Текст книги "Кордон"

Автор книги: Николай Данилов

ПОД ЖЕРЛАМИ ПУШЕК

После беседы с князем Любимовым-Ростовским Изыльметьев еще раз собрал офицеров на военный совет Теперь у него не оставалось ни малейшего сомнения, что «Аврора» попала в ловушку. Надо искать из нее выход.

– Через десять, от силы двенадцать суток, покинем стоянку, – еще раз напомнил он офицерам. – К этому времени необходимо сделать все, чтобы фрегат был готов к дальнейшему плаванию. Работать будем беспрерывно, круглосуточно, в три смены… Не исключено, господа, что чрезвычайное происшествие может произойти до нашего отхода из Калао. А посему, экипажу в любую минуту надо быть готовым к бою. Вглядитесь внимательно: корабли обеих эскадр направили жерла пушек на «Аврору». Прика-

чываю, – негромкий голос Изыльметьева приобрел командирскую строгость, – орудия содержать в полной боевой готовности. Артиллерийским офицерам и комендорам фрегат не покидать ни под каким предлогом. Вахтенным офицерам, наблюдателям и сигнальщикам не сводить глаз с чужих судов.

Командир корабля и помощник подробно разработали план срочного ремонта фрегата, заново разбили на время стоянки экипаж по командам и заведованиям, определили объем работ, назначили старших. Поредевшие из-за повальных болезней моряков орудийные расчеты пополнили такелажниками, марсовыми и артельщиками, вплоть до писарей, коков и санитаров. Все было сделано так, чтобы каждый член экипажа, занимаясь спешной подготовкой к отплытию фрегата, четко знал свое место на случай боевой тревоги.

Максутова, вопреки его ожиданиям, назначили старшим группы по заготовке продуктов писания.

«Нашли негоцианта! – с иронией подумал он о себе. – Никогда ведь этим делом не занимался». Но возражать не стал: не время капризничать и выбирать себе занятие по душе.

Лейтенанта порадовало, что в его группу из двух десятков матросов и гардемаринов назначили еще (и, конечно, не случайно) старшего боцмана Матвея Сидоро-вича Заборова, человека хозяйственного, рассудительного и рачительного.

«Тогда все в порядке, – успокоил мебя Максутов. – Заборов в закупочном деле дока».

Круглый и грузный старший боцман-усач со знаком отличия безупречной службы, больше известный в экипаже по кличке Морж, чем по фамилии, содержал свое заведование на фрегате в образцовом порядке. Старый моряк умел ладить с большим и малым начальством, в кронштадтском порту поддерживал дружеские отношения со снабженцами и кладовщиками, знал, как поощрить старательных подчиненных, имел свои подходы к трудным матросам. О Заборове в экипаже рассказывали интересные истории, слагали анекдоты. Максутов сам не однажды с любопытством наблюдал, как старший боцман воспитывал подчиненных.

– Матренин, подь-ка сюда! – подозвал как-то Заборов здоровенного моряка. – Ты что, стреноженный? Быстрее надо бегать, коль старшие зовут. Как здоровье?

Матрос настороженно смотрел на старшего боцмана, соображая, что за подвох кроется в его вопросе.

– Не хвораю. А что?

– Да так, – невозмутимо сказал Заборов. – Может, думаю, мутит человека с перепоя. Я ведь не забыл, каким ты вернулся прошлый раз с берега: в шинели, застегнутой на одно я..о.

– Когда это было!

Матрос болезненно поморщился.

– Но ведь было, – Заборов хитро прищурился и спросил: – А ты не знаешь, кто вечор водку выпил за первогодков Рогожина и Синицина?

– Я, – неохотно признался Матренин и начал оправдываться: – Они сами не пьют. А зачем молокососов насильно спаивать?

– Пусть заслугой {Заслуга – деньги, выдаваемые матросам на несъеденные продукты и невыпитую водку} получают.

