Текст книги "Быстроногий олень. Книга 1"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
19
В стойбище Чымнэ начинался праздник зимнего пастбища. Гостей было много. Мужчины, женщины, разодетые в полосатые и цветастые камлейки, расхаживали по стойбищу, громко переговаривались, шутили, смеялись.
Всего три яранги стойбища Чымнэ стояли на обширной горной террасе у подножья сопки. С террасы далеко была видна широкая долина реки. Разделенная на множество рукавов, как и все чукотские реки, Мэлевээм местами поблескивала оголенным от снега льдом. То там, то здесь на реке виднелись высокие холмы вспученного морозами льда. Иные из них, как далекие вулканические сопки, курились черным дымом пара. Вдоль противоположного берега реки тянулась, уходя в мглистую даль, бесконечная горная цепь, за которой возвышались темно-синие ярусы Анадырского хребта.
Втянув озябшие руки по-чукотски через рукава за пазуху кухлянки, Журба задумчиво расхаживал по тропинке от стойбища к зарослям кустарника, где молодежь заготовляла хворост для костров. Стаи белоснежных куропаток порой садились почти у самых ног Владимира, доверчиво поглядывая на него черными бусинками глаз. Только по паре движущихся черных точек глаз да по острому треугольнику клюва Владимир и угадывал сидящую перед ним куропатку, настолько сливалась она с ослепительным фоном снежного покрова.
Где-то за сопкой слышался нарастающий шум оленьего стада. Вскоре стадо черной лавиной перевалило сопку и широко разлилось у ее подножья. Белые конусы яранг теперь казались небольшими островками в живом, шумном море оленей.
– Гок! Гок! Гок! – послышались разноголосые возгласы пастухов, от самого тонкого до басовито-хриплого. Волна оленьего стада черным языком лизнула самый край горной террасы, изогнулась и закружилась на месте, образуя огромный вертящийся круг. Лес ветвистых рогов стал настолько густым, что казалось, олени все до одного переплелись друг с другом узорчатыми отростками роскошных корон и уже никакая сила не сможет их разъединить.
Распорядитель праздника, Чымнэ, в белоснежной кухлянке, отороченной пушистой шкурой росомахи, собирал в кольца аркан, направляясь от стойбища к стаду.
Начался забой оленей. Юноши, чуть пригибаясь, бесшумно, как тени, бродили по стаду. У каждого из них в правой руке, занесенной назад для броска, поскрипывали упругие кольца аркана. Свистел аркан. Заарканенный олень становился на дыбы, храпел… Юноши тащили мечущееся в страхе животное к ярангам. Старики выбирали момент, когда приведенный для забоя олень замирал в неподвижности, дочти неуловимым движением руки били узким ножом точно в сердце. Женщины с заиндевелыми, непокрытыми головами, тут же, на улице, быстро разделывали оленьи туши так, как подсказывал вековой обычай.
Журба знал, что после забоя должны будут начаться оленьи бега. «Неужели и Тымнэро поедет?» – спросил он себя и поискал юношу глазами.
Тымнэро возился у своей нарты. Подвешенный где-то снизу за копыл[19]19
Копыл – вертикальные стойки на нарте.
[Закрыть] тонко позванивал нежный колокольчик. Неподалеку от Тымнэро стоял его отец Мэвэт. Покуривая длинную трубку, он смотрел на стадо Чымнэ, в котором не один год проработал батраком… Сколько оленей он сам лично принимал в этом стаде при отеле! Сколько спас от волков!.. А вон того безрогого, с белым пятном на лбу, он, Мэвэт, собственными руками научил в нарте ходить. Тяжело было, ай как тяжело было жить когда-то в батраках!
Размышления Мэвэта прервал Журба.
– Слыхал я, что сын твой Тымнэро лучший наездник здесь.
Мэвэт покосился на сына: не слышит ли?
– Да. Сын у меня – очень ловкий. Точно таким и я был когда-то в молодости.
