Текст книги "Литература мятежного века"

Автор книги: Николай Федь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц)

В литературе сие проявилось в творческих командировках для изучения жизни, декадах литературы, исчерпывающих кругозор писателей, что оборачивалось отрывом от реальной жизни, заметным ослаблением художественного анализа и сужением взгляда на окружающий мир. Не удивительно, что семидесятые не принесли крупных художественных открытий. Изящная словесность двигалась как бы по замкнутому кругу, варьируя давно избитые темы, характеры и сюжеты. Тут все привычно, обкатано, выверено – не было лишь творческого беспокойства, не было лишь правды и новизны... В литературной среде главным волнительным событием стали присуждения премий и орденов, перемещения в правлении союза писателей, а не новая талантливая книга или появление на литературном небосводе яркой звезды. "На Шипке все спокойно" – замерзшие спали непробудным сном... Между тем на страну стремительно накатывался всеобщий кризис, общество начинали захлестывать растерянность и пессимистические настроения. Вскоре их волны накатятся и на творческую интеллигенцию, а пока "На Шипке все спокойно".

Между тем 50 – 60-е годы отмечались крупными творческими успехами. Определяя состояние послевоенного литературного пятнадцатилетия, профессор А.И. Овчаренко писал: "Основное внимание советских писателей сосредоточивается на двух кардинальных темах – теме современной жизни и теме последней войны. Наблюдается необычайное расширение идейных, нравственных, даже "географических" горизонтов литературы, дальнейшее углубление ее гуманистического пафоса, бесстрашие и неуклончивость писателей при изображении трагических эпизодов жизни, неисчислимых препятствий, преодолеваемых строителями нового мира, обостренный внутренний драматизм, психологизм и проникновенный лиризм, разнообразие поэтических голосов, творческих манер, приемов мастерства, наконец, тесное переплетение судеб советских литератур с судьбами литератур всего мира... Для советских писателей не существует "запретных" и "неприкасаемых" тем. Их творчество обладает мощным полемическим запалом, вызывает резонанс во всем мире.

По-прежнему на первом плане в нашей литературе остается советский человек – рабочий, колхозник, солдат, офицер, ученый. Художественный мир пополняется множеством героев, долгое время по разным причинам не затрагивавшихся. Писатели стремятся избегать в их изображении искусственной "заданности", "программности", учась в этом отношении у М. Горького, М. Шолохова, А. Малышкина, показывают те реальные трудности, сложности, заблуждения, порой тяжёлые срывы, что приходится преодолевать человеку (даже самому передовому) на неторных путях к великой цели. Причем это трудности и материальные (производственные, экономические, физические), и духовные (нравственные, психологические, интеллектуальные, философские). Литература разрабатывает ряд новых конфликтов, например конфликт между человечностью и слепой исполнительностью (В. Тендряков, П. Проскурин), между человечностью и деловитостью (В. Липатов)"1

Несмотря на излишнюю пафосность и размашистость, здесь верно определено общее стремление литературы к расширению тематических и нравственных горизонтов, ее стремление к показу действительности как она есть. Хотя в эти же годы начинали заявлять о себе и серьезные негативные тенденции. Вспомним о том, что уже начиная с середины 50-х годов Шолоховым все чаще овладевает беспокойство о путях развития литературы. Впервые он публично заявил об этом в своей речи на Втором съезде писателей СССР, вызвавшей недовольство руководства СП и ворчание "сиятельных вершин". Наряду с большими успехами в литературе он отметил "поразительное и ничем не оправданное" падение "оценочных критериев", прочно "обосновавшемся среди критиков", о "проникновении в печать макулатуры, прививающей дурные вкусы не взыскательной части читателей, портящей нашу молодежь и отталкивающей от литературы читателей квалифицированных и по-хорошему требовательных, непримиримых в оценках", наконец. Шолохов говорил о необходимости поставить заслон "серому потоку бесцветной, посредственной литературы, который последние годы хлещет со страниц журналов и наводняет книжный рынок". Вместе с тем он указал на художественно слабые сочинения тех, кто присвоил себе право руководить творческим процессом. В частности, речь шла о повести Ильи Эренбурга "Оттепель" и романе Константина Симонова "Товарищи по оружию". Никто из делегатов съезда открыто не поддержал Шолохова, что свидетельствовало о многом и прежде всего – о складывающейся неблагоприятной ситуации для развития литературного дела.

