Текст книги "Быстроногий олень. Книга 1"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

20

Наконец пришел день, когда началась охота на песца. Рано поднялись в это утро янрайцы. В предутреннем рассвете выли собаки, впряженные в нарты. Громко перекликались мужские и женские голоса.

– Поть-поть! Поть-поть! – кричал кто-то на собак, заставляя их свернуть влево.

Одна за другой стремительно уходили из поселка нарты. Женщины, прижав руки к груди, с волнением провожали мужчин тревожными взглядами. Каким будет этот первый день охоты? Будет ли с самого начала у охотников удача? Не вернутся ли они домой с пустыми руками?

С затаенным трепетом подъезжали охотники к своим приманкам. Еще издали всматривались они: не мечется ли в капканах песец, не бьется ли красным пламенем лисица?

Собаки Пытто все ускоряют бег. Вот уже промелькнул мимо холм, за которым должна виднеться первая приманка. Вот она чернеет справа. Пытто вскочил на нарту. Сердце стучит так, словно он не бывалый, видавший виды охотник, а мальчик, впервые поставивший капканы. Но что это? Почему его глаза не видят мечущегося песца? Неужели неудача? Или зверек уже замерз и его трудно отличить от снега?

Все ближе и ближе приманка. Пытто уже ясно видит – там все пусто. Но он еще не верит своим глазам, ждет чуда!

Остановив собак, Пытто подбегает к приманке, бросается перед ней на колени. «Следы песца! Вот он даже через капкан пробежал! Поземкой забило капкан, и он не разрядился».

Пытто передохнул, сорвал с головы малахай. Голова его быстро покрывалась инеем.

– Ай, какая досада! – прошептал он, не чувствуя холода.

– Чего же это я сижу, как глупая нерпа на льдине? – вдруг спросил Пытто. – Надо к другим приманкам спешить.

Заставив себя успокоиться, Пытто сбил с головы иней, надел малахай, быстро и ловко перезарядил капканы.

Подъезжая ко второй приманке, Пытто еще издали заметил мечущегося песца. Остановив рвущихся собак, охотник закрепил нарту, схватил копье.

Выбрав момент, Пытто ловким ударом ноги опрокинул мечущегося зверька на спину, быстро придавил его грудь палкой, затем встал на концы палки ногами.

Когда песец был мертв, Пытто осторожно извлек его из капкана, очистил от снега, любовно провел оголенной рукой по нежному, пышному ворсу, внимательно осмотрел маленькую мордочку зверька с черным носиком и с оскаленными зубами.

– Хорош; ай хорош песец, первый сорт будет?! – улыбнулся Пытто, чувствуя, как гулко стучит его сердце.

– Есть один! – торжествующе произнес он. И, став серьезным, сдержанным, быстро зарядил капкан, поспешил к нарте.

Многие охотники из колхоза «Быстроногий олень», изменив вековому обычаю быть у приманок сдержанными, бесстрастными, шумно выражали у капканов радость или досаду. Многие из них подъезжали к приманкам, как и Пытто, с душевным трепетом.

Самый юный охотник – Эттын, который впервые поставил свои капканы, на третьей приманке не выдержал и заплакал: капканы его были пусты.

«Не сразу, не сразу удача придет! – стучали в его мозгу слова Петра Ивановича. – Песцы хитрые, осторожные, они почувствуют, что у приманок был человек, почувствуют беду. Пройдет время, они проголодаются и забудут свою осторожность. Тогда можно ждать в капкан песца».

Но Эттын так уже свыкся с мыслью, что непременно с первой же приманки снимет песца, что теперь воспринимал свои несбывшиеся мечты почти как катастрофу.

Курносое лицо его, с ямочками на румяных щеках, выглядело таким несчастным, что даже собаки, почуяв неладное, завыли громко, заунывно.

Эттын накричал на собак, тщательно перезарядил капкан, поехал дальше.

– Ничего, еще много приманок впереди, – утешал он себя. – Все равно домой приеду с добычей.

Но и у следующих приманок капканы были пустыми. Все сумрачнее и сумрачнее становился Эттын.

– Ну что ж, сегодня не поймаю, так завтра поймаю. Все равно план выполню! – упрямо твердил он, утешая себя втайне надеждой, что хоть на последней приманке, а песца он найдет.

К последней приманке Эттын подъезжал уже к вечеру. Как ни успокаивал себя юноша, а волнение с новой силой охватило его.

