Текст книги "Литература мятежного века"

Автор книги: Николай Федь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 50 страниц)

В данном контексте важно другое. Вдумайтесь в конец фразы: "...заслуга Рыбакова огромна: он решился и он это сделал, что бы ни говорили некоторые литераторы по поводу "художественных несовершенств" книги"". Подумать только – Сидоров – претендующий на роль законодателя эстетического вкуса, ставит романисту в заслугу замысел и порицает тех, кто требует от него результата, то есть художественности. Между тем, каковы бы ни были побуждения автора, если ему не удалось их выразить х у д о ж е с т в е н н о, то произведение как явление искусства не состоялось.

Чтобы оправдать скучное, эстетически бездарное сочинение Рыбакова, критик решил пожертвовать своей репутацией, объявив, что в словесности вообще "...не может быть сейчас больших, истинно художественных произведений о нашей современности. Время должно пройти и много, возможно, времени, прежде чем опыт отстоится и будет обретен лад в отношениях писателя и обществом". Разумеется, Сидоров выразился так о перспективе творческого процесса не для красоты слога – это его убеждение, неоднократно им заявленное. Что за этим кроется? Ни много, ни мало – он уже в 1987 году вознамерился справить тризну по советской литературе, отказывая ей в масштабности и художественности изображения современной действительности. А писателей стращает отсутствием лада в их отношениях с обществом.

Можно было подумать, что писатели грудью встанут на защиту художественности и отстоят от опошления коренной принцип настоящей литературы. Увы и ах! Непревзойденный острослов, мастер афоризма и автор бессмертного анекдота об английской королеве, озвученного на всесоюзной партконференции, несравненный Григорий Бакланов в середине 1988 года писал в унисон златоусту Е. Сидорову: "Романы В. Дудинцева "Белые одежды", А. Рыбакова "Дети Арбата", повести А. Приставкина "Ночевала тучка золотая" и Д. Гранина "Зубр" – эти книги – о слишком серьезных и больших проблемах, они о главном". А главное для Бакланова – это неприязнь к людям "этой страны", нетерпимость к инакомыслию. Посему он мечет молнии в сторону безымянных, но вполне узнаваемых врагов своих: "Но постепенно сложился хор голосов: это беллетристика, публицистика, они художественно несовершенны... Ах ты, Бог ты мой, какие ревнители художественности! Годами, десятилетиями терпели серые, бездарные романы и не морщились, похваливали, а тут вдруг тонкий художественный вкус прорезался, "совесть" не выдержала". Браво! Так их, сучьих сынов, то бишь обладателей, видите ли, тонкого художественного вкуса. По усам их, по усам! Хотя нет основания поднимать вселенский гвалт ведь перечисленные им же сочинители далеко не блещут дарованиями, скорее наоборот, как и сам Гриша Бакланов. Да и с эстетическим вкусом у них не лады – не могут отличить изящную словесность от плохой беллетристики, равно как талант от бездари, а художественность от графоманских поделок. Но уж такова воля Господня.

9 февраля 1989 года болгарская газета "Литературен фронт" опубликовала интервью с главным редактором "Октября" Анатолием Ананьевым. В вашем журнале, сказал представитель "Литературного фронта", "публикуются весьма острые произведения, но подлинной сенсацией не только литературной, но и общественной жизни стал роман Василия Гроссмана "Жизнь и судьба"". Ответ Ананьева последовал в обычном для него завиральном пафосе: "Я, – говорит, был потрясен, когда прочитал роман. Он охватывает целую эпоху, н а п и с а н н е в е р о я т н о х у д о ж е с т в е н н о, заставляет читателя прослезиться". Оказывается сей графоманище еще и сентиментален! "Позволю себе, – продолжает он, – сказать, что "Жизнь и судьба" приближается к романам Толстого не только мышлением автора, но и восприятием читателя. Гроссман б о л ь ш о й х у д о ж н и к. Хотя у нас издаются многие романы, писателей же с романным мышлением единицы, и Гроссман первый среди них. На мой взгляд, с полным правом можем поставить его в пятерку самых значительных имен советской литературы: Шолохов, Леонов, Горький, А. Толстой и Гроссман. Более того, я поставил бы его имя в начале". Ну что с него возьмешь: Гроссман выше Шолохова и Горького... Скажите, есть ли разница между филиппиками господина Фридмана-Бакланова в адрес русских писателей и "невероятной художественностью" повести Гроссмана, провозглашенной Ананьевым. Да никакой! Кроме элементарного фокусничанья.

