Текст книги "Быстроногий олень. Книга 1"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
6
Распрощавшись с Солнцевой, Гэмаль подошел к морскому берегу, уселся на огромную кость китовой челюсти. С моря дул резкий ветер. Тяжелые валы прибоя один за другим катились на берег. На черной линии горизонта, там, где кипящее море сходилось с небом, покрытым снеговыми тучами, виднелась сплошная гряда льдов. Отдельные льдины подходили к берегу. Одна из них напоминала огромную, высунутую из воды руку, взывающую о помощи. Порой то там, то здесь показывалась на гребне волны круглая, как шар, голова нерпы. Высоко в небе тревожно кричали гуси. Огромная стая морских уток, почти касаясь волн, пролетела у самого берега. Начинался осенний отлет птиц.
Гэмаль прислушивался к привычным звукам непогожего северного дня. Мелкие росинки перегоняемого ветром тумана покрыли густым бисером его лицо, одежду.
Парторг понимал одно: назначение его в янрайский колхоз потеряет смысл, если здесь в скором будущем не произойдут ощутимые изменения к лучшему.
«Надо начинать сразу, – думал он. – Надо все осмотреть, всех послушать, все понять, а потом найти самое главное, за что браться… С Айгинто я сумею итти рядом. Правда, вроде необъезженный он. Из стороны в сторону бросается, сам за всех все сделать хочет, много кричит без толку. Кажется, у него даже прозвище нехорошее появилось: «Рваная глотка». Нужно, чтобы забыли люди прозвище это. Ругаться, конечно, мне с ним придется, но надо так сделать, чтобы люди прежде всего оценили нашу дружбу».
Время шло, а Гэмаль все сидел один на том же месте. У него было такое ощущение, словно он находится в самом начале большой, трудной дороги, которую нужно пройти как можно быстрее. Вот он сейчас докурит трубку, встанет и пойдет. И тогда уже нельзя будет останавливаться ни на минуту…
«Ничего, у меня здесь немало помощников будет, – подумал Гэмаль, и ему ясно представилось светлое, веселое лицо учительницы. – Когда такая домой на Большую Землю приедет, то многое о Чукотке расскажет, – думал Гэмаль, набивая трубку. – И, конечно же, не услышат от нее люди о том, какого темного старика чукчу она видела, какого дикого чукчу видела, как он со шкурами, с торбазами своими к ней в комнату забрался. Нет, она не об этом рассказывать станет. Она расскажет людям, как Анкоче честность любил, каким, по его словам, сердце человеческое должно быть».
Гэмаль встал, вздохнул всей грудью и зашагал широко, размашисто к дому председателя колхоза.
– Ну, теперь я пошел по тропе своей, – вслух сказал он. – Теперь пошел, нельзя останавливаться…
Председателя Гэмаль застал за работой над какими-то бумагами. До этого они уже виделись, и теперь Айгинто, торопясь что-то дописать, только улыбнулся гостю, жестом пригласил сесть у стола. Сломав перо, Айгинто бросил ручку на стол, выругался.
– Не отвык ругаться? – спросил парторг, осматривая просторный дом председателя. В доме было чисто, уютно. Рядом с тумбочкой, над которой висело большое зеркало, на небольшом столике стоял патефон; у опрятной кровати разостлана огромная шкура белого медведя; на окнах замысловато вышитые шторы.
– И все, как прежде, торопишься? – добавил Гэмаль.
Айгинто взмахом головы откинул со лба непослушную челку и спросил в свою очередь:
– Гивэя, брата моего, видел в Кэрвуке? Смотри-ка, в район захотелось! Мальчишка!
– Видел. Скоро домой вернется.
– Ай и побью же я его! Как собаку побью и за волосы на приманку песцам в тундру выволоку! – Айгинто пристукнул кулаком по бумагам. – Ну и брат же у меня, совсем как у нерпы глупой голова его. Зато вот Тэгрын… Крылатый человек! Письмо из госпиталя получили, плохо ему…
Оба долго молчали.
– Вот сижу и списки на каждую бригаду составляю, – наконец сказал Айгинто, – думаю, как людей по-другому в бригадах переставить.
– А ну-ка, дай списки, – попросил Гэмаль.
Айгинто протянул ему несколько листков бумаги.
– Неправильно ты бригады составляешь, – заметил парторг, просмотрев списки – вот, например, ты же знаешь: Иляй и Пытто недружно между собой живут. Нельзя же их в одну бригаду.
