Текст книги "Быстроногий олень. Книга 1"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
9
Черная, тяжелая туча покрывает открытое море. Изредка тусклым отблеском сверкнет студеная волна. Откуда-то издалека доносится глухой шум. Рультын с напряжением вслушивается: пройдет ли стороной шторм, или захватит их льдину?
Иляй, Пытто и Гивэй, спрятав лица в головные вырезы кухлянок, сидят на нерпичьих шкурах неподвижно. В темноте они кажутся обезглавленными. А шум все растет, все чаще вспыхивают тусклые лунные блики на черной воде, морская рябь усиливается.
Льдина, на которой скитались по морю Рультын, Гивэй, Иляй и Пытто, была довольно большая и прочная.
Убив около двух десятков нерп, охотники соорудили из нерпичьих туш нечто похожее на шалаш. Питались они мясом, а воду им заменял снег на льдине.
Трудно было, но охотники крепились. Только Иляй с каждым днем становился все мрачнее и замкнутее.
«Как мальчик, в море побежал. В ярангу зачем-то всем собранием прилезли, стыдить стали! – с закипающим раздражением думал он. – А как хорошо сейчас в яранге быть, в теплом пологе спать. Горячего мяса поешь, горячего чайку попьешь, спать ляжешь…»
От мысли о горячем чае Иляю стало еще холоднее. Не в силах унять дрожь, он старался как можно больше надышать за пазуху кухлянки, чтобы хоть немного согреться.
– На льдине трещина! – послышался тревожный голос Рультына. Охотники вскочили.
Иляй высунул из кухлянки влажное лицо и, застонав от боли, закрыл щеки и нос руками.
Туман рассеялся. Полная луна осветила море. Рультын и Пытто внимательно оглядывали трещину.
– Смотрите, прямо под нашу «ярангу» идет, – тревожно сказал Пытто. – Надо скорее какую-то половину льдины выбирать, нерп и шкуры перетащить.
– Пока вы сидели, я обе половины осмотрел, – прохрипел простуженно Рультын. Обледенелый подол верхней кухлянки его стоял колом… – По-моему.
Не успел он закончить фразу, как черная, зигзагообразная трещина стрельнула еще метра на три.
– Перетаскивать! – властно крикнул Рультын и первый схватил одну из нерпичьих туш. Гивэй и Пытто последовали его примеру, но Иляй не сдвинулся с места.
– Что, как морж на солнце, под луной греешься! – в бешенстве закричал Пытто, толкнув Иляя мерзлой тушей.
Иляй задохнулся от ярости, хотел было ринуться с кулаками на Пытто и только тут понял опасность положения. Острая тревога вытеснила ярость. Иляй бросился в нерпам, схватил одну из них и потащил на новое место.
Трещина расширилась. Охотники, задыхаясь от усталости, переносили убитых нерп.
И вдруг та половина льдины, на которую они только что перенесли нерпичьи туши и шкуры, кривым росчерком почти раскололась пополам.
– Перетаскивать! – снова приказал Рультын.
На новое место успели перетащить только половину нерп. Та часть льдины, которая казалась сначала наиболее надежной, теперь совсем отделилась и вдруг раскололась на три части.
Охотники молча наблюдали, как расходились в разные стороны куски льдины.
У Иляя закружилась голова. Ему показалось, что разум его начинает мутиться. Во рту стало вязко и горько. Дикие слова проклятия и отчаяния просились с языка. Но в сознании еще теплилась мысль, что надо быть мужчиной, что нельзя своим малодушием огорчать друзей, которым так же трудно, как и ему.
«Друзей? Каких друзей? – вдруг всплыли наверх другие мысли. – Разве Пытто, у которого язык, словно клыки волка, не смеялся в яранге надо мной, когда весь поселок пришел стыдить меня?»
Зачем-то сорвав с головы малахай, Иляй повернулся к Пытто. Лицо его еще сильнее обожгло ветром.