«Вот беда, сердце, будто песец в капкане, бьется, – подумал юноша, прижимая руку к груди. – Не буду смотреть, пока не подойду вплотную к приманке».

Закрепив собак, Эттын действительно попытался подойти к приманке, глядя вниз, себе под ноги.

Все ближе и ближе приманка. Эттын не выдержал, сорвался с места, побежал и вдруг, замер, пораженный неожиданным зрелищем: снег у приманки разворочен, окрашен кровью. Песец вырвал цепь и ушел прочь, волоча за собой капкан.

«Как это? Почему это получилось? – Эттын беспомощно развел руками. – Цепь плохо закрепил! Не так, наверно, сделал, как Петр Иванович рассказывал!»

Горькая обида сдавила горло. Глаза, помимо воли, опять затуманились от слез.

«Плохо закрепил цепь! Песец ушел, ушел песец! Если бы хорошо закрепил цепь – с песцом домой вернулся бы. Но куда он ушел?..»

Эттын быстро вытер руками глаза, всмотрелся в хорошо заметный след песца. Снег по его следу был исцарапан капканом. То там, то здесь алели пятна крови.

Решение созрело мгновенно: надо догнать песца. С капканом он далеко уйти не мог. Эттын побежал к собакам.

Быстро темнело. Собаки то и дело сбивались со следа, бросаясь то влево, то вправо, выбирая более свежие следы. Эттын кричал на собак, направляя их по нужному следу. Порой он принимал снежный заструг за песца, соскакивал с нарты, задыхаясь, бежал рядом с собаками.

Дальше и дальше мчалась нарта по следу.

«Найду, пусть всю ночь проезжу, но найду!» – упрямо твердил юноша, погоняя собак. Ему представлялось, как он приезжает домой с песцом, как подбегает к нему бригадир Рультын, берет в руки зверька и торжественно говорит:

«Вот смотрите, наш самый молодой комсомолец в первый же день охоты поймал песца. Хороший охотник Эттын! По-настоящему помогает фронту Эттын!»

А тьма все сгущалась. Дальше ехать на собаках по следу было уже невозможно.

Не задумываясь, Эттын остановил собак, закрепил нарту.

«Найду, все равно найду!»

Нагибаясь все ниже и ниже, Эттын шел по следу песца. Все дальше и дальше позади оставались собаки. Глядя на удаляющегося хозяина, они выли тоскливо, протяжно, на разные голоса.

Над сопками взошла луна. Снег загорелся тусклыми зелеными искорками. Эттын ускорил шаг. Один холм перевалил юноша, другой. Вот русло какой-то речки.

«Постой, где же я? Так это же, кажется, речка Понтавээм? Неужели я так далеко ушел?»

А след уводил дальше и дальше. И вдруг Эттын остановился: на противоположном берегу неширокого рукава реки лежал песец с капканом на задней левой ноге.

Эттын протер глаза, тряхнул головой – не чудится ли? Но песец – на прежнем месте. Издав дикий, победный крик, Эттын бросился к песцу, но тут лед под ногами затрещал, и юноша по колено погрузился в воду. Он инстинктивно рванулся назад. Но песец, тот самый песец, которым Эттын бредил добрых полмесяца перед началом охоты, был так близко, что если ступить еще шаг, то он уже очутится в руках.

Эттын сделал шаг и еще два шага. Схватив песца, он бросился назад, не выбирая дороги: все равно торбаза и меховые штаны были уже мокрыми.

Рассмотрев жадными глазами при лунном зеленом свете мертвую морду песца, Эттын побежал к собакам.

Торбаза насквозь не промокли, но шерсть на них покрылась льдом.

– Не страшно, – бодрился Эттын, – если быстро бежать, ногам, ничего не будет!

Что ему был сейчас лед на торбазах и штанах, когда за спиной у него висел настоящий песец!

Порой юноша останавливался и смотрел песца.

«Шерсть у него не совсем темная, наверно самый низкий сорт, – неожиданно кольнула неприятная мысль. – А может, это от лунного света кажется?»

Трещит от мороза лед на озерах. Еле заметный ветер обжигает лицо, Эттын спешит к собакам. Черная тень стремительно скользит перед ним по искрящемуся снегу. Эттын, не чувствуя усталости, по-мальчишески выкидывает ногами, стремясь перепрыгнуть, собственную тень.

