Текст книги "Литература мятежного века"

Автор книги: Николай Федь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)

Потрясенный и униженный происходящим, как всякий русский, предвидя худшее впереди, художник, однако, не пал духом. У него есть силы, рука твердо держит перо, в голове роятся замыслы новых сочинений – и он продолжит свой путь. Он не может, не должен молчать...

Но писать так, как ранее, не будет – новая реальность требует иных повествовательных форм... В такой обстановке создавались рассказы, повести, стихи и романы, ознаменовавшие собой новый этап в творчестве мастера.

IХ

Анализируя творческий путь Петра Проскурина, приходишь к выводу, что уже в начале 70-х годов он осознал, что на страну надвигается густая тень кризиса, спровоцированного окончательно разложившейся, интеллектуально и морально, кремлевской верхушкой, способной лишь на предательство и ограбление народа. Из партноменклатуры вышли Горбачев, Ельцин, Шеварнадзе, Алиев, Яковлев, Кравчук и другие не менее гнусные типы, в мгновение ока перебежавшие из членов и кандидатов в члены Политбюро в президенты, ханы и прочие гетманы и паханы. А народ оказался у разбитого корыта: рухнула надежда на социальную справедливость, поколебалась вера в будущее. Только в панегириках расплодившихся сочинителей сервильного толка да поделках жизнерадостных литературных пройдох нарастал поток хвалы новым власть придержащим.

Именно в эти годы в творчестве Проскурина усиливается сатирическая интонация как средство борьбы против беспредела. В эстетическом плане его острокритические сочинения 90-х годов положили в литературе предел ложному пафосу, холуйскому приспособленчеству (Крупин, Залыгин, Астафьев, Солоухин и прочие) и туманным разглагольствованиям, за которыми скрывалось что угодно, только не реальная действительность. Мы еще будем иметь возможность убедиться в том, что проскуринский смеховой мир заключает в себе большую жизненную правду и психологическую достоверность характеров, сейчас же лишь отметим, что его смех – "честное, благородное лицо" (Гоголь) – беспощадно обнажает устои нынешнего эксплуататорского режима и господствующую в обществе гнилую мораль.

Есть какая-то закономерность в развитии сатирического направления в русской литературе. Гоголь писал, что наша словесность началась сатирой и утвердилась в сознании народа сатирою. Она возникла в пору нарастания протестного движения и в свою очередь выражала зарождение в обществе высоких форм общественного сознания. Здесь ее роль чрезвычайно велика. Обличительная сила делает сатиру мощным средством борьбы за социально-нравственный прогресс. Сатирический пафос поздних сочинений художника пронизан гневом и беспощадной иронией. Меж тем элемент фантастического, присутствующей в сатире Проскурина, не есть лишь признак типизации, а нечто большее. Здесь преувеличение переходит границу юмора, соприкасаясь с трагическим.

В принципе это плодотворное наследование традиции русской классики и расширение границ жанра. Крупнейшие наши писатели хорошо видели свойственную сатире внутреннюю двойственность, усиливающую ее действенность. Ф.М. Достоевский писал: "...разве в сатире не должно быть трагизма? Напротив, в подкладке сатиры всегда должна быть трагедия. Трагедия и сатира две сестры и идут рядом, и имя им обеим, вместе взятым, правда".17 Сходные мысли высказал по этому поводу и М. Горький: "Правда трагедии и комедии одинаково поучительна, так же как правда лирики и сатиры".18 Порою комическое сходится с трагическим. Тому пример одна из наиболее грустных комедий в русской литературе – "Вишневый сад" А.П. Чехова. Можно сослаться на высказывание А.С. Пушкина, что комедия "нередко близко подходит к трагедии"19. Возможно, именно это имел в виду Платон в конце своего "Пира", ссылаясь на Сократа, что комический писатель обладает тем же видом таланта, как и трагический, и что один и тот же поэт должен писать как комедии, так и трагедии... Уже в смехе Аристофана порою звучат нотки глубокой задумчивости и сердечной тоски по идеалу.