– Почему тогда, в яранге моей, как над мальчишкой, надо мной смеялись, а? – голос Иляя прозвучал одиноко, беспомощно, несмотря на всю силу гнева. Взглянув пристально в измученное, похудевшее лицо Иляя, Пытто невольно почувствовал к нему жалость.
Смахнув осторожным движением иней с головы Иляя, Пытто поднял со льдины его малахай, надел ему на голову. Иляй сразу сник, ссутулился и затоптался на месте, как бы примеряясь, куда бы сесть. Рультын положил руку на плечо Пытто и не то шутя, не то серьезно сказал вполголоса:
– Ты как настоящий мужчина поступил: чем ближе опасность, тем спокойнее должен быть человек!
Похудевшее лицо юноши с заиндевелыми ресницами и бровями выглядело суровым и мужественным. Раскурив трубку, Рультын протянул ее Иляю.
– На, погрейся. Последняя закурка осталась.
Иляй жадно затянулся, закашлялся, хотел было еще раз поднести трубку ко рту, но, как бы вспомнив о чем-то, поспешно отдал ее Гивэю.
– Покурите и вы с Пытто. У вас тоже от холода, как и у меля, сердце, наверное, в ледяшку превращается.
– За это спасибо. – Затянувшись, Гивэй передал трубку Пытто. – Один мудрый старик такие слова сказал мне когда-то: «Если человек в беде только себя помнит, значит он один на один с бедой остается…»
– Да, да. Правду ты сказал: это, видно, мудрый старик был, – скороговоркой проговорил Иляй, которому от крепкой ли затяжки табака, от слов ли юноши сразу стало теплее и спокойнее.
– Давайте новое убежище делать! – предложил Рультын.
Когда убежище было готово, охотники съели по кусочку мерзлого нерпичьего мяса, уселись рядом, тесно прижимаясь друг к другу.
– Во сне сынишку Тотыка видел, – негромко сказал Пытто с нотками грусти и едва уловимой нежности в голосе. – Стоит Тотык на берегу моря, вдаль смотрит, а по лицу его слезы бегут, крупные слезы. Я к нему руки протягиваю, а он ее видит, вдаль отодвигается, туманом его закрывает. – Пытто помолчал и добавил уже совсем тихо, с нескрываемой тоской: – Хотелось бы мне хоть раз еще увидеть сына… да и жену тоже…
Рультын почувствовал, как холодок прошел по его спине. У него тоже была молодая жена, год всего, как женился.
Наутро охотники проснулись от радостного возгласа Пытто:
– Ветер на берег повернул, к берегу идем!
Рультын вскочил на ноги. Иляй тоже выбежал из убежища. В измученном, обмороженном лице его с красными глазами мелькнул огонек, проблеск надежды. Гивэй поднялся на ноги труднее всех. Его лихорадило.
– Парус, парус ставить! – вдруг закричал он и бросился к своему вещевому мешку, задыхаясь в мучительном приступе кашля. Он извлек из мешка две связки каких-то палок.
– Это что? – удивился Рультын.
– А это я сам… на всякий случай придумал, еще там, дома, – объяснил Гивэй, разматывая нерпичьи ремни на связках палок, порой хватаясь руками за грудь. Палки были соединены друг с другом шарнирами. В вещевом мешке Гивэя оказался и небольшой парус, сшитый из легких моржовых кишок.
– Как знал, что пригодится! – возбужденно приговаривал Гивэй, сооружая из палок небольшие мачты.
Под парусом льдина пошла значительно быстрее. Охотники смотрели в ту сторону, где миражем отразило в небе причудливые нагромождения ледяных торосов берегового припая[17]17
Припай – полоса льда, смыкающаяся с берегом.
[Закрыть] и вершины далеких снежных сопок, – идущих вдоль берега.
– Вон смотрите: кажется, вершина снежной горы виднеется! – возбужденно воскликнул Иляй.
