Текст книги "Кордон"

Автор книги: Николай Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– А кто он, этот Василий Степанович? – поинтересовался Муравьев.

Иннокентий удивленно вскинул лохматые брови. Весь его вид говорил, что нельзя военному губернатору Восточной Сибири не знать такого человека.

– Я о господине Завойко глаголю, – пояснил архиепископ и по любопытному взгляду собеседника понял, что рассказ следует продолжить. – Василий Степанович – дивной судьбы человек. Долго странствовал, многое повидал. Сам он из малороссиян. Мелкопоместный дворянин. Отроком ушел в военные моряки. С тех пор верой и правдой служит Российском флоту. Отменного человек повиновения. Бывал в двух кругосветных путешествиях. Будучи еще мичманом, участвовал в Наварин-ском сражении. Сейчас он капитан 2 ранга, заведует, как

юз

я глаголил, Аянской факторией. Человек умный и дюже беспокойный в делах. Чадолюбив. Обременен большой семьей – восемь детей. Жена его – Юлия Георговна – образованнейшая женщина, весьма обаятельная. Премилое семейство!

– Благодарю за заочное знакомство. – Муравьев пообещал отцу Иннокентию обязательно побывать на побережье и встретиться с Завойко. На особую заметку военный губернатор взял сообщение архиепископа о том, что у северо-восточных берегов России безнаказанно бесчинствуют иностранцы. Его возмутило поведение чужеземцев, которые в наших заливах и бухтах безбоязненно бьют морского зверя, охотятся за китами, уничтожают их детенышей.

С удовлетворением отметил Муравьев, что безопасность и оборона восточных берегов России святого отца волнуют больше, чем иркутского и якутского губернаторов.

Отец Иннокентий подарил Николаю Николаевичу несколько изрядно затасканных книжек с описанием жизни и быта народов Восточной Сибири, но предупредил, чтобы он отнесся к повествованию не с полным доверием.

– Вот полюбопытствуй, что пишет господин Генден-штром в своих «Отрывках о Сибири». – Архиепископ открыл нужную страницу и зачитал – «Якутская область – одна из тех немногих стран, где просвящение или расширение понятий человеческих более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни, сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению». Каково? – Отец Иннокентий звучно закрыл книжку и передал ее Муравьеву. – По Генденштрому получается, что просвещение отсталому народу не приносит пользу. Он – за темноту и невежество. Чудовищно! Мысль зело ошибочная и пагубная…

– Любопытно, – отозвался Муравьев. – Почитаю.

– Или вот, – отец Иннокентий раскрыл другую книжку. – Сей автор подметил страсть местных чиновников к ябедничеству, недоверию друг другу.

– А как, Иван Евсеевич, вы находите, автор не прав?

Архиепископ вздохнул.

– Прискорбно, но толика правды есть, – ответил он. – По воле божьей Сибирь не знает крепостного права, однако она вдоволь вкусила чиновничьей неурядицы. Из чи-

новников бывают люди дюже завистливые, непристойные, бездарные и корыстные. Они, не страшась греха, умеют возвеличивать себя, ябедничать и возводить напраслину на других, дабы путем таким занять на службе их приличные места. Скверно сие созерцать. А ведь оные носят крест христовый, мило с вами глаголят и обаятельно улыбаются…

– Да, – в раздумье произнес Николай Николаевич. – Зависть, лицемерие и корысть – черты отвратные.

В доверительной беседе архиепископ осторожно предостерег военного губернатора от излишней откровенности, от окружения людей «с мыслями и чувствами низменными».

– Типун мне на язык, но и на тебя будут ябедничать, – с уверенностью сказал отец Иннокентий. – От наветов устных и писем подметных начнут мучить тебя ночами думы тяжкие и сомненья томительные. А кто себя так непристойно ведет, не узнаешь безмерно долго.

– Беспричинно, полагаю, жаловаться не будут, – отозвался Муравьев.