– Иляй ни с кем дружно не живет. Однако скоро побью его, не выдержу, – мрачно заявил Айгинто.
– Бить Иляя не надо, – спокойно возразил Гэмаль. – А вот давай придем по домам и ярангам, посоветуемся с охотниками, их желание спросим, потом подумаем вместе, как бригады составить.
– Хорошо, пойдем, – повеселев, согласился Айгинто.
Они побывали в каждом доме. Гэмаля, работавшего здесь не так давно председателем янрайского сельсовета, встречали весело, приветливо. Было видно, что янрайцы рады его возвращению.
– Умывальников нет, стекол для больших ламп нет, стульев нет, – скороговоркой тараторила бойкая на язык жена охотника Тиркина.
– Стекло нам надо такое, которое каждому человеку лицо его показывает, – сказал старик Анкоче, принимая гостей в своем новом жилье. – Правда, у нас уже есть такое стекло, – старик показал на зеркальце, стоявшее на столе, – но оно маленькое.
– Надо записать нам с тобой, Айгинто, – обратился к председателю колхоза Гэмаль. – Все записать, что люди просят, потом в райторге потребуем.
Не доходя до яранги Пытто, они услыхали ругань.
– Да ни за что я тебе не прощу, полоумная женщина! – кричал тоненьким голосом Пытто.
– Сам ты полоумный! – закричала в ответ Пэпэв.
Когда Гэмаль и Айгинто вошли в ярангу, они с удивлением увидели, что возле костра лежит большая куча исколотого дерева. Пытто и Пэпэв умолкли.
– Что-то вы очень громко разговаривали, на весь поселок слышно, – сказал Гэмаль, осматривая ярангу.
– А это что такое? Кто доски такие хорошие испортил? – Айгинто с возмущением окинул взглядом хозяев яранги.
Пытто тяжело вздохнул, открыл было рот, но, боясь накричать на жену при посторонних, промолчал. Ему вспомнилось, как он тащил эти доски на себе от разбитого кунгуса, выброшенного морем километрах в двадцати от поселка, как строгал их, сколачивая стол, табуретки. Вспомнилось, как ему весело было возвращаться домой с охотничьего участка с мечтой о настоящем доме. И вот приходит он домой и видит вместо стола и табуреток большую груду чурок и щепок. Жена с топором в руках полуиспуганно, полуторжествующе глянула на него и сказала:
– Видишь, сколько у нас теперь топлива для костра!
Пытто задохнулся от гнева, выхватил из рук жены топор, выбежал на улицу и забросил его далеко в сторону. Началась семейная перепалка, приход Гэмаля и Айгинто остановил ее.
– Так это, значит, ты наделала? – Айгинто круто повернулся к Пэпэв. Во всей его тонкой, гибкой фигуре появилось что-то хищное, устрашающее, в жарких глазах – пламя ярости. Пэпэв поспешно приблизилась к мужу, хотя, тот был не менее зол, чем Айгинто. Гэмаль незаметно дернул председателя за рукав гимнастерки.
– Чего ты дергаешь? Ты посмотри, хорошо посмотри, что она наделала! – Айгинто схватил кусок от крышки стола. – Да я же всех янрайцев заставил смотреть, какой стол, какие табуретки сделал Пытто, чтобы у него учились, а не ждали, когда гуси им на крыльях принесут.
– Да. Это верно, Пэпэв совсем плохо сделала, – спокойно согласился Гэмаль. – Она и сама теперь об этом думает.
– Ничего она не думает! – не выдержал Пытто. Круглое курносое лицо его покраснело. – Разве есть у нее, чем думать?..
– А мы вот заставим ее подумать, – запальчиво погрозил Айгинто. – На правлении… слышишь, на правлении завтра тебя ругать будем! Косы тебе обрежем, чтобы голова твоя хоть немного на мужскую стала похожа, может быть, чуть умнее станет.
Пэпэв испуганно скомкала свои длинные косы, прижала к груди. Тень тревоги промелькнула и на лице Пытто.
