Текст книги "Кордон"

Автор книги: Николай Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

АРБУЗОВ

Капитан 1 ранга Александр Павлович Арбузов прибыл в Иркутск зимним путем в середине марта 1854 года. Опытный черноморский моряк, как значилось в предписании, высочайшим приказом по Российскому императорскому флоту от 16 декабря 1853 года за № 1271 был назначен помощником губернатора Камчатки, капитаном над портом Петропавловска и командиром Сорок седьмого флотского экипажа.

Александр Павлович, отдав служению Российскому флоту более двух десятков лучших лет, новое назначение воспринял как подобает в таких случаях военному человеку: направляют, значит надо, этого требуют интересы Отчизны. Нет слов, климат Черного в отличие от других морей, омывающих берега России, более теплый и мягкий. На юге, почитай, круглый год лето. А тепло для морской службы уже большое благо. Однако и на Черном море бывают зимой снежные метели и сильные ураганы. Из российских моряков черноморцам хорошо знаком ветер-бора. Это он, несясь с Кавказских гор, со страшной силой обрушивает на суда тяжелые снежные заряды. Они обляпывают корабли до такой степени, что под тяжестью ледяного покрова суда вот-вот готовы перевернуться. Нет, не. согласен Александр Павлович с теми, кто с веселой легкостью утверждает, что служба на Черном море – одно удовольствие. Поставь его, Арбузова, рядом с офице-ром-одногодком с Балтийского флота, и по внешности не угадаешь, кто из них с какого моря. Смуглое волевое лицо капитана 1 ранга с густыми черными усами обветрено, морщины на щеках и лбу редкие, но глубокие, поседев-

шие волосы жесткие, ибо видели чаще соленую, чем пресную воду. Арбузову, пожалуй, и не подсчитать, сколько раз он попадал в такие штормы, когда людям казалось, что они больше никогда не увидят берега.

Во многих переделках побывал черноморский моряк, участвовал в восемнадцати боевых морских кампаниях. Отважного офицера заметили и в 1841 году наградили орденом святого Георгия 4-й степени. Возможно, он имел бы больше поощрений, если бы ни его своеобразный характер. Арбузов, по мнению многих, человек не глупый, службу знает и любит, но натура у него тяжелая, характер неровный. Запись, сделанная при первой аттестации офицера – «склонен к самовольству», «упрям» – с годами переносилась во все последующие характеристики. И ничего тут не поделаешь. Те, кто аттестовывал офицеров, как правило, знали их плохо, а посему полагались на объективность предшественников, не затрудняя себя поисками новых формулировок. Это озлобляло Арбузова и не раз подталкивало его на стычку с тем или другим начальником. А таким поведением, как известно, карьеру себе не сделаешь, наоборот, можешь оказаться перед угрозой предупреждения о полном служебном несоответствии. Арбузов, не желая расстаться раньше срока с морской службой, без которой не мыслил жизни, стал стараться служить по уставу, хранить честь и достоинство морского офицера. И хотя тяжелый характер временами давал о себе знать, он силой своего же характера, иногда с болью в груди, подавлял самовольные порывы. Это помогло ему потом ровно подниматься по служебной лестнице.

Прощаясь с Черным морем, Арбузов не понимал одного: почему его послали на Дальний Восток? Слухи о войне с Англией достигли апогея. Сражение, по его мнению, развернется именно в бассейне Черного моря, а он оставляет опасный очаг… Александр Павлович о чем-то не догадывался. А может, он недостаточно знает о назревающих событиях?

О том, что неугомонный военный губернатор Восточной Сибири Муравьев упорно настаивает на укреплении отдаленных берегов России, Арбузов осведомлен. Туда, на Дальний Восток, еще в 1852 году отбыл с Балтики на фрегате «Паллада» вице-адмирал Евфимий Васильевич Путятин. Прославленный моряк, дипломат, государственный деятель Николаевской школы, Путятин побывал с миссией в Японии и Китае. Арбузов внимательно следил за

газетами. Судя по ним, ничего тревожного на Дальнем Востоке он не почувствовал. Ов, нако на Тихом океане формировалась русская эскадра. В распоряжение адмирала Путятина поступили корвет «Оливуца», паровая шхуна «Восток», транспорты «Байкал», «Иртыш», «Князь Меншиков», два бота. И, наконец, минувшей осенью из Кронштадта туда же вышли два фрегата, «Аврора» и «Диана». Они где-то еще в пути.