Сатирический смех, страстно негодующий, саркастический, рождался вместе с надеждой на то, что он послужит торжеству народных идеалов. Вот почему выдающиеся комические писатели России были великими гуманистами, ибо в годы всеобщей разобщенности и раболепия они сумели "из-за животных, искаженных лиц" разглядеть "другие лица, прекрасные и человеческие" (Белинский)... Смех сопровождает всю историю человечества. Разные эпохи, разные общественные уклады, отнюдь не одинаковые взгляды на жизнь породили и различные формы проявления смешного, а стало быть, разные типы комедии: откровенно реалистическую и комедию-сказку, сотканную из ярких поэтических узоров, сторонящуюся грубой действительности и ушедшую в мир фантастики и дерзкого вымысла: ведь сказка – это еще и надежда, ожидание, мечта, без которых жить невозможно. В вечном круговороте раскрываются различные стороны бытия – смешные, печальные, трагические. Сатира, обретая ту или иную социальную окраску, остается верной своей главной цели – пробуждать в людях жажду справедливости, смехом утверждать высокие идеалы.

Говоря о сатирическом воодушевлении таких произведений, Проскурина как роман "Число зверя" и повесть "Тройка, семерка, туз", необходимо подчеркнуть их стилистическое и жанровое своеобразие, а именно: будучи реалистическими по своей сути, они являются выражением особого познания, основанного на фантазии. Но об этом чуть позже.

Говоря о сатире как литературном жанре необходимо подчеркнуть, что сатирический тип является исключением из абсолютного большинства, он "собран" из отрицательных качеств, которые не выставляются напоказ, а напротив, всячески ими маскируется. Стало быть, она занимается не нормами, а отклонением от этих норм, пригвождая к позорному столбу прячущиеся по темным углам призраки. И если учесть, что подлинная сатира обладает острой публицистичностью, что она как правило, никогда не бывает бесстрастной и многих поддевает за самые чувствительные места, возбуждая к себе неприязнь, – станет понятно, что бичевать пороки не только трудное искусство, но и требующее от писателя, кроме большого дарования, еще и гражданского мужества... А ведь иной автор принимает картинную позу бескомпромиссного обличителя зла, иронизируя и негодуя, а присмотришься шумит-то из-за мелочей, мечет саркастические молнии из-за сущих пустяков.

Среди сочинений сатирического плана конца прошлого века следует, пожалуй, отметить комедию Афанасия Салынского "Ложь для узкого круга". Это едкая насмешка над теми, кто умело, искусно прячет свою подленькую сущность, спекулируя на добрых чувствах порядочных людей. Для них есть две правды: одна для общества, а другая – для себя, для своего "самого узкого круга". Чтобы вскрыть настоящую суть убеждений героини, показать наличие у нее двух правд, а на самом деле – единой лжи, драматург ставит Клавдию Бояринову в центр действа как отрицательный тип, порожденный условиями реальной действительности. Клавдия, а не какой иной персонаж движет действие.

Для 70-х годов это было смело, хотя и не несло в себе большой правды. Но тогда только так и можно показать зло в его новых формах и модификациях. Между тем ревнители добродушного смеха в искусстве, не затрагивающего глубинных пластов жизни, недовольно ворчали, мол, автор, увлекшись образом героини, остался равнодушным к положительным героям, которые получились менее яркими и убедительными, чем Клавдия Бояринова, а это, мол, нехорошо... Так толковались законы обличительного искусства, игнорируя тот неоспоримый факт, что как бы ни были сгущены сатирические краски персонажей, но если положительные герои ведут действие и организуют сюжет, акцент произведения переносится на поступки и мысли положительных типов, тем самым снижая критический пафос всей вещи. В свое время известный театральный режиссер А. Лобанов справедливо отмечал что жанр сатиры в любом из видов искусств – в литературе, живописи, театре – несколько ограничивает для художника возможность выявить многогранность создаваемого им образа или изображаемого явления, т.е. происходит известное нарушение пропорций: выпячивается какая-либо одна самая главная и важная черта, и характер приобретает максимальную тенденциозность, пристрастность. Но такова природа жанра.