– Послушай, Мэвэт, быть может, я сейчас своим вопросом как песец в капкан попаду, но я хочу что-то сказать тебе, – тихо, чтобы не слышали посторонние, обратился Владимир к Мэвэту. – Слыхал я, что ты сына выносливости учишь, мужчиной настоящим быть учишь. Сегодня еще целый день ему есть не полагается. Но оленьи бега сил много требуют. Сможет ли Тымнэро первым притти? Быть может, ему следует хоть немного поесть чего-нибудь, а? Не честно другим будет состязаться с человеком, который вот уже третьи сутки не ест.
Лицо Мэвэта, выражавшее до сих пор острое любопытство, стало бесстрастным, каменным.
– Научиться настоящим мужчиной быть – трудно очень, – сказал он после некоторого молчания, – не глядя на Владимира. – Пусть так будет, как я сказал. Если Тымнэро и сегодня, как всегда, на оленьих гонках первым придет, тогда я пойму, что из него обязательно мужчина выйдет.
Владимир неодобрительно покачал головой. Мэвэт вдруг как-то очень тепло посмотрел ему в глаза и заметил:
– Не сердись на меня. Пусть все же так будет, как я сказал.
Несколько десятков упряжек стали в ряд на снежной поляне. В каждой нарте по паре оленей. Упряжка Тымнэро стояла рядом с упряжкой Кувлюка. В нарту Кувлюка были впряжены лучшие бегуны Чымнэ. Сам Чымнэ, сославшись на недомогание, в бегах участия не принимал.
Надев на руки петли от коольгытов, Тымнэро ждал команды. Чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд, юноша повернулся. На него смотрела жаркими, любящими глазами Аймынэ. Взгляд этот, казалось, удесятерил силы Тымнэро. Кувлюк тоже глянул на девушку, скользнул глазами по счастливому лицу Тымнэро и помрачнел: они были соперниками не только в оленьих гонках.
Кувлюк, которому Чымнэ поручил начать бега, осторожно тронул свою упряжку. И сразу же десятка три упряжек, взвихрив за собой снежную пыль, поскакали по ровной поверхности бескрайного горного плато.
Вскоре наездники скрылись в темной туче пара и снежной пыли. Женщины принялись раскладывать на улице костры. Возбужденные дети, в заиндевелых меховых одеждах, бегали по стойбищу, нахлестывая друг друга погонычами, воображая себя лихими наездниками в оленьих гонках.
Журба пристально наблюдал за всем, что происходило вокруг него. Зоркий глаз его не упускал ни одной подробности. Он чутко прислушивался к разговору чукчей, и как только попадалось ему неизвестное слово или даже целый оборот, незаметно записывал в книжку. «Много народу собралось, надо уловить момент и провести беседу», – думал он.
– Едут! – раздался чей-то пронзительный, взволнованный голос. Люди замерли, всматриваясь в быстро движущуюся к стойбищу тучу, еще скрывавшую наездников.
Но вот показалась первая упряжка, за ней, чуть сзади, – вторая.
– Кувлюк, Кувлюк впереди! – пронеслось в толпе.
– За ним Тымнэро! – подхватил второй голос.
Кувлюк чувствовал почти у самых ушей своих горячее дыхание оленей Тымнэро. Свистящий, с костяным набалдашником на конце погоныч в руках его уже до крови разбил крупы оленей. В глазах у него темнело, в груди не хватало дыхания, немело в плечах. А горячее дыхание оленей Тымнэро было все так же близко, словно животные, взбешенные дикой гонкой, собирались вцепиться в него оскаленными зубами.
Огромным напряжением воли Кувлюк собрал все силы, чтобы, наконец, оторваться от Тымнэро. Он должен притти первым! Сам хозяин дал ему своих лучших оленей. В конце концов там и Аймынэ, затаив дыхание, наблюдает за состязанием двух соперников. Какой позор будет, если сейчас, перед самыми ярангами, Тымнэро вдруг обгонит его!..
Тымнэро тоже волновался. Он видел, как полыхало пламя костров у финиша. Стремительное приближение этого пламени юноша ощущал, как близкую катастрофу. Неужели он, Тымнэро, лучший наездник в Янрайской тундре, сегодня приедет не первым? Что скажет тогда Аймынэ? Конечно, с презрением отвернется, навсегда забудет о нем? А может, она кусает сейчас до крови губы от того, что не ой, Тымнэро, а Кувлюк идет первым? Пламя костров было уже почти рядом. Обогнать, обогнать Кувлюка!