– Гроши за нее дают, – не сдавался матрос. – Я мог бы им заплатить, но у меня в кармане вошь на аркане…

– Мародер! – укоризненно произнес Заборов. – У тебя с похмелья трясутся руки. Будешь за троих пить, вот так, ядреный корень, полысеешь. – Старший боцман снял фуражку и похлопал себя по лысине.

Матрос ухмыльнулся.

– Сегодня, Матренин, вернешь мне чарку Рогожина, – приказал Заборов, – а завтра – чарку Синицина. Сейчас иди драить палубу. Плохо отдраишь, послезавтра принесешь мне свою водку. А не то получишь по зубам. Вон швабра. Выполняй!

– Есть!

Максутов видел, как матрос-великан притворно заторопился к швабре, а старший боцман, расправив пышные усы, вразвалку, широко расставляя ноги, неторопливо зашагал по палубе.

«И до чего же метко люди дают друг другу прозвища! – подумал Максутов. – Морж – и все тут!»

Заборов оценивающе посмотрел на группу «негоциантов», ее руководителя и понял, что бразды правления надо брать в свои руки. Он деловито поинтересовался, какими финансами располагает лейтенант Максутов, какое достоинство имеет местная валюта по сравнению с обменным русским золотым рублем, чем отличается перуанская мелочь от копеек, на бумаге прикинул чего и сколько примерно можно купить.

– Харчей на нашу ораву потребуется прорва, – заключил старший боцман, – а денег кот наплакал.

– Финансист утверждает, что этой валюты нам должно хватить, – неуверенно отозвался Максутов и вызвал на лице Заборова премилую гримасу.

– Вы что, Александр Петрович, финансистов не знаете? – Заборов снисходительно и несколько осуждающе смотрел на лейтенанта. – Они все сделаны на одну колодку. Удавятся, а лишнюю копейку не выделят.

– Так ведь у них точные подсчеты, калькуляция на котловое довольствие есть, – робко сопротивлялся Максутов.

– Калькуляция! – почти передразнил князя Заборов. – У нас больше трех сот прожористых моряков. Каждый день давай им трехразовое питание. А учел ли наш очкастый финансовый бог, что хворых из другого котла кормить придется, что для них фрукты и прочие яства требуются?

– Фрукты необходимы, – согласился Максутов. – Но и финансиста понять можно. Он больше средств, чем отведено по табелю положенности, выделить не имеет права.

– А-а! – недовольно махнул рукой Заборов. – Знаем их положенность. Вот заявятся на фрегат эти, от кого беды ждем, иностранцы, и сразу найдутся средства, чтобы вдосталь вином дорогим напоить и сладостями, каких матрос в жизнь не видел, их утробы напичкать.

Максутов улыбнулся.

– Так принято, Матвей Сидорович. Мы их угощаем, они нас…

– Вот я и говорю об энтом, – не мог успокоиться Заборов. – Для иностранцев, ядреный корень, деньги находим, а сами – зубы на полку. Так, да? А ведь у них юлото, сами говорили, награблено в колониях разных, л мы казну из народных сбережений собираем.

Максутов не пожелал далеко заходить в разговоре со старшим боцманом о большой государственной казне и тактично вернул его к реальной и скромной сумме, выделенной на закупку продуктов для экипажа.

– В первый черед, – наставительно сказал Заборов, – нам надобно прицениться к овощам и фруктам.

Узнаем, почем лук, чеснок, хрен, яблоки, груши и прочая зелень, какая тут имеется.

– Ананасы, бананы, виноград, – подсказал гардемарин Владимир Давыдов.

– Я и говорю, прочую зелень, – не стал перечить старший боцман и не преминул добавить: – Если она, конечно, нам по карману и определенная польза от нее хворым имеется.

– Пожуем – увидим, – меланхолично вставил Давыдов, вызвав у моряков улыбки.

– На ваш выбор, Матвей Сидорович, – уступчиво сказал Максутов. – Вы человек в этом деле среди нас самый знающий.

