Текст книги " Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 3"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 85 страниц)

ОТ АВТОРА
Капченко Николай Иванович (г.р. 1933)

В 1958 году окончил Московский государственный институт международных отношений. Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений Российской Академии Наук. На протяжении многих лет работал в области международной журналистики (длительное время заместителем главного редактора журнала «Международная жизнь»). Автор ряда монографий, брошюр и многих статей по проблемам истории внешней политики Советского Союза, России, Китая, а также истории и теории международных отношений. Можно сказать, что значительную часть своей творческой жизни посвятил изучению политической и государственной деятельности Сталина. В конце 2004 года выпустил первый том «Политической биографии Сталина». В конце 2006 года вышел в свет второй том трилогии «Политическая биография Сталина». Предлагаемый вниманию читателей третий, завершающий том является финалом большой и трудоемкой работы по освещению политической деятельности Сталина на протяжении всей его земной жизни. Автор не тешит себя надеждой, что история жизни Сталина изучена всесторонне и досконально. Многое еще осталось за кадром. Видимо, исчерпывающая биография вождя может быть создана не каким-либо одним автором. Она явится итогом исследовательской работы ряда специалистов различного профиля. Причем фигура такого деятеля, каким был Сталин, явно не втискивается в прокрустово ложе привычных понятий. Таков уж исторический формат этой личности и его место в отечественной и мировой истории.

Поставив финальную точку в третьем томе, я невольно задал себе сакраментальный вопрос: а удалось ли мне расшифровать так называемую загадку Сталина? И ответ мой однозначен – нет, не удалось. В каком-то ключе фигура Сталина стала для меня еще более загадочной и даже в чем-то мистической. Новые факты и подробности порой не проясняли историю его жизни, а делали еще более загадочной. Мне кажется, что только для примитивно мыслящих людей Сталин не представляет собой своеобразную историческую загадку. В действительности же он весьма многосложен и многолик. Даже при интерпретации тех его действий и шагов, которые на первый взгляд выглядят предельно прозрачными и не допускающими различных мотиваций. Каждый может обнаружить в Сталине и его политике то, что ему или импонирует, или вызывает неприкрытое отторжение.

Впрочем, видимо, большинство фигур исторического масштаба прошлого в той или иной степени представляют для потомков загадку. И чем дальше идет время, тем загадочнее выглядят такие фигуры.

Читатель, возможно, удивится тому, что ряд аспектов политики Сталина подвергается в третьем томе, на первый взгляд, чрезмерно концентрированной критике. Но, во-первых, вся трехтомная политическая биография Сталина не мыслилась как некий свод дифирамбов в честь вождя. Во-вторых, критический анализ просчетов и грубейших ошибок Сталина отнюдь не преследует цель поставить под вопрос его поистине великие достижения и немеркнущие заслуги перед народами нашей страны, перед историей России. Интересы истины, правда истории диктуют необходимость и правомерность именно такого объективного подхода, где заслуги не заслоняли бы собой ошибок и грубейших просчетов, а последние, в свою очередь, не абсолютизировались и не затмевали то великое, что сделал для страны Сталин.

Заключительный том трилогии охватывает как самый звездный период всей жизни Сталина (немеркнущая в веках победа в Великой Отечественной войне), так и мрачные, заполненные репрессиями, страницы его политической биографии («ленинградское дело», «дело врачей» и т.д.). Здесь, как говорится, все смешалось в чрезвычайно пеструю и противоречивую картину.

Особое внимание уделено предвоенному этапу, когда развертывалось политико-дипломатическое противоборство с Гитлером. На базе широкого круга документов автор доказывает, что заключение пакта Молотова – Риббентропа было выгодно Советской России и дало возможность выиграть время и пространство. Данное обстоятельство сыграло важную роль в достижении конечной победы над врагом. Широкими мазками раскрыта роль Сталина в обороне Москвы: то, что Верховный остался в осажденной столице, внушало людям уверенность в победе (вспоминаются строки поэта М. Исаковского «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе!»). Сопоставляя различные точки зрения, я пытался хотя бы в главных чертах раскрыть роль Сталина как Верховного главнокомандующего. Особое внимание уделено тому, с какой, поистине бульдожьей, хваткой советский лидер отстаивал национально-государственные интересы нашей страны на международной арене. Здесь ему не было равных, и его партнеры по коалиции публично это признавали. Так что Сталин вошел в нашу историю и как великий дипломат.