Арбузов знал, что лет пять назад военный губернатор Восточной Сибири побывал в Камчатке и внес там заметные изменения. Добившись, чтобы полуостров был административно приравнен к губернии, Муравьев отстранил от должности тогдашнего правителя Камчатки капитана 1 ранга Машина и назначил на его место (теперь губернатором) начальника Аянской фактории Василия Степановича Завойко. Ему присвоили звание «генерал-майор». Александр Павлович покачал головой: «Капитана 2 ранга подняли сразу на две ступени служебной лестницы! Слыханное ли дело!» Но каким бы ни был Завойко деловым и энергичным, без хорошего помощника управлять большим полуостровом и исправно исполнять обязанности командира порта одному человеку невозможно.

Муравьев добился, чтобы главный порт на Дальнем Востоке из Охотска был переведен в Петропавловск, а в камчатском гарнизоне увеличили личный состав, ввели в штат дополнительные единицы офицеров.

На новом месте ему, Арбузову, как он догадывался сам, дел будет невпроворот. На капитана 1 ранга возлагались, почитай, три должности. Это тебе не фунт изюму. Для одного человека обязанностей многовато. Но Александр Павлович тут же подумал о Завойко. Как он там сейчас без помощника крутится? Видимо, с нетерпением его ждет. Что ж, Арбузов усердием в делах, честным служением постарается облегчить положение камчатского губернатора. Правда, до полуострова надо еще добраться. Мысли капитана 1 ранга невольно перекинулись в далекий край России. «Спешно укрепляется Петропавловский порт, – размышлял он. – Надо полагать, оборонительные сооружения возводятся и на южном побережье Дальнего Востока, формируется эскадра кораблей в мирном крае. Нет ли тут чьей-то грубой ошибки? Не зря ли паникует военный губернатор Восточной Сибири?..»

Конечно, в том, что при Муравьеве стали больше уделять внимания дальневосточным берегам, ничего предо-

судительного Арбузов не видел. В его понятии, Россия должна быть укреплена всюду, где возможны происки чужеземцев. Однако последние события в мире ему подсказывали, что укреплять сейчас в первую очередь нужно Черноморский и Балтийский флоты. Именно там, на юге и северо-западе России, нависает угроза. Не опрометчиво ли поступают те, по чьему распоряжению так поспешно начали перебрасывать силы из краев вероятной опасности на Дальний Восток?..

Прибыв в Иркутск, Александр Павлович осторожно высказал свои опасения Муравьеву. Николай Николаевич только что вернулся из Санкт-Петербурга. Там положительно был решен какой-то очень важный вопрос по Амуру, а поэтому военный губернатор был в превосходном настроении.

– Напротив, – сказал Муравьев. – Мало, очень мало у нас сил на Дальнем Востоке. Об этом хорошо осведомлены иностранцы.

Согласившись с Арбузовым, что основным театром в войне будет черноморский бассейн, Муравьев с уверенностью высказался, что англичане, а может, и французы, непременно начнут искать слабое место у других берегов России. Таковым, по его убеждению, неприятель посчитает дальневосточное побережье. Опасности скорее всего подвергнется Камчатка. Враги попытаются овладеть ею в первую очередь только ради Авачинской губы, превосходней которой нет во всем мире.

Нельзя сказать, что военный губернатор Восточной Сибири окончательно склонил к мысли о безусловной правильности своих суждений Александра Павловича, но его уверенность в необоснованности преждевременного укрепления дальних берегов России очень поколебал.