Петр Проскурин учитывал опыт предшественников, но шел своим путем. В наше время, когда с таким цинизмом оспаривается добродетель, ум, честь и совесть, когда торжествует ложь и преступление, смех призван быть приравнен к самым действенным средствам политической борьбы. Настоящая сатира черпает силу из целебных источников высокого эстетического идеала и не любит приукрашивать себя павлиньими перьями или неуклюжими моральными сентенциями. За ней остается то преимущество перед другими жанрами, что в своем изображении жизни и нравов общества она смело говорит об их несовершенстве и не заботится о необходимости с ученым видом рассуждать об общих человеческих достоинствах и прелестях ходячей добродетели. Но, ненавидя зло и уничтожая смехом его носителей, она способна внезапно, среди разрухи, разврата, повседневной житейской сутолоки, увидеть положительно-прекрасное как залог того, добро и правда неистребимы и что они в конце концов победят. В этом и есть подлинная сущность сатирического искусства, именно этим характеризуется сатирическое воодушевление позднего периода проскуринского творчества.

Повесть "Тройка, семерка, туз. Фантастическая быль" проливает яркий свет на своеобразие смехового мира художника. Вместе с тем она дает возможность более глубоко осмыслить его взгляды на развитие сатирического направления в отечественной литературе вообще. Обычно в юморе Петра Проскурина слышатся нотки сопричастности к предмету осмеяния – это или грустная улыбка, с болью душевной высказанная резкость по поводу человеческих несовершенств добрая усмешка, роднящая автора с народной смеховой культурой. В народнопоэтических образцах невольно покоряет та улыбка, с которой народ рассказывает о своей далеко не безоблачной жизни. Простолюдины умеют внезапно, посреди житейской сутолоки и невзгод живительной искрой смеха осветить золотую нить нравственного идеала. Даже явный комический гротеск не нарушает спокойного течения прекрасных народных песен, дум, былин, сказок. Народ знает цену целительной силе юмора, который направлен не только на объект осмеяния но и на самого смеющего, т.е. на себя. Народный амбивалентный смех, "веселый, ликующий и – одновременно насмешливый, он и отрицает, и утверждает, и хоронит, и возрождает... Чистый сатирик, знающий только отрицающий смех, ставит себя вне осмеиваемого явления, противопоставляет себя ему, – этим разрушается целостность смехового аспекта мира, смешное (отрицательное) становится частным явлением. Народный же амбивалентный смех выражает точку зрения становящегося целого мира, куда входит и сам смеющийся" (М. Бахтин).

Но по мере углубления в анализ социальных проблем и нарастание всеобщего кризиса 90-х годов, проскуринский смех становится жестче, а сатира – беспощадней. Н.В. Гоголь заметил однажды, что в "Мертвых душах" ему "всякая строка досталась потрясением..." Для того, чтобы высказать свое отношение к реакции, осмеять ее, "нужно, чтоб внутренности дрожали..." говорил Салтыков-Щедрин. Но, свидетельствуют образцы отечественной сатиры XIX – XX веков, недостаточно обличать, надо еще уметь открыто презирать. Так и поступает Проскурин в своей повести.