Но мы несколько отвлеклись от грозного окрика Бакланова в адрес "ревнителей художественности". Итак, не успел он умолкнуть, как раздались гневные возгласы талантливого, но заблудившегося в трех соснах, а посему повышенно эмоционального и несколько несдержанного на слово Василя Быкова (июль 1988 года). "И пусть не лицемерят те поборники "высокой художественности", которые будто бы "недосчитываются" ее в "Детях Арбата", "Белых одеждах" и других потрясших общество произведениях". Оно, конечно, так, однако же насчет "потрясения" Василь Быков, кажется, попал впросак, поскольку потрясение произведением искусства и потрясение беззастенчивой ложью, положенной в основу сочинения – увы! – совершенно разные вещи. Но писателю, как говорится, виднее... А вот если бы сей "потрясатель" классической эстетики продемонстрировал следы означенной художественности в названных им вкупе с Баклановым книгах, то, возможно, не только бы посрамил этих, как он тонко заметил, "лицемеров", то бишь поборников литературного мастерства, но оказал бы услугу изящной словесности, которая на наших глазах заметно чахнет.

Увы, названные им сочинения, "потрясшие общество", немощны и бревенчаты, вскоре все они после публикаций бесследно канули в Лету, как будто их и не было вовсе. Впрочем, нельзя ставить это в вину их авторам талант незаемный дар и тут ничего не поделаешь. Однако будем внимать Быкову. "Не дефицитом "высокой художественности" обеспокоены они, а крушением кровавого престижа Сталина, – громил он вчерашних собратьев по перу русских авторов. – Теперь они воспылали последней, старческой (?!) любовью к "мертвому льву", потому что боятся разоблачения кое-каких малопочтенных поступков, совершенных некогда во имя "льва живого"". Кто это "они"? Какие "малопочтенные поступки"? Да и какое отношение имеет художественность, ко всем этим "львам", живым и мертвым, вкупе с "малопочтенными поступками" и прочей "старческой любовью", будь она неладна.

С тех пор минуло немало лет. Василь Быков, надо полагать, давненько утратил интерес и к "старческой любви" и к "мертвым львам" вкупе с художественностью. Некогда да и надобности нет. Жизнь прошла, угасли страсти, покинуло высокое дыхание искусства. Теперь он вкушает плоды американизированного рая и платит непосильную дань: выступает против прошлого и настоящего своего народа, против истины, наконец, против самого себя. Ибо как писатель состоялся благодаря Советской власти, которую же и предал. А может и не предал, а просто струсил в тяжелую для родины годину или затмила разум старческая блажь.

Увы, всему наступает конец... Но почему приходят тут на память заключительные слова печальной повести о ссоре двух Иванов великого Гоголя: "Скучно на этом свете, господа!"?

Глава шестая

Горячий цех литературы

Политическая публицистика требует от писателя мужества в заявлении правды и четкости мировоззренческих принципов.

В этом плане приобретают не только литературное, но и общественное значение статьи и книги Татьяны Глушковой и Владимира Бушина. Они вскрывают корни предательства, обличают двурушников и христопродавцев с их откровенным или прикроватным бешенством против России.

I

В начале XXI века, когда по сути завершилось перераспределение собственности в интересах коррумпированных и криминальных структур, власть предержащая обратила свои взоры на духовные ценности народа, существующие как бы ничейными, а, стало быть, неприватизированными – и среди них патриотизм.