– Война вот-вот начнется, – убежденно сказал Муравьев. – Так что, дорогой Александр Павлович, время нам с вами терять никак нельзя. Вот что предстоит нам сделать нынешней весной. – Он протянул письмо, адресованное Геннадию Ивановичу Невельскому. – Это черновик, – пояснил Николай Николаевич. – Само письмо я отправил еще из Петербурга, семнадцатого января. Интересное дело затевается. Читайте, и вам кое-что будет ясно. В путешествие по Амуру отправимся вместе.

Арбузов углубился в чтение:

«Решено, любезный Геннадий Иванович, что я еду к Вам из Шилкинского завода, и надеюсь 20 или 25 мая быть

у озера Кизи, где прошу Вас меня встретить. Со мною будет 800 человек солдат и казаков, из них 200 солдат и 100 казаков с лошадьми и четыре горных орудия с упряжью останутся у Вас и высадятся, где Вы это по совещанию со мной найдете удобнейшим, а остальные 500 человек должны высадиться в Кизи, чтобы перебраться в гавань Де-Кастри для отправления на первых судах в Камчатку.

Полагаю, что первое судно к Вам придет фрегат «Аврора», но берегите и те, которые у Вас зимуют, ибо вернее синица в руке, чем журавель в небе; а войска в Камчатке необходимы, ибо у нас война с англичанами, кажется, неизбежна. Я полагаю также привезти к Вам 25 тысяч пудов провианта. Где его лучше сложить, скажете мне при встрече в Кизи.

Посылаемое Вам повеление к Путятину состоит в том, чтоб он по настоящим обстоятельствам шел откуда есть в Де-Кастри и находился в моем распоряжении; бумага эта придет к Вам дубликатом, одну сохраните у себя для предъявления Путятину, когда он к Вам приедет…»

Прочитав письмо, Арбузов поднял глаза на Муравьева. В них были вопросы, недоумение.

– Да, да, дорогой Александр Павлович, все так, – сказал Николай Николаевич, стараясь ответить на многозначительный взгляд собеседника, – И война на носу, и мы с вами отправимся сплавом по Амуру.

Воегсный губернатор подвел гостя к карте Восточной Сибири.

– Вам надобно без промедления выехать в Нерчин-ский округ. – Муравьев остановил гусиное перо на едва заметной точке. – Здесь, на берегу Шилки, в деревне Лончаково, вас поджидает прапорщик Николай Алексеевич Глен с пятьюстами солдатами. Попробуем довести число служивых до тысячи человек. Людей соберем из разных сибирских батальонов. Половину солдат доставим к заливу Де-Кастри, для постройки и укрепления нового порта в Приморье; сотни полторы направим с господином Гленом в Ново-Архангельск, в Русскую Америку, на остров Ситха; остальных – с вами в Камчатку… По прибытию в Лончаково возьмите в свое подчинение весь батальон. До вскрытия рек бивуак оставлять не следует. Постарайтесь занять людей боевыми примерными учениями. Ближе к распутице начинайте готовить плавучий отряд. – И Муравьев подробно объяснил, какой путь и на чем предстоит проделать людям до Тихого океана.

На реке Шилке в распоряжение отряда будут предоставлены новый пароход, лодки, барки, но большую часть личного состава, который к весне увеличится вдвое, придется переправлять на самодельных плотах. В Усть-Стрелецке, недалеко от слияния Шилки и Аргуни, отряд встретит и далее, уже по Амуру, поведет военный губернатор. Путь по воде продлится до Мариинского поста, который расположен рядом с озером Кизи. А от поста – рукой подать до залива Де-Кастри, сушей всего двадцать пять верст.

Николай Николаевич, изучивший Восточную Сибирь не только по карте, озабоченно говорил Арбузову о трудностях пути неизведанных мест, по которому придется двигаться многочисленному отряду.

– Наш сплав, – сказал он, – будет тяжелым еще и потому, что мы первыми пойдем по Амуру от начала до устья, а посему предвидеть всех преград нам невозможно. Три с лишним тысячи верст на плотах – неслыханный сплав! – Помолчав, Николай Николаевич уверенно добавил – Мы обязательно достигнем Тихого океана. Но это нам следует сделать без лишних жертв и в короткий срок.