– Нет! – возразил Пытто, – нас, кажется, назад от Янрая унесло.
– Пусть какая угодно гора будет, лишь бы к берегу нас несло, – весело сказал Рультын и вдруг вскинул карабин.
Черный шар нерпичьей головы показался над водой. Рультын выстрелил. Студеная вода чуть окрасилась в красный цвет. Рультын быстро размотал в воздухе колотушку выброски и швырнул в море. Сверкнув острыми крючками, колотушка упала чуть дальше желтого брюха нерпы. Подведя ее к нерпе, Рультын с силой дернул к себе. Крючки впились в брюхо нерпы. Ловко перебирая руками, охотник вытравлял мокрый ремень выброски, подтаскивая убитого зверя к льдине.
– Ого! Огромная! – весело воскликнул Пытто и тоже вскинул свой карабин. Выстрел Пытто оказался таким же метким. Вскоре и он вытащил на лед убитую нерпу.
– Будем стрелять нерпу, пока патронов хватит! Будем помогать бригаде нашей комсомольской план выполнять, – сдержанно, как и подобает настоящему охотнику, сказал Рультын, а сам подумал, тревожно оглядывая горизонт: «Не подул бы ветер снова в обратную сторону…»
А мираж манил и манил своей обманчивой близостью. Голубые торосы, за которыми верхним ярусом возвышались синие горы, кружились, поднимались выше и выше, рассыпались на миллионы голубых кубов, падали вниз, нагромождались друг на друга, обламываясь, раскалываясь на мелкие части. Порой над всем этим невообразимым нагромождением голубых глыб стремительным всплеском разливалась ослепительная волна света, уходящая в беспредельную, – мглистую даль. Волна эта на мгновенье смывала фантастические видения, но затем перед глазами охотников снова возникала, неудержимо влекла к себе до неузнаваемости преображенная миражем родная сторона, где был их дом, где было их спасение.
10
Тимлю возвратилась в поселок Янрай на нарте Айгинто. По дороге председатель пытался вовлечь девушку в разговор, но Тимлю отвечала односложно, иногда невпопад. Черные глаза ее с заиндевелыми густыми ресницами то и дело поглядывали на Эчилина, ехавшего следом.
«Нет, не любит она меня, совсем не любит. Ни одного хорошего слова сказать не хочет», – с мрачным видом думал Айгинто.
И вот Тимлю уже в Янрае, в яранге Эчилина. Девушке нестерпимо хотелось пройти по поселку, посмотреть на своих подруг, но Эчилин приказал сидеть дома и шить для него новые торбаза.
Склонившись у лампы над шитьем, Тимлю настороженно поглядывала – на Эчилина, чтобы угадать его малейшие желания.
– Трубку! – приказал Эчилин.
Тимлю схватила лежавшую на коленях у Эчилина трубку, быстро набила ее и подала отчиму. Эчилин отложил в сторону алык[18]18
Алык – собачья упряжь.
[Закрыть], к, которому прикреплял оторвавшуюся пряжку, и, уставившись на девушку, задумался. Тимлю сжалась под его холодным, колючим взглядом, руки ее дрожали.
– Как думает голова твоя, Айгинто хороший мужчина, а? – спросил Эчилин. Сердце Тимлю заколотилось так часто, что она даже приложила руку к груди: она не знала, как отвечать на вопрос. Своих чувств к Айгинто девушка не понимала, да почти и не думала об этом.
– Ты что, наверное, язык от радости проглатываешь, когда с тобой разговор о парнях начинают?
На лице Тимлю выразилось смятение. «Сейчас алыком по лицу ударит! Ударит, обязательно ударит!»
– Я… я не знаю, какой он, – наконец нашлась девушка. – Ты… не любишь его… значит, плохой он.
Эчилин криво усмехнулся и, к удивлению Тимлю, сказал спокойно:
– Зря ты такое думаешь, что не люблю его. Я всегда любил Айгинто и сейчас люблю. И тебя тоже люблю. Всем так говорить должна. Я счастья хочу тебе, хочу, чтобы ты женой Айгинто стала.