– Будут, – повторил отец Иннокентий. Он знал местных чиновников лучше военного губернатора. – И, ради Господа, не обольщайся угодными людьми. В оные времена Христа предали. Иуды расплодились шибко пространно. Есть они и в Иркутске, и в Якутске…

– Грязь к чистому телу не прилипнет, – с улыбкой ответил Муравьев.

– А пятно остаться может…

Собеседники тепло распрощались, выражая надежду, что им еще не однажды придется встретиться и, о чем не договорили, договорят. Отец Иннокентий отправился к пастве в Якутск, Муравьев с головой окунулся в свои дела.

Чтобы лучше знать положение на местах, генерал-губернатор почти все лето сорок восьмого провел в поездках. Путешествуя по Забайкалью, он заезжал во многие селения, побывал в военных гарнизонах, казацких пикетах и ощутимо дал почувствовать подчиненным, что в Восточной Сибири есть новый хозяин, беспокойный и строгий, который не терпит ни лести, ни гнуси, а оценивает людей по пользе их деяний. И понесся вслед за Муравьевым ропот: «Новая метла хлестко метет».

Николай Николаевич первым из сибирских губернаторов решил совершить длительное путешествие к тихоокеанским берегам через Якутию, побывать в Охотске —

главном порту Дальнего Востока, посмотреть Камчатку, а на обратном пути заглянуть в Аян. Прежде чем снарядиться в дальний йояж, Муравьев досконально, по квадратам, изучил карту Восточной Сибири. Путь губернатору предстоял длиннющий: Иркутск – Якутск – Охотск – Петропавлоск-Камчатский – Аян – Якутск – Иркутск. Он провел по карте ломаную линию, соединяя селения, и получилось изображение в виде деформированного ковша. Если бы можно было двигаться напрямую, то от Ангары, на берегу которой приютился Иркутск, до Охотского моря ни много ни мало две с половиной тысячи верст. Но предстоит окружной заезд в Якутск, а стало быть, накидывай еще верст шестьсот – семьсот. Даже по ровной дороге на хороших лошадях преодоление расстояний заняло бы не менее полутора месяца. Но путь предполагался не только по суше. К Якутску сподручнее подплыть на судах по Лене. А до этой реки и после обязательно встретятся озера, болота, горы, овраги, непролазные лесные заросли. Значит, по времени набрасывай еще не меньше месяца. И, как ни прикидывай, не уложиться путникам в долгой дороге за короткое сибирское лето. Стало быть, прихватывай весну; выедешь позже, непременно застанет в пути осень. И то и другое время года в Сибири неудобно для путешествия – холодные ветры, дожди, грязь, снег, морозы. А там, ближе к океану, лето совсем маленькое. Может для красного словца, но отец Иннокентий, отлично знающий Сибирь, помнится Муравьеву, сказал так: «Кончится на побережье поздняя весна, и начнется ранняя осень…» Проделаешь путь в один конец, и застанет зима, снежная, вьюжная, морозная…

Незадолго до отбытия губернаторского каравана в длительное путешествие прибыла в Иркутск подруга Муравьевой известная французская виолончелистка Элиз Христиани. Она привезла губернатору из Петербурга письмо капитан-лейтенанта Невельского, отправленное из Рио-де-Жанейро. Геннадий Иванович сообщал:

«По сдачи груза в Петропавловском порту, я решился, во всяком случае, получу или не получу высочайшее повеление, отправиться прямо к описи западного берега Сахалина и амурского лимана, о чем долгом моим считаю предварить Вас, в надежде, что Вы не оставите меня своим содействием: ибо, если я не получу на произведение этой описи высочайшего одобрения, то подвергнусь тяжкой ответственности».

Муравьев без промедления направил начальнику Камчатки капитану 1 ранга Ростиславу Григорьевичу Машину секретное письмо, в котором требовал, чтобы в Петропавловске не препятствовали скорейшему выходу «Байкала» к Сахалину. С той же оказией Николай Николаевич послал депешу в Аян Василию Степановичу Завойко, велев ему встретить в предположительно указанное время губернаторский караван в Якутске.