Арбузов отправился в Нерчинский округ.

Лончаково. Деревня в две с небольшим сотни дворов, с трех сторон прижатая тайгой к реке, никогда за свое существование не знала такого оживления – в нее прибыло полтысячи солдат. Долго вздыхал и чесал лысину староста: где и как разместить людей? Собрал сходку. На ней народ сам порешил: чтобы никому не было обидно, в каждый двор поселить по два солдата, а из той малой толики, что без крыши останется, по третьему охотники разберут, то есть желающие.

Гостеприимные сибиряки никого не оставили на улице, никого не поселили в сараях – всем нашлось место в избах. Да и солдаты – народ непривередливый, любой угол для них удобен: полати, печка, теплый чулан – все подходяще, и постели никакой не просят.

Ожила, встрепенулась тихая деревня. Многолюдно стало на улице и в переулках, весело в избах. Вечерами в некоторых домах до полуночи мерцал свет. Как уснешь, когда столько интересного, необычного рассказывают солдаты из своей походной, полной лишений жизни. Иной служивый такую историю поведает, что не сразу отличишь, где правду говорил, а где из сказки выхватил.

Староста деревни, в отличие от всех, определил к себе в дом одного человека – самого главного солдатского начальника. Этот постоялец не был похож на других: солидный, степенный, высокого роста, с темными усами. И форма у него особая – не серая, как у прочих, а черная, морская. Мог бы, конечно, при желании староста в свои просторные помещения поселить еще с десяток людей, но не захотел. На то были у него свои причины. Во-первых, как он понимал, вместе с большим начальником неудобно размещать подчиненных; во-вторых, староста со дня на день ждал в гости крупного по тем местам промышленника-золотоискателя Степана Федоровича Соловьева. Известный на всю округу богач может приехать не один. Человек он компанейский, шумный, любит простор. Ему отведи половину дома, мало будет. Впрочем, в Лончаково старосту никто не помышлял упрекать в том, что взял в постояльцы только солдатского начальника. Староста в деревне – голова, он сам знает, как ему поступать.

Владелец золотых приисков Соловьев появился в Лончаково на третий день после приезда Арбузова. Две тройки серых в яблоках орловских рысаков, звеня бубенцами, заплясали у ворот старосты.

– Открывай, чертяга! – загремел басистый голос.

В сенях сбросив соболиный тулуп – люди подберут и

куда надо положат, – Соловьев, высокий, широкоплечий, с заиндевевшей окладистой бородой, шумно ввалился в прЬсторную избу.

– Почему не накрыт стол? – голосом церковного дьякона пробасил он. – Не ждал, чертяга!

Увидев морского офицера, Соловьев удивленно вскинул кустистые брови и, протянув руку, проговорил, словно встретил давно знакомого человека:

– Здорово! Кого-кого, а вот тебя, паря, встретить не ожидал! Моряк в Сибири – удивленье!

Арбузов, не привыкший к такой беспардонности, на фамильярность промышленника ответил сдержанным «здравствуйте» и слабо пожал протянутую руку.

– Не сибиряк! Ей Богу не сибиряк! – сразу определил Соловьев и, уставя пристальный взгляд, добавил – Но ты пообвыкнешь и нас, сибиряков, признаешь…

Двое суток провел богатый гость в Лончаково, двое суток дом старосты гудел от пьяного разгула. Нет, не поверил Арбузов Соловьеву, когда тот, ударяя себя в грудь, говорил, что горячо любит Россию, и окажись она, много-

страдальная, в опасности, он, Степан Соловьев, готов, как когда-то купец Кузьма Минин, пожертвовать ей свое богатство.

– Сейчас, слава богу, время годявое, не война, – дыша винным перегаром в лицо Арбузову, басил Соловьев. – Но я знаю Сибирь и говорю тебе: много на своем пути хлебнешь горя. Непроходимых и пагубных мест встретишь уйму. После Василия Пояркова, Ерофея Хабарова и Ивана Нагибы по Амуру-батюшке из конца в конец никто не хаживал. Ты в нашем веке, как я понимаю, будешь первым проходимцем…

– Первопроходцем, – поправил Арбузов.