– Зачем косы отрезать?.. Я не хочу, чтобы жена моя посмешищем стала…
Гэмаль укоризненно посмотрел на Айгинто. Пэпэв уловила его взгляд. Чувствуя поддержку, она с вызовом перебросила косы за спину, резко наклонилась в сторону председателя и зачастила:
– Чего ты с громкими словами в мой очаг пришел, а? Тут тебе не правление колхоза. Там кричи. Там рви свою глотку. Не пойду я в дом жить! Или ты хочешь, чтобы и я, как Анкоче, в комнату учительницы жить ушла? Или, быть может, хочешь, чтобы к тебе в дом пошла?.. Нет, не пойду. У меня муж есть…
– Ну, теперь закрывайте уши, оглохнем, – посоветовал Пытто и сам крепко зажал уши руками.
Чувствуя, что в споре с Пэпэв очутился в смешном положении, Айгинто сердито откашлялся, пытаясь придумать, как бы ему закончить спор, не потеряв при этом собственного достоинства. Но тут заговорил Гэмаль.
– Новость тебе сказать хочу, – обратился он к Пэпэв с таким видом, словно продолжал миролюбивую, задушевную беседу.
Женщина невольно умолкла на полуслове и даже попыталась улыбнуться, как это полагается приветливой хозяйке. В глазах ее появилось острое любопытство.
– Новость такая: старик Анкоче уже не живет у учительницы, в дом к сыну жить перешел, – продолжал в том же тоне Гэмаль.
– Перешел в дом… к сыну? – изумилась Пэпэв.
– Да. Вот сейчас только мы с Айгинто были у него. Старик просил, чтобы мы помогли купить ему зеркало… знаешь, такое большое, светлое, как у учительницы.
– Зеркало? – живо переспросила Пэпэв и тут же о почти детской непосредственностью мечтательно добавила. – Зеркало… большое, светлое… Вот бы мне такое!..
Гэмаль незаметно подмигнул Айгинто.
– Куда же ты ставить его будешь, полоумная женщина? – ехидно спросил Пытто. – В дом-то переходить не хочешь, а в пологе, кроме твоего ночного горшка, ничего не помещается.
– Подожди, подожди, Пытто, – Гэмаль поднял руку. – Попросить тебя хочу, давай оставим жену твою одну, пусть подумает над новостью, которую сообщил я ей. Она же знает: Анкоче мудрый, очень мудрый старик и вот, однако же, в дом к сыну жить перешел… Тут есть над чем подумать. Так, что ли, говорю?
– Большое зеркало… Уже давно мне его сильно хочется, – с прежней мечтательностью произнесла Пэпэв и вдруг машинально поправила косы, как бы всматриваясь Мысленно в то самое зеркало, которое ей так хотелось иметь.
Когда вышли на улицу, Гэмаль остановил Айгинто и тихо спросил:
– Ну, теперь, кажется, ты и сам понял, что на сварливую женщину был похож?
Тонкие ноздри Айгинто вздрогнули, губы поджались.
– Ну почему, почему они такие, эти люди, а?!. Их руками, зубами тащишь… К свету, к воздуху чистому тащишь, а они, как олень заарканенный, упираются!
– Зачем тащить, а? Звать надо, сердцем звать, чтобы верили, чтобы сами шли, вот как звать надо, – изменив своей привычной сдержанности, также горячо заговорил Гэмаль. – Когда кого-нибудь тащат, он все равно упираться будет, бояться будет, не поверит, что его к свету, к чистому воздуху, как говоришь ты, тащат…
Айгинто молчал, глядя себе под шли.
– Совет тебе дать хочу, – снова обратился к нему Гэмаль. – Позови к себе Пэпэв вместе с мужем и отдай ей свое большое зеркало… Потом новое купишь.
Айгинто с изумлением вскинул голову.
– Подожди, до конца выслушай, – попросил его Гэмаль. – Ты видел, какие у нее глаза были, когда она о большом зеркале говорила?
– Злые глаза, как у всех женщин сварливых, – буркнул Айгинто.
– Зачем так говоришь! – возразил Гэмаль. – Смотреть надо, думать надо. Если она возьмет твое зеркало, то многое, может быть, в нем увидит…
– Да, и стол и табуретки, которые поломала, увидит, – с иронией заметил Айгинто. – Нет, завтра же я ее на правление позову. Три дня после этого, как лисица, красной от стыда ходить будет. От зеркала, как от медведя, бежать захочет, чтобы лицо свое не увидеть…
Гэмаль вздохнул и промолчал, думая, что, прежде чем начать серьезный разговор с Айгинто об его ошибках, следует подумать, с какой стороны к нему лучше всего подойти.
Первым нарушил молчание Айгинто.