Большой помехой в развитии литературы была так называемая "теория бесконфликтности", приверженцы которой исходили из вульгарного представления о том, что общество развивается без серьезных противоречий. Отсюда делался вывод, что предметом типизации могут быть только положительные явления. Всякое иное проявление о жизни объявлялось нетипичным. Между тем настоящий писатель воспринимает жизнь как борьбу за утверждение народных идеалов. Отсюда его непримиримость ко всякого рода социально-нравственным уродствам. Вот истоки его страстной нетерпимости к бездуховности, обывательщине, бюрократизму.

Особенно отрицательным со стороны власти было к сатирическому направлению. Авторы пускались на невероятные ухищрения, чтобы создать бесконфликтные произведения противоречащие самой природе жанра. По сути, три "теории" препятствовали развитию сатиры. Прежде всего "теория" типического, согласно которой отрицательные явления нетипичны; во-вторых, "теория" необобщающей сатиры, предполагающая, что сатира должна не создавать типы, а лишь описывать конкретные факты; и в-третьих, "теория" обязательности положительного героя в сатирическом произведении. Типизирование отрицательного преграждал путь не только сатире, но любой остро комической литературе, в фокусе внимания которой, как раз и находятся отрицательные явления жизни. О том, какие требования предъявлялись сатире в рассматриваемые годы, остроумно рассказывал Николай Акимов, страстный и неутомимый пропагандист комедийного искусства, известный деятель советского театра: "Сатира нам нужна острая, бичующая, смелая... Но что это у вас в руках? Бич сатирика? Не длинноват ли он? Попробуем отрезать конец. Еще покороче! Осталась рукоятка? Как-то голо она выглядит. А ну-ка, возьмите эти розы, укрепите их сюда. Еще немного лавров и пальмовую веточку! Вот теперь получилось то, что нужно. Что? Похоже на букет? Это ничего, наша сатира должна не разить, а утверждать. Теперь все готово. "Вперед, разите!"". И так, поправка за поправкой, совет за советом – и сатирик постепенно превращается в поздравителя... Дошло до того, что из театрального репертуара были снята даже драматургия родоначальника советской сатиры Владимира Маяковского.

Жизнь с ее сложными перипетиями и резкими поворотами начала все чаще оставаться где-то за пределами сознания многих литераторов. Впрочем, это довольно сложный вопрос, хотя многое зависит от того, как сам-то автор понимает и оценивает происходящее и, стало быть, насколько глубок его взгляд на реальные процессы жизни и ее изменения. Тем более, что они, эти жизненные процессы, дьявольски запутаны и сложны и не всегда понятны даже великим писателям. Здесь вспоминается одна запись Ф.М. Достоевского: "О, и Гоголь думал, что понятия зависят от людей (кара грядущего закона), но с самого появления "Ревизора" всем, хотя и смутно, но как-то сказалось, что беда тут не от людей, не от единиц, что добродетельный городничий вместо Сквозника ничего не изменит. Мало того, и не может быть добродетельного Сквозника...".2 Проще говоря, в советском обществе зрела необходимость структурных совершенствований образа жизни.

Михаил Шолохов, обладающий потрясающим чувством жизни и гениальным художественным инстинктом, быть может, как никто другой, болезненно переживал уценку социальных идеалов народа, сопровождаемых резким снижением уровня литературы. С тоской созерцая кремлевскую камарилью, на фоне которой маячили бездарные генсеки, явившихся главной причиной происходящего в стране. Тревога терзала его сознание. В марте 1978 года Михаил Александрович сделал последнюю попытку преодолеть безразличие властей предержащих к судьбам и бедам культурной и духовной жизни России. В письме на имя Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежнева он выразит свое возмущение унизительным положением русской культуры, четко спланированным ее разрушением, враждебным отношением к историческому наследию русского народа – и предложит меры к исправлению ошибок. Приведем этот неизвестный широкому кругу читателей документ.