Повидав на своем веку немало интересных людей, Муравьев не однажды задумывался над тем, что иной человек, способный и умный, не находит в жизни своего призвания и растрачивает энергию впустую или с наименьшей пользой для общего дела, ибо выполняет не «свои» обязанности и сам при этом не испытывает от труда удовлетворения. «Если бы можно было расставить всех людей по «своим» местам, – думал Николай Николаевич, – огромную выгоду принесли бы они обществу, стране, чувствуя себя счастливыми».

Но новом месте военный губернатор искал себе единомышленников, надежных помощников, людей разумных, деятельных, бескорыстно служивших Отечеству.

ВОЯЖ

Так уж случилось, что Муравьев не устоял перед настойчивой и ласковой просьбой женщин – супруга и ее подруга из Франции пожелали отправиться с ним в дальний и трудный вояж.

– В августе, Николя, твой день ангела, – напомнила Екатерина Николаевна. – Свое сорокалетие не гоже справлять без жены даже в Камчатке.

Для знатных особ мастеровые соорудили специальную карету со всеми возможными в путешествии удобствами.

Губернаторский караван отбыл из Иркутска в середине мая сорок девятого. В путь отправились пять десятков людей, в том числе тридцать нижних чинов, получивших назначение в Охотск.

Екатерина Николаевна и мадемуазель Элиз, несмотря на привилегированные дорожные условия, вскоре поняли, что уговаривая Николая Николаевича взять их с собой, поступили легкомысленно. Но отступать было поздно и некуда. Женщины подавляли в себе страх, набирались в дороге мужества. Коротая время за французскими рома-

нами или пасьянсом из атласных карт, они не смели жаловаться на усталость и переутомление, требовать передышки от тряски и качки: никто в их муках не виноват – сами напросились на приключения. Караван, преодолевая пагубные места, нередко останавливался. Люди и лошади выбивались из сил, чтобы выбраться из непролазной грязи или непроезжих зарослей. В такие минуты Элиз, подбадривая себя и побледневшую от усталости подругу, доставала из металлического футляра свой страдивариус, и в таежной глухомани раздавались волшебные мелодии виолончели. Это казалось чудом, фантазией. У людей поднималось настроение, прибавлялись силы…

В Якутске, как было условлено, губернаторский караван встретил Василий Степанович Завойко. Сорокалетний капитан 2 ранга запомнился Муравьеву внешне ярко. Белая, как лунь, голова, снежной белизны усы придавали его по-мужски красивому лицу благородный вид. Черные с изгибом брови были подвижными: удивился – взметнулись вверх, морщиня лоб; чем-то недоволен – сдвинулись к переносице, образуя продольные складки. Глаза живые, быстрые.

Николаю Николаевичу не потребовалось много времени для разговора с начальником Аянской фактории, чтобы увидеть в нем человека энергичного и деятельного. Из беседы с ним Муравьев узнал, что за короткий срок на аянском пустыре появились портовые сооружения, казенные и жилые здания, проложена дорога к причалу, есть церковь. Начальник фактории намеревается соорудить кирпичный завод, сам начертил макет солеварного предприятия. Губернатор почувствовал, что Завойко обосновывается в Аяне надолго и всерьез. Морской офицер сделал за малый промежуток времени то, что мог сделать только рачительный и умелый хозяин.

– Почему, Василий Степанович, из Охотска перевели факторию в Аян? – как бы ничего не зная и не говоря с отцом Иннокентием об этом, спросил Муравьев.

Завойко, видимо, ожидал такого вопроса и ответил на него подготовленно:

– Это экономически выгодно фактории и поставщикам товаров. По сухопутью дорога от Аяна к Якутску несколько ближе, чем от Охотска. – Подумав, добавил – На неудобном месте стоит порт – открыт с моря, к тому же, он мал и тесен. Но самая большая его беда в том, что Охотск беззащитен, впрочем, как и Аян. Появись в Охотском море с

коварной целью два-три чужеземных корабля, и мы легко потеряем порт и факторию. Перестреляют нас как куропаток, а иностранцы закрепятся и выбить их с наших берегов будет стоить немалых усилий…

Муравьев, слушая Завойко, мрачнел. Его мысли полностью совпадали с тем, о чем так обеспокоено говорил морской офицер: дальневосточное побережье – заманчивая приманка для врагов России…

Проклятые каторжанами и путешественниками тысяча тринадцать верст якутско-охотского тракта с поломанными и вдавленными в землю жердями караван губернатора преодолел также с великими усилиями.