– Это один хрен, – махнул рукой Соловьев. – Так вот я и говорю: трудно тебе, паря, будет. В половодье Амур, возьми себе в голову, поднимается на три с половиной сажени. Веда как в котле кипит… А ты, я вижу, не готов к путешествию. Солдатики твои необнатуренные и одеты хило, обувь у них рваная. Куда ж ты, начальник, их гонишь? На погибель, да? На месте когда сидишь, и с харчами в Сибири не велика забота: принес с мороза чугун со щами, вырубил топором сколь надо, разогрел и хлебай вдосталь; в стужу пельмени, струганина и прочее довольствие до весны храниться могут. А ты в дорогу собираешься в самую распутицу. Одеть людей добротно надобно, провизией сытной запастись необходимо. Водки бери с собой побольше. От хвори разной в пути она шибко помогает. Расслабится брюхо, – водкой лечи; простынет кто-то, – ее же лей в глотку. Она и от лихорадки людей предостерегает… Когда трогаешься? После пасхи? Ладно. Я тебе кое в чем под-могну. Сотни полторы пудов кирпичного чая пришлю. Он тоже брюхо хорошо крепит. Выделю холста на рубашки и кунгурские сапоги сотни на три солдат. Вот тебе и моя бескорыстная помощь. Хватит?

– Хватит, – едва сдержав улыбку, ответил Арбузов и ушел в свою почивальню.

Рано утром Соловьев растолкал его, чтобы попрощаться.

– Не обессудь, ежеле невзначай наговорил чего лишнего, – извиняюще сказал он. – Добрый тебе, Саня, путь» Знай, мы, русские люди, нашу армию в беде не оставим. А я, как обещал…

– Надеюсь, – преодолевая зевоту, ответил Арбузов, не веря ни одному слову владельца золотых приисков. 136

Соловьев так встряхнул ему руку, что сразу прорвал у «солдатского начальника» остатки дремоты.

«Баламут и пустозвон!» – мысленно бросил ему вслед Александр Павлович и начал одеваться. Впереди был день напряженной учебы с солдатами.

Все, чему научен человек, в жизни может пригодиться. Давненько это было, в конце тридцатых годов. Арбузов плавал тогда по Черному морю на корабле, командир которого прослыл среди моряков человеком чудаковатым. Помимо морских учений, он заставлял подчиненных осваивать, словно солдат серых, «действия штыком». «Зачем морякам такие занятия? – недоумевали молодые офицеры. – Пехотинцу, понятное дело, это нужно, а у матроса другие цели. Моряк обязан ловко владеть парусами и метко стрелять из орудий. Чудак наш командир да и только!» Однако, как помнил Арбузов, обстоятельства бросали моряков в такую обстановку, когда приходилось драться в рукопашной схватке. Так случалось при абордаже, так бывало при высадке морских десантов на сушу. Арбузов, переняв у «чудаковатого» командира приемы штыкового боя, учил им позже моряков на другом корабле. Теперь, спустя много лет, ему эта наука снова пригодилась.

Солдаты, собранные в Лончаково из трех сибирских батальонов, имели неплохую строевую подготовку. Бывшие охотники-звероловы отменно стреляли, были выносливы в походах, но их, рекрутов, никогда не обучали приемам штыкового боя, не имели они представления и об атаках россыпным строем. Арбузов, пока до распутицы позволяло время, и задался целью восполнить пробелы в солдатском обучении. Он прививал служивым навыки военных движений, изобретая их сам или припоминая, как применяли их сухопутные офицеры. Александр Павлович учил солдат быстрым сборам и построениям по сигналам горна и барабанов. Недоумение вначале вызвало у пехотинцев приказание капитана 1 ранга связать для похода из соломы или сена подушки. На них, легких при переноске, во время отдыха удобно было спать. Но, как поняли потом солдаты, подушки главным образом предназначались для другой цели – в них, повешенных на кусты, во время ученья с разбегу втыкали штыки, воображая перед собой неприятеля. Солдаты настолько увлеклись штыковым боем, что многие с позволения хозяев связали и поставили во дворах соломенные снопы и пыряли в них штыками в свободное от службы время.