Тымнэро чуть приподнялся, страшно гикнул. Нарта дернулась, словно машина, переключенная на предельную скорость. Кувлюк в страхе оглянулся и на какую-то долю секунды не выдержал огромного волевого напряжения. И это решило его участь. Олени соперника вихрем промчались мимо него. Мелькнул перед глазами Кувлюка оскал на разгоряченном лице Тымнэро. Кувлюк, с помутившимся сознанием, в беспамятстве обрушил град ударов погоныча на крупы оленей.
Но было уже поздно. Молнией вспыхнуло рядом пламя костра. Упряжка с ходу вылетела за стойбище. Передовой олень упал на колени. Глаза у него стали мутными. То вздымались, то опускались покрытые пеной влажные бока. Кувлюк соскочил с нарты и пошатнулся от изнеможения. Но он все же увидел, как подбежала к оленям Тымнэро Аймынэ, ловко отстегнула шлеи от потягов. Бешенство снова овладело Кувлюком. Он хотел крикнуть что-нибудь злобное, страшное, чтобы все ужаснулись, но голос перехватило, и вырвался только хрипящий звук.
– Оленей распрягай! – вдруг услыхал он негодующий окрик Чымнэ.
Кувлюк глубоко вдохнул морозный воздух, стремясь унять бешеный стук сердца, снова пошатнулся и, наклонившись, приниженный, подавленный, почти машинально распряг оленей. Коренной вскочил на ноги, шарахнулся в сторону, а затем плавно, временами встряхиваясь, не побежал, а поплыл, почти не касаясь ногами земли, к стаду.
Подъезжали к стойбищу один за другим остальные наездники, принимавшие участие в оленьих гонках.
Счастливый, с горячим, возбужденным лицом, с лихорадочно блестящими глазами, Тымнэро отвязал от огромной грузовой нарты Чымнэ крупного белоснежного оленя и подвел его к отцу. Это был первый приз, который принадлежал ему. Спрятав под маской бесстрастия рвущуюся изнутри улыбку радости и гордости за сына, Мэвэт принял оленя.
Аймынэ, не скрывая своего восхищения, не отрывал от юноши глаз. Миловидное лицо ее, с ярко-черными в заиндевелых ресницах глазами, было таким же счастливым, как и у Тымнэро. На девушке был широкий пятнистый кэркэр с богатой опушкой росомахи и замшевая ярко-красная камлейка, разукрашенная бахромой и хвостиками из выкрашенной в красный и зеленый цвет шерсти нерпичьих выпоротков.
Едва сдерживая негодование, Чымнэ подошел тяжелой походкой к Аймынэ и тихо, но так, что у девушки побежали мурашки по коже, сказал:
– Глаза, твои почему-то ослепли, и ты не видишь, чем заняты сейчас женщины!
Аймынэ покраснела до корней волос и, обидчиво закусив нижнюю губу, быстро направилась к женщинам, выносившим из яранг на улицу котлы с вареной оленьей кровью, длинные деревянные блюда со строганиной из жирного оленьего мяса осеннего забоя.
«Все равно снова убегу к Тымнэро, – упрямо твердила она. – Вместе с сестрой убегу…»
Мысль о новом побеге от Чымнэ не выходила у Аймынэ из головы ни на один час. Всем сердцем она по-прежнему стремилась к любимому не только потому, что он был красивый и ловкий парень, лучший наездник в тундре, но еще и потому, что он был в ее глазах удивительным человеком, который живет необыкновенно интересной жизнью там, в своей замечательной колхозной бригаде!
Она уже была в той бригаде, она жила там почти полмесяца. Там такие хорошие люди: дружные, смелые, веселые. Там никогда нет такой ругани, как дома. Там не дрожат из-за каждого куска мяса, как дрожит Чымнэ… Здесь, в его стойбище, никогда не бывает таких собраний, какие она видела там. Здесь никто не учит ее разговору по бумаге, как учили там. Здесь никто не говорит ей, что она тоже должна стать комсомолкой, как говорили там. Что толку, что Чымнэ дает ей красивые наряды, что он бережет ее от работы. Работы она не боится. Но она хочет работать так, как работают парни и девушки в бригаде Мэвэта.