Заборов, польщенный похвальными словами лейтенанта, довольно шмыгнул носом.

– Потом, значит, закупим муку и картошку, ежели она тут родится, – продолжил старший боцман. – А коли нет, так наберем побольше сытных круп – гороха, ячменя, овсянки и что еще в этих местах водится, посмотрим. А по мясу у меня прежнее соображение осталось: покупать надо живой скот, – И Заборов, хотя ему никто не возразил, с увлечением начал доказывать, как и в чем выгодно держать на корабле скотину. Пока, мол, команда съест половину животных, вторая, молодняк, подрастет и наберет вес. Словом, экипаж все время будет питаться только свежим мясом, и продукции в конце концов окажется больше, чем закупали. – Со всех сторон выгодно, – подытожил старший боцман.

Однако, вопреки его ожиданиям, Максутов отнесся к соображениям опытного хозяйственника без восторга.

– А вдруг, Матвей Сидорович, здешний скот не выдержит качки? – высказал он сомнение. – Начнет худеть, болеть. Что тогда? Не оставить бы экипаж без мяса.

Заборов не согласился.

– Скорбута у скота не бывает, – авторитетно заверил он, – потому что зеленью питается. А от качки что скотине будет? Морская болезнь – хворь человеческая.

– Надо добро у господина Изыльметьева запросить, – не взял на себя ответственность Максутов.

– Они супротив не будут, – уверенно заявил Заборов, заранее заручившись поддержкой командира фрегата. – Не впервой, ядреный корень, скотину на судах перевозят Это ведь с давней поры заведено. Помню как-то… Впрочем, нынче некогда, потом расскажу…

Случай, о котором вспомнил старший боцман, как раз был не в пользу его предложения.

Произошло это несколько лет назад, но Матвею Сидо-ровичу запомнилось на всю жизнь. Командиру шхуны, на которой ходил тогда молодым матросом Заборов, приказали взять на борт здоровенного быка-производи-тсля, чтобы по пути оставить его на небольшом зеленом острове, где временно содержались десятка три коров. И случилось так, как нередко бывает на море: шхуна попала в штормовую полосу. Разбушевавшаяся стихия двое суток швыряла судно со спущенными парусами, как арбузную корку. О необычном пассажире моряки вспомнили после шторма, когда подходили к острову. Заглянули в трюмный отсек и ужаснулись: бык стоял на голове, вонзив рога в деревянную палубу и задрав задние ноги, перехлеснутые ремнями. Когда освободили производителя от пут, он рухнул на живот, вывернув рогами палубные доски. Шпагатом расчетверив ноги, бык долго и тупо смотрел на матросов, словно хотел спросить: «За что вы, люди, меня так наказали?» Обильно обляпанное жидкостью, могучее тридцатипудовое животное настолько похудело, что шкура висела на нем складками, Дав производителю прийти в себя, матросы переправили его на берег. И тут произошел еще один казус. Коровы, утомленные длинным ожиданием общего жениха, с протяжным мычанием затрусили ему навстречу. Бык остановился и, как бы догадавшись, зачем так проворно приближаются буренки, проявил неожиданную прыть. Энергично мотнув головой, он выдернул у матросов повод, издал жалобный рсв и резво побежал прочь от навязчивых невест…

– За скотиной как на земле, так и в море, надобно присматривать, – назидательно сказал Заборов. – А то оно, конечно, всякое могет случиться.

Заготовщики провизии разделились на две группы. Лейтанант взялся закупить крупы, овощи и фрукты, старший боцман – животных и корм для них.

На скотный рынок с Матвеем Сидоровичем пошли шесть матросов и пять гардемаринов.