"Дорогой Леонид Ильич! Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в настоящее время русская культура, которая представляет историческую основу, главное богатство социалистической культуры нашей страны. Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая её высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и творческой самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству. Не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия.

И все это делается ради того, чтобы, во-первых, доказать, что социализм в нашей стране – это, якобы, социализм "с нечеловеческим лицом" созданный варварами и для варваров, и, во-вторых, что этот социализм не имеет будущности, так как его гибель предопределена национальной неполноценностью русского народа – ведущей силы Советского государства.

Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру, противопоставление русского социалистическому. Симптоматично в этом смысле появление на советском экране фильма А. Митты "Как царь Петр арапа женил", в котором открыто унижается достоинство русской нации, оплевываются прогрессивные начинания Петра I, осмеиваются русская история и наш народ. До сих пор многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными. Чрезвычайно трудно, а часто невозможно устроить выставку русского художника патриотического направления, работающего в традициях русской реалистической школы. В то же время одна за одной организуются массовые выставки так называемого "авангарда", который не имеет ничего общего с традициями русской культуры, с её патриотическим пафосом. Несмотря на правительственные постановления, продолжается уничтожение русских архитектурных памятников. Реставрация памятников русской архитектуры ведется крайне медленно и очень часто с сознательным искажением их изначального облика.

В свете всего сказанного становится очевидной необходимость еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении её истории в печати, кино и телевидении, раскрытии её прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства. Безотлагательным вопросом является создание журнала, посвященного проблемам национальной русской культуры ("Русская культура"). Подобные журналы издаются во всех союзных республиках, кроме РСФСР.

Надо рассмотреть вопрос о создании музея русского быта. Для более широкого и детального рассмотрения всего комплекса вопросов русской культуры следовало бы, как представляется, создать авторитетную комиссию, состоящую из видных деятелей русской культуры, писателей, художников, архитекторов, поэтов, представителей Министерства культуры Российской Федерации, ученых-историков, филологов, философов, экономистов, социологов, которая должна разработать соответствующие рекомендации и план конкретной работы, рассчитанной на ряд лет.

Дорогой Леонид Ильич! Вы многое сделали для разработки конкретного плана подъема экономики нечерноземной зоны Российской Федерации, то есть тех районов, которые составляют изначальное историческое ядро России. Приятно отметить, что этот план встретил всеобщее одобрение и в настоящее время успешно претворяется в жизнь.

Деятели русской культуры, весь советский народ были бы Вам бесконечно благодарны за конструктивные усилия, направленные на защиту и дальнейшее развитие великого духовного богатства русского народа, являющегося великим завоеванием социализма, всего человечества.

Михаил Шолохов".3

Комиссия ЦК во главе с кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС Демичевым П.Н. полностью подтвердила (5 июня 1978 г.) факты и концепцию письма Шолохова. И что же? А ничего – письмо спрятали в архив. Вывод таков: "...изображать дело таким образом, что культура русского народа подвергается ныне особой опасности, связывая эту опасность с "особенно яростными атаками как зарубежного, так и внутреннего сионизма", означает определенную передержку по отношению к реальной картине совершающихся в области культуры процессов. Возможно, т. Шолохов оказался в этом плане под каким-то, отнюдь не позитивным, влиянием. Стать на высказанную им точку зрения означало бы создавать представление об имеющемся якобы в стране некоем сионистском политическом течении или направлении, то есть определенной политической оппозиции". Посему: "Разъяснять т. М.А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и всего советского народа. Никаких открытых дискуссий по поставленному им особо вопросу о русской культуре не открывать".