Нет, она, Аймынэ, не глупая девчонка, у которой голова, как у молодой нерпы. Ош хорошо понимает, в чем разница между оленьим стадом Чымнэ и колхозным стадом, где работает ее Тымнэро. Там пастухи, все до одного, оленей как детей родных любят; там они каждому новому теленку рады. А здесь только сам Чымнэ радуется, да и то радость свою никому показывать не хочет. Рождение каждого теленка в тайне держит от всех. Прячет свою радость, как чужую, украденную вещь.
Нет, не хочет, не может Аймынэ жить так, как сестра ее живет, как этот противный, ненавистный Кувлюк живет, – которого она, как и прежде, на длину растянутого аркана к себе не пустит. И потом не зря, кажется, сам Чымнэ к ней с нарядами лезет: не думает ли он ее сделать своей второй женой? Нет, она не станет покорно подчиняться ему, как, говорят, подчиняется своему отчиму Тимлю.
Суетятся, спешат с угощением женщины. Девушка машинально берется то за одно, то за другое дело, удивляя сестру нерасторопностью и равнодушием.
Стойбище шумело. Громко перешучивались мужчины, рассказывая друг другу отдельные случаи оленьих гонок, звонко хохотали возбужденные дети. Женщины раскладывали угощения у костров. Кроме пищи, некоторые из них тащили к кострам закопченных деревянных божков.
Когда люди тронулись к кострам, чтобы приняться за еду, Владимир почувствовал, что его осторожно кто-то взял за руку. Он повернулся и увидел старика Ятто.
– Идем есть. Нехорошо, если гость не ест пищи, для добрых духов предназначенной.
– Пойдем! – весело согласился Владимир.
Незаметно подкрадывалась ночь. Вечерняя заря выцветала. Борьбу и состязание в прыжках пришлось перенести на следующий день праздника.
Гости и хозяева разошлись по ярангам. Журба вместе с Ятто попал в просторный полог яранги Чымнэ. Долго пили чай, ели вареное оленье мясо. Именно сейчас и начиналось настоящее пиршество.
«Вот когда можно было бы вызвать людей на беседу», – подумал Владимир, прислушиваясь к шуткам гостей. Случай пришел ему на помощь: кто-то пожаловался, что стало очень плохо с покупкой посуды, патронов, табака, инструментов.
– Да. До войны лучше было. До войны совсем хорошо было, – заметил Ятто, посасывая пустую трубку. – Долго ли она, война эта, длиться будет? – обратился он к Владимиру. Оленеводы умолкли, ожидая ответа учителя. Владимир уселся поудобнее и, не спеша, не повышая голоса, чтобы не нарушить общий тон простой, непринужденной беседы, стал объяснять, от чего зависят сроки окончания войны.
Вскоре Журба стал центром внимания.
«Как это получилось? – вдруг спросил себя Чымнэ. – В моей же яранге, мои же гости с открытыми ртами слушают русского, который явился в тундру неизвестно зачем и для кого».
Но, присмотревшись, с каким вниманием слушают Журбу оленеводы, Чымнэ признался себе, что он хорошо понимает, зачем прибыл русский в тундру и кому этот русский нужен.
Глухое раздражение, не покидавшее Чымнэ с самого утра, усиливалось. Ему стало трудно дышать. Он неожиданно вспомнил другого белолицего.
Много лет назад тот белолицый приехал в стойбище Чымнэ в день точно такого же праздника. У белолицего гостя была тяжело нагруженная нарта. Чымнэ узнал в нем американского купца Стэнли, имевшего свою факторию на берегу, в поселке Янрае. Дрожа от холода, бормоча что-то сердитое на своем языке, купец забрался в полог яранги Чымнэ.