В освещении послевоенного периода в эпицентре внимания автора находилась деятельность Сталина по возвышению национального могущества и мировой роли нашей страны. Достаточно подробно рассмотрены вопросы, связанные с противоборством двух систем в эпоху «холодной войны», концентрация усилий Сталина на превращении Советской России в ядерную державу, способную противостоять шантажу бывших союзников по коалиции.

Не остались вне поля внимания автора и масштабные идеологические кампании, проводившиеся Сталиным фактически на протяжении всего послевоенного периода. Они стали неотъемлемой чертой всей жизни советского общества, и жертвой этого молоха стали многие невинные люди.

В конце своей жизни Сталин фактически сам себя изолировал, отстранив наиболее верных ему сотрудников. В связи с вопросом о том, умер ли вождь естественной смертью или стал жертвой заговора, я излагаю обе версии, которые имеют право на существование. И все же ряд косвенных данных может служить основанием для вывода о том, что ему помогли умереть.

Мартиролог либерального идиотизма начинается не с той страницы истории, на которую приходится политическая деятельность Сталина. Он имеет гораздо более масштабную хронологию. Но в применении к общей оценке Сталина он проявляет себя каждый раз с особой силой. Силой не понимания, а силой отрицания. Едва ли есть резон в том, чтобы переубеждать тех, кто в чем-то убежден настолько, насколько это возможно. Ведь для многих перешагнуть через свои предубеждения гораздо труднее, чем изменить свои убеждения. Наше время в этом отношении являет собой нечто уникальное – убеждения меняются легче, чем перчатки. Больше того, поразительный пример являют собой те, кто, не придерживаясь вообще никаких убеждений, постоянно меняет даже их.

Завершая это слово от автора, хочу сказать следующее: в столь объемной работе неизбежны смысловые повторения, поскольку приходилось освещать ту или иную проблему под разными углами зрения. К сожалению, не удалось избежать и в некоторых случаях текстуальных повторений, что было обусловлено тем, что я выступал как бы в двух ипостасях – и автора, и редактора. Что, однако, не служит для меня оправданием, и я приношу извинения перед читателями.

В заключение хочу поделиться чисто личным чувством: труд был тяжелым и порой изнурительным, и я рад, что мне все-таки удалось его завершить. Какова ценность проделанной работы – судить уже не мне, а читателю.

Хочу также выразить сердечную благодарность моей жене Ван Шу и дочери Надежде Изотовой, которым я во многом обязан завершением моего труда.

ГЛАВА 1.
СТРАТЕГИЯ СТАЛИНА НАКАНУНЕ ВОЙНЫ: ВЫИГРАТЬ ВРЕМЯ

1. Несколько необходимых замечаний

В предшествующих двух томах мне представлялось не только уместным, но и крайне важным выделить тот или иной период в политической биографии Сталина, определив его роль и место в его деятельности. По мере того, как сама эта деятельность обретала все более масштабный характер и начала далеко выходить за рамки нашей страны, естественно, подобное выделение приобретало несколько условный характер. Поскольку все грани его разносторонней деятельности с каждым годом обретали, можно сказать, всеобщее значение. Делать акценты становилось занятием все более сложным, ибо выделять главное из событий, нараставших со стремительностью горного потока, порой казалось излишним, а попросту говоря, в каком-то смысле искусственным.