– А вот и конец поселка. Смотри, яранга Иляя. Я туда не пойду. Его тоже хочу на правление вызвать, пусть и он красной лисицей походит…
Гэмаль почувствовал, как у него заколотилось сердце. Он уже давно поглядывал на эту ярангу, изо всех сил стремясь заглушить волнение.
– А Иляя в дом переселить не думаешь? – спросил он, помедлив, хотя прекрасно знал, что получит отрицательный ответ.
– Иляя… в дом? – изумился Айгинто. – Н-е-ет! Тут пока настоящим охотникам домов не хватает, а о таком лентяе, как Иляй, и говорить нечего.
– Ну что же, иди домой, я сам в ярангу Иляя схожу, – после некоторого колебания сказал Гэмаль. – Потом зайду. О бригадах нам теперь легко договориться.
7
В тяжелом раздумье, заложив руки за спину, Гэмаль остановился напротив яранги Иляя. Ему казалось чудом, что это убогое жилище до сих пор не опрокинуто и не разбросано ветром по тундре. «Лень он, однако, всосал в себя вместе с молоком матери», – подумал Гэмаль об Иляе.
Жалкий вид яранги раздосадовал парторга. Он повернулся лицом к морю, навстречу резкому северному ветру, и долго стоял так, думая о том, что тропа его жизни опять скрестилась с тропой Иляя, с мужем женщины, которую Гэмаль любил уже давно.
Тэюнэ сидела у полога, выкраивая из лагтачьей шкуры подошвы для торбазов. Увидев у входа в ярангу Гэмаля, она поспейте отодвинула от себя шкуру, сунула куда-то в сторону лежавшую посреди яранги кастрюлю, собрала разбросанный на полу хворост.
Перебросив с груди на спину тяжелые чернее косы, Тэюнэ вытащила из-за полога белую шкуру, разостлала ее на полусломанной нарте, пригласила Гэмаля сесть. В миловидном лице ее, с быстрыми озорными глазами, с ярким маленьким ртом, было смешанное выражение смущения и радости.
– Значит, все же вернулся ты! – глухим от волнения голосом сказала она.
Губы Гэмаля чуть дрогнули. А в немигающих глазах его было столько теплоты, что Тэюнэ ничего, кроме них, не видела.
– Да, вернулся, – ответил Гэмаль и, помолчав, добавил. – Послали. Район послал, а так, может, и не вернулся бы.
Тэюнэ опять перебросила косы на грудь, нервно затеребила концы их тонкими пальцами.
– Это кто там в мою ярангу пришел?.. Гэмаль, кажется? – вдруг послышался из-за полога голос Иляя.
Тэюнэ вздрогнула. В глазах ее метнулся испуг.
– А ты все спишь, как прежде? – насмешливо спросил Гэмаль.
Чоыргын[4]4
Чоыргын – передняя стена полога, служащая дверью и открывающаяся снизу вверх.
[Закрыть] поднялся кверху, и показалось заспанное лицо Иляя. Маленькие глаза его, похожие на запятые с острыми хвостиками, ревниво скользнули по Тэюнэ и остановились на Гэмале.
– Значит, вернулся к нам в поселок? – спросил Иляй, прикрывая полные плечи чоыргыном. Притворно зевнув, он как бы невзначай спросил: – Новость слыхал такую, будто ты женился в Илирнэе?
Тэюнэ вопросительно вскинула тревожные глаза на Гэмаля. Иляй, глядя в лицо жены, растянул в недоброй улыбке свои толстые губы и ни с того ни с сего расхохотался.
– Ты что это? Смешной сон вспоминаешь, что ли? – с невозмутимым видом спросил Гэмаль.
– Не знаю, как ты, а Тэюнэ хорошо понимает, чему смеюсь я, – ответил Иляй, не спуская глаз с жены.
Тэюнэ вспыхнула.
– Ничего я не знаю!
– Скоро зима придет, а яранга у тебя совсем никуда не годится. Зимой в ней и одного дня нельзя будет прожить, – заметил Гэмаль.
– Не ты в моей яранге жить будешь, – неприязненно ответил Иляй.
– Я вот по всему поселку прошел. Все люди в домах живут или в хороших, теплых ярангах. А такой скверной, как у тебя, ни у кого нету.
– Ну и хорошо. Ни у кого нет такой яранги, а у меня есть!
Иляй еще хотел что-то сказать, но жена его перебила:
– Завтра сама начну ярангу переделывать. Не могу я больше жить так. Люди в дома переходят, а мне из-за того, что муж лентяй, здесь жить приходится. Зимой, как щенки, замерзнем.