В Охотске Муравьев, как и в гостеприимном Якутске, надолго останавливаться не пожелал. Увидев своими глазами хилый порт, поговорив с его начальником Иваном Васильевичем Вонлярлярским, Николай Николаевич разволновался. Здесь, на Северо-Востоке, для иностранцев начинается Россия. Русскую Америку в счет брать серьезно нельзя – необустроенная и необжитая территория. В Охотск прибывают с грузом большие и емкие транспорты из Америки, отсюда и из Аяна отправляются с ценными товарами российские корабли за границу. Акционерное общество Российско-американской компании, учрежденное еще в 1799 году, оживленно действовало. В то время, когда русские люди малыми и разрозненными силами занимались освоением земель, торговлей и промыслом на Аляске, предприимчивые иностранцы вывозили из России то, что добывалось в Восточной Сибири. За этим Муравьев увидел не взаимовыгодную торговлю двух соседних стран, не взаимообмен равноценными товарами, а одностороний обман, в котором преуспевала противная сторона, Соединенные Штаты. Но не мог он не знать и другое – политики обеих стран. Оттого, как сложатся экономические связи между Россией и Америкой, будут зависеть их дипломатические отношения. По габариту и устройству русских судов, их вооружению, по ценностям отправляемых товаров на экспорт, по установленным тут порядкам, по достоинству, обязательности и расторопности людей, по состоянию малого порта иностранцы судят о большом народе в целом,

о мощности и слабости великой державы.

Из того, что увидел Муравьев в Охотске, он догадывался о мнении иноземцев: «Россия сказочно богата, однако неразумно расточительна. Страна огромна, но судя по хилому флоту, слаба ее промышленность. Русский народ

добродушный и работящий, но униженно закабален, беде», и темен…»

Николай Николаевич знал, что ценность российских товаров ни у кого не вызывает сомнений, ибо отправляли на экспорт в основном «мягкое золото» – отборную пушнину: мех соболя, песца, морского котика, ондатры, норки, калана. Для чучел и как ковровые украшения вывозились выделки из шкур уссурийского тигра, бурого и белого медведей. Иностранные коммерсанты смотрят на легкий драгоценный товар алчными глазами. Они боятся, что когда-то русские одумаются и откажутся посылать им такое добро. Их транспорты, коммерческие суда загружают быстро и отправляют без задержки. Но надо быть слепцом, чтобы не видеть, как убого и беззащитно выглядит Охотск – главный порт Дальнего Востока. Прав Завойко: порт и факторию можно легко потерять…

Из Охотска военный губернатор на транспорте «Иртыш» направился морским путем в Камчатку. Обогнув южную оконечность полуострова, судно благополучно прибыло в Петропавловск. Авачинская губа Муравьева изумила. И если недавно он мысленно соглашался, что иностранцы могут захватить Охотск и Аян, то с прибытием в Камчатку сменил мнение: врагов привлечет в первую очередь Петропавловск, они покусятся на него ради Ава-чинской губы. Она самая заманчивая приманка для чужеземцев на Северо-Востоке России. В ней, огороженной горами и вулканами от свирепых океанских ветров, можно разместить весь флот мира…

Начальник Камчатки капитан 1 ранга Ростислав Григорьевич Машин столь высокого гостя в Петропавловск не ждал. Однако после сигнала с Дальнего маяка о приближении российского судна снял повседневную форму и надел парадную – кто бы ни прибыл, начальнику полуострова желательно выглядеть перед гостями опрятно и торжественно. К немалому удивлению Машина, в первой шлюпке, пришедшей от судна к берегу, был сам военный губернатор Восточной Сибири с двумя женщинами. Еще больше удивился Ростислав Григорьевич, когда узнал, что с Екатериной Николаевной, женой губернатора, прибыла известная французская виолончелистка. «Зачем этим нежным существам, – подумал Машин, – понадобилось испытывать такие мытарства?»