Кровь хлынула к лицу девушки. Низко опустив голову, она не смела взглянуть в лицо Эчилина.
– Я все сделаю так, как скажешь ты, – тихо ответила Тимлю.
Эчилин промолчал. Облокотившись на колени, он обхватил косматую голову руками, задумался. «Пусть идет Тимлю к нему. Не собираюсь же я сам на ней жениться. Айгинто, кажется, совсем голову потерял; надо понемножку его, как волчонка, к себе приручать. А то, поди, додумается послать меня на это трудное дело, уплывших на льдине искать».
Последняя мысль сильно занимала Эчилина. Он уже успел намекнуть председателю на боль в пояснице и на усталость. Говорил Эчилин с председателем вкрадчиво, ласково, давая понять, что уже считает его своим родственником. Однако от него не ускользнуло, что председателю не очень понравились его слова.
– Всем, всем до одного надо выйти на розыски, – возразил Айгинто и направился к выходу.
– А может, меня, больного, все же дома оставить? – сказал вслед Эчилин.
Председатель ничего не ответил.
«Ну что ж, не сразу волк собакой становится», – подумал Эчилин. И вот он сейчас не без волнения ждал прихода Айгинто. «Что скажет он мне? Быть может, промолчит и оставит в покое, а возможно, как мальчишке, все же прикажет в море итти?..»
А председатель колхоза в это время в школе, на собрании партийной группы, объяснял свой план поисков охотников, унесенных в море. Здесь, кроме коммунистов – Гэмаля, Айгинто и Митенко, – сидело еще до десятка охотников.
И вдруг дверь в класс отворилась и на пороге показался Тотык. В возбужденном, круглом личике его было столько радости, что все сразу догадались: мальчик принес счастливую весть.
– Отец пришел! Рультын, Гивэй и Иляй тоже пришли! – выпалил он и, круто повернувшись, исчез так же неожиданно, как и появился. Но тут в класс вошел Рультын. Развязав малахай, он устало стащил его с головы и тихо попросил:
– Пить дайте…
Айгинто бросился в комнату Оли.
– А Гивэй, Гивэй где? – не выдержал он, чтобы не спросить о брате.
– Там… дома, – слабо махнул рукой Рультын.
Через несколько минут Рультын, сняв кухлянку, сидел в комнате Оли. Возбужденно сверкая ввалившимися глазами, он жадно пил чай, рассказывал столпившимся вокруг него охотникам о приключениях на море. Обветренное, местами обмороженное лицо его так изменилось, точно Рультын встал после долгой болезни. Оля решила измерить ему температуру.
– Сорок две нерпы убили. Сейчас все они на ледяном припае в стороне Якычая находятся, – докладывал Рультын, все наливая и наливая в блюдце чай. – Километров тридцать отсюда будет. Сейчас же ехать надо. Ветер обратный может подняться, а нерпы у самой воды лежат. Дальше оттащить у нас сил не хватило. В море добычу унести может.
– Сорок две нерпы! – обрадованно воскликнул Айгинто.
– Хороший ли след вы после себя оставили? Найдем ли, если ночью, сейчас же, выедем на собаках? – предложил Гэмаль.
– Я с вами поеду, – спокойно сказал Рультын.
– Ты с ума сошел? – воскликнула Оля, глядя на градусник. – У тебя температура тридцать восемь и шесть десятых.
– Вот и хорошо. На морозе холодно не будет! – пошутил Рультын. – Еще Пытто может поехать, а Иляй и Гивэй совсем измучились. – Повернувшись к Оле, Рультын мягко попросил. – Сбегай, комсорг, посмотри их хорошенько. У Иляя лицо обморожено, а Гивэй, кажется, совсем заболел.
Оля тревожно переглянулась с Айгинто, быстро сложила в стопку свои ученические тетради, схватила ящичек с домашней аптечкой.