Но тем не менее годы, непосредственно предшествовавшие началу Великой Отечественной войны, и, разумеется, сама эта война, стали для Сталина временем самых серьезных и самых суровых испытаний. Испытаний, от которых в решающей мере зависели как судьба самого вождя, так и будущее страны. Этот период стал тяжелейшим и вместе с тем одним из самых блистательных и немеркнущих во веки веков во всей нашей истории. Особо следует подчеркнуть одну мысль – это был период испытаний, конечно, не только и не столько для Сталина как государственного деятеля и политика, но и для Советского государства в целом. Впрочем, последнее уточнение, возможно, и неуместно, ибо в это время Сталин и Советский Союз, Сталин и советский народ, вопреки всякого рода измышлениям, превратились в нечто неразрывно связанное, представляли собой единое целое, которое нельзя разъединить. Такая посылка, как свидетельствовал объективный ход событий, не выглядит искусственно сконструированной в угоду прославлению вождя. Она является обоснованной и подтверждается всей совокупностью фундаментальных фактов того времени, а не какими-либо отдельными примерами, которые можно подобрать для подтверждения чуть ли не любого утверждения. Ведь совершенно очевидно, что государственность представляет собой одну из самых главных и основных форм существования народов в истории всего человечества. Но сама государственность – не абстракция, обладающая определенными функциями и чертами. Качественной чертой ее выступает органическое единство как широких масс населения, так и той их части, которую представляет руководство страны. Это, конечно, в идеале, поскольку на практике такого органического единства часто не наблюдаем. Но в критические моменты в истории каждой страны это единство становится едва ли не решающей предпосылкой преодоления обрушивающихся на страну бедствий и испытаний, будь то война или какой-нибудь серьезнейший кризис, ставящий под угрозу само государственное бытие народа. Как правило, военные испытания служат своего рода цементирующим элементом единства масс населения и руководителей. Поэтому, если говорить в самом обобщенном виде, сама идея противопоставления народа и руководства страны в военный период выглядит не очень серьезно. За этим скрывается или непонимание сущности самой проблемы – что случается часто, – или же сознательное, продиктованное определенными соображениями или политической конъюнктурой, искажение исторической картины.

Для любого мало-мальски мыслящего человека вполне ясно, что даже самый организованный народ – а таковым в тот период и был советский народ – без правильного и твердого, решительного, железного руководства, руководства (и не убоимся этого слова), доходящего до степени жесткости, а порой даже непримиримой жестокости, сам народ не способен одержать победу в годину тяжелейших испытаний. Только сочетание двух факторов – организованной поддержки народа и достойного руководства – и составляет непременное условие, можно сказать, служит фундаментом успеха.

Данные рассуждения могут кому-то показаться лукавым мудрствованием, не несущим в себе чего-либо определенного и позитивного. Однако в действительности за ними скрываются самые серьезные проблемы, непосредственно связанные с освещением политической биографии Сталина в рассматриваемый отрезок времени.

Если говорить конкретно, то по существу все противники Сталина базируют свои обличения вождя на двух китах – на репрессиях и неподготовленности страны к войне, главным виновником которой якобы был именно Сталин. Сюда, разумеется, присовокупляются и многие другие факты и обстоятельства, которым дается превратное толкование. Но, повторяем, именно эти две ахиллесовы пяты в деятельности вождя фигурируют в арсенале критиков Сталина. Они составляют, так сказать, базисную основу любой антисталинской пропаганды.

Нет спора, в обеих этих сферах Сталиным были допущены серьезные ошибки, просчеты, граничащие порой с тем, что принято называть преступлениями. Однако объективная историческая оценка, конечный исторический вердикт должны строиться на скрупулезном учете всех фактов и обстоятельств. И здесь самое главное – не смотреть на прошлое и не судить о нем без учета реалий эпохи, конкретных обстоятельств, в которых приходилось действовать Сталину. Ретроспективный подход вполне правомерен для анализа той или иной ситуации, для рассмотрения вариантов различного рода действий в сложившихся тогда обстоятельствах. Но он малопродуктивен для подлинной исторической оценки, поскольку в его основе как бы заложен элемент сослагательного наклонения. Но история – это не грамматика, и в ней сослагательное наклонение следует использовать крайне осторожно, отдавая отчет в том, что исторический ход событий был таким, каким он остался в жизни. Ведь нельзя же всерьез воспринимать довольно распространенный афоризм, что «история – это предвидение наоборот». История, хотя и не такая же точная наука, как, скажем, физика, химия и т.д., но тем не менее она все же наука, а не сумма выводов и оценок, которые даются отдельными представителями этой самой науки. Когда я писал последние слова, меня так и подмывало использовать выражение «этой якобы науки».