Однажды Арбузов наблюдал из окна за игрой деревенских мальчишек. Пестро, но тепло одетые, с самодельными деревянными ружьями и саблями подростки (их было человек двадцать), пошумев и поспорив посреди улицы, разбились на две группы. Прежде чем разбежаться в разные стороны, половина мальчишек сняла кушаки и спрятала их под верхней одеждой.

«Что за игра?»– поинтересовался Александр Павлович и перешел к другому окну, чтобы проследить куда и зачем убежала ватага кушачников во главе с бойким парнишкой в коротком зипуне и большом заячьем малахае. Остановив всех, командир кушачников энергично помахал руками, и мальчишки бросились врассыпную. Применяя изобретательность и хитроумие, они начали прятаться. Сам командир притаился за старой пихтой, кто-то вскарабкался по стволу и исчез в ее густых ветвях, кто-то нырнул под крыльцо и загородился доской, двое перемахнули через огородный плетень и зарылись в нежесткий снег.

«Что же будет дальше?» – Арбузов не без любопытства наблюдал за детворой. Вначале ему показалось, что это обыкновенная игра в прятки-кулички, в которой один ищет всех. Однако действия мальчишек были несколько иными. Искать спрятавшихся вышла вся вторая группа. Приседая, озираясь и крадучись, мальчишки без кушаков осторожно продвигались вдоль заборов с явным намерением первыми обнаружить «неприятеля», застать его врасплох.

Рослый крепыш, командир бескушачников, сделав перебежку, приник к пихте, не догадываясь, что за ее стволом, с другой стороны, притаился «смертельный враг».

Александр Павлович попытался предугадать исход этого поединка. Тот, кто раньше спрятался за дерево, конечно же, слышал шаги второго.

Отскочив от пихты, мальчишка в коротком зипуне «выстрелил» в соперника и прикладом сбил с его головы малахай. Наскок был настолько неожиданным, что неудачник на какое-то время оторопел. Плюнув с досады, он подобрал малахай и, стряхивая с него снег, отошел в сторону

«Убит», – панял Александр Павлович. Однако недолго торжествовал победу командир кушачников. Как из-под земли за его спиной вырос другой мальчишка и подставил ствол ружья к затылку. За этим, видимо, последовала команда поднять руки. Тот исполнил ее медленно, с неохотой.

«Вот и первый пленный», – мысленно произнес Арбузов и ошибся.

Командир кушачников, стоя с поднятыми руками, резко присел и так дернул того за ружье, что нападающий перелетел через его голову. И вот уже направлен в грудь лежащему ствол. Но этим схватка не кончилась. На выручку поверженному спешил товарищ. Он уже рядом, за спиной командира кушачников. Сейчас «выстрелит» ему в затылок или «обрушит» на голову приклад, чтобы сбить шапку. Но не тут-то было. Хищной птицей слетел с пихты гибкий мальчишка, сбив бескушачника с ног…

Проследив за детской игрой до конца, Александр Павлович мысленно поблагодарил мальчишек за преподнесенный урок.

На другой день Арбузов вывел солдат за околицу.

– Новая тема тактических занятий, – объявил он, – будет называться «Бой рассыпным строем в наступлении и обороне».

Рота под командованием прапорщика Глена, сняв ремни, ушла в лес. Через полчаса на поиск «неприятеля» повел вторую роту сам капитан 1 ранга.

Никогда раньше Александр Павлович не видел, чтобы с таким азартом проходили военные занятия. Солдаты с мальчишеской увлеченностью играли в лесу, на пересеченной местности. Искусство одних заключалось в том, чтобы надежно скрыться в таежной чащобе, а других – подойти к «неприятелю» незамеченными и внезапно атаковать. Никому не хотелось быть в команде пораженных и каждый действовал так, чтобы заслужить похвалу за солдатскую смекалку и находчивость. Вот уже и кончилось время, отведенное для тактических занятий, а люди, зараженные соперничеством, просили командиров продлить учебный бой. Арбузов, понимая, что забавная и, на первый взгляд, безобидная мальчишеская игра в будущем может принести немалую пользу, разрешил продлить ее срок.