«Ого-го-го-го, люди! – хочется крикнуть ему так, чтобы услышал весь мир. – Эге-ге-гей, люди! Смотрите, я поймал песца! С сегодняшнего дня я охотник! Я уже начал выполнять свой план!»

Дома Эттына ждали с нетерпением и его мать Рочгина, и отец Тиркин, и восьмилетний братишка Тэюкай.

– Рультын только что приехал, двух песцов привез! – запыхавшись от бега, сообщил отцу Тэюкай. – А у тебя только один. Ну, ничего, скоро Эттын приедет, может сразу трех песцов привезет.

Тиркин засмеялся, шутливо дал сыну подзатыльника, приказал пробежать по поселку, узнать, кто еще прибыл с охоты и с какой добычей. Тэюкай с восторгом бросился выполнять приказание.

Охотничьи новости молниеносно облетали все дома и яранги.

– Пыныч снял с капканов сразу двух песцов! – кричал чей-то тонкий, взволнованный голос на краю поселка. В сумерках возбужденно перекликались дети, лаяли собаки, слышались шутки прибывших с охотничьих участков мужчин.

Вскоре в поселке стало известно, что все охотники, за исключением Иляя и юноши Эттына, принесли по одному, по два песца. Правда, Эттын все еще не возвратился с охоты, ну, а Иляй, как выяснилось, совсем не выходил на капканы. Но этого было еще мало. Пытто, побывавший на участке Иляя, не обнаружил там ни одной приманки.

– Нет приманок на его участках! – взволнованно объяснил он собравшимся вокруг него охотникам. – Я следы смотрел, не видно было, чтобы приманки волки растаскали.

Охотники возмущенно зашумели:

– Выгнать надо его из колхоза!

– Ну да, конечно, выгнать лентяя из колхоза!

– А ну, пойдем к Иляю! – предложил охотникам Айгинто.

Иляй сидел у горящего костра с мрачным видом.

– Ты почему сегодня не выходил на капканы?! – налетел на него Айгинто.

Иляй отвернулся в сторону и промолчал.

– Почему на твоих участках совсем нет приманок? – спокойно поинтересовался Гэмаль, присаживаясь рядом с Иляем на корточки.

Тэюнэ сидела тут же, у костра. Она, не мигая, смотрела на Гэмаля. В похудевшем лице была горькая обида и упрек. Сердце у Гэмаля болезненно сжалось. Он вдруг почувствовал к ней непреодолимую жалость. Ему хотелось сказать ей немедленно, тут же, при всех, что-нибудь теплое, утешающее. Заметив на себе мрачный взгляд Иляя, Гэмаль смущенно кашлянул и повторил свой вопрос.

– Сам сожрал приманку! С Тэюнэ, вместо песцов, ее сожрали! – сердито отозвался Иляй.

– Но где же твое мясо, заготовленное для пищи на зиму? – удивленно спросил Гэмаль.

– Зачем вам знать это? Чего вам от меня надо? – с озлоблением выкрикнул Иляй. – Не вы голодать будете, я сам голодать буду…

– Ты забыл, что у тебя жена, она тоже есть хочет, – мягко заметил парторг.

– А чего это ты так о моей жене беспокоишься? – с вкрадчивым ехидством спросил Иляй.

Слезы брызнули из глаз Тэюнэ. Она закрыла лицо руками. Наступило томительное молчание. Иляй тяжело вздохнул и вдруг тихим, виноватым голосом спросил:

– Вам интересно знать, куда я свой зимний запас мяса дел?

– Да. Нам это интересно знать, – подтвердил Айгинто.

– Я его пропил, – честно сознался Иляй.

Снова наступило молчание.

– Когда же ты, Иляй, другим человеком станешь? – нарушил молчание Гэмаль.

– Наверно, никогда другим не стану, – с неподдельной печалью ответил Иляй. – Вот как ни стараюсь другим стать, а никак не могу. Сам себе противным стал. Таким, наверное, и подохну. Вот скоро жена уйдет от меня…

– И уйду. Конечно, уйду! – с отчаянием воскликнула Тэюнэ, вытирая руками заплаканное лицо.

