМЕНЯЮТСЯ НА РАССВЕТЕ
Повесть
Она бежала по Малекону. Волны бились о камень набережной; зеленые космы повисали над парапетом, норовили накрыть с головой. Воздух был наполнен грохотом. Над заливом шарили лучи прожекторов.
Навстречу из темноты выплыло белое пятно. Девушка в белом платье шла, прижимаясь к солдату. Одна рука парня покоилась на ее плече, другая – на ложе пистолета-пулемета. Прибой осыпал их брызгами, как дождем, но они не обращали на это внимания. Цокая подковами тяжелых ботинок, прошел патруль.
Скорее! Только бы застать! Ее ботинки стучали по камню. Она поскользнулась на покрытой водорослями плите, упала, проехалась по зеленой слизи. Поднялась. Брюки промокли, и засаднило бедро. Синяк, наверное. Она захромала. Снова побежала.
Вдоль набережной по влажному асфальту мчались автомобили. Они настигали широко расставленными глазами фар, слепили и с шелестом уносились, мигая красными огнями. Набережная широким полукольцом охватывала залив. Сейчас, ночью, это было полукольцо живого, мчащегося, рычащего огня – белого и красного.
Ей надо было перебежать автомобильную магистраль. Она остановилась. Когда-то, нет, еще совсем недавно, город со стороны залива и даже далеко из океана казался полыхающим костром, рассыпающим в ночном небе разноцветные искры. Это было великолепно! А сейчас – только лучи фар, да вспыхивают и гаснут над домами, выходящими на набережную, неоновые огни. Над зданием, еще не сбросившим крылатое колесо рекламы «форда», загоралось красным: «Родина или смерть!» Гас этот лозунг, и на его месте белым вспыхивало: «Мы победим!» Дальше вдоль залива светились слова: «Куба – первая свободная территория Америки», «Куба – территория Америки, свободная от неграмотности»… Она сощурила глаза. Буквы расплылись и превратились В снопы искр. Но все равно это не было тем вызывавшим восторг костром, который она столько раз видела прежде, когда подплывала ночью к городу.
Она подождала и бросилась наперерез потоку машин. Заскрежетали тормоза, послышались ругательства. Она, не оборачиваясь, помахала рукой.
Теперь прямо от набережной вверх. Улочка обступила ее густой зеленью, неярко мерцающими сквозь листву окнами. Океан приглушенно грохотал внизу. А здесь воздух был недвижим, не солон, а сладковат, настоян на сложном букете, как дорогие духи.
Вот и нужный ей дом. Давно не стриженные шпалеры лавра разрослись, потеряли строгую квадратную форму. Суставчатые кактусы словно бы предостерегающе подняли пальцы. Дом стоит на бетонных сваях. Внизу – гараж. Белые асимметричные плиты ступеней ведут к двери.
Она остановилась, прижала руки к гулко бьющемуся сердцу. Потом позвонила. Тишина. Она подождала. Позвонила снова.
Дверь распахнулась рывком. Будто кто-то стоял за нею – ждал. В просвете появилось бледное лицо. «Застала!..»
– А, это ты, Бланка! Входи. Я так и думала, что ты придешь.
Бланка следом за женщиной прошла через прихожую и несколько других комнат в гардеробную. С удивлением огляделась:
– Поле битвы!
В гардеробной были распахнуты дверцы всех шкафов, выдвинуты ящики, по креслам, по столам разбросаны вещи.
– Ты так стучишь ботинками… Я решила: пришли. Впрочем, теперь все стучат ботинками. Чтобы заглушить страх.
Бланка смотрела на женщину, двигавшуюся среди этого нагромождения вещей, перебиравшую их, небрежно и даже как-то брезгливо бросавшую их в чемоданы. Мерильда. Давняя-давняя ее подруга. Сколько связано с ней! Все, что связывает с прошлым… Нет, и с будущим…
– Значит, уезжаешь?
– Наконец-то вырвала паспорт. Садись. Можешь сбросить это тряпье на пол.
Бланка присела на край стола. Бедро ныло. Брючина была еще влажной. Девушка закурила.
– Все-таки уезжаешь…
– С меня хватит. Хочешь баккарди? Кофе на кухне, А когда ты?