Вскоре полог точно так же, как и в этот вечер, был переполнен гостями. Вышло так, что американец тоже очутился в центре внимания гостей Чымнэ. Но тогда все это происходило совсем по-иному. Кочевники рассматривали красную бороду купца, вытянувшего свои длинные ноги через весь полог, и удивлялись: неужели этому краснобородому не понятно, что ему нужно немножко потесниться, чтобы удобнее было сидеть другим? Или его в детстве уважать людей не учили? Или он настолько глуп, что не смог запомнить, что гость должен стараться показать свое уважение хозяевам?
Но краснобородый не был глуп. В этом хорошо убедился Чымнэ. Краснобородый был хитер, как лиса. Он приказал принести огненную воду, попробовал ее сам, стал угощать Чымнэ и его гостей. Многие из кочевников еще ни разу не пили спирта… Выпив по глотку, они испуганно смотрели на Чымнэ, как бы спрашивая: не отравил ли он нас, твой гость краснобородый?
У Чымнэ, уже знавшего вкус и спирта и виски, приятно кружилась голова.
– Эх вы, глупые нерпы! – выкрикнул он и зашелся в хохоте. – Зачем так думать, что огненной водой можно отравиться? Разве вы не видите, что сам торгующий человек пьет вместе с нами из одной посуды?
Вскоре в яранге стало так шумно и весело, как никогда не бывало ни на одном празднике у Чымнэ. Уже никто не обижался, что краснобородый своими длинными ногами занял половину полога. Да и сам американец, насколько мог, подобрался, стал добродушным, веселым. Опьяневший Чымнэ не заметил, когда американец успел принести в полог свои товары. Краснобородый тряс перед глазами кочевников бусами, браслетами, показывал напильники, ложки, сверкающие красной медью чайники. Гости Чымнэ то выходили из полога, то появлялись вновь со шкурами лисиц, песцов, оленьих выпоротков.
Ранним утром американец уехал в следующее стойбище. Нарта его, казалось, была так же тяжело загружена, как и прежде. Кочевники один за другим выходили из яранг и, жалуясь на головную боль, спрашивали друг друга, что происходило вчера вечером. И вот Ятто, этот самый Ятто, который сегодня привез к нему на праздник русского, объяснил недоумевающим сородичам:
– Не знаете, что вчера происходило? Приехал торгующий человек, краснобородый американец, напоил всех оглупляющей водой и, когда у нас головы стали, как у самых дурных нерп, почти задаром забрал всю пушнину, оленьи шкуры и поехал дальше.
«Да, то был другой белолицый, совсем другой, – размышлял Чымнэ, прислушиваясь к словам Журбы. – Нечестно поступил краснобородый. Этот не ездит с оглупляющей водой, и все же лучше бы глаза мои его не видели, лучше бы уши мои слов его не слышали».
И вдруг чоыргын полога приподнялся, показалась чья-то голова.
– Новых гостей принимайте! – сказал человек, стаскивая с головы малахай. Люди потеснились.
В полог забрался сначала молодой парень, пастух бригады Мэвэта Раале, за ним девушка. На девушке была длинная расшитая кухлянка, белоснежная длинноухая шапка. Широко раскрытые черные глаза ее скользнули по лицам оленеводов, остановились на Владимире.
– Вот не ждала, что здесь именно вас встречу, – сказала она на чистом русском языке и, протянув Журбе руку, добавила: – Будем знакомы. Нина Митенко, а по-чукотски Нояно.
– Будем знакомы, – не сразу ответил Владимир, всматриваясь в лицо девушки.
– А, дочь Митенко в гости к нам прибыла? – приветливо сказал Ятто.
Нояно улыбнулась и протянула ему руку, а за ним еще одному оленеводу. Когда очередь дошла до Чымнэ, хозяин яранги руку не подал и, криво усмехнувшись, сказал:
– По-русски не умею за руку трогаться. Не научился еще.
Нояно смутилась, хотела что-то ответить, но в это время послышался голос Кувлюка, который неизменно бывал при своем хозяине, если тот не гнал его прочь.
– Как оленям ноги, так людям руки олений доктор прощупывает: не заболели ли копыткой?