– Вот видите, – как бы жалуясь, сказал Иляй. – Уйдет наверное. Давно уже твердит мне об этом. Тогда я совсем пропаду. Не смогу жить без нее…

– Вот что, Иляй, правление колхоза за приманки тебя, конечно, поругает как следует, – тихо сказал Гэмаль, стараясь не смотреть на Тэюнэ. – Готовься к ответу. А сейчас пойдем со мной. Для пищи я тебе дам часть своего запаса нерпичьего и оленьего мяса. Думаю, что потом ты сумеешь вернуть его мне.

– Ничего он не вернет, – сквозь слезы сказала Тэюнэ.

– Как не верну, обязательно верну, – робко возразил Иляй.

Охотники один за другим вышли из яранги. Оставшись одна, Тэюнэ заплакала горько, навзрыд, не пытаясь унять слезы.

Когда Иляй вернулся домой с мясом, Тэюнэ все еще плакала. Она не взглянула на мужа, не притронулась к принесенному мясу. Иляй присел на корточки у костра, закурил трубку. Острая жалость к Тэюнэ мучила его. «Плохой муж попался Тэюнэ, скверный муж, тяжело ей, – думал Иляй, искренна сочувствуя горю жены. – Надо сказать ей что-нибудь, хорошие слова сказать. Издалека начать, чтобы не обидеть».

– Да, несчастный ты человек, Тэюнэ, – вздохнул он.

Тэюнэ резко встала на ноги и, метнув в Иляя гневный взгляд, вышла из яранги.

Иляй растерянно улыбнулся. Лицо его стало жалким, сконфуженным.

У ног Иляя улегся старый пес с мохнатой головой и клочковатой шерстью.

– Ну что, Утильгин? Наверное, жалко тебе меня? – обратился Иляй к своему верному другу. Утильгин повилял хвостом и, встав, положил свои крупные лапы с притупленными когтями на колени хозяина. В умных, угрюмых и в то же время ласковых глазах его было что-то, напоминавшее человеческое.

– Один только ты на меня не обижаешься, – вздохнул Иляй, поглаживая большую голову Утильгина. – Однако большие, очень большие мы друзья с тобой.

Иляй никогда не имел порядочной упряжки, хотя, по общему мнению в поселке, прекрасно понимал собак. Самые лучшие охотники просили его посмотреть вновь приобретенную собаку, сказать о ней свое мнение. Если же Иляю самому удавалось приобрести собаку, то вскоре он непременно начинал приставать к охотникам, предлагая поменяться собаками. Однако не было случая, чтобы Иляй пытался променять своего Утильгина. Редко запрягал он его в нарту. Только тогда, когда требовался особенно опытный передовик, Иляй прибегал к помощи своего друга и не раз из самых далеких стойбищ, сквозь кромешную тьму, сквозь пургу безошибочно приезжал в поселок, полностью полагаясь на Утильгина.

– Пойди позови Тэюнэ домой! – попросил Иляй Утильгина и слегка подтолкнул его.

Пес выбежал из яранги. Тэюнэ сидела на камне. Утильгин подошел к ней, мягко взял зубами за рукав.

Тэюнэ вздрогнула. Заметив Утильгина, она улыбнулась, обняла его голову.

– И за что ты только так любишь этого Иляя? – сказала она, смахивая со щеки слезу. Но тут до ее слуха долетел чей-то радостный голос.

– Люди! Бегите в правление! Эттын с охоты прибыл. Эттын голубого песца принес!

Тэюнэ встала и облегченно вздохнула: удача самого юного охотника обрадовала и успокоила ее.

– Вот мальчик Эттын домой с голубым песцом вернулся, а ты, как морж на льдине, на шкурах валяешься, – громко сказала она мужу и поспешила в правление колхоза.

Иляй выглянул из яранги.

– Эттын принес голубого песца? – изумленно спросил он и вдруг почувствовал, что ему нестерпимо хочется пойти в правление колхоза, посмотреть на дорогого, редкого песца, но Иляю было стыдно показаться на глаза людям. Досадливо почесав затылок, он снова – спрятался в ярангу.

– Понимаешь, Утильгин, дело какое: мальчик Эттын принес голубого песца, – обратился он к своей собаке.

Утильгин что-то проворчал в ответ. Иляю почудился в его голосе упрек.

– Везет же людям, – с завистью промолвил Иляй. – А вот мне никогда не везет. Но все же, однако, надо за охоту браться. Стыдно людям на глаза показываться. Может, и мне будет удача.