Но перейдем от абстрактных умствований к более конкретным вещам.

Если некоторые современные историки и публицисты либерально-демократического покроя склонны уничижительно писать о Сталине и его роли в войне, то главный противник вождя Гитлер придерживался прямо противоположной позиции. В дальнейшем я еще коснусь вопроса о том, как он оценивал Сталина, равно и вопроса о том, как сам Сталин оценивал Гитлера, поскольку это не только интересно с чисто психологической точки зрения, но и дает возможность глубже заглянуть в логику развивавшихся тогда событий. Так вот, начальник внешней разведки Главного управления безопасности Германии В. Шелленберг в своих мемуарах со ссылкой на своего непосредственного начальника Р. Гейдриха пишет, что Гитлер в середине июля 1941 года, когда он уже не сомневался в своей победе над Советской Россией, говоря о перспективах, «настаивал на скорейшем создании хорошо спланированной системы информации – такой системы, которой мог бы позавидовать даже НКВД: надежной, беспощадной и работающей круглосуточно, так, чтобы никто – никакой лидер, подобный Сталину, – не мог бы возвыситься, прикрываясь флагом подпольного движения, ни в какой части России. Такую личность, если она когда-либо появится, надлежит своевременно распознать и уничтожить. Он считает, что в своей массе русский народ не представляет никакой опасности. Он опасен только потому, что заключает в себе силу, позволяющую создать и развивать возможности, заложенные в характере таких личностей»[1]1
  В. Шелленберг. Лабиринт. М. 1991. С. 227.


[Закрыть].

Думается, что нет смысла комментировать данное высказывание. Из него явствует вполне определенно, что в сталинском руководстве фюрер усматривал самую серьезную опасность для себя не только во время войны, но и после ее гипотетического победного завершения. Конечно, хвалить Сталина устами Гитлера – не самая приятная вещь: она в чем-то кажется мне даже кощунственной. Однако суть не в эмоциональном подходе, а в подходе реалистическом, а то, как Гитлер оценивал своего смертельного врага, в определенной мере отражает какие-то стороны исторической панорамы тех лет.

Сошлюсь на свидетельство министра иностранных дел фашистской Германии И. фон Риббентропа, написавшего в тюрьме, в ожидании приговора Нюрнбергского трибунала, нечто вроде мемуаров. Разумеется, в них он стремился представить события и роль германских лидеров в ином свете, чем это было на самом деле. И все-таки его информация в какой-то степени может служить источником для определенных оценок и выводов. Самому министру иностранных дел, как и другим лицам из ближайшего окружения фюрера, Сталин казался своего рода мистической личностью[2]2
  Иоахим фон Риббентроп. Мемуары нацистского дипломата. М. 1998. С. 186.


[Закрыть]. Но мистики в Сталине не было. Склонность фашистских лидеров всюду видеть что-либо мистическое проистекала из их сумасбродных теорий. Весьма примечательно, что Гитлер после поражения под Сталинградом счел возможным дать следующую характеристику Сталину. Как пишет Риббентроп, «в те тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил – в присущей ему манере – о Сталине с большим восхищением. Он сказал: „на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941 – 1942 гг., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин – это именно тот крупный противник, которого он имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если тот когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение и предоставит самый прекрасный замок во всей Германии. Но на свободу, добавил Гитлер, он такого противника уже никогда не выпустит. Создание Красной Армии – грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, – историческая личность совершенно огромного масштаба“»[3]3
  Иоахим фон Риббентроп. Мемуары нацистского дипломата. С. 265.


[Закрыть].