Нояно быстро повернула голову в сторону Кувлюка, внимательно всмотрелась в него.
– Я знаю тебя, девушка, – вмешался в разговор Ятто. – Ты дочь человека, которого я очень уважаю. Но верно ли это, что ты сюда приехала нас учить, как за оленями смотреть, как от болезней их спасать? – спросил Ятто. Говорил он это подчеркнуто учтиво, чтобы сгладить впечатление, произведенное грубостью Чымнэ и Кувлюка.
Девушка смело посмотрела ему в глаза и ответила:
– Я приехала, чтобы у вас поучиться, как за оленями смотреть.
«Ага! Хорошо, очень хорошо», – мысленно оценил ответ девушки Владимир.
– Хо! Интересно как! – вдруг воскликнул Кувлюк. – Разве отец твой бросил быть торгующим человеком? Разве у него появилось стадо оленье? Зачем тебе делу оленьего человека учиться?
И тут, неожиданно для всех гостей, в разговор вступила Аймынэ, до сих пор безмолвно возившаяся с чайной посудой.
– Разве у тебя, Кувлюк, есть оленье стадо? Нет же у тебя ни одного оленя! А ты вот до сих пор учишься оленьему делу!
Чымнэ чуть приподнялся на колени, с негодованием глядя на девушку.
– Что это сон мне дурной снится: женщины, у которых есть одно лишь настоящее дело – молчать, когда к ним не обращаются, мужчин поучать стали.
Аймынэ отвернулась в сторону и снова принялась за посуду. А Кувлюк, прикусив язык, смотрел на девушку с укором, по-рабски приниженно, с мучительной жадностью.
Долго тянулось молчание. Старик Ятто задумчиво пощипывал свою бородку.
– Спать пора. Здесь нам всем не уместиться. Пойдем в другую ярангу, – предложил он Журбе. – И ты, девушка, иди со мной. Я хочу расспросить о делах и здоровье твоего отца.
– Пойдем, – согласился Владимир.
Нояно приветливо улыбнулась Аймынэ и надела на голову свою длинноухую шапку.
20
После уроков все школьники выбежали порезвиться на улицу. В классе остался один Оро. Забившись в угол, он задумчиво смотрел на чистый лист бумаги.
Солнцева вошла в класс, пристально посмотрела на мальчика.
– О, да ты загрустил чего-то, – тихо промолвила она.
Оро слабо улыбнулся и ничего не ответил.
– Я знаю, чего ты грустишь: ты очень соскучился по дедушке, по бабушке, так, что ли?
На лице мальчика появилось сложное выражение: казалось, ему хотелось и заплакать, и от души поблагодарить за внимание учительницу, которую он очень полюбил, и попытаться бодро вскинуть голову, чтобы доказать, что он не какая-нибудь плаксивая девочка, а… хотя и маленький, но все же мужчина.
– Ну, ну, я тебя понимаю, можешь мне ничего не рассказывать, – промолвила Оля, обдумывая, чем развеселить и успокоить мальчика.
– Я вот сижу и так думаю: плохо, что дедушка мой читать и писать не умеет; письмо написал бы ему, – поговорить с ним очень хочется!
– А ты пиши! Пиши! – обрадовалась Оля прекрасному случаю помочь мальчику. – Ты так хорошо уже пишешь! Расскажи дедушке, как живешь в школе, как учишься, обрадуй его, ободри: он ведь тоже сильно скучает по тебе!
– Так он же совсем не знает разговора по бумаге.
– Но там уже немало грамотных людей! Ему прочтут, все до слова прочтут.
Лицо Оро вмиг преобразилось, глаза его загорелись.
– Да. Это верно! Прочтут! Теперь я каждый день по письму ему писать буду! – Оро схватил карандаш, поправил на парте лист бумаги. – А еще… я буду ему рисунки рисовать! Пусть посмотрит, какую елку мы из бумаги и дерева сделали, какой у нас пионерский барабан, какой горн! Какие вот у нас парты, доска! А потом я оленей рисовать буду, маленьких олененочков, потому что сильно, сильно видеть их хочу.