А в правлении колхоза, при ярком свете двух тридцатилинейных ламп, охотники с волнением осматривали голубого песца. Здесь был почти весь поселок. Даже древний старик Анкоче пришел порадоваться удаче молодого охотника.

– Это добрый, очень добрый знак! – изрек он во всеобщей тишине после осмотра песца. – Быть в эту зиму хорошей удаче охотникам нашим.

Эттын, важный и в то же время смущенный, пошмыгивал маленьким носиком, победно, не без чувства превосходства посматривал на своих друзей-комсомольцев. Ему хотелось сказать, что темный цвет песца он сначала принял за низкий сорт, но вовремя раздумал: это могло принести урон его охотничьему авторитету.

Тэюнэ жаркими глазами смотрела на Эттына.

«Мальчик, совсем еще мальчик, а поймал такого дорогого песца. А что, если я, сильная, молодая, здоровая женщина, за мужское дело возьмусь? – пришла неожиданная мысль. – Чем я хуже Эттына? Пусть Иляй валяется в яранге, я пойду ставить капканы».

– Ого, это добрый, очень добрый знак! – снова услышала она голос старика Анкоче.

– Да, это добрый знак, – сказала Тэюнэ, соглашаясь с Анкоче.

Часть вторая

1

В черный четырехугольник окна с ожесточением хлестало снегом: на улице бесновалась пурга. Таинственные шорохи, вздохи, далекие, приглушенные взвизгивания, посвисты разноголосо доносились в комнату.

Владимир Журба смотрел в окно. Во взгляде его, казалось, застыл немой вопрос. Сергей Яковлевич Ковалев, тяжело облокотившись на стол, перечитывал сводку Информбюро. Оба молчали.

А в окно все с большим ожесточением билось что-то свирепое, косматое. Толчок особенной силы заставил мигнуть пламя в лампе, и этот толчок вывел из оцепенения Журбу. Словно сбрасывая с себя невидимый груз, он выпрямился, мотнул головой и спросил:

– Неужели фашисты заберут Сталинград?

Голос Владимира прозвучал неестественно громко, было похоже, что нарушить молчание для него стоило немалого труда.

Секретарь райкома медленно поднял на Журбу глаза. Строгие, озабоченные, в темной глубине своей они выражали почти мучительное напряжение мысли: Владимиру даже неловко стало, что он нарушил размышления секретаря.

– Возьмут ли они Сталинград, или не возьмут, а в Берлине мы все равно будем, – негромко ответил Ковалев. Чуть пристукнув по столу кулаком, он добавил: – Да, да, непременно будем!

Секретарь снова склонился над сводкой.

За дверью послышались громкие мужские голоса, хлопанье снеговыбивалок. В комнату вошли Гэмаль и Айгинто.

– Вот сейчас тебе Сергей Яковлевич скажет! – едва переступив порог, вскрикнул председатель колхоза, наступая на Гэмаля. Стащив резким движением с головы огромный волчий малахай, Айгинто швырнул его на стул и снова заговорил так же громко, возбужденно: – Ты – парторг, а я – председатель. Почему такое не понимаешь? А?.. За колхоз я больше тебя отвечаю!

Черная жесткая челка Айгинто падала на его жаркие глаза. Тонкие ноздри сухощавого носа вздрагивали.

Насколько был возбужден Айгинто, настолько спокойным казался Гэмаль. Не спеша расстегнув ремень кухлянки, он аккуратно свернул его и сказал:

– Мысли твои словно пургой в разные стороны раздувает. Зачем неспокойно так разговариваешь?

Ковалев с любопытством прислушивался к спору.

– А ну-ка разденьтесь, сядьте! – предложил он.

Айгинто стащил с себя кухлянку порывисто, Гэмаль неторопливо, спокойно.

– Жаль, наша хозяйка не сможет сегодня домой вернуться, а то чайку бы попили, – сказал Сергей Яковлевич, глядя в угол, где виднелся ярко вычищенный медный чайник.

– А мы сами, – отозвался Журба. – Я думаю, Солнцева нас не поругает.

Не дожидаясь ответа, учитель вышел на кухню.

Гэмаль и Айгинто уселись рядом на кушетку.

– Ну, ну, ругайтесь дальше, – улыбнулся одними глазами секретарь, – хорошо, по-настоящему ругайтесь, а я послушаю.

– Зачем ругаться? Как так ругаться? – удивился Айгинто и, вдруг улыбнувшись, добавил: – Э, я знаю, вы шутите, Сергей Яковлевич.