В голосе Тэюнэ прозвучало озлобление и отчаяние. Иляй с недоумением посмотрел на жену.
– Ничего, Тэюнэ, Иляй завтра сам за дело возьмется, – как можно спокойнее сказал Гэмаль.
Иляй промолчал.
– Так вот, я в Янрай вернулся совсем. Парторгом буду у вас, – близко подошел к Иляю Гэмаль. – Если надо помочь, приходи ко мне, помогу.
Иляй промолчал и на этот раз. Тэюнэ сдержанно вздохнула и пристально посмотрела на Гэмаля. Безграничное уважение, нежность и давняя, устоявшаяся тоска отразились в ее главах.
Гэмаль встал и вышел из яранги.
«Ну что ж, все очень хорошо. Итти надо… все время итти… Нельзя, останавливаться», – размышлял он, пытаясь не думать о Тэюнэ.
Как только Гэмаль ушел, Иляй снова закрыл полог, задумался.
«Уйдет теперь жена от меня. Совсем уйдет. Имя Гэмаля она даже во сне называла…»
Взгляд Иляя тоскливо блуждал по стенам полога. Заметив сумку Тэюнэ, набитую тетрадями и книгами, он взял ее, вытряхнул содержимое на шкуры.
Перелистав одну из тетрадей, аккуратно исписанную рукой жены, он невесело улыбнулся и подумал: «Как же это она научилась всему этому? Неужели, женщина может быть умнее мужчины? Почему я никак не могу понять значков этих?»
Отложив тетрадь в сторону, Иляй высунул голову из полога и приказал жене:
– Сегодня не ходи в школу! Торбаза лучше почини мне, завтра в море пойду.
– Вернусь с занятий – починю, – сухо ответила Тэюнэ.
– Мне скучно одному здесь будет.
Тэюнэ посмотрела на мужа долгим взглядом и неожиданно предложила:
– Пойдем со мной! Как ты не понимаешь, это так весело, так хорошо, когда учишься!
– Не пойду, надо мной все смеются, когда учительница спрашивает о чем-нибудь.
– Это оттого, что ты ничего не знаешь! – отрезала Тэюнэ.
– Верно, не знаю и знать не хочу! – рассердился Иляй. – Что так смотришь на меня? Или и ты думаешь, что у меня башка совсем пустая?
На лице Иляя было смешанное выражение обиды и досады.
Тэюнэ на миг стало жаль мужа.
– Нет, Иляй, о другом думаю, – невесело сказала она. – Мне кажется, что если бы ты каждый день в ликбез ходил, то учился бы не хуже Пытто! Пойдем со мной… Ну, пойдем, я прошу тебя…
В голосе Тэюнэ прозвучала мольба, которая тронула Иляя. «Какой голос у нее сегодня хороший! – заволновался он. – Странные эти женщины, как дети все равно!»
Ни слова не говоря, Иляй принялся разыскивать свои тетради.
На занятиях Солнцева поругала Иляя за то, что он пропустил несколько уроков, раскрыла перед ним букварь и предложила:
– Читай вслух вот здесь.
Иляй долго разбирал буквы, беззвучно шевелил губами. В лице его было такое напряжение, что Пытто не выдержал, засмеялся.
– Словно моржа один из воды вытаскивает, – сказал он.
Иляй вскочил, швырнул в Пытто букварем и ушел домой.
Когда вернулась Тэюнэ, он накричал на нее и заявил, что больше никогда не пойдет на занятия и ее не пустит.
Тэюнэ молча починила мужу торбаза, приготовила все необходимое для выхода в море.
«Ну, что, что мне делать теперь? – мысленно обратилась она к Гэмалю, который неотступно стоял у нее перед глазами. – Зачем ты снова в Янрай вернулся!..»
8
Правление колхоза собралось в доме председателя. Мать Айгинто поставила на стол огромный, красной меди чайник, и заседание началось.
Долго пили чай, молча вытирая обильный пот. Айгинто часто отставлял кружку в сторону, что-то быстро записывал в блокнот.
Когда выпили весь чайник, Айгинто встал, застегнул пуговицы на гимнастерке, хотя ему все еще было жарко от горячего чая, и сказал:
– Вот так, значит: с парторгом мы долго думали, что прежде всего надо делать нам, чтобы илирнэйцев догнать, чтобы не быть последними в районе. Завтра состоится у нас общее колхозное собрание. Там нужно такое сказать, от чего янрайцам всю ночь не спалось бы, чтобы у них появились мысли особенные. Попробуем сейчас сами так думать. Давай, Пытто, начинай, – неожиданно заключил он.