Возможно, я несколько переборщил по части цитирования фашистских заправил, особенно применительно к Сталину. Некоторые, прежде всего из либерального круга публицистов, могут из этих высказываний почерпнуть дополнительную аргументацию для шельмования советского лидера. Однако меня это не пугает, поскольку в данном случае даже такой закоренелый противник, каким был фюрер, вынужден был, хотя и в косвенной форме, признать в Сталине личность исторического масштаба, оказавшуюся способной организовать не только сопротивление германской агрессии, но и нанести хваленой немецкой армии ряд катастрофических поражений. Относительно замка, о котором говорил фюрер, то это уже можно с полным основанием отнести к разряду бредовых идей, по части которых с Гитлером мало кто мог соперничать. Что же касается его способности предвидеть, то достаточно вспомнить финал всей политической деятельности фюрера, чтобы по полной мерке оценить ее.

Было бы грубой примитивизацией всю проблему сводить к попыткам в тенденциозном свете представить деятельность Сталина в предвоенные и военные годы. Дело, конечно, не в одном Сталине, хотя и в нем тоже. Историки и политические пропагандисты горбачевского безвременья и постперестроечной поры, всячески разоблачая действительные и мнимые преступления и ошибки Сталина, преследовали и более масштабную цель. Она состояла и до сих пор состоит в том, чтобы заново переписать историю и по всем параметрам опорочить советский общественный строй – социализм. В нем они усматривают главную причину всех проблем, с которыми сталкивалась наша страна на протяжении многих десятилетий советской власти. Концентрируя удар против Сталина, они бьют одновременно по двум целям – по социализму как общественному строю и по Сталину как наиболее видному и авторитетному представителю и олицетворению этого строя. И это – отнюдь не какая-то историческая новация: любой победивший новый режим, как правило, всячески охаивает прежний, приписывая ему все, что только можно приписать, при этом переходя даже пределы элементарной логики и здравого смысла. Особенно тогда, когда новому режиму нечем похвастаться.

Так, историк В.М. Кулиш в одной из статей, полной противоречий и упрощений, пытаясь как-то свести концы с концами и совместить внутренне исключающие друг друга положения, писал: «В первый период войны потерпела поражение не только армия, но и вся административно-командная система. Она оказалась неспособной своевременно и гибко реагировать на развитие внутренней и международной обстановки, находить оптимальные решения и выбирать наиболее эффективные способы и средства ликвидации или нейтрализации возникающей для страны военной опасности. В ходе войны порочность этой системы была в значительной степени локализована, ее последствия устранены энтузиазмом и инициативой, доблестью и героизмом, потом и кровью советских людей, активизацией деятельности партийных организаций (областных, районных, низовых), органов Советской власти, общественных организаций.

Сталин и его преемники использовали свой метод освещения истории Великой Отечественной войны, победу в войне в целом для того, чтобы оправдать бюрократическую систему управления. Дело было представлено так, что жесткая централизация управления с присущими ей методами, включая и массовые репрессии, не подвела страну к грани катастрофы, а, наоборот, якобы спасла ее от поражения и привела к победе»[4]4
  История и сталинизм. Сборник статей. М. 1991. С. 348.


[Закрыть].

Не будем полемизировать с покойным историком. Все было бы нормально, если бы подобная точка зрения ушла в небытие вместе с ее апологетом. Напротив, концепция, заложенная в приведенной выше цитате, не только не стала достоянием прошлого, но и обретает все более воинственную, а порой и просто маниакальную по своей напористости и тенденциозности направленность. Средства массовой информации, авторы исторических исследований, посвященных данной теме, не говоря уже о целых легионах разбойников пера и микрофона, денно и нощно вдалбливают в общественное сознание идейку о том, что победа в Великой Отечественной войне была достигнута слишком высокой ценой и вовсе не благодаря существовавшему тогда общественному строю и его олицетворению – Сталину, а как раз вопреки всему этому.

Разумеется, эта фундаментальная мысль разными учеными и пропагандистами преподносится под различным соусом и с отнюдь не одинаковой научно-документальной аргументацией. Опубликовано немало работ, в которых солидные авторы, давая свою интерпретацию событиям тех лет, призывают взглянуть на события той эпохи с планетарных высот (а почему не с еще более масштабных – например, космических?). «Только при планетарном подходе можно восстановить попранные сталинизмом профессионализм, честь и достоинство историка и гражданина, его ответственность перед обществом. Этот подход не означает равнодушия к добру и злу, отречения от принадлежности к той или иной социальной группе. Но он обязывает ученых всегда служить истине, даже если это и противоречит чьим-то сиюминутным интересам», – патетически пишут А. Мерцалов и Л. Мерцалова[5]5
  А. Мерцалов, Л. Мерцалова. Сталинизм и война. М. 1998. С. 31.