Ежедневно проводя тактические занятия, Александр Павлович учил батальон понимать военную музыку, быстро строиться, менять движения под бой барабанов и фанфары горнов. Он то водил роту в атаку, то, поменявшись ролями с «неприятелем», занимал оборону, приучая людей приноравливаться к местности, искусно маскироваться, внезапно контратаковать и «поражать» врага (пока условного) огнем, штыком и прикладом. Отведенного времени на разбор занятий всегда не хватало. Страсти солдат

утихомирить никому не удавалось. Парни собирались группами и в непринужденной обстановке сами подробно обсуждали свои действия, с шутками и прибаутками говорили об ошибках и промахах товарищей.

Арбузов знал цену настроению людей и всячески старался вселить в них бодрость духа. Уже тут, в Сибири, он услышал, что от веселого человека даже вошь уползает, ищет печального, а тоска все болячки к себе собирает. Не без содействия Александра Павловича в батальоне всячески поддерживался веселый настрой солдат. Вечерами в Лончаково дробно били барабаны, дребезжали спаренные ложки, скрежетали ножи о сковородки, шипели гребенки, взвивались над деревней звонкие голоса песенников. А частушки? Их Арбузов слушал с особым удовлетворением. Сколько в них задора, юмора и непосредственности! Александр Павлович удивлялся, как неграмотные парни легко, иногда сразу во время пляски, на ходу сочиняли или переделывали на свой лад частушки, выбрасывая из них непотребные в присутствии женщин слова, заменяя другими.

Неистощим русский фольклор, мудро и богато народное творчество. Позволь солдатам веселиться, не дай команду «отбой», и они до утра состязались бы в остроумии и плясках.

По-другому в веселом хороводе вели себя люди. Не сойдись они на вечеринке, Арбузов никогда бы не узнал, кто из них так задорно играет на гребенке, кто лихо пляшет, а кто сочиняет смешные частушки и поет.

 
Я мотаню размотаю
И повешу на трубу:
«Ты виси, моя мотаня,
Пока с улицы приду».
 

Только спел один, тут же выступил второй, подражая женскому голосу:

 
«Ты пошто меня ударил
Барабаном по плечу?»
 

И он же нарочито грубовато, переходя на бас, ответил:

 
«Я пото тебя ударил —
Познакомиться хочу».
 

В остроумной словесной перепалке хотелось участвовать всем. Не выдерживали даже самые тихие и застенчивые солдаты. Им тоже хотелось показать, что и они что-то умеют – играть на гребенке, плясать или петь:

 
Чем я парень виноватый?
Девки льнут со всех сторон.
Почему я не женатый?
Не мотань ловлю – ворон.
 

В конце апреля отпраздновали пасху. Арбузов, зная с каким нетерпением солдаты ждали этот христианский праздник, распорядился не занимать их учениями и работой все три дня.

Нацеловались служивые вдосталь. Когда еще им так свободно удастся щекотать усами девичьи лица? А тут протянул солдат крашеное яйцо, произнес «Христос воск-ресе!» – и все дела: отвечай красавица-девица «Воистину воскресе», подари свое яйцо и безропотно подставляй алые губы. Так уж повелось на Руси исстари – никому не возбраняется из христиан в такой праздник целоваться.

Однако в Лончаково в первый день пасхи произошел казусный случай. Удивленно вскинула глаза, строго нахмурила брови стройная розовощекая девушка, когда ей протянул зеленое яйцо низенький рыжий солдатик со словами «Христос воскресла!»

– Да ты, кажись, нехристь? – настороженно произнесла девушка и испуганно попятилась.

– Христь я, христь! – побожился солдатик. – Сидоров мой фамилий. Вот тебе – христь! – и он перекрестился.