– Я побегу сейчас к ним. А тебе, – обратилась она к Рультыну, – раз меня здесь и доктором считают, запрещаю в море выезжать!
– Хорошо, хорошо, доктор, – улыбнулся Рультын, вытирая марлевым платком, поданным Олей, вспотевшее, лицо. – Там, на войне, врачи тоже раненых бойцов в бой не пускают. Хорошее, конечно, дело делают, но часто там и раненые в бой идут…
– Запрещаю, все равно запрещаю! Здесь не война! – категорическим тоном оборвала комсомольца Оля, скрываясь за дверью.
Гэмаль и Айгинто пристально посмотрели друг другу в глаза, как бы спрашивая, кто же прав – Рультын или Оля.
– Сорок две нерпы! – снова воскликнул Айгинто и почесал затылок. – Жалко, если такая добыча в море уйдет. Сколько бы песцов можно поймать было, если бы мясо это на приманки пустить!
– А может, там на градуснике огонь твоего сердца показан, а? – улыбнулся парторг Рультыну и тут же, став серьезным, спросил. – Не заболеешь, если съездишь с нами сейчас в море? Сам понимаешь, плохо будет, если ты сильно болеть станешь…
Рультын встал. Высокий, гибкий, со своим измятым ежиком, с лихорадочным блеском запавших глаз, он, казалось, всем своим видом говорил, что готов еще не на одно испытание.
– Ну, ладно, ладно, – успокоил его Гэмаль. – Сходи домой, а то жена твоя молодая сейчас сюда прибежит, кроильной доской нас колотить за тебя станет. Смени сырую одежду, отдохни, пока собак запрягать будем.
– Правильно решили, – облегченно вздохнул Рультын. – А Иляй и Гивэй пусть дома будут, пусть Оля хорошо их посмотрит. Пытто, однако, тоже незачем ехать…
Эчилин ждал Айгинто со все возрастающим нетерпением. Он знал, что председатель колхоза должен прийти обязательно, только с какими словами?
И вот, наконец, Айгинто пришел. Эчилин как можно приветливее улыбнулся и тут же приказал Тимлю поставить перед гостем деревянное блюдо с жирным оленьим мясом.
– Хорошее мясо, ай хорошее! – весело оказал Айгинто, улыбаясь Тимлю. – Только вот есть мне некогда. Собирайся, Эчилин, ехать надо…
Эчилин потемнел, но овладел собой, и, скривив лицо в болезненной гримасе, схватился за поясницу.
– Не могу я, Айгинто, по торосам лазить. Как бы вам, кроме Рультына, Гивэя, Иляя и Пытто, и меня потом не пришлось искать!
– Все они уже дома, – спокойно ответил председатель.
Эчилин открыл от изумления рот.
– Дома? Вернулись? Куда же тогда мне собираться?
– Поедем нерпу перевозить. На льдине набили! Все охотники в море выехать должны!
– А может, я все же останусь? – улыбнулся Эчилин. – Поясница болит, и потом вот Тимлю боится с моей старухой одна, без мужчины, на ночь оставаться.
Айгинто взглянул на Тимлю и шутливо, не без умысла, сказал:
– Пора посмелей становиться ей. – И, обратившись к Эчилину, добавил. – Сам понимаешь, все охотники едут. Нехорошее говорить станут, если ты не поедешь. Есть старики, которые куда послабее тебя, и то едут.
Эчилин немного подумал и вдруг весело согласился:
– Правильно, нехорошее о тебе говорить будут. Я это понимаю. Не хочу родственнику плохое делать; собирай, Тимлю, меня в дорогу.
Через полчаса нарты длинной цепочкой двигались по морю, залитому лунным светом. Впереди всех ехал Рультын, за ним Эчилин.
– О-го, го-го-ооо-оо-оо, – тянул бесконечную, монотонную песню Эчилин.