– Правильно, это ты очень хорошо придумал, – одобрила учительница. – А чтобы рисунки были красивыми, я сейчас тебе кое-что подарю.
Солнцева подошла к шкафу, достала альбом для рисования, пачку цветных карандашей.
У Оро от восхищения захватило дыхание. Он схватил карандаши, бережно открыл коробку.
Вскоре мальчик был поглощен работой над рисунками. Оля оставила его одного. Войдя в комнату, она выбрала из стопки тетрадей по арифметике тетрадь Оро, внимательно проверила ее и с большим удовольствием аккуратно вывела «5». Этот мальчик был одним из лучших ее учеников.
Шли дни. Оро действительно часто писал письма, заклеивал их в конверты, подаренные ему учительницей, складывал в стопку, дожидаясь, когда в тундру уйдут нарты. Он так увлекся своим занятием, что попытался, как сказал своим товарищам, обходиться разговором только по бумаге. Объясняться же вслух он решил только с учительницей. Вскоре Солнцеву удивило то, что мальчик не отвечал на переменах на вопросы товарищей, а когда у него прорывалось хоть одно слово, дети хохотали до слез. Обычно же, если возникала потребность поговорить с кем-нибудь из ребят, Оро забивался в угол, писал записку, протягивал собеседнику.
Вскоре Солнцева разгадала все это и решила не мешать мальчишеской проделке. Ученики один за другим на переменах или после занятий подходили к учительнице и сообщали о промахах Оро: не выдержал, дескать, три слова сказал! Смешливый и любопытный Тотык не отставал от Оро ни на шаг, пытаясь вырвать у него хоть слово.
– У тебя рубаха сзади в чернилах! Я видел в твоей тетради двойку! Ты совсем не умеешь аркан метать!
Оро отвечал просто: он снимал с себя рубаху и, видя, что никаких чернил на ней нет, укоризненно качал головой, прикладывая ко рту кисть руки и выразительно шевеля ею: дескать, язык у тебя длинноват и потому такой лживый. А на замечание, что он аркан метать не умеет, хватал аркан, отбегал от Тотыка в сторону и ловко набрасывал на него петлю. Но однажды Тотык с совершенно серьезным видом заявил на перемене, что в сумке Оро нет подаренных учительницей цветных карандашей. А карандаши ребята действительно спрятали. Оро бросился к сумке, глянул в нее и закричал:
– Кто забрал карандаши? Отдайте карандаши!
Школьники захохотали. Оро сообразил, что промахнулся, и в сердцах полез с кулаками на Тотыка. Тотык с хохотом оборонялся.
В класс вошла учительница. Поняв, что происходит, она решила, что проделка Оро может зайти слишком далеко, и попросила мальчика закончить свою игру в молчанку. Но было уже поздно.
В поселок Пирай как-то на один день приехал шаман Тэкыль. Эчилин посоветовал ему пустить по тундре слух, что Оро, учась в школе, начинает забывать человеческий язык. И чем лучше он понимает разговор по бумаге, тем хуже говорит языком.
– Пусть об этом старик Ятто услышит! Пусть он взбесится от страху! – сказал он шаману в своей яранге. Тэкыль посмотрел в лицо Эчилину и вдруг зашелся в беззвучном смехе, сотрясаясь всем своим немощным, дряблым телом.
Весть, распространенная шаманом, быстро облетела все стойбища тундры.
Мало кто верил тому, что сказал шаман. Но суеверный старик Ятто страшно обеспокоился. Напрасно его уговаривали и Владимир, и Воопка, и Майна-Воопка не верить вздорному слуху. Старик немедленно запряг оленей, взял с собой запас пищи на несколько дней и отправился в Янрай. По пути к нему присоединилось еще три таких же суеверных оленевода, дети которых учились в школе.
И вот однажды, когда уже угасали сумерки, Солнцева увидела в свое окно, что к поселку скачет несколько оленеводов на оленях. Оленеводы подъехали прямо к школе, вошли в класс.
– Где Оро? – тревожно оглядывая учеников, громко спросил Ятто, стаскивая со своей головы огромный волчий малахай.
Обрадованный Оро со всех сил бросился к своему деду.