Тут мы являемся свидетелями вырождения политики в мелкое политиканство. Ведь, чтобы понять природу социалистической цивилизации, необходимо глубоко разобраться в феномене Шолохова, которого родила революционная эпоха. Именно он бросил яркий луч света на культуру ХХ столетия. Мы с полным правом можем утверждать, что по остроте и глубине социального анализа, по богатству и сложности художественных образов Шолохов далеко превосходит все, что создано в ХХ веке. Никто не обладает такой силой творческой мысли, такой страстностью темперамента и непоколебимой верой в созидательную природу человека. Под его пером оживают гордые и вольнолюбивые люди, поставленные в трагические условия. Но жизнь шолоховских героев – это и его, художника, жизнь. Потому-то всякое явление окружающей действительности, важное событие он измерял "народным аршином", определявшим существо свободы творчества.

Почему художники и мыслители единодушно говорят о животворной, светлой природе искусства? Ведь среди высоких художественных образцов, вошедших в золотой фонд классики, нет, строго говоря, ни одного, в котором безраздельно царили бы радость и безмятежное счастье. Беспокойство, борьба за правду, любовь, преодоление страха, жажда свободы, без которой человек перестает быть самим собой, – вот что характеризует истинное явление искусства. В царстве сытости и бездуховности, равно как и в атмосфере всеобщего страха и безнадежности искусство не процветает. "Истинное искусство только то, которое доставляет высшее наслаждение, – писал в свое время Ф. Шиллер. – А высшее наслаждение – это свобода духа в живой игре всех его сил".

Итак, свобода духа как высшее наслаждение в живой игре всех его сил... До Маркса большинство теоретиков занималось проблемой свободы от стеснения человека извне, и при устранении этой внешней силы (природной, общественной) осуществляется освобождение человека от гнета, давления, притеснения. Тут вспоминается восточная легенда о том, как в спящего человека вползли 14 змей. Долгое время выполнял этот человек требования змей, его действия осуществлялись не на основе внутренних побуждений, а под нажимом, и все его существо оказалось в рабском повиновении. Но когда змеи уползли прочь и он неожиданно вновь стал свободен, его радость была безгранична. Между тем бедняга не знал, что теперь делать со своей свободой. Ведь за это время он постепенно лишился всех своих желаний, стремлений и страстей, а вместе с ними незаметно для него исчезла его человеческая сущность... Свобода от природного, либо от общественного давления – не что иное, как "свобода от чего", поскольку она не обладает собственным активным содержанием. Другой подход – это "свобода к чему", когда человек, освобожденный от всех внешних давлений и ограничений, фактически осуществляет освобожденную жизнь. Это свобода проявления внутренних потребностей человеческой сущности, в том числе свобода духа, как ее понимал Ф. Шиллер.

Понятие "свобода" гораздо шире и отношения человека к смерти. Бенедикт Спиноза писал: "Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни". Стало быть, подлинная свобода не означает простое освобождение от давления со стороны внешних сил, а должна иметь значение расцвета потенциальных сил, скрытых в глубине человеческого существа.

Историческая необходимость неотделима от целесообразной сознательной деятельности, основанной на свободной воле. Хотя люди и являются деятельными существами, однако они не в состоянии нарушить ту закономерность, какой обладает историческая необходимость. То, что называется свободой художественного творчества, вовсе не есть ни абсолютной, ни безусловной свободой, ибо она относительна, опосредована необходимостью.

Свобода творчества – как она осознается в наше время?.. Размышляя над великим творением Шолохова "Тихий Дон" народный художник СССР Виктор Иванов писал в конце 2001 года: ""Тихий Дон" является произведением эпохальным, вершинным в нашей и мировой литературе. Это ступень возвышения даже над "Войной и миром" Льва Толстого. Шолохов оказался еще ближе к земле-матери, к культуре, которая выражает народное отношение к жизни и смерти, труду и семье, любви и свободе, к Родине. Он стал ее выразителем. Истинная культура народа (я говорю не о цивилизации) даже до наших великих классиков прошлого – в их барские жилища, где говорили нередко на чужом, французском языке, – доходила медленно, часто ослабленная и искаженная. Классики с большим трудом пробивались к этому живому источнику творчества – народной культуре. Шолохову не надо было пробиваться. Он был там, где она рождалась. В "Тихом Доне" Шолохова с обжигающей правдой реализма выразил трагедию народную и духовную красоту человека.