[Закрыть].

В сущности, позицию, выраженную в данном высказывании, трудно оспорить. Однако одних клятв в приверженности истине и исторической правде, призывов внимать голосу совести и отличать добро от зла – всего этого недостаточно. По крайней мере, под мощной защитой провозглашенных этических норм цитировавшиеся выше авторы явно тенденциозно трактуют многие события тех лет и выносят безапелляционные вердикты. В приложении к историческому материалу их вердикты чем-то смахивают на приговоры суда инквизиции. Квинтэссенция их вердикта столь же проста, сколь и сурова: «Сталин оставил своим наследникам весьма слабую схему доводов, призванных скрыть ответственность за события 1941 г. и их последствия. Среди них – нарочитое подчеркивание „вероломства фашистов“; двусмысленное утверждение о внезапности нападения без указания его сути и виновников, ложные тезисы о военно-техническом превосходстве вермахта над Красной Армией в момент нападения, об использовании вермахтом уже 22 июня всего военно-экономического потенциала завоеванных стран; внешне правдоподобные положения об отмобилизованности вермахта и овладении им опытом современной войны, быстром поражении Франции и отсутствии второго фронта; фарисейские тезисы о „самоуспокоенности“, „благодушии“ народа и „недисциплинированных красноармейцах и командирах“, „перепуганных интеллигентиках“, „некомпетентности и измене генералов“; жалкие попытки создать некие конструкции о нациях „миролюбивых и агрессивных“, о контрнаступлении как панацее чуть ли не от всех военных бед и др.»[6]6
  А. Мерцалов, Л. Мерцалова. Сталинизм и война. М. 1998. С. 238.


[Закрыть].

Не знаю, как у читателя, но у меня эта схема доводов, которую высмеивают авторы, почему-то не вызывает столь решительного отторжения. Возможно, в ней кое-что упрощено или преувеличено, но в своей основе она соответствует, на мой взгляд, тому, что мы имели в действительности. В дальнейшем, при конкретном рассмотрении затронутых проблем, мне представится возможность привести необходимые контраргументы. Сейчас я хотел бы привести мнение историка Ю. Полякова, которое, по моим, возможно, примитивным представлениям, кажется достаточно объективным, и его трудно опровергнуть, если не закрывать глаза на реальности той поры. «Без сталинского авторитета в то время, – писал он, – без жёсткой требовательности и дисциплины вряд ли удалось бы в условиях тяжелейших поражений, потерь, неудач удержать от развала государственную машину и всю страну. Это практическая сторона. Но есть и другая – психологическая. В военных условиях важен был Сталин как организатор, в руках которого сосредоточивались все бразды правления, а держал он их достаточно твёрдо»[7]7
  «Свободная мысль». 1994 г. №.11. С. 74.


[Закрыть].

Оставляя для дальнейшего более обстоятельного рассмотрения некоторые из принципиально важных моментов, касающихся прежде всего методологии подхода к оценке событий той поры, считаю необходимым хотя бы в самом конспективном виде затронуть еще одну важную проблему. От того, как интерпретировать ее, как применять при анализе того или иного события, в принципе зависит, по существу, все: и направленность выводов, и концепция самого автора. Иными словами, дух и характер всего исследования.

Речь идет о моральных аспектах, а говоря шире – о роли и месте морально-этических норм при подходе не столько к событиям, сколько к мотивам, которыми руководствовался Сталин в проведении своего внешнеполитического курса. Исследователи либерального толка на каждом шагу пытаются уличить Сталина в попрании элементарных норм морали, беззастенчивом цинизме, который стал будто бы определяющей чертой как его политического мышления, так и его конкретных внешнеполитических действий. Я специально выделяю сферу внешней политики, поскольку именно она в этот период находилась в эпицентре всей его деятельности. Что, однако, не равнозначно тому, будто внутренние проблемы отошли на задний план. Здесь нельзя допускать упрощения и искусственно отделять область его внешнеполитической деятельности от руководства всей советской политикой вообще.