«Как бы кто из этих сосунков не улизнул в страстное заведение», – с боязнью подумал Заборов. От размалеванных девиц с манящими улыбками и ключами в руках старший боцман уводил свою группу в сторону. Кому-кому, а ему известно, как падки после длительного плава-

ния моряки на женщин – евнухов на кораблях нет. Любовь в чужих портах у морских путешественников скоротечна, флирты мимолетны. У моряков нет времени на длительное обхаживание капризных и томных красоток – корабль не ждет, выход в море торопит к энергичным действиям. Моряки всех стран мира на берегу влюбчивы и решительны. Тут не до выбора: сын моря готов приласкать любую податливую девицу – Бог увидит, хорошую пошлет. А последствия? О них мужчины, месяцами не видевшие женщин, просто не думают. Раскаяние кое у кого приходит потом, когда вместе с пылкой любовью пристанет к человеку модная «заморская» болезнь – долгая мучительная расплата за короткое блаженство.

– Смотрите, ядреный корень, не впадите в низкий блуд! – предупредил Заборов матросов, а обиняком больше намекал гардемаринам. – Срам смотреть на распутников. Кто сделает шаг в сторону, лишу берега. Ясно?

– Ясно, – неохотно ответили парни.

У Заборова с гардемаринами свои отношения. Эти юноши на корабле – особая когорта, считай, каста. Матвей Сидорович хорошо помнит тот августовский день, когда гардемарины впервые ступили на палубу «Авроры». Чистенькие, опрятные, с золотыми якорьками на белых узких погонах, они вели себя перед старшим боцманом и унтер-офицерами непринужденно, в их разговорах, позах, манере держаться чувствовались независимость и некое высокомерие. Всем своим видом гардемарины давали понять кондукторам и унтер-офицерам, чтобы их потом, когда новички наденут робы с судовыми номерами на карманах, не путали с обыкновенными матросами. Столичный Морской корпус в России один. В него, в отличие от провинциальных армейских училищ, набор особый. Туда отбирают сыновей знатных отцов – адмиралов и генералов, старших офицеров, графов и князей, высокопоставленных чиновников известных ведомств и департаментов. И хотя гардемарины, конфузно наголо подстриженные, одетые в голландки, расписанные по командам, на другой же день внешне ничем не отличались от матросов, предусмотрительный Матвей Сидорович старался их не спутать с «быдлами», «фефелями» и «жерновами». Сегодня эти мальчики на корабле практиканты, а завтра офицеры Российского императорского флота. К ним тре-

зв

буется вежливое обращение, деликатный подход. Попро буй обзови гардемарина по ошибке лаптем, и тотчас же хчавралит: «Ты к кому обращаешься, скотина? Пошел ном, болван!» Жаловаться на гардемаринов бесполезно: у них с офицерами одна кровь – господская.

Старший боцман калач тертый. Он умеет ладить с офицерами, нашел подход и к гардемаринам. Они, понятное дело, не безотказные матросы, но и не неженки. Морское дело знают неплохо, все умеют делать и сделают, если чахотят. Однако к ним нужно приноравливаться, подбирать не амбарные ключи, а тонкие ключики. Этому, подбору ключиков, и учил Заборов своих боцманов и унтер-офицеров.

Сами господами гардемаринами шибко не командуйте, – наставлял он. – Действуйте с умом…

И те действовали. На какие бы работы, вахты гардемарины ни попадали, из них же назначался старший: пусть грызутся между собой.

Матвей Сидоровым видел, что гардемарины все разные. К одному ни на какой козе не подъедешь, а другой, глядишь, сам ластится. Заборову нравились Гавриил Токарев и Владимир Давыдов. Душевные и обходительные парни. Со стороны посмотришь на них, – неприятели; приглядишься, – друзья, которых водой не разольешь. Они спорят по всяким пустякам, сердятся, нередко ссорятся, а друг без друга жить не могут.

Токарев тяжело переносил качку. Дело дошло до того, что корабельный врач спустил ему немного крови. Давыдов псе свободное время убивал около друга. Но как только у Гавриила улучшилось здоровье и он поднялся с постели, друзья поссорились… из-за стихов. Об этом Заборов знал все в подробностях. Случилось так, что гардемарины почему-то пожелали, чтобы их спор разрешил именно он, старший боцман фрегата.