Муравьев, угадав мысли начальника Камчатки, сразу же ответил на его молчаливый вопрос:

но

– То, что губернатор прибыл на край света с супругой, вас удивлять не должно. Женам принято разделять трудности с мужьями. Но вот, мол, как отважилась в трудную дорогу гостья из Франции? Ничего удивительного. Любовь к путешествию, страстное желание познакомиться с необычным краем побудили нашу обаятельную спутницу прибыть в Петропавловск. Здесь, в Камчатке, впервые прозвучат волшебные звуки виолончели. Подумать только! Такое событие 1849 года следует красными буквами вписать в историю полуострова.

– Обязательно впишем, – пообещал начальник Камчатки.

Сорокапятилетний капитан 1 ранга, перехваченный переливчатым муаром портупеи, при кортике с ручкой из слоновой кости, оставлял о себе приятное впечатление.

У педантичного Муравьева давно сложилось мнение, что морской офицер – это образец опрятности и аккурат ности, пример безукоризненного внешнего вида. Его формд строго выдержана в традиционно контрастных цветах: черный, белый, золотой. Он всегда выбрит и чист. При разговоре морской офицер никогда не жестикулирует, не тараторит, корректен, а иной даже холоден до высокомерия. Сама форма как бы обязывает его соблюдать собственное достоинство.

Николай Николаевич поинтересовался о капитан-лей-тенанте Невельском, благополучно ли он совершил «кругосветку», долго ли стоял в Петропавловске. Машин ответил, что Геннадий Иванович уложился в свои сроки и весьма довольным отбыл к Сахалину. Муравьев удовлетворенно кивнул.

– Одержимый офицер, – сказал он. – Человек хочет совершить чудо. – Николай Николаевич улыбнулся и перешел на шутливый тон – С сего часа, Ростислав Григорьевич, я с супругой и наша очаровательная спутница переходим в ваше распоряжение. Надеемся, что у доблестного офицера Российского императорского флота хватит изобретательности, чтобы мы не скучали в этом прекрасном крае?

– Милости просим, – гостеприимно сказал Машин и галантно склонил голову.

Проведя с женщинами половину дня и вечер, Муравьев оставил их на попечение хозяйки дома, госпожи Машиной. С утра он окунулся в дела.

Военный губернатор интересовался всем, но более досконально вникал в то, как в Петропавловске готовятся к обороне. В понимании Муравьева, начальник Камчатки уделял этому важному делу второстепенное внимание. Губернатору не понравилось все: пушки старые и маломощные, оборонительные сооружения сделаны без учета инженерных требований, огневые точки расставлены не-продумано, кучно.

– Как часто проводите с артиллеристами примерные стрельбы? – спросил Муравьев.

– Редко, – признался Машин. – У нас мало боезапасов…

Муравьев, прежде чем заставить начальника Камчатки сесть за чертежи и заново разместить на них береговые батареи, пожелал обойти порт. Пройдя по побережью, он предложил осмотреть сопки, отделенные от селения небольшой гаванью.

– Это наш щит, – сказал Машин, показывая на сопки. – Из-за них с кораблей не виден Петропавловск.

– А вы из Петропавловска не увидите корабли, – недовольно проговорил Муравьев.

– У нас есть маяки, а на мысе Сигнальной сопки установлена батарея, – пояснил Машин.