Любовь к родине – чувство не только врожденное, но в значительной степени воспитуемо преданиями, традициями, историей, высокими идеалами, общественным укладом жизни наконец. Побуждаемые патриотизмом, "красные" и "белые" одинаково шли в полный рост на пулеметы, хотя понятия об отчизне у них были разные. То же зреет сегодня у "новых русских", с одной стороны, и обездоленных народных массах – с другой. Стало быть, чувство патриотизма носит классовый, групповой и социальный характер. Античеловеческое стремление использовать чувство любви к родине особенно ярко проявляется в смутные времена, когда реакционные силы рядятся в непорочно белые одежды с целью захвата власти.

Овладев средствами массовой информации, нынешняя "демократическая власть" использует их для оболванивания граждан страны, желая, между прочим, превратить искусство для народа в искусство для толстосумов. Не случайно ложь возведена в государственную политику. Лгут с упоением, с наглой усмешкой. Лгут все – от премьер-министра до мелкого служащего жилищно-коммунальной конторы. Изощренно лжет подавляющее большинство столичной интеллигенции, которая всегда была склонна придавать своим цеховым амбициям и ощущениям всеобщий характер.

Лжет и наш брат сочинитель, окончательно запутавшийся в своих хитроумных сюжетах и дебрях эготизма. Сие весьма опасная ложь, ибо преподносится она современнику в красивой патриотической упаковке.

Именно данной проблеме посвятила свой труд известная русская писательница Т. М. Глушкова ""Элита" и "чернь" русского патриотизма. Авторитеты измены" ("Молодая гвардия", № 11 за 1994 г. и № 1, 2, 6, 7 за 1995 г.). Заметим, что эта интереснейшая работа Татьяны Михайловны так и не вышла в свет отдельным изданием, хотя готовилась к печати. Об этом, разумеется, позаботились "литературные патриоты".

Начнем, пожалуй, с торжества, великого и беспримерного, посвященного 70-летию Солженицына, проведенного в Москве в декабре 1988 года в клубе фабрики им. Баумана. На страницах "Нашего современника" (с полумиллионным тогда тиражом) прозвучал апофеоз во славу "страдальца", возвышающегося "над всеми нами", "великого изгнанника", "пророка", "мудреца и прорицателя", "избранника российского неба и российской земли" и прочая и прочая. Голоса известных и знаменитых, первостатейных и непревзойденных литературных "патриотов" звучали в унисон, торжественно и клятвенно. Еще бы! Всех их "гнобила" советская власть, всех их, бедных, "коммунизм", по слову Распутина, делал на одну колодку, словом, унижали и оскорбляли. И вот, наконец, явился мессия, избавитель, вознесшийся над растерзанной Россией, в чем и он, Солженицын (об этом молчок), проявил свои недюжинные палаческие способности... Но что им до этого, зараженным бациллой лжепатриотизма!

Владимир Крупин с присущей ему елейностью: "Все-таки и мы дожили до того, что можем говорить спокойно о национальной гордости великороссов, не боясь ночного стука кованных сапог... Я, как писатель, обязан очень многим, е с л и н е в с е м (здесь и ниже разрядка наша – Н. Ф.) Александру Исаевичу... В Солженицыне мы видим истинно русское понимание креста, который несет писатель... Страдания, которые перенес Александр Исаевич, возвышают его над всеми нами. Жаль, что он не с нами, но будем надеяться, что мы еще будем лицезреть его воочию".

Владимир Солоухин, упершись в потолок свинцово-тяжелым взглядом и задрав к верху подбородок, хрипло отхватывал, как пономарь: "...явление культуры, истинное и громадное". "Александр Исаевич – не только писатель, не только бескомпромиссный патриот, не только боец и рыцарь без страха и упрека, но еще и просто достойнейший человек". "Его мечта – возвратиться на родную землю. ...Но он хочет возвратиться с присущим и с подобающим ему достоинством. Давайте пожелаем и Александру Исаевичу, и нам здесь всеми, сидящим в зале, дожить до этого поистине знаменательного и великого часа", и т. д.

Были и другие ораторы, не менее остроумные и замечательные, ровно как с воздетыми гору трепетными дланями, слезливыми причитаниями и просветленными сытыми физиономиями.