Пытто вскинул красное, разопревшее от чая лицо, замигал узенькими быстрыми глазами:
– Что начинать?
– Думать вслух начинай.
Пытто смущенно улыбнулся, глаза его почти закрылись.
– Ну как тут особенно думать будешь? – наконец отозвался он. – Ну вот, значит, было лето, осень подошла, зима надвигается. Скоро капканы ставить, много ставить капканов. Фронту помогать надо. Потому что война! Фашистов бить надо!
– Мало. Об этом мы и раньше думали, – невесело вздохнул Айгинто.
– Сам тогда думай! – вдруг вспылил Пытто. Лицо его стало сердитым, обиженным. – Скорей давай думай, да смотри, чтобы голова не лопнула.
– Не лопнет моя голова, она, однако, покрепче твоей, – с достоинством ответил Айгинто и круто повернулся к Рультыну.
– А ну ты, бригадир комсомольской бригады, думай, как с комсомольцами своими разговаривать будешь?
Рультын встал, провел руками по густому черному ежику, перебрал в карманах многочисленные наконечники карандашей, вытащил толстый цветной карандаш, заложил его за ухо. Все улыбнулись, зная страсть Рультына к карандашам, замысловатым ручкам, блокнотам и нагрудным значкам.
– Зима надвигается! Охотиться надо! – громко, как, на митинге, начал он, заглядывая в блокнот. – Нельзя, чтобы план не выполнить. Тяжелая война идет, фронту помогать надо. Спать нельзя, отдыхать нельзя, чай распивать долго нельзя. Работать, только работать!
– Хо! Так и умереть можно. Как же это не спать, чай не пить! – насмешливо заметил бригадир Тиркин.
– Так это не то же ли самое, что и я говорил! – засмеялся Пытто. – Только у Рультына голос погромче!
– Подожди ты, – отмахнулся от него Рультын. – Дай подумать немножко. – А то вот тут как будто все понятно, а вот здесь еще нет. – Рультын выразительно постучал себя сначала по груди, потом по голове.
Отодвинув в сторону кружку с недопитым чаем, Гэмаль внимательно прислушивался к словам членов правления, которых он мысленно уже представлял себе партийной группой ядра некого колхоза. В глазах его была строгая озабоченность, пытливое любопытство; «Хорошо сказал Рультын, – отметил он про себя, – в сердце как будто все понятно, а в голове еще не все. Очень верно сказал, умный парень». Порой Гэмаль чувствовал на себе взгляды своих товарищей, он понимал, что они к его выступлению отнесутся с особой взыскательностью: парторг, посланный райкомом в помощь!
Жадно, с непотухающим чувством какой-то особенной ответственности вникал Гэмаль в эти дни в дела колхоза. И сразу же вышло то, чего он так боялся: колхозники, минуя своего председателя Айгинто, шли к нему, требуя советов, указаний и даже распоряжений. Гэмаль всегда в подобных случаях с подчеркнутым уважением обращался к председателю и с таким подкупающим чистосердечием советовался с ним, не пропуская без внимания ни одного его слова, что колхозники невольно говорили: а, однако же, это правда, что он очень ценит нашего председателя.
Айгинто сначала хмурился, но вскоре разобрался и перестал сердиться на парторга. Сейчас, на заседании, он ловил себя на том, что старался невольно копировать Гэмаля, и боялся, что это слишком для всех заметно.
– Ну что ж, теперь нашего парторга послушаем. Основное дело его и есть языком работать! – с напускной грубостью пошутил он: смотрите, мол, не подумайте, что я, как мальчик, на него с открытым ртом смотрю, забыв даже нос вытереть.
Гэмаль улыбнулся шутке председателя, обнажая ослепительно белые крепкие зуба. Наступила тишина.
– Вот только что Рультын хорошие слова сказал, очень хорошие, – тихо начал он, ласково глядя – на вспыхнувшего юношу. – Сердцем мы все хорошо понимаем: надо фашистов бить, надо еще сильнее их бить! А вот как этого добиться? Тут уж головой хорошенько надо подумать, чтобы потом руками делать. Вот так и выходит, что сердце, голова и руки человека – как родные братья: Если дружны эти братья, то и сила большая! Ого! Какая еще сила!