Но неоспоримым фактом является то, что сфера международная обрела приоритетное значение в числе проблем, которыми ему пришлось в это время заниматься. Именно этот период стал тем периодом, когда он не только за кулисами, но и на открытой политической сцене начал проявлять себя в качестве государственного и политического деятеля первой величины. Именно тогда Сталин по-настоящему выявил и продемонстрировал свои качества деятеля мирового плана. В тогдашнем раскладе мировых политических фигур он выдвинулся на первый план. Его позиция по тому или иному международному вопросу начала играть одну из решающих ролей при решении крупных мировых проблем, прежде всего проблем войны и мира. Разумеется, его вес и роль в мировой политике определялись не его собственными личными качествами, а прежде всего возрастанием экономического, политического, военного, научно-технического, культурного и иного потенциала страны. Хотя, следует добавить, личные черты и своеобразные особенности характера Сталина, бесспорно, наложили свою неизгладимую печать на то, как он выступал на мировой арене в роли одного из мировых лидеров. Не преувеличивая, можно с достаточным на то основанием утверждать, что именно в рассматриваемый период вождь фактически завершил формирование своей внешнеполитической концепции. Причем, следует уточнить, что в данном случае имеются в виду не какие-то теоретические формулировки или положения, а сам дух, реальное содержание этой концепции. К тому же сам термин – завершение формирования концепции – это скорее подведение какого-то промежуточного итога, а не финал всего процесса. Ибо внешнеполитические взгляды и установки вождя никогда не представляли собой свода законченных и незыблемых формул. Они никогда не отличались статичностью, а находились в динамике развития вплоть до самой его смерти.

Во втором томе мне уже доводилось цитировать мысль Сталина о роли морали в политике, высказанную в марте 1939 года с трибуны XVIII съезда партии. По-моему, ее стоит напомнить, поскольку она выражает принципиальный подход советского лидера к данной проблеме. Итак, Сталин говорил: «Я далек от того, чтобы морализировать по поводу политики невмешательства, говорить об „измене, о предательстве“ и т.п. Наивно читать мораль людям, не признающим человеческой морали. Политика есть политика, как говорят старые прожженные буржуазные дипломаты»[8]8
  И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. М. 1947. С. 572.


[Закрыть].

Современные критики Сталина, усматривающие во всей политике Сталина, как и в его целостной политической философии, небрежение к морали и нравственности, явно используют двойные стандарты, коль речь заходит о Сталине. В данном случае речь идет о соотношении морали и политики, а точнее, о том, всегда ли может политика реализма оставаться моральной. Это убедительно показал покойный ныне историк В. Кожинов в своей хорошо аргументированной и отличающейся глубиной книге по истории Советской России. Позволю себе привести довольно обширный отрывок из его книги, который относится к рассматриваемому периоду.

«Мы не прочь, – сказал генсек в самом тесном кругу (Ворошилов, Молотов, генсек Исполкома Коминтерна Георгий Димитров), – чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если бы руками Германии было бы расшатано положение богатейших капиталистических стран…». Ныне доктор исторических наук М.М. Наринский, цитируя эти суждения, комментирует: «Говоря о политике Советского Союза, Сталин цинично (выделено мною – В.К.) заметил: „Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались“».

Прежде всего следует внимательно вдуматься в эпитет «цинично», ибо по одной этой детали можно ясно понять существо нынешней «либеральной» историографии войны. В словах Сталина выражено типичнейшее и даже элементарнейшее отношение государственного деятеля какой-либо страны к войне, разразившейся между соперниками этой страны. Так, 23 июня 1941 года сенатор и будущий президент США Гарри Трумэн заявил не в узком кругу (как Сталин), а корреспонденту популярнейшей «Нью-Йорк Таймс»: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и таким образом пусть они убивают как можно больше!»[9]9
  Вадим Кожинов. Россия. Век XX. (1939 – 1964). М. 2002. С. 24 – 25.


[Закрыть]