Но всех затмил, поверг в смятение и превзошел хитроумный Распутин, будущий лауреат премии Солженицына им же, Солженицыным, учрежденный и присуждаемой. Изо всех сил пытаясь состроить умное лицо, он натужно величал оного "великим изгнанником", "избранником российского неба (всуе намекая на некое божественное вмешательство – Н.Ф.) и российской земли". Ибо, возопил сей "живой классик", – "русская литература... в преддверии решительных моментов истории, когда чаша весов судьбы народной может склониться в ту или другую сторону, она выдвигает пророков..." "Нет, не мщение и не ненависть, как у иных других, не испытавших и сотой доли испытанного Солженицыным, водит его пером, а глубинная правда, очищенная от скверны не с одной лишь стороны, чтобы скрыть другую, а выявленная полностью..."

Лихо закручено, тем более, что речь идет о "путях страны": "Будем надеяться, что А.И. Солженицын возвращается к нам вовремя. Страсти о дальнейших путях страны, политических, экономических и духовных, бурлящие сейчас через край... эти страсти и метания, не умеющие оглянуться на прошлое, очень нуждаются сегодня в авторитетном мнении".

Попросту говоря, надул Распутин – и читателей-простолюдинов, и высоколобых идеологических умников, принявших его сумеречный, бедный на умное слово и истинно русское сострадание художественный мир за настоящую литературу, а его самого за искреннего и совестливого прозаика.

Вообще в своих сочинениях и эстетических взглядах В.Г. Распутин исходит из ясных посылок обыденного сознания. Поэтому ему требуется много усилий и хитроумия, чтобы казаться оригинальным и глубокомысленным – порою это удается. Так, 15 марта 2002 года (радио "Резонанс") Е.К. Лигачев "по поручению" провозгласил прозаика уже не просто "духовным лидером народа", но "гением" и "совестью народа"... Ну что с ними поделаешь?!

Что ж, смутные времена жестоки и неумолимы, но и способны избавлять отдельных лиц и целое общество от лживых идолов, иллюзий и обветшалых верований.

Но не тех литературных "патриотов", которые вешают "от имени". Накануне "явления" Солженицына народу еженедельник "Литературная Россия" (24 августа 1990 г., гл. редактор Э.И. Сафонов) ликовала:

"Дорогой Александр Исаевич!

Наконец-то опадают тяжкие оковы (!), препятствовавшие Вашей встрече с милой и несчастной Родиной. Это происходит благодаря Вашему мужеству, покоряющей силе Вашего выстраданного, прошедшего адский обжиг (!) писательского слова. И благодаря сокровенному (!) желанию миллионов Ваших читателей в многоязыковой России. Мы же счастливы, что на страницах "Литературной России" своими слабыми силами хоть в малой мере способствовали тому, что чудо теперь совершается. Надеемся, до скорой уже встречи на родной земле!"

Подобного холуяжа не сыскать во всей мировой литературе...

Только пещерным экстазом можно объяснить восторги еженедельника по поводу деятельности человека, призывающего Запад сбросить на его родину атомные бомбы, поскольку, мол, ее народ заражен идеологией коммунизма и надлежит уничтожению. Весь мир был потрясен гибелью державы как оплота надежды и народовластия, а литературные "патриоты", видите ли, "счастливы, что своими слабыми силами хоть в малой мере способствовали тому...". Гнусность многолика и не имеет пределов.

Что же сегодня предлагает народу сей многолетний разрушитель Советского Союза? Решительно выступать против угнетателей? О, нет! "...Чего нельзя, нет – решать дело оружием. Это значило бы – до последнего развалить нашу (?!) жизнь и погубить народ" (какая забота! – Н.Ф.). Посему он требует от народа смирения, терпения, т. е. привыкания к рабскому состоянию, в которое его вверг криминально-коррумпированный режим. "Ах, – лицедействует знаменосец всех реакционных сил в мире, – если бы мы (sic! – Н.Ф.) были способны к истинному всеобъединению: мирными средствами, но воистину всенародно выразить наш гнев – так, чтобы власти в своем мраморном корыте задрожали и очнулись. В других странах такими массовыми выходами и поворачивают ход своей истории. А пока не способны, то вот правило: действуй там, где живешь, где работаешь! Терпеливо, трудолюбиво, в пределах, где еще движутся твои руки" ("Россия в обвали").