Уже с первых абзацев мы ощущаем свое присутствие в каком-то странном призрачном мире, наполненном причудливыми фигурами и картинами, за которыми, однако, четко проступают реальные типы и ситуации... Густая осока шевельнулась и перед Михеем предстала старая водяная крыса и он почувствовал оцепенение всех членов: водяное существо, показав белые, широкие и острые, как бритва резцы, стала поразительно похожа на его жену, – острая мордочка, ищущее, несколько развратное выражение в глазах и неистовая энергия подчинять и властвовать. Но на бывшего всесильного президента пялилась все та же знакомая крыса, а не Аделаида Максовна, и его сердце тоскливо сжалось. Он хотел послать назойливое существо куда подальше, но усатая морда приняла серьезное выражение и сказала: "Не надо, дорогой Михей. Ты стоишь лицом к лицу с самим русским народом, – правда, ты его смертельно боишься и ненавидишь, но ведь это дело иное". Узнав о своем посвящении в рыцари высшего ордена Черной Звезды, он успокоился и снова обратился к своей мечте о том, как было бы хорошо разделить бывшую империю на две части – Московию и Сибирь, взяв Сибирь под свою руку, а прогнившую давно Московию оставить дурелому Бобу – пусть подавится.

Лично его, Михея, как он утверждал, не в чем упрекнуть, о чем бы угрожающе ни намекала обнаглевшая крыса. С исторической точки зрения он чист как стеклышко, подумал Михей, и попытался сосредоточиться. Удивляться нечему, успокаивал он себя, такова логика развития жизни, мир стареет, и в самих людях происходят разительные перемены, и особенно в верхах. Бывшие строгие, линейные, почти аскетические партийные вожди стали президентами, сенаторами, губернаторами и градоначальниками, через родственников вступили в связи и сношения не только со всемогущим подпольным миром, регулярно ходят в церковь. Словом, отпустили душу, – гуляй, пока жив, не согрешишь не покаешься... Ему осточертела вся эта политическая кутерьма и он начал мечтать о том, что неплохо было бы плюнуть на все и отдохнуть, уехать инкогнито в одно из своих поместий, подальше от этой неизвестно из-за чего взбесившейся России, хотя бы во Флориду – недели две-три, и нервы придут в порядок. Но нервы никак не могли успокоиться. Ему померещилось какая-то странная, длинная фигура в нелепом, едва ли не до пят, сером плаще, и сердце столкнуло, покатилось и зашлось в тягостной тоске. "Ну вот, опять то же самое! Боже мой, как невыносимо!" – прошептал он и приподнялся на локтях.

Перед ним опять торчала зеленая химера, которая тут же исчезала, а на ее месте громоздился его старый и верный друг-соперник, нынешний правитель России Бориска, именующий себя не иначе как Боб, на американский манер, значит. Этому есть чем похвастаться: его сам патриарх благословил, понтифик римский тоже, не говоря уже о немецком друге Гельмуте и большом американском друге Билли тож. Посему двенадцатое июня 1991 года великая историческая дата для Боба и его подельников, поскольку знаменует собой срок разрушения великой империи и приход повелителя земли, коим Боб мнит себя. В этот день приносится очистительная благодарственная жертва, что он тут же и демонстрирует.

И Проскурин создает потрясающую своей художественной правдой картину, в коей достигает предельного накала сатира и, как бы исчерпав себя, перетекает в ипостась трагедии. Столь тесного переплетения и взаимопроникновения сатирического и трагического советская литература не знала.

Вот эта сцена в сокращенном виде, раскрывающая фанаберию, эготизм и скотство Боба (Ельцина) и Михея (Горбачева), но не только это.

"– Уж не ты ли мнишь себя повелителем земли? – почти ласково поинтересовался Михей, еще больше поджимая губы, и пятно на лбу окончательно вызрело и стало багрово-пунцовым.

– Шта? А чем тебя не устраиваю? – задорно подмигнул президент Боб и от тайного удовольствия простецки присвистнул. – Да не хочешь ли сам убедиться? – спросил он и тут же окликнул проходящую мимо молодую пару. И когда мужчина лет двадцати пяти, сероглазый, русоволосый красавец, подбежал к нему, оставив свою подругу, в глазах у него светилась любовь и преданность.

– Как величать тебя, молодец? – еще больше приосанившись, и поправляя напомаженный завиток чуба, спросил Боб ласково.