Бланка прислушалась. Даже сюда доносился через распахнутые окна шум океана. Защемило сердце: «Почему, почему я тоже должна вот так?..» Она глубоко затянулась, выпустила дым:
– Наверное, никогда.
Мерильда с насмешкой посмотрела на нее:
– Конечно: гамаки под соснами, палатки в горах! Каждый день показывают по телевизору.
Она вспомнила: тропа уходит вверх. Трудно дышать. Камни сыплются из-под ботинок. Камни нужно поймать, чтобы они не поранили кого-нибудь идущего сзади. Она ловит камни из-под ног тех, кто идет впереди. Ее камни ловит кто-то за ней.
– И как это выглядит со стороны?
– До зевоты скучно. Неужели ты тоже все это делала: вдалбливала в гуахиро азбуку, стирала, лазала на пик Туркино?
– Да.
Бланка, прихрамывая, прошлась по комнате, остановилась у зеркальной створки шкафа, оглядела себя: высокие солдатские ботинки, широкие зеленые штаны с накладными карманами. Солдатский брезентовый пояс. Голубая блузка. Рыжие, коротко стриженные волосы. Чем не настоящий «бригадист», рабочая девчонка из Реглы? Только глаза выдают… Нет в них неистовости и решимости. Уж очень много в них грусти… Она попыталась улыбнуться: сощурила глаза, раздвинула губы. Но получилась гримаса: глаза все равно смотрели устало и грустно.
– Да, – отозвалась она. – И даже строила уборные в крестьянских домах.
– Восхитительно! – всплеснула руками Мерильда. – А разве у гуахиро их раньше не было? Как же они обходились?
Она тоже подошла к зеркалу, приложила к талии костюм джерси, тем же тоном спросила:
– Как ты думаешь, взять мне его?
Бланка резко обернулась:
– Не паясничай, Мери! У них часто не было и миски маланги. У детишек вот такие животы, набитые глистами.
– И тебя это растрогало до слез? Нет, не возьму.
– Представь себе, да.
– Конечно, ведь у тебя тонкая, поэтическая душа. А это платье?
Мерильда сбросила халат, начала примерять платье. «Как она хороша! – с привычной завистью подумала Бланка. – Чудо как хороша!» Бланка по сравнению с ней простушка, хотя на улице редко кто из мужчин не проводит ее взглядом, да и ее род не менее знатен, чем род Мерильды. Одного поля… А теперь все рушится, рвутся связи, и Мерильда, хотя пока еще она рядом, отдаляется от нее, словно бы Бланка смотрит на нее в перевернутый бинокль.
Мерильда продолжала, застегивая платье:
– Я ухлопала на него уйму денег. Поэтесса стирает солдатские кальсоны – как тут не родиться вдохновенью?
– Ты права.
– Уверена, ты сотворишь великолепную поэму. Каждая строка будет благоухать.
– Ты стала очень злой.
– О, что ты! Я ангел доброты. – Мерильда стала стягивать через голову платье. – Не лезет, старею… Да там уже и не модно. А какие женщины в горах? Какие у них купальники в новом сезоне?
– Неужели ты так ненавидишь?
– Бог с тобой! Я сама всю жизнь готова стирать подштанники этим гуахиро!
Она замолчала, подошла вплотную к Бланке, понизила голос:
– Но мне ты можешь не запудривать мозги: ты-то карабкалась в горы по заданию «Белой розы». Разве можешь ты быть не с ними?
– А ты?
– Я? – Она деланно рассмеялась. – Я не так глупа, как все вы. Ах, вот мой любимый!
Она увидела массивный браслет, застегнула его на запястье.
– Память. Мы купили его на аэродроме Орли в Париже во время свадебного путешествия с Луисом… – Она снова понизила голос. – Но мне не нужна твоя конспирация. Все равно кончится тем, что всех нас поставят к стенке, как моего Луиса. А меня такая перспектива почему-то не устраивает.
Бланка прислушалась к тембру ее голоса. Сколько в нем оттенков и глубины! Голос бывает умнее человека, которому он принадлежит.
– И ты тоже считаешь, что обязательно: или – или?