Сигнальная и Никольская сопки образовывали небольшой полуостров. Горбатые, густо заросшие деревьями и кустарником, они соединялись между собой нешироким перешейком. Сопки, общей протяженностью более двух с половиной верст, возвышались над морем до тридцати пяти саженей. Они разрезали водную гладь, отделяя от просторной Авачинской губы уютную и тихую Петропавловскую (или Малую) гавань, надежно прикрывая порт и селение от морских ветров. Издали спаренные сопки напоминали Муравьеву огромное судно, пришвартованное кормой к берегу. Они, обратив пологие и заросшие зеленью берега к порту, с противоположной стороны подставляли под ветры и волны обнаженные крутые каменистые бока.

На южном мысе Сигнальной сопки осмотрели батарею, расположенную на 13-саженной высоте. Губернатор отозвался о ней положительно. С возвышенного места хорошо обозревалась губа. Орудия батареи направлены в сторону единственных «ворот», через которые (другого пути нет) из открытого океана могут появиться незваные гости. Мысовая батарея, в случае нападения на порт, первой примет бой с кораблями противника.

– Это ваш аванпост, – подчеркнул губернатор ее значение. – Тут именно и нужны крупнокалиберные пушки.

Две другие батареи, приткнутые к порту, вызвали у Муравьева недовольство.

– Бесцельно, Ростислав Григорьевич, размещены пушки, – сказал он. – Отсюда они не принесут чужеземцам никакого вреда. Пушки, как изволите видеть, установлены так, чтобы уберечь их от огня с моря. Вы спрятали орудия за высокий полуостров. Но учтите, и Сигнальная, и Никольская сопки удобны вам до поры до времени. Если в Авачинской губе появятся вражеские корабли, эти горбатые великаны сыграют коварную роль: они скроют от вас противника, который беспрепятственно сможет высадить на сопки свой десант…

По предложению Муравьева в прожект сооружения оборонительных объектов порта были внесены дополнительные три новых батареи: одна – на Кошечной косе, около порта; вторая – на северной окраине селения, у мыса Никольской сопки; третья – недалеко от второй, рядом с Култушным озером, где по дефиле возможен выход вражеского десанта. Но все это пока было на бумаге. Для будущих батарей не доставало пушек, боеприпасов к ним, не хватало артиллерийской прислуги.

Дело с вооружением порта, в понятии военного губернатора, обстояло из рук вон плохо. Семь 36-фунтовых пушек и два бомбических орудия не создадут серьезной угрозы никакому противнику. Пять медных мелкокалиберных пушчонок, уложенных на земляной бруствер, Муравьев в счет не брал. Назвав фальконеты {Фальконет – старинная малокалиберная пушка} декоративными, он сказал, что таковые можно использовать только как сигнальные. Мелкокалиберные орудия были установлены и на транспортных суденышках – на каждое по одному. Все это наводило губернатора на мрачные мысли. «Как и чем оборонять Камчатку, если настанет для нее суровый час? – озабоченно думал он. – Этот порт надо укреплять в первую очередь».

В распоряжении начальника Камчатки находился 47-й флотский экипаж и инвалидная команда – всего 231 человек. Моряки единственной шхуны и десятка парусных суденышек постоянно были заняты перевозкой необходимых для жизни порта и селения грузов с материка – продовольствия, оборудования, строительных материалов и прочего.

Солдаты инвалидной команды, забыв когда в последний раз стреляли из своих кремневых ружей, небольшими группами копались в порту, все время выполняя какие-то хозяйственные работы, которые, по словам Машина, делать и не переделать. Грязные, обросшие, оборванные, они выглядели жалко. Внешне мало отличались от солдат инвалидной команды и моряки флотского экипажа.

«Есть ли в них боевой дух?» – с сожалением смотря на военных людей, думал Муравьев. Он пытался и никак не мог представить их в ратном деле.

О самой Камчатке военный губернатор отозвался восторженно:

– В благодатном крае, господин Машин, вы служите! Море, горы, реки, леса – лучше красы не бывает.

– Земля часто трясется и вулканы огнем дышат, – пожаловался начальник Камчатки. – Гейзеры удушливым паром постоянно оскверняют воздух…

– Вулканы и гейзеры вреда порту, как я знаю, не принесли. Стало быть, и особо сетовать вам нет причины.