– Покажи язык! – приказал Ятто.
Оро удивленно посмотрел на деда, послушно выполнил приказание. Вокруг него, касаясь друг друга потными головами, наклонились и остальные оленеводы. Глядя в их тревожные лица, Оро опешил и несколько минут в самом деле не мот вымолвить ни слова, хотя оленеводы наперебой задавали ему самые невероятные вопросы.
Насторожившись, Оля готова была вмешаться в разговор в любую минуту.
– Собирайся домой! – приказал Ятто.
Пораженный Оро стоял, как вкопанный.
– Собирайся домой! – повторил Ятто. – Ты слышишь, или уши твои тоже не работают? Где твоя кухлянка?
– Зачем кухлянка? Куда кухлянка? Я не поеду. Я хочу учиться! – вдруг выпалил Оро.
Оленеводы изумленно переглянулись.
– А ну-ка еще чего-нибудь скажи! – обрадованно и просительно предложил Ятто.
– Да что вы думаете, я разговаривать разучился? – очнулся Оро, смущенно оглядывая взрослых. – Это я просто с ребятами шутил, чтобы интересно было! Знаете, как это интересно? Все хотят, чтобы я разговаривал, а я молчу.
Солнцева облегченно вздохнула. А Тотык, испугавшись, первое время не меньше, чем Оро, вдруг фыркнул в книгу, с трудом сдерживая смех. Ятто глянул в его сторону, перевел взгляд на улыбающуюся учительницу, и вдруг сам захохотал громко, раскатисто. Засмеялась и учительница вместе с оленеводами и школьниками. Смущенный Оро исподлобья посматривал в разные стороны, неловко переступая с ноги на ногу. Теперь он не очень рад был своей выдумке.
Минут через десять оленеводы пили чай в комнате Оли. Разговаривали все о том же – о проделке Оро.
– Я очень испугался, – говорил Ятто, со свистом прихлебывая чай. – Сама понимаешь, – обратился он к учительнице. – Что я делал бы с ним, если бы он человеческим языком говорить разучился? Ну, мог бы он по бумаге разговаривать. А если крикнуть надо, поругаться или громко позвать кого-нибудь, как бы он это делал? А потом вот с оленями, с собаками человеку иногда разговаривать приходится. Не напишешь же собакам бумажку, чтобы они влево, вправо поворачивали, чтобы поторапливались?
Оля хохотала, смеялись и оленеводы. А Ятто все говорил и говорил о самых невероятных, страшно неудобных обстоятельствах, в которых мог бы очутиться Оро, разучись он говорить языком. Старик понимал, что суеверный страх завел его слишком далеко и он попал в очень смешное положение, и потому пытался сейчас как-то все сгладить шуткой.
– Ну, а теперь скажи, рад ли ты бываешь письмам Оро? – опросила Оля, подливая старику чаю в стакан.
Ятто поставил в сторону блюдце и сказал тихо и ласково:
– Когда прочли мне его первое письмо – я, как женщина, заплакал. Жена моя Навыль тоже заплакала. Оба мы очень обрадовались. Только потом я никак не мог сообразить: как это Оро, совсем еще мальчик, и такому научился? Сам вот я сейчас тоже учусь. Но разговаривать по бумаге пока не умею. А голова-то моя, посмотри, не то что у Оро, – совсем седая! А седина, говорят, – мудрость. Как же так получается?
– Если захочешь, то научишься грамоте и ты, – сказала Оля, глядя на старика задумчивым, серьезным взглядом: нет, Ятто не казался ей смешным, не казался он ей примитивным человеком, скорее он напоминал ей просыпающегося, который после тяжелого сна все еще никак не может разобраться, что перед глазами его сон, а что явь.
– Не уезжайте сегодня домой, дети по вас сильно соскучились, – сказала она оленеводам. – А вот и они, – добавила Оля; у раскрытой двери стояло несколько мальчиков и девочек во главе с Оро. В горячих глазенках их была радость. «Вот этих уже никогда не сморит кошмарный сон, от которого с таким трудом освобождаются их родители», – думала учительница, глядя на своих учеников.