С улицы донеслись крики. Мальчишеский дискант нараспев провозглашал:
– Вечерний выпуск! «Нотисиас де Ой», «Революсьон», «Эль-Мундо»! Новые подробности нападения банды гусанос на дом крестьянина Вальдивиа! «Красные батальоны» идут на сафру! Мерилин Монро отравилась!
Голос приближался. Мерильда высунулась в окно.
– Хуанито! Хуанито! Дай газету.
– С удовольствием, сеньора!
В окне появилась наголо стриженная круглая голова. Смуглая кожа. Оттопыренные уши. Круглые веселые глаза.
– А где же Мерилин отравилась? – спросила Мерильда, просмотрев газеты.
– Разве нет? – притворно удивился Хуанито. – Значит, в другой раз.
«Обманул, негодник!» – догадалась Бланка и строго спросила:
– Зачем же ты тогда кричишь на весь город?
Мальчишка растянул в улыбке рот до ушей, обнажил щербатые зубы.
– Реклама, сеньорита. Кто на что клюнет. Гоните пятьдесят сентаво за доставку на дом.
– Лови! – Мерильда бросила ему монетку.
Он ловко поймал, заложил за щеку и одобрительно цокнул языком.
– Хочешь кофе? – спросила Бланка.
– Факт.
– Сейчас я тебе открою.
– Зачем утруждать себя, сеньорита? – ухмыльнулся он. – Але-гоп! – и ловко перемахнул через подоконник.
Мерильда не обращала на мальчика внимания. Она откинулась на кушетке, разглядывала газету. Задумчиво проговорила:
– Когда-то через всю первую страницу: «Вчера на балу во дворце президента блистала Мерильда де ла…» И фотография на полстраницы. А теперь – производительность труда и всенародные успехи… А о смерти Мерилин Монро напечатают мелким шрифтом на последней странице…
Она сбросила газету на пол.
– Если не возражаете, – Хуанито поднял газету, разгладил ее, присоединил к остальной пачке. – Бизнес.
Поклонился:
– Вы очень любезны, сеньоры. Прием прошел в дружеской и сердечной обстановке.
Он был забавен, мальчишка-бродяжка большого города. В нем все перемешалось: улица, обрывки кинофильмов, впечатления от образа жизни множества людей. Что может получиться из такой мешанины? Бланка остановила его:
– Подожди, Хуанито, выпей еще чашку. Может, ты голоден? Перекуси.
– Если вы так настаиваете, сеньорита.
Он начал уплетать за обе щеки. Он был голоден, но, наверное, только сейчас, когда предложили ему еду, почувствовал это. Легкость в животе, видимо, привычное состояние его желудка. Бланка вспомнила мальчишек в горных селениях. Не такие разбитные, но очень похожи на него.
– Тебе сколько лет?
– Семь, помноженное на четыре и разделенное на два.
– А кто твои родители?
– В данный исторический момент… – Мальчуган погрустнел. – Но они были, сеньорита. Мой отец сражался в Сьерра-Маэстре и пал смертью храбрых. А маму я не знаю. Она трагическая жертва рухнувшего ненавистного режима.
– Бедный мальчик… – Бланка провела рукой по его остриженной голове. Волосы уже отросли коротким ежиком. Блестящие, густые, они переливались, как черный плюш, но были жесткими и колючими. – Где же ты живешь?
– Законопатили в шикарный детский дом, но мне там не понравилось… Сейчас я живу на прекрасных проспектах нашей столицы. Днем мотаюсь по городу, а ночью дрыхну в вестибюлях редакций. Во всех редакциях я – свой человек!
Мерильда захлопнула крышку доверху набитого чемодана.
– А чем живешь? Пятью минутами страха?
– Не оскорбляйте честного труженика, сеньора! – встал он в позу и с гордостью изрек: – Я общественно полезный гражданин республики и даже перевыполняю норму.
Бланка улыбнулась.
– А о чем ты мечтаешь? Кем хочешь стать, когда вырастешь?
– Скоро меня возьмут в славную Революционную армию. Я уже сбацал кольт – вот такой, калибр – девять миллиметров.
– Как, как?
– Ну, взял, – небрежно пояснил Хуанито. – Реквизировал у революционно ненадежного элемента. Вот только патронов к нему нет.