Но тут "батя" не оригинален. Видимо, устал от долгого перенапряжения, постарел малость и стал, милостивец, повторять зады. Да еще в 1994 году, когда он безмятежно созерцал свои владения в американском Вермонте, любимец последнего генсека Распутин призывал к терпению, а вместо борьбы с эксплуататорским режимом советовал заняться культурным просветительством, пропагандой нравственного выживания и религиозным самопознанием. Предвосхищая речения своего кумира и благодетеля, он писал: "Мы сумасшедшие, которые остались в меньшинстве... Нынешняя обстановка едва ли изменится скоро... Тут другого выхода нет, лучше поворачивать свои знамена обратно... будем собирать подписи в защиту нравственности..." Какой шустрый сей "духовный лидер народа", первостатейный "патриот" и сподвижник Солженицына и Шафаревича, а?

Вторым после Солженицына геркулесом мысли и авторитетом в среде литературных "патриотов" является И.М. Шафаревич. В некотором роде, он даже потеснил в угол "брадатого пророка" – теперь с ним носятся ... как с писаной торбой, и он, уверовав в свой дар, начал выходить далеко за пределы "математической пустоты" (Л. Леонов) и вторгаться даже в творчество русских классиков, демонстрируя свои пошлые представления о них, как убедительно пишет Владимир Бушин. Однажды в недалекие дни Пушкинского юбилея на страницах "Правды" беседовал всем известный эрудит Виктор Кожемяко с глубокоуважаемым антисоветчиком И. Шафаревичем. Последний, желая внести свой вклад в изучение Пушкина, обратился к гордым строкам знаменитого стихотворения "Клеветникам России", которые поэт, вспомнив недавние наполеоновские войны, бросил в лицо Западу:

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы...

И, видимо, не желая отстать от времени, заявил, что здесь Пушкин прибег к сексуальному образу огромной выразительной силы. "Ну как же, мол, никто до сих пор не понял этого! Ведь поэт ясно сказал, что они были "под ним" и при этом "дрожали". И что же Кожемяко? Вместо того чтобы пощупать у академика пульс или сразу вызвать "скорую помощь", он возликовал: ах как ново! ах как смело! ах как тонко!.. Вот его уровень понимания художественной литературы и литературного образа в частности. Мне об этом факте сексуального пушкиноведения уже приходилось писать, но об участии в нем В. Кожемяко я из большевисской солидарности до сих пор молчал. Но сколько можно!" Кстати, в другом месте главный специалист по вопросам искусства "Правды" и "Советской России" Кожемяко встал грудью за Солженицына: "Разве не зачитывались мы "Одним днем Ивана Денисовича" и разве не он в "Красном колесе" показал нам роль Февраля – роль, которую мы (партия? народ? соседи Кожемяко? – Н.Ф.) тогда знали слабо?.. а Россия, свидетельствую (sic! – Н.Ф.), во многом жила в отношении своего прошлого в потемках". М-да...