Шолохов дает нам урок твердости в отстаивании свободы творчества и говорит, какая свобода нужна художнику и для чего. По Шолохову, свобода творчества заключается в обретении несвободы от нравственных устремлений народа. Без такой несвободы творчество, становится опустошенным, бессильным и в конечном итоге просто никому не нужным".4

***

При исследовании любого явления важно придерживаться исторического взгляда, негоже сглаживать противоречия, а равно упрощать ход закономерного развития, богатого внутренними коллизиями с их переливами и оттенками. Русская литература – явление многогранное, диалектически сложное. Но общий итог ее развития замечательный – она завоевала мировое признание, достигла больших художественных высот. И это в условиях внутреннего раскола и отчетливо проявившихся тенденций нивелировки национального, размывание народного в угоду космополитическому. То, что происходило в первые послеоктябрьские годы, с новой силой заявило о себе в послевоенный период. И чем отчетливее появлялись непримиримые тенденции – русская и, скажем так, инородческая – чем дружнее голосили официальные философы и историки со своих насестов о "полном слиянии наций", о приоритете общенационально, об "ускоренное развитии" культур, о "единой общности советский народ".

В эпицентре накаляющегося противостояния снова оказалась русская культура. О непримиримости борьбы свидетельствует и то, что она не прекращалась даже в самые критические моменты отечественной истории... Шла война. Россия теряла миллионы жизней, исходил кровью на фронтах цвет нации, а в глубоком тылу инородцы-космополиты разглагольствовали о реакционной сущности русского патриотизма, о приоритете общечеловеческих ценностей над национальными, о русском шовинизме. В этой связи весьма любопытно письмо (март-май 1943 года) Александра Фадеева к Всеволоду Вишневскому: "У нас закончилось на днях совещание, специально посвященное работе писателей на фронте. Один из наиболее острых вопросов не только на нашем совещании, а и на пленуме оргкомитета художников и на совещании композиторов по вопросам песни был вопрос о сущности советского патриотизма, взятый в национальном разрезе... Мне кажется, что Эренбург не вполне, однако, понимает все значение национального вопроса в области культуры и искусства и, сам того не замечая, противопоставляет всечеловеческое значение подлинной культуры ее национальным корням".

Конечно, Фадееву, Федину и другим в тогда могло "казаться", что Эренбург "не вполне понимает" и прочее. Шолохову уже в ту пору так "не казалось" – в начале войны он в полную меру испытывал мощь космополитической длани Эренбурга. "Лохматый Илья" (Ленин) знал, что хотел, распространяя слухи о якобы готовящемся переходе Шолохова на сторону немцев.

В этом плане вызывает интерес и дневниковая запись Корнея Чуковского от 18 июня 1953 года: "Сегодня был у Федина... Заговорили об Эренбурге. "Я, – говорит он, – был в Кремле на приеме в честь окончания войны. Встал Сталин и произнес свой знаменитый тост за русский народ, и Эренбург вдруг заплакал. Что-то показалось ему в этом обидное". По словам Федина, один из литераторов в кулуарах Союза назвал Эренбурга патриархом космополитов".5

Советский солдат освободит мир от коричневой чумы, заплатив десятками миллионов жизней и морем бед, а в это время готовилась акция уценки духовных и нравственных ценностей советских народов, что перерастет в откровенное унижение национальной гордости великороссов, и наступит позорное время глумливого отношения к русским и к самой России: "рабы", "оккупанты", "империя зла", "Россия-сука". Усилиями космополитов-инородцев народ тысячелетней государственности и великой славянской культуры становится мишенью необузданной клеветы и ненависти... Такова плата за доверчивость.