Мерильда покачала головой:
– О, этот гражданин еще станет генералом. А читать ты хоть умеешь?
Мальчик изобразил на физиономии многозначительность.
– Будьте спокойненьки, сеньора! Куба – территория Америки, свободная от неграмотности. Я выучился читать по заголовкам газет. А уж складываю – хоть до миллиона. В настоящий ответственный момент осваиваю умножение.
Он на мгновение сосредоточился:
– Сто пятьдесят три на тридцать семь – пять тысяч шестьсот шестьдесят один. Ну как? Классно?
Мерильда недоверчиво посмотрела на него.
– Можешь представить!
– А семь тысяч двести сорок пять на тысячу сто двадцать восемь…
– Ну, ты электронно-счетная машина, – остановила Бланка. Пододвинула ему еще бутербродов. – Можешь подчищать до крошки, гражданин.
Она сняла с полки альбом фотографий. Начала листать. Замерла. Он… Почувствовала, как холодеют кончики пальцев. Ради него она и пришла сюда, если быть честной перед самой собой…
– Подари мне это фото.
Мерильда заглянула в альбом.
– Батисты? Этот выскочка хоть научился целовать дамам ручки.
– И пытать детей! – Бланка вырвала фотографию Батисты и швырнула в камин. Плотная бумага вспыхнула и свернулась черным рулоном.
– Я не сентиментальна, – сказала Мерильда.
– Кровавый диктатор – ваш родственник? – изумился мальчик.
– Не беспокойся, – усмехнулась Мерильда. – Мулатов в нашем роду не было.
Она снова посмотрела в альбом и спросила Бланку:
– Чье же фото ты хочешь?
– Это… – Бланка вынула снимок.
Хуанито тоже посмотрел, скривился:
– Красавчик… Чистюля.
– Можешь забирать, – разрешила Мерильда. – И вместе с ним – всю мою родословную. Мне ни к чему. Пожалуй, эти туфли я возьму.
Молчание.
Мальчуган продолжал разглядывать снимок.
– Вы его любите, сеньора?
– Проваливай! – разозлилась Бланка.
Мальчуган не обиделся. Вытер ладонью рот, подошел к открытому окну, поклонился:
– Премного благодарен, сеньора и сеньорита. Доброй ночи!
И перемахнул через подоконник. Через минуту его пронзительный дискант уже донесся из темноты.
Бланка подошла к окну. Ветер колыхал тяжелые шторы, как волны. Шумел океан. Сквозь листву, дробясь, сочились огни. Скользнул луч прожектора. Далеко внизу, справа, где глухо урчал океан, вспыхивал и гас сигнальный огонь маяка Эль-Морро. Четыре века возвышается он на узком и высоком мысе у входа в бухту Гаваны. Сколько кораблей шли на его огонь? Каравеллы, фрегаты, крейсеры, белые дизель-электроходы и яхты. Когда-то Эль-Морро, крепости-форта, боялись флибустьеры, рыскавшие у Антильских островов. Сейчас грозный бастион превратился в кроткий светильник. Но все так же вспыхивает его огонь. Вечный огонь. Добра или зла? Все относительно. Солнечный свет – добро или зло? Революция – добро или зло? Все – смотря для кого… Девушка прислушалась. Высокий голос Хуанито затихал где-то на дальней улице.
– Милый мальчишка… – задумчиво сказала она. – Я смотрю на него, и мне начинает казаться, что новый переворот вот для таких – благо. Раньше бы он никогда не постиг таблицу умножения.
– Ты уверена, что ему это очень нужно? – отозвалась Мерильда.
– Да, ведь он станет генералом…
– А тебе нужно, чтобы он умел умножать и стал генералом?
– Не знаю…
Бланка замолчала. Потом с болью проговорила:
– Но я хочу понять: зачем все это? Ради чего они все ломают и пытаются строить заново?
– Ради чего? Наивное дитя! – рассмеялась Мерильда. – Они уже разъезжают в наших «кадиллаках» и купаются на наших пляжах. Обычная история.