– Иваном! Я сын Ивана и внук Ивана – прославленная шахтерская династия! – отрапортовал красавец русиянин и от обожания несколько раз переступил с ноги на ногу и лихо задрожал: его жена, с большим животом, тоже не отрывая от обожаемого президента очей, нерешительно приблизилась и стала подтанцовывать.

– А ты знаешь, кто перед тобой, дорогой мой Иван? – еще ласковее, как умел только он один, спросил президент Боб, и молодой русиянин окончательно просиял от запредельного счастья и вдохновения.

– Да кто же тебя знает, созидатель солнечной России! – воскликнул шахтер Иван с легким упреком. – Живи и вечно здравствуй, всенародный президент Боб, наш истинный государь, наша надежда и опора! Слава тебе, великий архитектор и строитель!

– Скажи, добрый Иван, – остановил его президент Боб, и в голосе его разлилась масленистая сладость, – скажи ты, во имя своей веры и любви, способен на самопожертвование?

– Прикажи, великий, я тотчас умру за тебя! – с жаром воскликнул молодой русиянин и шахтер, тряхнув густой гривой льняных волос. – Это будет высшим счастьем!

– И ты сделаешь все, доблестный Иван?

– Все, великий – подтвердил потомственный шахтер и русиянин с горящим взором. – Приказывай!

– Погоди. У тебя жена, кажется, в интересном положении, добрый Иван? спросил президент Боб.

– Вот-вот должна родить во славу нашей новой России. И сына мы решили назвать в твою честь Борисом... прости, Бобом. Приказывай, великий!"

Тут – еще раз вспомним о своеобразии, сатирического письма. Когда заходит речь о комедийном жанре, прежде всего отмечается его наполненность светом и разноцветной гаммой юмористических красок, остроумием. О веселости сатиры приходится говорить без энтузиазма, ибо она, как уже отмечалось выше, соприкасается с трагическим и его мрачным колоритом.

"Президент Боб оборотил свой взор в сторону молодого Ивана и воззвал: – Иван! Доблестный Иван! По велению судьбы ты должен умереть, так распорядилось небо. Убей себя, о твоей жене и потомстве позаботится мой Государственный совет. Действуй же, славный Иван!

– С радостью и охотой! – воскликнул русиянин и потомственный шахтер и, оскалившись в очередной ослепительной улыбке, вонзил себе в грудь острый финский нож, каким-то образом тотчас оказавшийся у него в руках, – брызнула горячая яркая кровь. – Живи вечно, отец и благодетель новой России!

Последние слова молодой шахтер произнес отчетливо и ясно, уже шатаясь и падая, но по-прежнему сохраняя на своем лице выражение восторга и преданности.

Молодая русиянка с восторженным возгласом ринулась вперед, выкрикнула, что женщины славного шахтерского племени не менее, чем их мужья, преданы своему любимому президенту, выхватила нож из бездыханного уже тела мужа и вонзила его себе в сердце, приподняв другой рукой сильно набухшую левую грудь. И тоже рухнула на землю, выпятив вверх большой тугой живот, и тут же испустила дух.

Все замерли, раскрыв рты, – этого не могло быть, но это было. Только президент Боб остался спокоен. Обратившись к Михею, он добродушно улыбнулся? "Шта, видел фокус-покус? И ты, Мишка, прости, Михейка, хочешь еще со мною тягаться? Шта?... Меня сам патриарх благословил и понтик римский тоже"".