Гэмаль подогнал своих собак и, поравнявшись с Айгинто, опросил:
– Сразу поехал Эчилин?
– Нет. Хитрил сначала. Теперь веселым прикидывается. Хитрый, очень хитрый.
– Торопитесь, торопитесь, люди! Как бы ветер в другую сторону не повернул, добычу в море унесет! – выкрикнул Эчилин, ловко соскочив с нарты, и потряс над своими собаками кнутом с набором гремящих колец на конце кнутовища.
11
Караулин прожил в Янрае около недели. Неутомимый, он разъезжал по охотничьим участкам, рассказывал охотникам о положении на фронтах, о трудовом энтузиазме тех, кто работал в тылу, призывал янрайцев еще больше выставить капканов и приманок. Детально всматриваясь в организацию работы в колхозе, он заметил немало неполадок: не вся береговая линия заставлена капканами, и потому песцы, мигрирующие из тундры в море и наоборот, проходят безнаказанно; нет в колхозе разведчиков по розыску наиболее густого скопления песцовых следов; заготовленная пушнина сдается в торговое отделение недостаточно быстро, тогда как в интересах государства ее нужно сдавать немедленно; неправильно ведется отчет в райзо о выполнении пушного плана.
Как только из тундры вернулся Айгинто, заведующий райзо поспешил высказать ему свои замечания. Случилось это на одном из охотничьих участков, на котором встретились Караулин и Айгинто. Председатель пытался как можно спокойнее дослушать до конца Караулина, но ему это плохо удавалось. Назидательный тон заведующего райзо, порой даже окрик были председателю далеко не по душе.
– Даю на исправление всех этих недостатков сроку три дня! – тоном приказа закончил Караулин.
– Чего это у тебя такой громкий голос? – наконец не выдержал Айгинто.
– А ты меньше прислушивайся к моему голосу, – посоветовал Караулин. – У председателя колхоза и без этого дел немало. Вон мне за тебя пришлось утром трех охотников второй бригады переселить на четвертый охотничий участок, там гораздо больше сейчас песцовых следов.
– Что? – глаза Айгинто гневно блеснули. – А кто это тебе позволил? Или не я, а ты уже здесь председатель?
– Насчет председателя так скажу: лучше бы им здесь действительно был кто-нибудь другой. А тебе подрасти еще надо бы, от мальчишества избавиться. Ну, а насчет переселения… Почему это тебе так не понравилось?
– А вот… вот почему, – уже задыхался Айгинто. – Смотри, чтобы с тобой здесь не случилось вот так…
Председатель выхватил за цепь из снега капкан, быстро ткнул в него рукавицу. Канкан щелкнул, прихватив рукавицу.
– Вот так нос твой длинный капканом прищелкнет, если совать его не в свое дело будешь.
Лицо Караулина побагровело.
– Ах ты, мальчишка! – наконец вполголоса выдавил он. – Да понимаешь ли ты, с кем разговариваешь?
– Уходи! Уходи отсюда! Не нужна нам твоя помощь! Ты не умеешь помогать! Уходи сейчас же, а то драться буду! – Айгинто вскинул над головой кулаки и двинулся на Караулина.
– Хулиган! Хулиган ты, а не председатель колхоза! – выкрикнул Караулин и с оскорбленным видом отвернулся.
Под вечер парторг Гэмаль уже был вынужден разбирать серьезный конфликт, возникший между председателем колхоза и заведующим райзо. Караулин настаивал немедленно собрать если не колхозное собрание, то заседание правления, где были бы обсуждены недостатки работы колхоза, обнаруженные им самим, а также было бы разобрано поведение Айгинто, которого он обвинял в хулиганстве. Сидя за столом в своем доме, Гэмаль минут десять внимательно – вслушивался в перепалку между Караулиным и Айгинто. В спокойных глазах парторга мелькали то насмешка, то холодный огонек осуждения, то недоумение.