Однако ж, продолжим тему. Что обеспечило нашему мудрецу, давнему другу Солженицына, непререкаемый успех в стане литературных "патриотов"? На этот вопрос отвечает Татьяна Глушкова в статье "Труден путь к "большому народу"". Главной предпосылкой, как это ни странно на первый взгляд, был его антисоветизм. "А в герои Смутного времени, по самой логике, по духовному существу явления Смуты, непременно попадают ОТСТУПНИКИ, ПЕРЕБЕЖЧИКИ, на что приходилось уже мне принципиально указывать (см. "Наш современник", 1991, № 11). Человека последовательных убеждений, человека традиционной чести и верности Смута, пока в разгаре она, не может вынести на гребень популярности, гребень власти – политической или духовной. Тут, на руинах традиции, на руинах уклада и осыпях идеологии, преимущество получает – сообразно эпохе – личность подвижная в духе, в фундаментальных основах, личность "руинная" и реконструирующая себя, как архитектурный "новодел". Личность, споро "перестраивающаяся"... И если даже перед нами Хамелеон или просто Перебежчик Кажущийся, он получит бесспорное преимущество в общественном мнении. Ибо общество Смутной поры ищет в герое воплощенье себя – своей зыбкости, своих метаний, преступных своих, вихревых крайностей".2 При сем автор находит, что эта психология восходит к христианскому сознанию, по которому, скажем, разбойник, оставивший свое греховное дело, привечается на пути добра с особым сочувствием и пониманием. А когда психология эта накладывается на специфическую общественную психологию Смутного времени, – авторитет "новообращенного" стремительно растет, заслоняя собой тех истинных патриотов России, которые не "прозревали" (к старости), ибо не были ни обольщены, ни слепы. (Выделения в текстах Глушковой автора.)

А тут весь свет клином сошелся на господине Шафаревиче. Все патриотические издания с невероятной помпой отметили 70-летие полуисторика, полусоциолога. Какими только эпитетами не награждали его, сколько огромных портретов (во всю полосу тож) не печатали. Пожалуй, при жизни ни один из смертных не удостоился оных восторгов и подобного печатного славословия: Казалось, все были pro memoria (лат. – без памяти) от происходящего! Судите сами: "Свет души", "Рыцарь истины", "Шафаревич – русское сопротивление", "Наша совесть", "Свет", "Мыслитель", "Век Шафаревича" и т. д. и т. п.

Чем же заслужил наш "герой" такой любви писателей патриотического толка? Пусть он сам расскажет о своих подвигах и доблестях, которые увы! – сводятся лишь к его долговременной борьбе против нашей страны и народа.

Итак: "Еще с начала 70-х годов я начал писать о социализме и коммунизме как о пути к смерти". Но ведь все без исключения редакторы газет, журналов и издательств были тогда членами КПСС. Выходит они тоже вели страну по пути к смерти. Неужто не понимали?.. И всего труднее мне было, – спокойно продолжает Шафаревич, – оспаривать возражения тех, кто любил эту (!) страну и страшился ее гибели. Они говорили: как ни плоха коммунистическая партия, но это единственная скрепа, держащая такую многонациональную громадину. Нельзя разрушать ее, пока не создано других объединяющих сил. Сейчас, к счастью (!), уже не нужно об этом спорить".3

Чего здесь больше, обыкновенного цинизма или тупого безразличия ко всему, кроме собственной персоны? Но сие пусть решают литературные "патриоты", а мы приведем выдержку из его статьи ("Правда", 4 июня 1993 г.). "Выйти из апатии", в которой он с ухмылкой диктует оппозиции, что ей надо делать в современных условиях. "Оппозиция должна более четко определить свою политическую концепцию. Невозможность "возврата в прошлое" (социалистическое. – Н.Ф.) должна не только формулироваться в программных документах, но постоянно присутствовать в повседневной агитации: статьях, плакатах, символических (?) действиях". "...Только повторение – и притом многократное – утверждения о признании оппозицией частной собственности и капитала (!) может снять подозрение (!) в том, что ее победа будет сопровождаться новым глобальным перераспределением собственности... у очень многих такая перспектива вызывает страх (!). Должны быть даны заверения, что основная цель оппозиции – приостановить разграбление страны, судебные преследования будут иметь место в исключительных случаях, когда был нанесен значительный ущерб государству главным образом – действиями государственных должностных лиц. Следует неустанно повторять, что оппозиция намерена всячески поддерживать производительный частный капитал".