– Это и вправду, как три родных брата! – выкрикнул Пытто.
– Потерпи! – строго кинул ему Айгинто.
– Сердце – это всегда вместилище больших желаний, – уже громко продолжал Гэмаль. – Но пожелать – это одно, а вот сделать, как желаешь, – совсем другое. Кто из нас, охотников, выезжая в море, не думает о богатой добыче! И все знают, что много нерп, моржей на ледяных полях в море. А вот к какому полю путь направить – не знают. В одно место бросятся, в другое место бросятся, в третье, четвертое, а к вечеру домой с пустыми байдарами возвращаются. А почему так получилось, что с пустыми байдарами вернулись?
– Потому что плохие охотники! – не задумываясь, выпалил Рультын. – Море плохо видят, не знают, какие льды зверь любит!
– Вот, вот! Опять Рультын очень хорошо сказал! – живо подхватил Гэмаль. – Сердце сильно желало большую добычу, руки на веслах до мозолей работали, а вот голова… голова плохо работала.
– Да, третий-то брат бестолковым оказался, – сокрушенно вздохнул Пытто.
Все засмеялись.
– Верно, не умеют эти охотники как следует видеть, – повторил слова Рультына парторг. – А вот те, у которых зоркие глаза и умная голова, которые заранее все осмотрят и заранее разведчиков пошлют, те не виляют туда-сюда, а прямо идут, быстро, уверенно идут к богатой добыче, к большим моржовым лежбищам, потому что правильный путь нашли. Подумаем же сейчас все, как лучше нам поступить.
– Надо точно знать, где ледяное поле с моржовым лежбищем, чтобы не вилять туда-сюда, а прямо итти! – не выдержал Айгинто.
– Вот, вот, знать, видеть надо. А что же нам видеть надо? Где та тропа, которая приведет нас прямо к удаче? – спросил Гэмаль и тут же ответил: – Выполнение, а еще лучше перевыполнение плана по добыче пушнины – вот что должны мы видеть.
– Правильно, Гэмаль, это самое главное! – вдруг загорелся Тиркин. – Если мы не меньше, чем илирнэйцы, песцов, лисиц поймаем, тогда и во всем остальном не уступим. Кому захочется отставать от илирнэйцев после того, как догоним их в самом главном – в охотничьем уменье, в славе охотничьей?
– Об этом ты и скажи на собрании! – вскочил со своего места Пытто.
– Теперь я вижу, что мы уже так себя чувствуем, как должны себя чувствовать все колхозники после общего собрания, – улыбнулся Гэмаль. И вдруг, став серьезным, добавил: – Вот мы с вами историю партии учим. Слова Ленина читаем. А Ленин говорит, что в каждом деле надо главное найти, за него ухватиться. Допустим, нам надо в штормовую погоду вельбот на берег вытащить. Как его вытащить? Если за корму хвататься – волной тебя с ног сшибет, вельботом раздавит; если за борт хвататься станешь – перевернется вельбот и тебя покалечит. А вот если за выброску схватить, если носом вельбот через волны к берегу повести, значит наверняка вытащишь. – Гэмаль сделал энергичный, выразительный жест руками, крепко смыкая кулаки, как бы показывая, каким образом следует ухватиться за выброску. Члены правления колхоза залюбовались парторгом: большая сила, уверенность, упорство чувствовались во всей его ладной фигуре.
Свое выступление парторг закончил просто и ясно:
– Перевыполнить пушной план, чтобы поймать песцов не меньше, чем илирнэйцы, – вот эта выброска. Если ухватимся за нее – весь колхоз на первое место вытащим!
– Постой, постой! – снова вскочил на ноги Пытто. – Значит, как это получается? – Глубокомысленно наморщив лоб, Пытто старался до конца понять то, что сказал парторг. – Ну да, ясно: надо знать, за что ухватиться! В любом деле знать это надо. – Немного помолчав, он пошевелил губами, мысленно повторяя только что услышанные от Гэмаля слова. – Ай, здорово! – вдруг хлопнул он об пол своим малахаем. – Почему здесь нет охотников?! Пусть сюда идут! Послушай, Гэмаль, почему ты говоришь это не на собрании?..
Айгинто, Тиркин и Рультын громко рассмеялись, глядя на разволновавшегося Пытто. А Гэмаль рассматривал его пристально, с любопытством.