Заключительные слова Боба наводят на мысль, коснуться, не нарушая логики анализа творческой манеры Петра Проскурина, новой для нашей пишущей братии темы. Речь идет о религиозных мотивах в теперешней изящной словесности. Бросается в глаза, что в творческой среде наряду с ухудшением жизни и резким падением умственного и морального уровня общества, усиливается стремление подменить веру церковным камуфляжем. Иные вчерашние закоренелые атеисты вдруг начали истово креститься, всячески выставляя напоказ свою якобы благочестивость. А организаторы недавно богохульных оргий, то бишь, бывшие комсомольские функционеры, возглавив российскую писательскую организацию, стали ревностными проводниками мелкой набожности и адептами религиозных догм, "Божьей волей воспроизводя мистическую энергию, пророческую проповедь". Отсюда призывы к деидеологизации литературы, подмена острейших социальных конфликтов нравственным самоусовершенствованием каждого в отдельности. Стало быть, религия, как общественное настроение, как сила, формирующая мировоззренческий настрой и человеческую психологию, используется людьми, далекими от истинной Веры, как по образу жизни, так и по убеждениям, для оправдания их непостоянства и двоемыслия. Как сказано, "человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих" (Иак. 1, 8). Вся эта, толпящаяся на паперти и храме интеллигентствующая толпа, полна притворства и цинизма, по сути враждебна высоким идеалам Христа Спасителя.

Между тем Проскурин ввел в литературу образ с т р а н н и к а, символизирующего высшие силы и сеющего в этом мире добрые начала. Начиная с романа "Отречение" (1987 г.), фигура странника проходит через многие последние его сочинения, а в повести "Тройка, семерка, туз" (2001 г.) образ странника включается в сюжет наравне с главными персонажами. Его появление вызывает бурление в общественной среде и в известной мере меняет течение событий. "Толпа, шарахнувшись, отхлынула во все стороны, очищая центр площади, и тогда стал виден высокий седой человек в длинном брезентовом плаще, в стоптанных донельзя мужицких сапогах, с каким-то замызганным вещмешком на одном плече, – почему-то именно от него исходила притягательная светлая сила (Мы встречались с ним в "Отречении" – Н.Ф.). "Кто это? Кто? Кто такой? Вчера Аксинья (омская пьяница и бомжиха – Н.Ф.) говорила – с т р а н н и к явился... С т р а н н и к? Что за ахинея? Откуда, зачем? С т р а н н и к? Что за птица такая?" – послышался приглушенный, разрастающий ропот в толпе и сразу же спал... Человек в старом брезентовом плаще тихо, но так, что все на площади из края в край услышали, произнес:

– А я верую, Господи, верую... И да будет каждому по вере его!

И сразу же что-то произошло. Небо над городом, над всей застывшей Сибирью прорезала нежная хрустальная трещина, а многотысячная законопослушная российская толпа, которая всегда была очень особой толпой и разительно отличалась от любой другой толпы в мире, потрясенно и особенно жалостливо охнула (...) С леденящим любопытством Михей увидел пугающе дико и неправдоподобно вытягивающееся, все больше заостряющееся лицо Аделаиды Максовны, – словно кто-то хамски вытягивал ее из самой себя за нос, ее щеки, подбородок, лоб заметно покрывались зеленой шерстью. Еще мгновение и одежды с нее, вплоть до самых интимных, бесследно ниспали, развеялись, уши провалились, и вместо них остались два шерстистых полукружия, нос превратился в блестящую, черную, хищно шевелящуюся по воздуху пуговицу с двумя темными дырочками. И на Михея плеснулся ответный ужас из западающих и уменьшающихся глаз жены. Он судорожно икнул, вскинув руки и увидел, что и у самого у него уже не человеческие руки, а когтистые и безобразные лапки-коротышки, обросшие густой зеленой шерстью, – они бессильно болтались перед ним. Ополоумевшая от происходящего толпа сибирских русиян беспорядочно шарахнулась с истошными криками и обвальным ревом, – между ног у пугливых и суеверных, как всегда, обывателей, собравшихся поглазеть на знаменитую столичную публику, стали шнырять крупные зеленовато-бурые крысы с голыми хвостами".

Отмщение! Такова функция с т р а н н и к а в повествовательной структуре сочинений Петра Проскурина. Его Вера искренна и глубока. Она родилась и крепла в тревожное время, в коем ему довелось жить, в ходе мучительных раздумий о сущем, равно как о горькой судьбе угнетенного народа, о настоящем и будущем государства Российского. Будучи пронизана суровой непреклонностью, интеллектуальной активностью и моральной стойкостью, она, Вера Петра Проскурина, призвана воспитывать любовь к свободе и укреплять созидательный дух соотечественников. Это позиция настоящего православного художника.