Он последователен и настойчив в своей неприязни к "этой" стране и ее народу. Стоило "бухому Борьке" издать указ о запрете компартии, как Шафаревич тут как тут со своим предложением о создании антикоммунистического комитета для борьбы с "последствиями 74-летнего господства коммунистической идеологии", ибо эти последствия "не могут быть ликвидированы никакими административными мерами". "Есть у нас Антифашистский комитет. В Италии или Германии он был бы, наверное, нужен. Для нас – кажется затеей довольно академической. Вот Антикоммунистический комитет действительно необходим..." Что значит узаконенный комитет для борьбы "с последствиями 74-летнего господства коммунистической идеологии"? Это почти то же, к чему призывал Солженицын, т. е. уничтожить Россию атомными бомбами. Только на сей раз опираясь на систему концлагерей, запретов на профессию, полицейских и юридических преследований и прочее.

Таков настоящий облик сегодняшнего кумира литературных "патриотов", да и не только оных. И нельзя не согласиться с выводами Глушковой, что Шафаревич "был, есть и, похоже, пребудет не кем иным, как типичным БУРЖУАЗНЫМ ДЕМОКРАТОМ ПРАВОРАДИКАЛЬНОГО ТОЛКА, который (этот именно толк) позволяет ему принять, как в последние годы, национальную русско-национальную – окраску, допускает перейти на позиции "русского национализма", а в перспективе, возможно что, и фашизма гитлеровской закваски, – хотя, по существу, национальный характер, национальное преломление подобной идеологии весьма утопично: оно на деле останется в плане желаний в плане намерений, несбыточных "по определению"..."4

* * *

Пойдем дальше. На почве, обильно унавоженной шафаревичами, солженицынами и их нынешними воздыхателями, то бишь литературными "патриотами", произрастает гнусная русофобия, проводимая криминально-компрадорской властью. И от этого никак не отвертеться оным "патриотам", как говорится, черного кобеля до бела не отмоешь. Результаты их деятельности налицо. В 1998 году Кох, вице-премьер правительства, председатель Госимущества, призванного распродавать все имущество России, заявил, похохатывая, корреспонденту радио Израиля: "Народ не был ограблен приватизацией... Россия получила... э... э... э... порядка 20 миллиардов долларов, и этого достаточно... Будущее России – сырьевой придаток. Далее развал, превращение в десяток маленьких государств... Россия никому не нужна (смеется). В мировом хозяйстве нет для нее места... Россия только мешает. Участь её безусловно печальна... Россия никому не нужна (смеется), не нужна Россия никому (смеется), как вы не поймете!... Я не понимаю, чего такого особого в этой России?.. Никаких перспектив у нее нет (смеется). Ну, Примаков, если видит, пускай работает (смеется)... Как ни верти, это обанкротившаяся страна. Любые методы хозяйствования здесь бесполезны... Русские до сих пор восхищаются своим балетом и своей классической литературой XIX века, они уже не в состоянии ничего нового сделать... Да, безрадостная картина. А почему она должна быть радостной? (смеется)... Этот народ по заслугам пожинает то, что он плодил..."

И тут снова встает вопрос об отношении литературных "патриотов" и прежде всего самого заслуженного из них (по мнению правдолюбца Виктора Кожемяко) Вадима Кожинова к "еврейскому вопросу". В его поздней работе "Россия. Век XX. 1901-1989" (М., 2001. С. 257-258) можно прочитать: "Тот факт, что Троцкий (и, конечно, другие большевики еврейского происхождения) по-разному относились к своим одноплеменникам и, с другой стороны, к остальному населению России (Евреи и остальные! – Н.Ф.), вызывает сегодня у многих русских людей крайнее негодование. Но такая – чисто эмоциональная реакция едва ли сколько-нибудь основательна и справедлива. Ведь те, кто безоговорочно осуждают еврейскую солидарность в условиях жестокой революционной эпохи, вместе с тем готовы восхищаться проявлениями русской солидарности, которые – пусть и в гораздо более редких случаях (ибо русские никогда не обладали той сплоченностью, которая присуща рассеявшимся по миру евреям) – всё же имели место в то время... И негоже по-различному оценивать еврейскую и русскую солидарность, согласитесь".