«Как вести себя в этом случае?» – думал Гэмаль. Симпатии его были на стороне Айгинто, а Караулин, хотя он действительно как будто справедливо указывал и на недостатки в работе колхоза и на невыдержанность в характере председателя, решительно ему не нравился. «Значит ли это, что я должен согласиться с Айгинто и, как от холодного ветра, закрыть уши от слов Караулина? Слова его неприятно слушать, это верно… но он правду говорит: почему действительно не сразу же сдаем пушнину в торговое отделение? Ты, парторг, почему сам не догадался, что медлить с этим – преступление? Поругать, сильно поругать надо и меня и Айгинто».
– Не будет никакого заседания! Не будет никакого собрания! – кричал Айгинто Караулину. – Не хочу твой голос слышать.
– А все же придется послушать, – забрасывая ногу на ногу отвечал Караулин.
– Да, правление колхоза надо собрать, – твердо решил Гэмаль.
Айгинто, как ошпаренный, повернулся в сторону парторга. Он, казалось, не хотел верить своим ушам.
– И ты… и ты такой же! – наконец воскликнул он. – Не будет! Не будет никакого заседания!
– Тогда я партгруппу соберу, – тихо, но с непоколебимой решимостью произнес Гэмаль.
– Ага! Партгруппу соберешь! – Айгинто почти вплотную приблизился к парторгу, обдав его своим горячим дыханием. – Перед начальником, как собачки, на задние ноги становишься…
Лицо Гэмаля потемнело. Он медленно поднялся.
– За что оскорбляешь? – бросил он в лицо председателю таким тоном, что тот невольно на мгновение протрезвел. – Ты думаешь ли, о чем говоришь?
Заметив на лице Караулина, смотревшего на него, ироническую улыбку, Айгинто взъярился снова.
– Да, да! Как собачка на задних лапках! Видишь, как начальник обрадовался, как сладко улыбается!
– Это просто сумасшедший! – вновь вступил в разговор Лев Борисович. – Я не понимаю, как ему можно доверять колхоз…
– Можно доверять, и мы будем доверять! – Гэмаль сурово посмотрел в лицо заведующего райзо. Тот смутился. – Айгинто есть за что отругать, но и вам не меньше громких слов сказать следует.
– Ну, ну, давай, режь правду-матку, – оживился Караулин.
– Вот вы приехали помочь нам… И помогли во многом… На недостатки правильно указали.
– Ну и что же в этом плохого? – вскинул брови Караулин.
– А вот что… Когда о недостатках нам говорите, мы громкий голос ваш слышим, зубы ваши видим, когда вы плохо смеетесь над нами, а вот сердца – не видим…
– А зачем оно вам, сердце мое?
– Надо, очень надо, не меньше, чем ум надо! – вдруг загорелся Гэмаль. – А без сердца и ум слабее. Вот оно голове вашей могло бы такое подсказать: «Зачем это я приказал охотникам перетаскивать в другое место свои капканы? Зачем подменяю председателя? Не обидится ли он? Чутко ли поступаю?»
– Правильно, молодец, Гэмаль! Я вот тоже хотел такое сказать, да не сумел! – воскликнул Айгинто.
Гэмаль круто повернулся к нему.
– Можешь молодцом меня не называть! Хватит того, что ты собачкой, на задних лапках стоящей, обозвал меня!
– Так это… я… Прости меня, Гэмаль, – Айгинто конфузливо улыбнулся.
– Нет, не прощу! Я долго это помнить буду! – отрезал парторг и снова повернулся к Караулину. – Какой-то вы такой вот, как жердь, которая, где нужно изогнуться, не может и от того без толку иногда больно зашибает тех, кто поблизости находится. Ну что вы скажете на мои слова?
– Умно, умно и горячо! – после некоторого раздумья произнес Караулин, пристально глядя на кончик своей папиросы, словно там искал ответа. – Но и ты свое сердце проверь. Почисть его немножко. А то слыхал я, ходят нехорошие слухи по поселку, что ты… Одним словом, о Тэюнэ тебе напомнить хочу. К лицу ли это парторгу?