...И далее саркастический смех снова вступает в свои права и будет звучать до конца повести. Мы становимся свидетелями необычайного приключения известного всему миру генерала, приставленного охранять тело всенародно избранного и присутствуем при остроумной, впрочем напоминающей по своему содержание ослиный рев, беседе, каковую вели между собой оный генерал и денно и нощно "работающий над документами" президент Боб, в миру бухой Борька... Известный всей новой России и далеко за ее пределами генерал, как и положено, находился на своем месте в момент превращения горбачевского окружения в крыс. Это было архиважное и сверхсекретное место, оборудованное сверхсекретнейшей и самой новейшей аппаратурой, равно как хитроумнейшими и многомудро записывающих, фиксирующих и вся подслушивающих приборов, о назначении и свойствах коих сам генерал по случаю отсутствия интеллектуального начала имел весьма смутное представление, что никак не сказывалось на растущей любви к нему русийского населения. И вот в присутствии столь ответственного лица вдруг взорвались гудками и звонками одновременно все телефоны и телетайпы, зашуршали самописцы, замигали и засветились всевозможные экраны, будто всему миру потребовалось в один момент связаться с Кремлем. Спасая честь мундира, бравый генерал мужественно вскочил на ноги, готовясь отдать приказ о всеобщей тревоге и мобилизации, но был срочно остановлен вызовом по совершенно неотложному государственному делу.

Презрительно ироничная интонация стремительно нарастает.

К ужасу своему охранник обнаружил, что вместо пятиконечной звезды на шпиле Спасской башни восседает двуглавый орел. Как? Что? Подмена державной символики!.. Внезапно раздался страшный удар, и орел низвергся к подножию зубчатой стены, что повергло служивого в немалое изумление, а под фуражкой даже мысль какая-то шевельнулась, что непозволительно для его высокой должности и звания. Но он храбро укротил шевеление мысли, преодолел растерянность и тотчас распорядился закрыть все ворота Кремля, запретил караульным пялить глаза на рухнувшего орла, строго-настрого приказав им глядеть в пространственную даль, как бы вообще ничего не видя, и отправился докладывать о происшествии аж самому президенту.

Здесь язвительная насмешка Проскурина достигает своего апогея. Генерал застал своего хозяина и управляющего всеми делами обширного государства Российского за сочинением очередного важнейшего указа, призванного еще более усилить благосостояние и нравственность русиянского народа. Проще говоря, президент Боб находился в творческом экстазе, в русле стратегического направления своих обязанностей. Он не любил, когда его отрывали от работы над документами, даже тогда, когда от перегрузки он не мог ворочать даже языком... Недовольно выслушав срочное донесение, он несколько раз обошел вокруг генерала, подозрительно и завистливо втягивая воздух в мясистые ноздри.

Со всею возможною правдивостью художник передает глубокомысленный, а равно умозрительный разговор двух заботников русиянского населения.

– Шта, Семка, по какому такому случаю с утра пораньше? – спросил глава государства, и генерал слегка побагровел.

– Господин президент! – воскликнул он с болью и преданностью. – Да я за вас...

– "За вас", "за вас"! А что скажет мой друг Билл или друг Гельмут? А друг... как это вот. Хрю-Рю? А ну дыхни!

– Клянусь своей честью и присягой на верность новой России.

– Ну-ну, смотри, – обрывая, неопределенно пообещал глава государства. и лишь на месте происшествия у самой Спасской башни, все придирчиво и подробно осмотрев, он, как бы извиняясь за свое неверие, принужденно кашлянул и приказал все досадные исторические недоразумения без промедления устранить.