– Матвей Сидорович, – обратился к нему Токарев, – будьте нашим арбитром. Вы давно служите, хорошо знаете морскую жизнь. Я написал стихи «Письмо моряка на родину». Володя их поправил и утверждает, что стихи стали лучше, а мне кажется – он их испортил. Рассудите нас, пожалуйста.

Заборов не ведал, что такое «арбитр», читать умел по слогам, а из стихов знал наизусть басню Крылова «Демьянова уха». Однако от заманчивой роли рассуди-теля он не отказался:

– Валяйте, послушаю.

Первая строфа у нас спора не вызывает, – сказал Токарев. – Читаю вторую, которая сочинена мною:

 
Здесь бури, тайфуны коварны и злы.
Но нам их привычны повадки.
Уверенно вяжем морские узлы.
Достойно выходим из схватки.
 

– Выходили, ядреный корень, и выйдем, – авторитетно сказал Матвей Сидорович. – Праздравляю, Гавриил! Хорошо ты сочинил, грамотно!

– Ясно! – горячо подхватил Токарев. – А вот как поправил строчки сей бард. – Он кивнул на Давыдова, – Спой, светик, не стыдись!

– Сейчас ты будешь повержен, – отозвался Владимир. – Прошу внимания:

 
Здесь бури, тайфуны коварны и злы.
Матросские силы в упадке.
От холода руки не вяжут узлы,
Все тело дрожит в лихорадке.
 

– Переживательно, – не покривил душой Заборов. – Устают матросы и эта лихоманка их одолевает.

– Понял? – воскликнул Давыдов. – За душу человека поэзия берет, когда в ней есть горькая правда.

– При чем тут эмоции? – не сдавался Токарев. – Руки замерзли, тело дрожит в лихорадке. И это про русского моряка!

– Ну, конечно, – иронически заметил Давыдов, – русские люди железные: они не мерзнут в лютую стужу, их не берет и лихорадка. Читай, стихоплет, дальше.

– Пожалуйста:

 
Мы любим Россию не чая души.
В нее у нас сильная вера.
Крепись же, моряк, на судьбу не греши.
Минуют нас скорбут, холера.
 

Гардемарины уставились на «ценителя» поэзии.

– В Россию-матушку мы все верим не чая души, – подумав, высказался Матвей Сидорович. – Роднее и милее отечества ничего быть не может. Ни деды наши, ни прадеды в сражениях разных не посрамили Россию. Коль нам доведется за нее постоять, и мы не пожалеем живота своего. Так уж устроен русский человек. А вот хвори ни

на кого не смотрят: им, что матрос, что господин офицер – один хрен…

– Замечательно, старик! – Давыдов порывисто обнял Заборова. – Эти стихи надо читать так:

 
Мы любим Россию не чая души.
В нее у нас сильная вера.
Съедают матросов тифозные вши,
Повально их губит холера.
 

– Как, старик?

Заборов заерзал на месте. Ему показалось, что господа офицеры такие мысли не одобрили бы. Гардемарины же, пригласив старого моряка на келейное обсуждение, ждали его мнения, и он вымученно высказался:

– Оно, конечно, но ведь все-таки…

Токарев расхохотался, а Давыдов насупился.

– Так не пойдет, Матвей Сидорович, – недовольно проговорил Владимир. – Вы уж скажите, какое больше понравилось – первое или второе?

– Робятки! – взмолился Заборов. – Мне пора проверять вахты. О любви к России мне очень дюже ндра-вится. Не обессудьте, я тороплюсь…

А Давыдов, держа его за руку, речитативом декла мировал:

 
Тут пальмы повсюду, но нет здесь берез.
На прелесть чужую взираю.
А сам по России тоскую до слез,
Печалюсь по отчему краю.
 

Заборов часто заморгал глазами.