Гэмаль на мгновение замер. Что-то сразу ударило в нем по самым чутким струнам в душе, ослепляя и оглушая. Ему почудилось, что Караулин дотронулся до чего-то нестерпимо болезненного, незащищенного в нем, да так, что захотелось закричать, застучать кулаками о стол, вышибить окно, чтобы глотнуть холодного воздуху.
– Ну, что вы на это скажете? – вкрадчиво спросил Караулин. Айгинто, чутко уловивший, что происходит на душе у Гэмаля, с тревогой поглядывал на него.
– Скажу… что у вас… и здесь получилось, как с капканами… не в свое дело… залезли! – выговаривал Гэмаль слова глухо, подыскивая их с трудом.
– Нет! Зачем же! Личная жизнь коммуниста – это далеко не только его личное дело! – возразил Караулин, снова вглядываясь в кончик своей папиросы.
– Не так! Не так все это! Вы не знаете… Вы не понимаете, что у нас происходит… Вы…
– Успокойся, Гэмаль, – перебил парторга Айгинто. – Он всегда так… смотрит далеко, а, кроме своего длинного носа ничего не видит. Пусть лучше едет домой. А заседаний у нас никаких не будет.
– Сейчас же будет собрана партийная группа! – выговаривая каждое слово, отчеканил Гэмаль. – Придут и беспартийные! И товарищ Караулин нас с тобой там будет ругать за недостатки в работе колхоза.
Айгинто соскочил со стула, схватил в руки свой малахай.
– Я не приду! Ни за что не приду! – кричал он, – направляясь к двери.
– Попробуй! – угрожающе произнес Гэмаль.
На заседание партгруппы Айгинто все же пришел. Он молча выслушал выступление Караулина, который как-то пытался избавиться от своего назидательного, приказывающего тона, так же безучастно прослушал всех других выступавших, проголосовал за проект решения и ушел, никому не сказав ни слова. Сразу же ушел и Гэмаль к себе домой. На душе у него было мрачно. Матери дома не было. Гэмаль уселся за стол, обхватив голову руками. Перед ним неотступно стояли немигающий, переполненные каким-то удивительно нежным и в то же время печальным светом глаза Тэюнэ. Что-то рвалось внутри Гэмаля к этому взгляду, билось, как схваченная за ноги птица. И ему захотелось встать и закричать: «Ну что, что мне делать? Чем я виноват? Да! Я парторг! Но значит ли это, что я должен вырвать сердце, к полярной звезде поднести и в лед превратить!»
А глаза, удивительные глаза, все стояли перед ним.
Рывком расстегнув на себе ремень гимнастерки, Гэмаль с яростью запустил его куда-то в угол, распахнул дверь буфетика, вытащил бутылку с разведенным спиртом. Залпом Гэмаль выпил сразу полстакана. Спирт ожег его, и от этого стало еще больнее. «Нет, огонь и так сжигает меня до пепла!» – воскликнул Гэмаль и, схватив бутылочку, как был раздетым, выбежал на улицу. Ледяной ветер ударил ему в лицо и грудь. По небу бежала сквозь легкие облака, как будто чем-то испуганная, луна.
Гэмаль зашел за угол дома и с яростью бросил бутылку о торчащий из-под снега камень. Осколки вспыхнули в воздухе лунными искорками. Гэмалю захотелось движения, стремительного, как ветер. Он быстро вошел в дом, оделся и, хлопнув дверью, направился к собакам. Вскоре он мчался на нарте к своим приманкам, с ожесточением потрясая над собаками кнутом с набором гремящих колец. Малахай его был сброшен на спину. Седая, тяжелая шапка инея образовалась на голове. Гэмаль гнал собак, а сам мучительно думал, как найти ему выход из того тупика, в котором он очутился. А по небу, как и прежде, сквозь перистые облака бежала испуганная луна.