– Нет, не шучу, – возразил Ковалев. – Значит, Гэмаль что-то делает не так? В твои дела слишком вмешивается? Однако ты очень недоволен Гэмалем?

– Как так недоволен? Почему недоволен? – В лице Айгинто было столько откровенного недоумения, что Ковалев не выдержал и рассмеялся.

– Вот это очень важно для меня знать, – заметил он. – А теперь все же расскажите, о чем вы спорите?

– Я говорю: выгнать надо Иляя из колхоза. Лодырь Иляй, лживый человек Иляй, – заторопился Айгинто.

– Нельзя выгонять Иляя из колхоза, – негромко, но твердо возразил Гэмаль.

– Тогда беспорядки пусть будут в колхозе, да? Нет, так нельзя! – Айгинто соскочил со своего места. – Много мы уже сделали, чтобы не хуже илирнэйцев быть. Даже на четыре песца в эту декаду обогнали их. И все равно плохо это! Нам не на четыре, а на сорок песцов обогнать их надо! До конца охоты еще далеко. Илирнэйцы нас еще в два раза обогнать могут. Потому что там нет таких охотников, как Иляй. Выгоним Иляя, значит других лентяев, нарушителей дисциплины колхозной, как следует попугаем! Вот как делать надо!

– У вас часто такие разногласия получаются? – спросил Ковалев, пристально наблюдая за взволнованным Айгинто.

– Иногда ругаемся, но все равно друг друга понимаем. Так думаю, что и об Иляе договоримся. – Гэмаль улыбнулся.

– Вот когда выгоним из колхоза Иляя, тогда сразу договоримся, – упрямо твердил Айгинто.

– То, что вы вместе думаете, как лучше окончательно наладить дисциплину в колхозе, как не отстать от илирнэйцев, – это хорошо, – сказал Сергей Яковлевич. Немного помолчав, он поправил огонь в лампе и вдруг предложил: – А ну-ка двигайтесь ко мне поближе. Очень важный разговор у нас будет.

Гэмаль и Айгинто подвинули стулья ближе к столу. Лица у обоих стали озабоченными, внимательными.

– Как по-вашему, план на песца у вас большой?

– Да, да, Сергей Яковлевич, очень большой, – живо отозвался Айгинто, – с осени даже испугались. А когда еще на сто песцов прибавили, совсем страшно стало.

– Ну и как, потом успокоились? Ушел страх?

– Да, да. Ушел страх. Подумали, хорошо подумали, готовиться как следует стали и теперь уверены, что хоть и большой план, а все равно выполним, обязательно выполним. Так, что ли, говорю, Гэмаль?

– Трудно, конечно, будет, очень трудно, а выполним, – согласился парторг.

– А вот как вы думаете, если еще напряженнее колхоз ваш работать будет, перевыполнить, значительно перевыполнить план сможете?

– Не знаю, Сергей Яковлевич! – Айгинто вздохнул. – Честно скажу, прямо скажу – если и перевыполним, то очень немножко. Мыши появились, песцы за мышами уходят, на старую приманку и не смотрят даже, только на свежую приманку и надеемся.

– Ну, а ты, Гэмаль, как думаешь?

– Айгинто правду говорит, – помедлив, отозвался Гэмаль. – Если выполним план – это будет большая победа для нашего колхозу. Уверен я, что илирнэйцы о себе точно так же думают.

– Нет, Гэмаль, илирнэйцы сейчас немножко по-другому думают.

Гэмаль и Айгинто насторожились. «Ну, что ж, наступил самый подходящий момент сказать им самое главное!» – решил секретарь. А Гэмаль и Айгинто ждали напряженно, нетерпеливо.

– Вижу по лицам вашим, ждете вы сообщения важного, – выпрямился на стуле Ковалев. – А сообщение это будет вот какое: по поручению райисполкома и райкома партии я привез вам фронтовое задание – сверх плана поймать еще триста песцов.

Ошеломленные Айгинто и Гэмаль переглянулись. Ковалев ждал, что они скажут. Но ни тот, ни другой не промолвили ни слова.

Ковалев встал, зашагал по комнате. Гэмаль и Айгинто молча наблюдали за ним. Прямой, с широкими плечами, в высоких оленьих торбазах, он был знаком им до мельчайшей черточки, и все же сегодня они чувствовали в нем что-то новое.