Однако девушка, пристально всмотревшись в расплывчатое лицо с раскосыми глазами и реденькими рыжими усами, спряталась за подругу, та – за нее. Взвизгнув, обе убежали.

Солдаты, увидев такую картину, рассмеялись.

– Не горюй, Раис! – подбадривали они сослуживца. – Поясним, девки сами придут целоваться…

Арбузов знал, что солдаты любили услужливого, безобидного единственного в батальоне татарина. С распространенной в России фамилией, чистокровный татарин с выразительными чертами азиата плохо говорил по-русски. Раис не обучался грамоте и, в силу своего невежества, не знал, как, когда и зачем его предки-мусульмане стали христианами. Ему, родившемуся в тридцатом году XIX столетия, неведомо было ни о когда-то могучей Золотой Орде, ни о ее падении. Выросший в ауле, он не слыхал и о

знаменитом христианском храме в Казани, к которому по велению русского царя Иоана IV подгоняли пленных татар и насильно заставляли принимать православную веру. От храма Христова они, покоренные и смертники, отходили двумя потоками: одни, поцеловав крест и став Сидоровыми, Петровыми, Ивановыми… расходились окрапленные святой водой по своим саклям; другие, оставшись верными полумесяцу, направлялись в последний путь под конвоем опричников через пролом крепостной стены к Волге…

Нынешним солдатам сибирского батальона нет дела до далеких предков сослуживца, когда и каким образом они стали христианами. Разве Раис виноват, что родился не русским? А чем плохо быть татарином? Татары такие же люди, как все. Раис к тому же еще и крещеный. Напугались его девушки? Ну и дуры! Сидоров – человек православный, третий год солдатскую лямку тянет. Это понимать надо…

Арбузов, дав батальону трехдневный отдых, верил, что люди оценят это и, когда потребуется, отработают с лихвой. О предстоящей большой работе, которая заберет все силы без остатка, знали и солдаты. За какие-то две недели надо будет соорудить добротные плоты на тысячу человек и сотню лошадей. Это дело не шуточное.

– На той неделе, кажись, река лопнет, – уведомил Арбузова староста деревни. – Потом денька два по Шилке будет ледоход, и вода очистится. На Аргуни к этой поре лед тоже вздыбится, и потянет его течением в Амур. Так что поторапливаться, Александр Павлович, надо…

О том, что скоро начнется ледоход, Арбузов слышал и от других лончаковцев, а потому не терял зря времени. Сразу же после пасхи работа пошла полным ходом. Сводный батальон, разбитый поротно, трудился с восходом солнца и до заката. Дел хватало всем. Глухо ухали, взметая снег, сваленные наземь деревья, разнобойно стучали топоры, пронзительно визжали пилы. Сваленные сосны обрабатывали на месте: очищали от ветвей и сучьев, отпиливали верхушки. Группа солдат, выделенная специально для переноса бревен (благо лес вплотную подступал к реке), сталкивала их С обрыва, кантовала к воде по скатам, вымощенным из гладких кругляшей. На берегу плотники стесывали со стволов горбыли, на концах бревен вырубали глубокие пазы. Уложив обработанный лес у кромки воды, солдаты умело и ловко скрепляли его в ровные ряды.

Арбузов родился и вырос в городе. Отдав много лет службе на море, он ходил на судах и по рекам, но никогда не видел как сооружаются плоты. Не подав вида, что далек от того, чем занимается его батальон, капитан 1 ранга возложил руководство сооружением плотов на прапорщика Глена, положившись в этом деле на него полностью. Сам же он не всегда и не сразу догадывался, что за операцию выполняли те или другие солдаты. Порой им овладевало любопытство и он спрашивал:

– Для какой надобности, служивый, ты так много стесываешь щепок с этого ствола?

Солдат недоуменно хлопал глазами, не сразу найдя что ответить: вдруг не так выполняет работу!

– Для легкости, ваше высокородие, – как бы оправдывался служивый. – Так что хотел как лучше… чтоб кормовое весло по силам было…