– Перепиши мне их, Володя, – попросил он дрогнувшим голосом. – Я домой письмом перешлю…

– Подождите, Матвей Сидорович, – не пожелал остаться побежденным Токарев. – Вы чувствуете, любите и понимаете лирику. В детстве мне довелось попасть и сильную грозу. То, что увидел и пережил тогда, только па днях вылилось в стихотворение «Березка». Могу про-чссть. Но в нем важно уловить аллегорию…

– Все уловлю о березке. Валяй! – разрешил Заборов.

– Слушайте.

 
Ветер всю округу.
Продувает хлестко.
Прикорнула к другу —
Тополю Березка.
Не страдать невесте
От осенней хмури.
Им, влюбленным, вместе
Не страшны и бури.
Шелестя листвою,
Что-то шепчут нежно
Тополь скрыл собою
Стволик белоснежный.
Но беда Березку
Вмиг осиротила:
Ночью Тополь жестко
Молния сразила…
Льет Березка слезы
О сраженном друге.
И грозят ей грозы,
Ветры бьют упруги.
 

– Очень переживательно! – оценил Заборов. – Я перепишу, Гаврюша.

– Чего, хворая, не напишешь. – съязвил Давыдов.

Нет, что ни говори, гардемарины народ интересный.

Только надо уметь с ними ладить. Нужно сделать так, чтобы они не молотили при тебе на других языках, не секретничали и не обзывали по-французски унтер-офице-ров и боцманов. Моряки из них выйдут, по мнению Заборова, и неплохие, а вот хозяйственники они никудышные.

Как и предвидел Матвей Сидорович, на скотном рынке гардемарины показали свою дворянскую беспомощность. Они не знали как обращаться с животными, с какой стороны к ним подходить. «Где росли эти барчуки! – мысленно возМущался Заборов. – Телят называют коровьими детьми… Дикари!»

Более или менее освоились молодые «белоручки» тогда, когда матросы, намотав веревки на рога упитанных бычков, повели их к берегу. Гардемарины с хлыстиками шагали сзади. Веселые и остроумные, они всю дорогу шутили.

– Матренин, загляни быку в рот, – с серьезным видом сказал Давыдов матросу.

– Зачем? – не понял тот, но разжал животному челюсти и заглянул внутрь. Тем временем гардемарин поднял быку хвост и спросил:

– Ты меня, Матренин, видишь?

– Нет, – оскалился матрос.

– Я так и думал. У этого быка заворот кишок. Его первым – в котел.

Парии смеялись. Им было весело…

Десять суток экипаж «Авроры» трудился денно и нощно. Люди отрывались от работы только на обед и короткий сон. То, что предстояло им сделать, не будь рядом английской и французской эскадр, за месяц, авроровцы решили завершить за полторы недели.

Группы Максутова и Заборова, доставляя на корабль днем продукты питания, корм для животных, сразу же после раннего ужина ложились спать, чтобы в полночь подняться и до рассвета трудиться на фрегате. Работы хватало всем – плотникам, такелажникам и парусникам. В светлое время на палубах и в трюмах гулкие и методичные удары топоров перемешивались с дробным стуком молотков, визжанием поперечных и продольных пил. Ночами, создавая видимость неторопливости, имитируя отдых всего экипажа, моряки при тусклом свете керосиновых фонарей и ламп чинили в закрытых помещениях паруса, распутывали и ремонтировали такелаж. Днем и ночью работал и сам командир корабля. Раздевшись по пояс, он то молодецки, как заправский плотник, орудовал топором, то, оттеснив уставшего гардемарина, брался за ручку поперечной пилы и не отпускал ее до тех пор, пока напарник не просил пощады. В который раз обойдя верхний и нижний деки и убедившись, что все орудия в полной боевой готовности, капитан-лейтенант шел в крюйт-камеру {Крюйт-камера – корабельный погреб для хранения взрывчатых веществ} и снова проверял, как уложены взрывчатые вещества, насколько удобно брать заряды и подносить их к пушкам, затем направлялся к такелажникам, спускался опять в трюм. Его голос раздавался то на юте, то на носу корабля, то с капитанского мостика. Смотря на неугомонного командира, трудился до изнеможения весь экипаж.