«Какой-то не такой он сегодня. Как будто большую, сильно большую ношу поднял», – невольно пришло в голову парторгу.

Ковалев остановился возле Гэмаля и Айгинто и, посмотрев на карту, висевшую на стене, протянул руку к Сталинграду.

– Тяжелые дни у нас сегодня, друзья! Вот здесь по-прежнему такие бои идут, каких никогда, слышите, никогда на земле не бывало! Один советский боец дерется сразу, быть может, с сотней фашистов. Понятно вам, какой у бойцов наших план?

– Один советский солдат и сто фашистов, – пробормотал Айгинто, как бы подсчитывая что-то. – Большой, ой, какой большой план. Теперь мне сниться это будет. Надо всем, всем рассказать завтра: один советский солдат и сто фашистов.

– А у нас на охотника всего пятнадцать песцов сверх плана, – в тон председателю промолвил Гэмаль.

Ковалев слушал Айгинто и Гэмаля и думал о том, что вот эти люди, которые всего несколько минут назад были уверены, что усилия их исчерпаны до конца, уже готовы взяться за гораздо большее, чтобы стать рядом с теми, кто бьется с врагом у Сталинграда.

– Чай готов! – весело возвестил Журба, входя в комнату с горячим чайником в руках.

За чаем между председателем и парторгом опять завязался спор о колхозных делах.

– Ты, Айгинто, очень тороплив, иногда бестолково тороплив, – говорил Гэмаль председателю колхоза. – Порядок в колхозе это тебе не курительная трубка, которую взял где-нибудь – вот она и есть. Порядок постепенно наводится, а не так: выгнал Иляя из колхоза, и все уже сделано.

– Спорьте, если нужно, даже ругайтесь, но будьте друзьями и обязательно находите решение, – посоветовал секретарь. – Я здесь проездом задержусь у вас на день, на два, чтобы кое в чем помочь. И в тундре у вас теперь будет замечательный помощник. Вот товарищ Журба, инструктор райисполкома, – мы направляем его к оленеводам вашего сельсовета заведующим Красной ярангой.

Владимир слегка смутился и, тщательно подбирая каждое слово, сказал:

– Постараюсь быть помощником. Постараюсь… Хотя это, наверное, будет нелегко.

Был он высокого роста, полный, медлительный. Лицо открытое, по-юношески округлое, с мягким улыбающимся ртом. Синева глаз была настолько густой, что они казались темными. Во взгляде, в непотухающей улыбке его сквозило что-то такое, что выдавало в нем человека, склонного к шутке, к веселой насмешке и в то же время вдумчивого, даже мечтательного. Пепельные волосы, казалось, дымились над его головой – так они были нежны.

Внезапно дверь отворилась и в комнату ввалился заснеженный Иляй.

– Учительницы нет? – спросил он, тяжело дыша.

– Нет, а что?.. Неужели она в такую пургу ушла из стойбища Валькарай сюда? – спросил Гэмаль, подымаясь из-за стола.

– Не в пургу ушла. До пурги ушла. Потому и отпустили ее из стойбища, – быстро проговорил Иляй, стаскивая с головы заснеженный малахай.

Курносое лицо его с тревожными глазками было мокро от растаявшего снега.

– Я тоже там был. Не хотел итти. Потом пурга подула. Я думать стал, сильно думать стал: дошла или не дошла домой учительница. Плохие мысли в голову полезли. Искать пошел. И вот я здесь, а ее нет.

– Плохо дело, совсем плохо! – невесело сказал Гэмаль. И тут же деловито распорядился:

– Ты, Иляй, приведи свою собаку, а сам отдохни. Собаку на хороший повод возьми. Она, если надо, иголку в пурге найдет. Я пойду с ней Олю искать.

– Я тоже! – поднялся на ноги Владимир.

– Ты человек с дороги, ты устал. Здесь будешь, – тоном, не допускающим возражения, отрезал Гэмаль, – Айгинто и тебе надо скорее большой жгут из тряпок свернуть. Возле школы бочка железная вверх дном стоит. Таз с керосином крепко к ней привяжите, зажигайте факел.

Через четверть часа красное пламя факела рвалось на ветру во тьме, заполненной вздыбленным снегом. Журба, не чувствуя обжигающего ветра, стоял рядом с Ковалевым, чутко вслушиваясь в разноголосые звуки пурги. Казалось, что пламя вот-вот оторвется от факельницы и взлетит над поселком, стремительно увлекаемое шквальным ветром.