Естественно, это не могло не сказаться и на художественном процессе. Истоки литературных распрей кроются в общественно-политической жизни, а не в элитарных эстетических теориях и взглядах, как некоторым представляется. Начавшиеся в двадцатые годы распри об эстетическом отношении к действительности полвека спустя переросли в откровенную идеологическую и прочую борьбу. Тем более, как уверяет автор недавно вышедшей монографии "Русско-еврейская литература ХХ века" Гейзер Матвей Моисеевич, для таких как С.Я Маршак, И.Г. Эренбург, И.Е. Бабель, Л.Э. Разгон, М.А. Светлов, О.Е. Мандельштам, – "жизнь в стране напоминала чеховскую "Палату № 6"". 6

Как это ни странно, в эпоху борьбы с инакомыслием в послевоенные годы власть предержащая боялась не враждебно настроенной по отношению к СССР диссиденствующей публики, а тех, кто пытался бороться с прозападными, буржуазными либералами, т.е. преданной народу интеллигенцией. "Сиятельные вершины" в лице хрущовых, брежневых и горбачевых бесстыдно заигрывали с сочинителями полудиссидентского толка, вроде евтушенкиных, рождственских, вознесенских вплоть до зловещего "вермонского пророка", а затем и "обустроителя России", воспетого нашими доморощенными литературными светилами типа распутиных, астафьевых, залыгиных и прочих куняевых...

Среди неугодных кремлевским сидельцам оказался и писатель Иван Шевцов. А все началось с публикации его романа "Тля" (1964 г.), в котором впервые в русской советской литературе было заявлено о тлетворном влиянии на общество космополитически настроенной творческой интеллигенции. Автор, конечно, понимал, что его первый творческий опыт, равно как и острота темы вызовут критические нарекания, но не мог предвидеть, что поднимется такой вселенский ор и истерический визг "русскоязычных" сочинителей. Оскорбительные ярлыки сыпались как из рога изобилия, четырнадцать ругательных опусов разлились грязными пятнами на страницах многотиражных газет и журналов, а насквозь космополитизированная (к концу выпуска) Краткая литературная энциклопедия (т.5, 1968 г.) поместила информацию о "Тле" в разделе "Пасквиль".

В конце концов "вредную" книгу начали потихоньку изымать из библиотек, хотя интерес читателей к ней был огромен. Люди болезненно переживали нарастающую силу разрушительных процессов в обществе – и одобрительно встретили книгу Шевцова. Приведем лишь одно мнение на этот счет. Крупнейший ученый-историк, академик, ведущий специалист по древней Руси, Герой социалистического Труда, Лауреат Ленинской и Сталинской премии Борис Александрович Рыбаков сказал: "Вы своей "Тлей" стали космополитам поперек горла. Потому они и всполошились, набросились на вас всей сворой". И подарил писателю первый том 12-ти томной "Истории СССР с древнейших времен и до наших дней" с надписью: "Дорогому Ивану Михайловичу Шевцову, русскому человеку, русскому писателю, выразителю чаяний великого русского народа от редактора и автора всей русской части этой книги. Б. Рыбаков. 18.4.68 г.".

Потом было создано более десяти романов, множество эссе, публицистических работ, в которых Шевцов выступает как приверженец всего доброго, человеческого, истинно русского. В нашу задачу не входит разбор творчества отдельных писателей, мы исследуем лишь главные тенденции развития российской словесности ХХ столетия, которые четко проявились и в романе "Тля".

В связи с этим весьма любопытен отзыв на сочинение "самого еврейского из русских писателей И.Г. Эренбурга" (М. Гейзер). "Роман, – пишет он, – был направлен против двух врагов – художников-"модернистов" и евреев".

Но врать-то с порога зачем? В романе нет врагов-евреев. Один Яков Канцель (скульптор) да и тот во всех смыслах положительный! Но продолжим чтение Эренбурга. "Все персонажи имеют явных прототипов... Это так называемый роман с ключом. Положительный герой М. Герасимов рассуждает: "Пастернак? Травка такая вроде петрушки" или: "Говорят, что формалистическую мазню Фалька и Стерберга из подвалов вытащили"... В романе действует интриган с темным прошлым "Лев Барселонский." Он повторяет цитаты из статей Эренбурга... В моей жизни этот вопрос продолжает играть не только скверную, но я бы сказал мало пристойную роль. Для одних я некто вроде Л. Барселонского – чуждый элемент, существо, если и не обладающее длинным носом, то все же занятый темным "гешефтом". Для других я – человек, потопивший Маркиса, Бергельсона, Зускина".7

Как всегда, Илья Григорьевич напускает густого тумана, когда дело касается его личной биографии и тех писателей, которых он предал... Между тем, в романе "Тля" Иван Шевцов не цитирует Эренбурга. Однако в его произведении есть биография Льва Барселонского, которая воспроизводит не совсем красивую биографию незабвенного Эребурга, о чем ему так хотелось забыть.