Десятые сутки пребывания в Калао были для авроров-цев особыми. И хотя на фрегате люди еще стучали топорами и молотками, что-то пилили, расправляли такелаж, но это была уже мелкая работа – ее делать и не переделать, – а главный ремонт корабля экипаж закончил.

Изыльметьев с группой офицеров обошел фрегат в последний раз, чтобы убедиться в его полной готовности к выходу в открытый океан. Через сутки, по замыслу командира, «Аврора» под покровом ночи должна незаметно оставить только с виду тихий и мирный перуанский порт. Удовлетворенный быстрым и добротным ремонтом корабля, Изыльметьев остановился около грот-мачты. Посмотрев вверх, он подозвал мичмана Николая Фесуна и что-то тихо сказал ему. К удивлению многих, расторопный и ловкий молодой офицер полез по вантам на верхушку мачты, как это делают марсовые матросы. Молодцевато преодолев пятнадцать саженей, Фесун взобрался на грот-брам-стеньгу под самый клотик, проверил место крепления флага корабля.

Кое-кто на фрегате догадывался, что послал Изыльметьев мичмана наверх не для того, чтобы показать нерастраченную ловкость морского офицера и лихость русского моряка. Тут было нечто другое, более весомое, более важное. Капитан-лейтенант, пожелавший через мичмана убедиться, все ли сделано так, чтобы над фрегатом свободно развевался андреевский флаг, подчеркивал строгую важность и неприкосновенность святыни корабля. Молодой офицер, взобравшись на главную мачту, утверждал волю командира фрегата: триумфальные моменты в жизни военного корабля – поднятие андреевского флага, прерванные на «Авроре» необычными обстоятельствами, непременно будут восстановлены.

В нормальных условиях сутки на военном корабле, неизменно начинались с восьми часов утра, с подъема флага. Одновременно с ударами склянок раздавалась громкая и протяжная команда: «На фла-аг и гю-юйс!» В минутном молчании замирал строй. В звонкой тишине андреевский флаг – синий косой крест на белом полотнище, сопровождаемый глазами трехсот моряков, медленно плыл вверх. И не было в жизни русского военного матроса, унтер-офицера, офицера, связавших судьбу с морем, более восторженного момента, чем торжественный подъем этой святыни корабля. Утвержденный свыше полутора столетия назад, в 1699 году, родоначальником русского флота Петром Великим, андреевский флаг всегда неизменно волновал морские души, звал людей на ратные подвиги во имя Отчизны.

Плавно поднимается полотнище – символ доблести и славы русского флота. Не шелохнувшись стоит строй. Сердца моряков наполняются гордостью и любовью к отчему краю, за который, если грянет грозный час, они вступят в смертельную схватку. Без колебания умереть за веру, престол и Отечество зовет моряков священный флаг.

Авроровцы верят своему командиру. Они знают, что господин Изыльметьев никогда не распорядится в бою

спустить Российский императорский флаг перед противником. Признать поражение и спустить его перед неприятелем на русском флоте считается несмываемым позором.

Через сутки «Аврора» выйдет в открытый океан непременно под андреевским флагом. Сейчас же, когда на российский фрегат направлены десятки вражеских орудийных стволов, командир корабля делает все возможное, чтобы заставить неприятеля поверить в немощность русского экипажа. И поступает господин Изыльметьев правильно: кому нужна безрассудная гибель!

Если англо-французы заранее разгадают замысел россиян и предпримут боевые действия, у русских моряков хватит смелости и мужества достойно постоять за себя и свою страну. Они оградят корабль батальным огнем, а когда дело дойдет до абордажа, станут отчаянно драться в рукопашной схватке. Так будет, когда противник вынудит их обороняться. А пока экипаж «Авроры» осознанно готовится уйти из чужого порта незамеченным, никому не причиняя никакого вреда.