– Оно так, но люди страшатся стихии: неизвестно, что она завтра выкинет.

– Да, да, о завтрашнем дне, Ростислав Григорьевич, думать надо, – произнес Муравьев, по-своему направляя строй мыслей. Ему показалось, что Машин чувствует себя на полуострове человеком временным, с нетерпеньем ждущим замены.

«В Камчатке, – размышлял военный губернатор, – можно широко развернуть китобойный промысел, масштабно заниматься добычей морского и пушного зверя, рыбной ловлей, а для самообеспечения жителей овощами надо наладить земельное хозяйство».

Муравьев мысленно прикидывал, сколько людей потребовалось бы на полуострове, чтобы по-настоящему начать обживать этот сказочный край. «Неплохо бы, – соображал он, – к полутора тысячам жителей Петропавловска переселить сюда с материка еще тысячи три крестьян». Но в первую очередь военный губернатор считал необходимым усилить гарнизон порта, увеличить его в пять-шесть раз, установить мощные батареи, снабдить флотский экипаж судами, способными постоять за себя в открытом море. На все это потребуются немалые деньги. Но разве можно жалеть средства, когда дело касается защиты Отечества! «Будем добиваться!» – твердо решил Муравьев.

Думая об обороне Камчатки, военный губернатор иног-

да ловил себя на том, что он, может, необоснованно утверждается в мыслях о неизбежном нападении врагов на полуостров. Какое у него есть основание настойчиво требовать, чтобы выделили из тощей государственной казны средства для защиты самого отдаленного пустынного полуострова? Нет, ему, военному губернатору Воствч-ной Сибири, надо мыслить шире, масштабнее, смотреть дальше. Он будет требовательно ставить вопрос перед Санкт-Петербургом об укреплении всего восточного края. Его, понятно, спросят, откуда такое беспокойство, не преувеличивает ли Муравьев опасность. А может, ее просто не существует? Нужно ли торопиться с укреплением мест, на которые никто не нападал и, кто знает, нападет ли? Но Николай Николаевич тут же отгонял такие мысли и утверждал другие: «Беспечность рано или поздно приведет нас к непоправимой беде. У побережья Тихого океана Россия обязана иметь мощный флот, прочные береговые укрепления. Тут быть кордону!»

Несколько дней находясь в Камчатке, Муравьев не переставал дивиться обилию в Петропавловске крупной рыбы и красной зернистой икры. Базарные прилавки переливались серебром лососей и солнечно-оранжевым цветом икры. Свежими, копчеными, солеными и вялеными продуктами моря торговали магазин и лавки, в жареном и вареном виде их неизменно подавали к столу в трактире и кабаке.

Как ни был занят Муравьев, как ни спешил на материк, но когда узнал, что именно в это время лосось идет на нерест, пожелал побывать на месте, где «вода кипит от рыбы». Увиденное изумило. Устье небольшой мелководной речушки действительно кипело. По нему против течения, устраивая «пляску» на мелях, безудержно шла из моря в пресную воду крупная лососевая рыба.

Муравьев слышал об удивительной особенности этой рыбы. Выведясь в пресной воде, мальки кеты, чавычи, кижуча, горбуши пробираются по течению к морю. В морской стихии рыбешки растут и набираются сил. Но вот подходит иремя нереста (у одних через три, у других через четыре года) и выросшие, окрепшие лососи устремляются к родным местам. Подталкиваемые инстинктом, они второй и последний раз в жизни проделывают путь, пройденный еще мальками. В эту пору лососи «одеваются» в брачный наряд – обычно серебристые бока розовеют, на них появляются яркие бордовые полосы. Упругая и сильная рыба

идет из моря огромными косяками. Й нет в природе силы, чтобы удержать многомиллионную свадьбу лососей. Пробившись к месту, где начинался их жизненный путь, самки с присущей будущим матерям заботой носами выдалбливают в твердом галечно-песочном грунте лунки и откладывают туда оплодотворенные светло-оранжевые икринки, заваливают их гладкими камушками. Однако взрослым лососям не доводится увидеть своих мальков. Сделав все, чтобы после них осталось потомство, родители погибают.