И еще об одном забавном, но не безобидном происшествии. На одном из заседаний Союза печати СССР российский литвождь выступил с упреком в адрес Воениздата в связи с тем, что в нем печатают Ивана Шевцова. "Это не литература", – заявил он. На вопрос, читал ли книги Шевцова, ответил без тени смущения: "Не читал, но мне говорили знающие люди", – и указал пальцем вверх.

Да, сервилизм бессмертен, как уголовный кодекс.

Реализм в жизни и в искусстве – отнюдь не скудость чувства и мысли, не приземленность, или унылые реалии обыденного сознания, убивающие идеал и мечту, как утверждают иные сочинители. Реализм – это широко распахнутый мир с его захватывающим дух многообразием, это жизнь в развитии и борьбе.

А возможно, мы принимаем тень истины за настоящую истину? Этот вопрос встает, в частности, и в связи с весьма примечательным взглядом на литературу конца 60-х годов, изложенным в письме 17 июня 1969 года Корнея Чуковского к Валентину Катаеву. Ознакомившись с журнальной публикацией нового сочинения Катаева, автор письма восторженно восклицал по сему поводу, противопоставляя его всей прозе той поры. Он писал: "Дорогой Валентин Петрович, простите, что задержал Вашу книгу. Есть люди, для коих "Кубик" – мозаика самодовлеющих образов. Для меня это вещь монолитная, в ней каждая строка подчинена одной лирической теме. И румынский крестьянин, – и парижская свадьба, – и брамбахеро и мовизм, – и бабочка, и оса, – и Ландау, – и Капица, – и Осип, – и Скрябин, – и Гёте, – и "эта штука" – Мальчик и Девочка, – и их монгольфьер для меня крепко спаяны в единое целое, – хотя и без этого они превосходны. Мопассановская новелла и одесские главы – чистейшая классика. У "Кубика", как и полагается новаторской вещи, есть множество ярых врагов (особенно среди провинциалов). Признавая высокое качество отдельных страниц, они свирепо возражают против образов, которые "ничему не учат и никуда не ведут". Этим сектантам я напоминаю, что некий Чуковский сказал в своей книжке "О Чехове": "Всякий художественный образ, впервые подмеченный, свежий, есть благодеяние само по себе, ибо своей новизной разрушает дотла наше инертное, тусклое, закостенелое, привычное восприятие жизни... Вся вещь так виртуозно пластична, что после нее всякая (даже добротная) современная проза кажется бревенчатой, громоздкой, многословной и немощной".7а

Заключительный абзац несет в себе черты откровенной групповой этнической тенденциозности, иначе зачем надо было Чуковскому пытаться делать из случайного закономерное, противопоставлять манерное сочиненьице всей российской литературе.

Впрочем, несколько лет спустя Леонид Леонов выскажется не менее жестко. "Сегодня, – напишет он, – держат экзамен важнейшие мировые идеи, имеющие многовековую давность. Однако, читая нашу прозу о современности, об этом можно только догадываться".8 Вслед за ним обрушит свою неприязнь на весь литературный процесс В. Каверин: "У нас перевелись писатели, у которых было драгоценное качество, характерное, кстати, и для некоторых наших современников. Это качество – размах, с которым написан "Петербург" Андрея Белого. У нас нет ни одного писателя настолько крупного, чтобы он стал центром определенных настроений, идей, новых измерений. Да что там, крупного писателя! Д а ж е п о л н о ц е н н о г о, б е з у п р е ч н о г о п о с и л е в ы р а ж е н и я тенденциозного р о м а н а у нас, в сущности, не б ы л о и н е т".9