Нелепое и необъяснимое происшествие в кремлевской жизни можно было бы посчитать окончательно исчерпанным, но верный генерал не мог не доложить главе государства и о случившимся с Михеем. Поколебавшись, он, поднявшись на цыпочки, пошептал обо всем остальном, что необходимо было сообщать президенту на ухо и тотчас опасливо отстранился.

– Шта, опять фантазии? – не сразу спросил президент Боб, скашивая глаз с проскользнувшей в нем веселой искрой.

– Никак нет? Электроника задокументировала с малейшими подробностями. Крысы, господин президент, крысы, во-от такие, – устало признался генерал, раздвигая руки и привычно поднимая и выпрямляя плечи. – Никто ничего не понимает... да примерно вот такие – с аршин крысы...

Здесь и далее проскуринский смех отличается резкостью и бескопромисностью. Ирония и презрение помогает ему "сказать до конца, кто сволочь" (Маяковский).

– Крысы! – как эхо откликнулся озадачившийся наконец президенть Боб. К чему бы такое? Достукался, подлец, а? Ха-ха – крысы! Шта?.. говоришь, того этого... прямо при народе? Ну, это уже вызов! Оскорбление флага? И что там еще за с т р а н н и к? Кто таковский? Откуда занесло?.. Шта? Тот самый шахтерский выблюдок? – мелькнула короткая мысль. – Не может быть? Когда он успел вымахать в сажень? Или этот... с т р а н н и к? Что за страна!

Сердце у президента Боба вот-вот могло выскочить, все тело скрючилось и могло в любую секунду развалиться и рухнуть, забиться в конвульсиях, но он недаром был всенародно несменяемым и, всегда помня об этом, преодолевал позорную слабость, заставил на этот раз себя удержаться на ногах, взглянул кругом, выкатив правый глаз, побелел от напряжения и, окончательно беря себя в руки, категорически потребовал:

– Ша? Немедленно всем молчать! Ты какие это шуточки тут выделываешь? Ты что хочешь сказать?.. Молчать? Странника отыскать, окружить и взять! Вызвать тридцать шесть снайперов! Шта? Михей, говоришь, совсем исчез? Молчать!

– Слушаюсь, господин президент! – подхватил ослабевший было генерал, сразу обретая положенную ему по службе бодрость и находчивость. – Исчез полностью и совершенно, даже самые четкие спутники, настроенные на враждебные к вам волны и колебания частиц... помните, подаренные вам еще другом Хрю-Рю и расставленные по всей державе... даже они не просвечивают! Совсем исчез! Молчу, господин президент, уже молчу! А этого возьмем, всех возьмем! Молчу!

Художник насмехается над новоявленными властителями Кремля, обнажая их ненависть к России и непролазную тупость.

Вместе с тем он скорбит, видя духовное оскудение и рабскую покорность "русиняского населения". На произведении лежит печать трагизма. Грустный мотив звучит и в финале. "А еще через недолгую в общем-то для бездны времен череду лет молодые китайские археологи, исследуя развалины погибшей цивилизации на месте ее старой столицы – Нью-Йорка, названной впоследствии историками цивилизацией позднего хазарско-иудейского примитивизма, натолкнулись в одном из могильников среди костей, принадлежавших неизвестной породе животных, на серьги с бриллиантами редкой величины, огромной ценности и завораживающей красоты, что вызвало сильнейшее недоумение, любопытство и ожесточенные споры в научных китайских кругах. Установить природу животных и выявить их взаимосвязь с уникальными драгоценностями даже пытливым китайцам так и не удалось. Но след все же привел дотошных ученых в хранилище старых московских документов в Пекине, в фонд так называемого периода упадка новой России, и имя первого и последнего президента погибшей могущественной византийской империи Михея-Михаила Меченого несколько раз было упомянуто в официальных научных докладах и отчетах. И высказывалось предположение, что в его семье или в ближайшем его окружении содержались домашние животные неизвестной ныне породы, почему-то со временем бесследно исчезнувшие".