– А вдруг на этот раз все по-другому? Я ничего не понимаю… Но я хочу понять! Хочу! Дело не в «кадиллаках» и пляжах. Перевороты были в нашей бедной стране не один раз… Но теперь все совсем по-другому… Нет ни одного человека на Кубе, кого бы не коснулась революция. От этого мальчишки – до меня…
Бланка отвернулась от окна.
– Я хочу понять… Я хочу знать, что мне несет эта революция.
Мерильда удивленно посмотрела на подругу:
– Познавай суть. Анализируй. Пей пирамидон.
И вдруг взорвалась:
– А с меня хватит! Революция, контрреволюция! Фиделисты, империалисты! Зверинец! Кутерьма!
Она отбросила кофту, которую держала в руках, быстро заходила по комнате.
– Мне не по вкусу ни то, ни другое! При Батисте я была первой дамой. Но Луис спал со мной по две ночи в месяц, остальные он наслаждался пытками повстанцев в «Ла Кабанья». Его совершенно не интересовало, что же должна делать я. Потом этот милый Батиста дал деру. Все переменилось. Я стала последней.
Она остановилась. Продолжила с тем же напором:
– Луис где-то скрывался, но, как и тогда, приползал два раза в месяц, на рассвете. Он скребся под дверью, как собака, провонявший и заросший. – Она брезгливо передернула плечами. – Ему хотелось только сменить белье и нажраться. И так – целых два года. Невыносимо! Я сама была готова задушить его или выдать. Потом его все-таки схватили. Там, в спальне, в постели. Я не жалела. Он был бесполезен…
Халат сполз и обнажил ее плечи. Покатые, полные, великолепные. «Дурак дураком был этот Луис», – подумала Бланка. Он приходился ей каким-то очень дальним родственником по отцовской линии. Но видела она его редко и почти не помнила в лицо. Что-то белобрысое, редковолосое, долговязое. Фиделисты расстреляли его за контрреволюционную деятельность. Она вспомнила сейчас о нем без сожаления. Снова подумала: «Дурак дураком…»
Мерильда насторожилась, прислушалась. По улице к дому приближались шаги нескольких человек. Ботинки ступали тяжело и гулко.
– Но с тех пор такие шаги под окном бросают меня в дрожь, – проговорила Мерильда.
Шаги смолкли. В дверях раздался резкий звонок. Мерильда побледнела. Запахнула халат. Усмехнулась.
– Вот видишь… За мной.
– Подожди, – остановила ее Бланка. – Я открою.
Она вышла из комнаты. Открыла парадную дверь. В прихожую вошли трое мужчин. Двое – вооруженные, в форме Революционной армии, третий – старичок в старомодном сюртуке и шляпе. Он переступил порог и тут же виновато стащил шляпу с плешивой головы.
– Хозяйка? – спросил военный.
– Нет. Но что…
Мерильда вышла навстречу.
– Хозяйка я.
– Сеньора Мерильда Перес?
– Де ла Перес.
Она уже взяла себя в руки. Вскинула голову, смотрела на вошедших высокомерно и насмешливо.
Военный – тот, что спросил, пожилой, бородатый – протянул ей бумагу с гербом:
– Именем революции…
– Как торжественно! – перебила она. – Мне с собой что-нибудь взять? – Голос ее предательски дрогнул. – Или уже ничего не нужно?
– Именем революции, – продолжал бородач, – с завтрашнего дня, после вашего отъезда, эта вилла переходит в собственность республики. Здесь будет размещена школа политпросвещения. Вам надлежит оставить все помещения в полной целости и сохранности, а также передать нам ключи от дома и автомобилей.
– Только-то и всего? – Мерильда облегченно вздохнула, но тут же снова вздернула голову. – А столько шума!
Старичок в сюртуке суетливо смял шляпу и с робостью сказал:
– Виноват, госпожа де ла Перес, я от министерства образования, нам нужно осмотреть будущие учебные классы.
Она близоруко сощурила глаза:
– О господин учитель, мы с вами знакомы! С удовольствием, – и нарочно громко бросила Бланке: – Присмотри, чтобы тут что-нибудь не улетучилось.
Третий, скуластый и совсем юный негр-солдат, подмигнул:
– Не беспокойся, тетя. У нас не улетучится. Я уполномоченный управления по конфискации имущества слизняков.