Кто-то из русских первопроходцев, не зная причудливой особенности этих необыкновенных обитателей подводного царства, в расспросной речи сообщал: «А те реки соболиные, зверя всякого много и рыбные. А рыба большая, в Сибири такой нет, по их языку кумжа, голец, кета, гор-буня, столько де ее множество, только невод запустить и с рыбою никак не выволочь. А река быстрая, и ту рыбу в той реки быстредью убивает и выметает на берег, и по берегу лежит много, что дров, и ту лежачую рыбу ест зверь – выдры и лисицы красные…»

– Да, – произнес Муравьев. – Богат край дарами моря. В будущем непременно наладим тут большой промысел лососевых. А пока надо думать об обороне Камчатки.

– Надо, – согласился начальник полуострова.

– Сколько еще желательно подослать сюда пушек? – спросил Николай Николаевич.

– Хотя бы с десяток для береговых батарей, – отозвался Машин, – и по стволу на каждое судно.

Муравьев отрицательно покачал головой:

– Это ничтожно мало.

Машин пожал плечами: он не возражает, если с материка доставят орудий вдвое больше и обязательно с прислугой.

– Будем думать, как быстрее укрепить порт, – сказал Муравьев. – А иначе недалеко до беды…

Военного губернатора не покидали мысли о возможном нападении иностранцев на Петропавловск. «Рано Или поздно, – убежденно думал он, – это обязательно произойдет».

Машин подтвердил слова архиепископа отца Иннокентия: чужеземцы прощупывают наше побережье.

– Их суда, – пожаловался начальник Камчатки, – подходят к полуострову, выискивают лежбища моржей, котиков, каланов и бьют их до тех пор, пока не кончатся патроны. В Авачинской губе американцы охотятся на ки-

тов. Они заходят в наш порт и бесчинствуют. Всячески пытались их утихомирить, но попробуй справься с целой командой большого судна. Пираты да и только!

– Бесчинству чужеземцев, Ростислав Григорьевич, пора положить конец, – решительно проговорил Муравьев. – Американцев надлежит утихомирить и китобоев в бухту не пускать!

Машин помялся.

– Не можем, ваше превосходительство, запретить им бить тут китов.

– Как не можем? – не понял Муравьев.

– А вот извольте вспомнить, – и Машин показал бумагу.

Инструкция, одобренная самим Николаем I, адресовалась административным лицам морских портов и командирам крейсеров. Она попала в Петропавловск, видимо, миновав губернскую канцелярию. Инструкция, потрафляющая чужеземцам, гласила:

«Иметь постоянно в виду, что правительство наше не только не желает запрещать или стеснять производство иностранцами китоловного промысла в северной части Тихого океана, но даже дозволяет иностранцам ловлю китов в Охотском море, составляющем по географическому положению внутрене русское море, и что главная цель учреждения крейсерства заключается в том, чтобы промысел производился не во вред подвластным России племенам и чтобы в морях, омывающих русские владения, повсюду соблюдался должный порядок».

«Это каверзы Нессельроде, – невесело подумал Муравьев. – Только министр «нерусских дел» мог подсунуть царю такую бумагу…»

– А иностранцы неуемно бесчинствуют, – сказал Машин, беря инструкцию из рук губернатора.

Словно подтверждая слова начальника Камчатки, из трактира шумно вывалилась группа пьяных американских моряков. Не обращая внимания на генерала и капитана

I ранга, они прошли мимо, громко смеясь и размахивая руками. Навстречу шла женщина с корзиной на плече. Она посторонилась, уступая дорогу. Широкоплечий рыжий чдоровяк, сравнявшись с ней, резко нагнулся и выкинул руку вперед. Женщина взвизгнула и уронила корзину. Матросы захохотали, а рыжий поднял камушек и, повернув озорное лицо к ним, недоуменно пожал плечами: чеги, мол, она напугалась?