Минута шла за минутой. Владимир смотрел на факел и думал, что он похож на яростно бьющуюся в капкане лису, а перед глазами, где-то за пламенем, в едва освещенной мгле, стояло лицо Солнцевой.

Встретились Владимир и Оля год назад в Кэрвуке, на районной конференции учителей.

Неугомонная, стремительная девушка с первого же дня прибытия в Кэрвук взялась за организацию учительской художественной самодеятельности. Она бегала с эстрадным сборником, с нотами новых песен, просила учителей взяться за ту или иную роль в скетче, выучить стихотворение, принять участие в хоре. Не ушел от нее и Журба.

– Вот для вас самая подходящая роль, – налетела она на него, хотя до этого между ними не было сказано ни слова. – Вы будете играть юношу-подростка, который совершил героический поступок в тылу врага.

– Помилуйте, – взмолился Владимир. – Вы обратите внимание на мою комплекцию, мне бы вот моржа сыграть можно было бы и медведя: и белого и бурого – безразлично. А юношу-подростка… никак не могу.

Оля смерила его оценивающим взглядом с ног до головы, закусила нижнюю губу и смущенно сказала:

– Да. Пожалуй, для подростка вы крупноваты. Я как-то не рассмотрела. А знаете, вам прекрасно подойдет роль немецкого офицера. Жестокого! Ну, понимаете, такой – не человек, а зверь! Очень подойдет.

– Очень? – иронически переспросил Владимир.

– Да, да, очень. Вот попробуйте-ка сделать зверское лицо.

Владимир оскалил зубы, зарычал так, что Оля вздрогнула, и, повернувшись, ушел прочь.

– Если ты будешь таким образом определять мое артистическое амплуа, то я не только зарычу, а съем тебя, – бормотал он, не поворачиваясь в сторону Солнцевой.

«Нет, немецкого офицера ему тоже не сыграть, уж слишком добродушная у него физиономия, да и потом есть в нем что-то одухотворенное. А фашист должен быть тупой, как скотина», – думала Оля. И все же она нашла для Журбы подходящую роль. Никто из учительниц не брался сыграть роль здоровой, с мужицкими замашками женщины, тети Моти. Оля пристала к Журбе словно с ножом к горлу. Как ни упирался Журба, а роль тети Моти сыграл, и по общему признанию зрителей, блестяще, потому что хохот стоял в зрительном зале клуба гомерический.

Так между Владимиром и Олей началась дружба. Они много спорили и даже ругались; заспорив однажды о недостатках чукотского букваря, они вскоре твердо решили вместе составить новый букварь, тут же взялись за работу. На конференции их всегда видели вместе. Пошли разговоры, что Журба и Солнцева до беспамятства влюблены друг в друга и скоро поженятся. Оля и Владимир смеялись, и никому из них не приходило в голову как-то определить свои отношения. Им просто вдвоем было легко, весело и интересно. Так они и расстались хорошими друзьями, договорившись писать друг другую И они действительно переписывались. Письма их были полны шуток, споров, серьезных размышлений, и потому читать и отвечать на них как тому, так и другому было очень интересно.

И вот сейчас Журба с нетерпением ждал встречи с Олей. Порой ему чудился ее голос. И тогда Владимиру хотелось немедленно уйти во тьму, чтобы встретить девушку не здесь, у горящего факела, а там, далеко, в сугробах, чтобы взять ее за руку и повести сквозь пургу в теплый, светлый дом.

Из задумчивости его вывел Иляй. Чуть толкнув Владимира в бок, он наклонился к его уху и закричал, стремясь пересилить шум пурги:

– Оля для нас не только учитель, и доктор тоже. В Валькарай пошла больного лечить. Не так далеко. Она хорошо лечит. У меня кашель был, большой кашель. Она десять порошков мне дала. Не жадная, не пожалела! Я выпил все сразу. С тех пор не то что кашлять, чихать перестал.

Журба не отозвался. Обиженный Иляй отвернулся от него и наклонился с этим же рассказом к Ковалеву.

Оля подошла к факелу неожиданно. Тут же показался Гэмаль.

– А тревоги! Тревоги сколько здесь! – весело воскликнула девушка. – Зря беспокоились! Я уже настоящий полярный волк! Сама дошла!