Когда Мерильда и двое мужчин вышли, он по-приятельски огрел Бланку по спине.
– А ты что тут делаешь, компаньера? Твоя бывшая хозяйка?
– Нет, я пришла проститься…
Он не слушал, продолжал:
– Ты перед ней не дрейфь. Ее песенка спета. Пусть уматывает, а мы тут такую школу отгрохаем!
Он огляделся.
– Прилично жила бабеха! Барахла – как на ярмарке. Если хочешь, возьми, что нравится, – я зажмурю глаза.
Он скомкал огромными черными руками кружевное белье, брошенное на стол, потом расправил, начал удивленно разглядывать.
– Скажи ты! Совсем-совсем прозрачное!
– Как не стыдно?
– А что я? Это ей такое не стыдно было носить-то? – Он приложил к себе и, вихляя бедрами, прошелся по комнате. Захохотал.
«Не надо связываться, – остановила себя девушка. – Какой смысл?..»
Мерильда, учитель и пожилой военный возвратились в гардеробную.
– Ну как, вас устраивает? – Мерильда говорила любезно. Подруга почувствовала, что голос ее напряжен, натянут, как струна. – Может быть, вас шокируют росписи в гостиной или зеркала в туалетах?
– С эстетической точки зрения, госпожа де ла Перес… – начал учитель.
Но солдат-негр перебил:
– Плевать! Картинки замажем, зеркала перетащим в класс танцев.
– Тогда все в порядке. Я несказанно благодарна, что вам в этом доме понравилось.
– Ключи, сеньора, – напомнил пожилой военный.
– Ах, да, как это культурно!
Она принесла ключи. Перебрала их в пальцах. Потрясла. Они глухо звякнули. Небрежно швырнула на стол, Солдат-негр сгреб их, сунул в карман, хлопнул по нему ладонью. Они опять звякнули.
– Порядок.
Старичок приподнял мятую шляпу.
– Счастливого вам пути, госпожа де ла Перес!
– Спасибо, господин учитель. Я этого никогда не забуду. Ни вам, ни вашим… товарищам.
Мужчины вышли. Хлопнула дверь.
– Вот так…
Мерильда без сил опустилась в кресло, закрыла лицо руками.
– Ни дома, ни машины, ни даже ключей…
Она подняла лицо. В глазах были слезы. Усмехнулась.
– А завтра в моем доме они откроют школу политпросвещения для певичек из «Тропиканы». И в спальне, где пылал страстями Хорхе – помнишь моего шофера, черного, с такими лапами? – в этой спальне будет класс коммунистической морали… Ха-ха-ха!.. Недурно?
– Страшно.
– Не бойся. – Глаза ее уже просохли. Она встала, выдвинула ящики секретера, начала перебирать бумаги. – Письма от Луиса – еще до свадьбы. Неоплаченные счета…
Скомкала их в охапку:
– Думаю, им это не подойдет в качестве учебных пособий.
Бросила бумаги в камин.
Бумаги вспыхнули. Отсветы огня заметались по стенам и потолку, по ее лицу. Она не отрываясь смотрела на огонь, на превращающуюся в пепел бумагу. Потом подняла голову. Глаза ее были красны и жестоки.
– Пусть горит! Пусть сгорит дотла!
– Как ты можешь вот так все сжечь? – Бланка отвернулась.
– Все сожгу! Все! Как бы я хотела, чтобы сгорел весь этот дом, этот город, вся эта проклятая страна! – В голосе ее было исступление.
– Замолчи! – Повернулась к ней, схватила ее за плечи и оттянула от камина Бланка. – Замолчи! Что бы ни было, мы же с тобой кубинки!
Мерильда сбросила ее руки:
– Кубинки!.. – Она зачерпнула из камина горсть пепла. – Нет, сейчас я сеньора Никто. Я сгорела. Я пепел.
Она дунула на ладонь, и черные хлопья разлетелись по комнате.
– Но завтра, даст бог, я поднимусь из пепла – и стану мисс Американка. Птица, возрожденная из пепла! Тебе должен понравиться этот оригинальный поэтический образ.
– Прошу тебя, не паясничай, – остановила ее Бланка.