И это написано в наше время, когда "еврейская солидарность" устроила геноцид русскому народу! Но обратимся к фактам первых лет Советской власти. В 1934 году, когда во главе внутренних дел был еврей Ягода, из 96 руководящих работников комиссариата 37 были евреями, 30 – русскими, а к моменту снятия Ягоды с поста наркома 26 сентября 1936 года из 110 руководителей 43 еврея, 33 – русские.5 Между тем Кожинов уверял: "Поскольку большевики-евреи были "чужаками" в русской жизни, их ответственность и их вина должны быть признаны безусловно менее тяжкими, нежели ответственность и вина тех русских людей, которые действовали рука об руку с ними" (цит. соч., С. 258).

Стремясь во что бы то ни стало оправдать презрительное отношение евреев к русским, Кожинов пишет: "В связи с этим следует со всей определенностью сказать, что среди евреев-большевиков было очень мало таких, которые к 1917 году более или менее приобщились к русской культуре и быту. Те евреи, которые становились большевиками, начинали свою жизнь в собственно еврейской среде, где все русское воспринималось как чужое или даже прямо враждебное, а также как заведомо второсортное либо вообще примитивное" (С. 258-259). И как авторитета цитирует некоего "видного филолога" М.С. Альтмана (1896-1986 гг.), родившегося и выросшего в уездном городке Витебской губернии: "Русские у евреев вообще не считались "людьми". Русских мальчиков и девушек называли "шейгец" и "шикса", т. е. нечистью... Для русских даже была особая номенклатура: он не ел, а жрал, не спал, а дрых, даже не умирал, а издыхал. У русского, конечно, не было души, душа была только у еврея..." (С.260).

Предоставим слово Владимиру Бушину. В обстоятельном исследовании о проделках литературных "патриотов", опубликованном в десяти номерах еженедельника "Патриот" за 2001 год, он пишет: "Продолжая размышление на тему вины и ответственности, В. Кожинов вспомнил четырех выдающихся военачальников Гражданской войны: И.Л. Сорокина, Б.М. Думенко, Ф.К. Миронова и Н.А. Щорса. Как можно понять из его рассказа, все они в той или иной мере выступали против того, что творил в армии Троцкий, в том числе против самоуправства комиссаров, многие из которых были евреями. Так, командарм Второй Конной армии Миронов писал 31 июля 1919 года Ленину: "Социальная жизнь русского народа должна быть построена в соответствии с его историческими, бытовыми и религиозными традициями и мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени" (Там же. С. 280). Ленин два часа беседовал с Мироновым. Но еще до этого, пишет Кожинов, 13 сентября 1919 года Троцкий издал приказ: "Как изменник и предатель Миронов объявлен вне закона. Каждый гражданин, которому Миронов попадется на пути, обязан пристрелить его как собаку" (Там же). А в 1920 году Миронов оказался в Бутырской тюрьме и там 2 апреля 1921 года его расстреляли. По обвинению в том, что они "проводили юдофобскую и антисоветскую политику, обзывая руководителей Красной Армии жидами" (Там же, с. 281), 24 февраля 1920 года были арестованы, а 11 мая расстреляны командующий Первым конным корпусом Думенко и его штаб. 30 августа 1919 года во время боя пулей в затылок был убит и комдив Щорс. Доказывается, что убил политинспектор Реввоенсовета еврей П.С. Танхиль-Танхилевич. И мы узнаем, что ранее Троцкому было доложено, что "в частях дивизии развит антисемитизм" (Там же). Сорокин, командующий войсками на Северном Кавказе сам 13 октября 1918 года арестовал председателя ЦИК Кавказской республики еврея Рубина и трех его заместителей, из которых двое тоже евреи, и 21 октября расстрелял их. За это 1 ноября и сам был расстрелян. И вот что пишет обо всем этом Кожинов: "Необходимо вдуматься в объективный смысл этой трагической ситуации". Вот он вдумался. И что же? "Во-первых, при беспристрастном размышлении становится ясно... (А как остаться беспристрастным при виде таких жутких дел?) ...ясно, что такие люди, как Сорокин, Думенко, Миронов и Щорс, если бы даже они свергли стоявших над ними <чужаков> (т. е. евреев), едва ли смогли в тогдашних условиях создать и удержать власть" (Там же).