Она подошла к окну. Глубоко вдохнула ночной воздух. Покачала головой.
– Нет… Я не могу так легко относиться к жизни. Я не могу сегодня все сжечь, чтобы завтра стать другой.
Она резко обернулась:
– Я должна верить! Мне нужна вера! Я должна найти свое место.
– Не морочь мне голову! – резко оборвала ее Мерильда. – Какое тебе дело до всей этой свистопляски? Выбирайся-ка ты лучше в Штаты.
– Не имею права.
– Понимаю: нет приказа твоего центра.
Бланка грустно усмехнулась:
– Да, нет приказа моего центра…
– Смотри, как бы он не пришел слишком поздно. Уж будь уверена: когда запахнет жареным, они удерут первыми.
Она подошла к подруге, мягко обняла ее. На Бланку пахнуло духами и теплом, и впервые за весь вечер она почувствовала Мерильду такой, какой знала всю жизнь. «Боже мой, закрыть бы глаза и представить, что ничего не случилось…»
– Ты так ничего не рассказала о себе, – мягко проговорила Мерильда. – Где ты сейчас живешь? Как? С кем?
«Как меняется ее голос…» – снова подумала Бланка. Прижалась к ней. Начала рассказывать: она снимает комнатку у самого залива, на авениде Уна. Когда конфисковали их дом, по ошибке конфисковали и все ее вещи. Она как раз была тогда в Сьерре. Вернулась – и тоже: ни дома, ничего…
– Бедняжка! Хочешь, возьми что-нибудь из моего барахла. Все бери, пригодится. Мне уже…
Мерильда вздохнула.
– Нет, ничего не нужно. Все необходимое у меня уже есть.
– У солдата все имущество в ранце?
– Вот именно…
Мерильда, не отпуская рук, равнодушно и даже как-то неприязненно оглядела комнату:
– Ну что ж, пусть остается управлению по конфискации…
Бланка уткнулась лицом в ее плечо.
– Мне очень жаль, что ты уезжаешь. У нас была с тобой странная дружба… Ты всегда была такая красивая, такая элегантная! Я во всем хотела походить на тебя и… и даже завидовала до слез!
Мерильда вздрогнула.
– Ты говоришь как на моей панихиде.
– Нет, просто рвется последняя ниточка, с прошлым. А я – как форточка в пустой квартире… – Бланка почувствовала, что она сейчас заплачет. Она замолчала. Осилила комок в горле. – Ладно. Когда твой самолет?
– На рассвете.
– Тебе помочь?
– Нет, кажется, все. Больше не разрешат. Придется положиться на Конрада.
Она отошла от окна, плеснула в рюмку баккарди, залпом выпила.
Бланка взяла из груды платьев одно, голубое с кружевами, приложила к талии. Вспомнила: на ней тогда было такое же – голубое с кружевами. Ей тогда исполнилось шестнадцать. Ее первый бал. И он танцевал с ней… Помнит ли он тот бал? Помнит ли он все, что было у них потом?.. Они уже хотели обручиться. И вдруг все оборвалось. Где он? Что он?.. Неужели он все забыл? Не может быть! Но тогда почему же за все эти годы ни слова, ни строки? Боже, она так давно ничего не знает о нем!..
– Что ты знаешь о Конраде? – спросила она.
– За него не беспокойся. Он стал в Штатах крупным боссом. Хоть магистр искусств, а не дурак. Не то что покойный муж его сестры.
– Босс…
В применении к Конраду это слово ей не понравилось. Конрад – босс… Наверное, это очень глупо и старомодно, но она все так же любит его, самозабвенно и пылко. Она держится за эту любовь, как тонущий в море за борт шлюпки. Но, может быть, в этом ревущем, взбунтовавшемся море только любовь и верность имеют смысл. Уляжется буря, утихнут страсти – вдруг они увидят какие-то солнечные и прекрасные берега. Они приглядятся – и окажется, что это все та же Куба, очищенная новыми ветрами, промытая новыми дождями. Что-то подобное говорил ей Конрад. Сейчас она представила его лицо и почувствовала, что ей стало легче. И наконец, сказала то, ради чего пришла сюда:
