Текст книги "На Севере дальнем"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

СОЗНАЕТСЯ ЛИ ВИНОВНИК

На другой день случилось то, чего Эттай никак не предвидел. Еще до линейки в школу явился Экэчо, открыл дверь, в кабинет директора.

– Тавыль больше в школу ходить не будет! Хватит! – закричал он еще с порога.

Виктор Сергеевич озабоченно прикоснулся рукой к своей черной бородке и спокойно предложил:

– Входи, входи, Экэчо! Я вижу, у тебя ко мне есть серьезное дело.

– Да, да, есть большое дело! – Экэчо шагнул на середину кабинета.

Тонкие губы его дрожали, ноздри раздувались. Виктору Сергеевичу стоило большого труда усадить его на стул.

– Ну, теперь рассказывай, отчего ты такой сердитый сегодня, – улыбаясь, обратился он к Экэчо.

– Да, да, сердит! Очень сердит! Как не будешь сердит? Ты сам мне сказал, что Тавыль может ходить в школу с косичками, а теперь что получилось?

– А что же такое получилось? – удивился директор.

– Чего ты у меня спрашиваешь, что получилось? Сам хорошо знаешь, что получилось. Почему у моего сына Тавыля косички обрезаны? Не может теперь он без косичек в школу ходить! Он теперь совсем от злых духов беззащитный! Чуть свет я его сегодня с оленеводами в тундру услал. Пусть лучше у дяди своего оленей как следует научится понимать.

Виктор Сергеевич откинулся на спинку стула, думая про себя: «Да, история! И кто же это мог так напроказить?»

Экэчо с минуту смотрел ненавидящими глазами на Виктора Сергеевича, а затем ехидно заметил:

– Хитрый ты, учитель, очень хитрый! Сам, однако, подослал кого-нибудь косички Тавылю обстричь, а теперь прикидываешься, будто ничего не знаешь.

Виктор Сергеевич прямо посмотрел в глаза Экэчо. Тот не выдержал его взгляда, отвел глаза в сторону.

– Кто уважать себя умеет, тот сначала умом и сердцем слова свои проверяет, а потом вслух произносит, – сурово сказал директор. – Я не привык, чтобы меня обвиняли в том, в чем я не виновен. Слова твои мне не понравились.

Экэчо промолчал, хотя ему очень хотелось выразить всю свою ненависть к этому сильному, невозмутимо спокойному человеку.

– А ты сам как думаешь, кто мог сделать это нехорошее дело? – спросил Виктор Сергеевич, набивая трубку. – Кури, – протянул он табак Экэчо.

– Это твой ученик Эттай сделал! – опять закричал Экэчо, не обращая внимания на протянутый ему табак. – Это он грозился косички Тавылю обрезать.

– Грозился, говоришь? – переспросил Виктор Сергеевич. – А вот мы сейчас проверим.

– Как ты проверишь? Ничего ты не проверишь! У вас тут в школе дети лживыми привыкают быть.

– Опять необдуманные слова говоришь! – чуть повысил голос Виктор Сергеевич. – Нельзя же, чтобы у мужчины язык во рту болтался, как у болтливой старухи. Ведь ты же можешь быть посрамлен: виновник сознается, и тогда...

– Не сознается! – убежденно сказал Экэчо. – Лживыми вы их здесь делаете, не уважающими своих родителей делаете!

Директор спокойно докурил трубку, выбил ее о пепельницу и вдруг весело предложил:

– Давай так договоримся: если виновник сознается, ты сегодня же возвратишь сына в школу. Пусть твой сын будет там, где правдивости учат. Если же виновник не сознается... – Виктор Сергеевич сделал паузу, как бы еще раз обдумывая, не делает ли он ошибку, – тогда, если тебе так покажется лучше, не приводи сына в школу.

Экэчо испытующе посмотрел в лицо Виктору Сергеевичу, в задумчивости несколько раз щипнул волоски реденькой своей бородки. Хотя предложение учителя и казалось заманчивым, он боялся просчитаться: «А что, если виновник сознается?»

Неверие в доброту людей, ненависть к ним продиктовали решение Экэчо. Да, он был убежден, что виновник ни за что не сознается!

Задумался и Виктор Сергеевич: «Ну, а если виновник не сознается? Как тогда придется решать судьбу Тавыля? Нельзя же допустить, чтобы он не учился!»

Прозвенел звонок на линейку. Когда ученики выстроились в длинном коридоре, директор и Экэчо вышли из кабинета. Дежурный, как обычно, отдал рапорт.

Экэчо, заложив руки за спину, пристально вглядывался своими холодными, злыми глазами в серьезные, сосредоточенные лица ребят. Экэчо волновался. Он боялся думать о том, что виновник сознается. Ему бы очень хотелось бросить в лицо директору такие слова, от которых тот смутился бы, как мальчишка.

Виктор Сергеевич прошел на середину коридора.

– Я хочу сказать учащимся несколько слов, – тихо обратился он к дежурному по школе педагогу и, внимательно осмотрев всю линейку от одного конца до другого, негромко, но четко произнес: – Кто обрезал косички Тавылю, сделай шаг вперед!

Экэчо прилип к стене коридора. «Нет, нет, они скорее язык свой откусят! Они будут молчать. Виновник не сознается, ни за что не сознается!» – твердил мысленно Экэчо, успокаивая самого себя. А Виктор Сергеевич испытующе пробежал взглядом по лицам учащихся, застывших в безмолвии. Он не хотел повторять свои слова, он был уверен, что виновный обязательно сделает шаг вперед.

Наконец наступил тот момент, когда Виктору Сергеевичу показалось, что нужно повторить свой приказ. И тут в напряженной тишине послышался решительный шаг Эттая. Линейка ахнула.

Экэчо втянул голову в плечи, вкрадчиво, как будто он на охоте подходил к зверю, вплотную приблизился к Эттаю и с ненавистью посмотрел в его взволнованное виноватое лицо. Да, он, Экэчо, ненавидел этого мальчика! И не столько за то, что тот обрезал косички Тавылю, сколько за то, что своим признанием оставил его, Экэчо, побежденным в поединке с директором школы.

– Пройди ко мне в кабинет, – строго сказал Виктор Сергеевич Эттаю.

Экэчо быстро прошел к двери кабинета и вдруг резко повернулся к директору:

– Случайно ты прав оказался, учитель. Тавыля я приведу в школу, но не сейчас. Нет, не сегодня, а тогда, когда у него косички отрастут!

И, не дождавшись ответа, Экэчо пошел прочь не оглядываясь.

ПОЛЯРНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК

У Пети была своя страсть. Прожив почти всю свою, пока еще маленькую, жизнь на Чукотке, он очень полюбил Север. В воображении своем Петя видел себя мужественным покорителем Северного полюса, открывателем новых земель в Ледовитом океане. Перечитав все, что ему попадалось о великих северных путешественниках, Петя вынашивал планы больших путешествий, готовил себя к лишениям, ко всяким испытаниям.

Мать Пети, Вера Николаевна, была поражена тем, что сын ее несколько раз пытался незаметно выбросить завтраки, обеды и ужины в помойное ведро и тем самым создать видимость, что он ел.

На все ее просьбы объяснить свое странное поведение Петя не отвечал.

– Ну, тогда ты дай мне честное слово, что больше так делать не будешь, – попросила она.

– Нет, мама, такого слова, да еще честного, я дать не могу, – вздохнул Петя.

– Это почему же? – изумилась Вера Николаевна.

Петя упрямо сдвинул свои белесые брови и, глядя в пол, пояснил:

– Это секрет, мама. Вот когда я вырасту большой, тогда все объясню.

Не очень довольная причудами сына, Вера Николаевна решила оставить его на время в покое. Но, когда еще раз заметила, что обед Пети опять очутился в помойном ведре, она возмутилась:

– В конце концов ты объяснишь мне свое поведение или нет, негодный мальчишка?!

Петя молчал.

Возможно, так и держал бы Петя в тайне причину своего необычного поведения, если бы его поступками не заинтересовался отец.

– Подожди, Петя... Ведь я до сих пор думал, что ты меня и маму уважаешь, – сказал он, усаживая сына перед собой на стул. – Почему же ты не объяснишь нам, зачем опаздываешь к столу, выбрасываешь обеды и голодаешь? Рассказал бы, в чем дело, тогда, возможно, мама просто не стала бы звать тебя к столу.

– Я хотел, чтобы это было тайной, – буркнул себе под нос Петя.

– А-а-а, тайна! – многозначительно заметил Виктор Сергеевич. – Ну, раз тайна, тогда, конечно, другое дело... Хотя мне, по совести, очень обидно, что мой сын не пожелал посвятить меня в свою тайну...

–Знаешь, папа, тебе я, пожалуй, скажу!

– А ну, ну...

Петя подошел к двери, чтобы удостовериться, нет ли кого-нибудь за ней, и сказал:

– Видишь, я про одного северного путешественника книгу читал. В книге рассказывается, что, когда ему было еще только восемнадцать лет, он уже приучал себя по четверо-пятеро суток не есть, чтобы стать закаленным, чтобы уметь переносить голод. Вот и я тоже решил попробовать...

– Ну-ну, теперь ясно, теперь все ясно... – Виктор Сергеевич дотронулся до бородки и, немного подумав, добавил: – Вот ты сказал, что путешественнику тому было всего восемнадцать лет. А не скажешь ли ты, сколько лет тебе?

Петя смутился:

– Мне еще немножко маловато... Но мне уже десять лет...

– Действительно, маловато еще, чтобы пять суток не есть, – сказал Виктор Сергеевич. – Таким путем ты, пожалуй, скорее чахнуть начнешь, чем сил набираться.

– Да вот я проверить себя хотел, но разве нашу маму проведешь! Только один раз мне удалось полтора дня не есть... На ногах стоял, но коленки, знаешь, дрожали...

– Значит, коленки дрожали?

– Дрожали, – сознался Петя.

– Давай твердо договоримся: как только станет тебе восемнадцать лет, тогда, если захочешь, ты повторишь свои опыты, а сейчас пока воздержись. Это мой совет тебе. До сих пор советы мои ты ценил – не знаю, как на этот раз будет.

– Хорошо. Даю тебе слово, что буду ждать до восемнадцати лет, – твердо сказал Петя.

– Ну что ж, по рукам?– протянул свою руку Виктор Сергеевич.

– По рукам! – повторил Петя и звонко хлопнул рукой по ладони отца.

Но вскоре после происшествия с Эттаем и Тавылем Петя опять внушил Вере Николаевне подозрение своим странным поведением. В каждом его шаге, в каждом жесте сквозила таинственность. Он то и дело перешептывался с друзьями, осматривал свою меховую одежду; наконец спрятал в рюкзак отцовский бинокль. Там же мать обнаружила коробочку с гвоздями, молоток, иголку с нитками, связку нерпичьих ремней, самодельный наган. И что больше всего испугало ее – это спички.

«Э, нет, тут что-то неладно», – сделала вывод Вера Николаевна и показала рюкзак отцу.

– Ясно. Полярный путешественник собрался в поход, – нахмурился Виктор Сергеевич.

Как только Петя вернулся из школы, он сразу же услыхал голос отца:

–Зайди-ка, Петя, ко мне на минутку.

Петя подозрительно взглянул на подушку, под которой прятал рюкзак, и, стараясь придать себе непринужденный вид, вошел в кабинет к отцу.

– Ну, как у тебя дела? Завтра выходной день – может, сходим капканы на песца поставим? Ты же любишь охоту.

– Да... Но, может, еще рано капканы ставить? – потупился Петя.

– Почему же рано? Охотники поставили капканы уже два дня назад.

– А-а-а, вот как... Я и не знал, – неопределенно протянул Петя.

– Я вижу, тебе хотелось бы провести выходной день как– нибудь по-другому?

Петя подозрительно глянул на отца, нахмурился, что-то обдумывая.

– Помнишь, ты говорил, папа, чтобы я советовался, если в голову мне придет что-нибудь тайное? – спросил он, глядя отцу в глаза.

– Как же, как же, помню и, признаться, жду, когда же ты наконец скажешь мне что-нибудь в этом роде, – подавил улыбку Виктор Сергеевич.

– Так вот, такое время пришло, папа, – полушепотом сказал Петя и побежал на цыпочках к двери, чтобы прикрыть ее поплотней. – Только не говори пока маме. Не потому, что я не уважаю ее или еще что-нибудь, а просто... Ты же знаешь, что мама испугаться может.

– Да, да, понимаю, – кивал отец.

– Так вот, мы узнали, что ты и председатель сельсовета сумели доказать Экэчо, что Тавыль должен учиться. И вот мы, то есть я, Кэукай и Эттай, решили съездить за ним на собаках в тундру. В этой экспедиции я буду главным полярным путешественником, а они – моими проводниками. Помнишь, как у Арсеньева Дерсу Узала?

– Как же, как же, помню. Очень хороший человек был Дерсу Узала.

– А Арсеньев? – спросил Петя и тут же ответил сам: – Арсеньев был замечательный путешественник!

– И насчет Арсеньева я с тобой согласен. – Виктор Сергеевич положил ногу на ногу.

– Долго спорили Кэукай и Эттай, кто из них будет проводник гольд Дерсу Узала, – блестя глазами, продолжал рассказывать Петя. – И наконец мы решили так, что оба они будут Дерсу Узала. Понимаешь, сразу два Дерсу Узала!

– Да, понимаю. Спор, конечно, разрешен замечательно. Почему бы действительно не быть двум Дерсу Узала? – согласился Виктор Сергеевич и, немного подумав, спросил:– А вот скажи мне, Петя: как ты представляешь себе путешественника? Ведь ты читал о Дежневе, о Миклухо-Маклае, о Пржевальском, даже в книги мореплавателя Василия Михайловича Головнина заглядывал...

– А как же! Конечно, заглядывал. Я, если хочешь знать, папа, в свою специальную тетрадь, которая называется у меня «Учебник путешественника», отдельные места из книги Головнина переписал...

Петя бросился к своему рюкзаку и вскоре принес толстую общую тетрадь, завернутую в хрустящую непромокаемую бумагу.

В тетради действительно было много выписок из книг путешественников. Выписки перемежались с раскрашенными рисунками, которые Петя срисовал из тех же книг.

– Вот здесь у меня Головнин, – показал Петя, – а вот тут я слова выписал его... вот это, что красной рамкой обведено... Видишь, он говорит, что ум и... – как он еще пишет? – обширные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились. А дальше вот пишет, что если бы собрать детей со всего земного шара и дать им одинаковое воспитание, то из темнокожих вышло бы не меньше великих людей, чем из детей с белыми лицами...

– А скажи, Петя, почему ты в свой «Учебник путешественника» выписал именно эти слова? – спросил Виктор Сергеевич.

– А ты, папа, забыл разве, что я учусь с мальчиками и девочками чукчами? – ответил Петя вопросом на вопрос. – Вот как раз и получилось: в школе нашей собрались и русские и чукчи, есть два ламута, один коряк, а Пурлис, который учится в седьмом «Б», – латыш, и никакой разницы нет между нами! Вот увидишь, что Кэукай когда-нибудь будет знаменитым художником, а Эттай что-нибудь такое изобретет, что все прямо ахнут. Очень он машины любит. Эттай и печку машиной считает, внутри которой ходит огонь. И потом на математику у него башка сильная... Вот потому я и выписал эти слова из книги Головнина...

– Теперь я вижу, что ты не зря их выписал – ты хорошо понял, зачем их выписал. Ну, а все же: как ты себе представляешь, каким должен быть путешественник?

– Прежде всего он должен быть мужественным и суровым, вот таким! – Петя нахмурил брови, сделал по возможности каменное лицо. – Вот таким он должен быть, как я сейчас показал.

– Мужество путешественнику действительно нужно, но этого, по-моему, маловато, – улыбнулся отец.

– А еще нужно, чтобы путешественник был умным человеком, – добавил Петя, – чтобы польза какая-то была от его путешествий. Потом он должен быть очень чутким к своим товарищам по экспедиции, чутким к тем народам, к которым ему придется попасть. Вот, например, как Миклухо-Маклай! Он приносил людям пользу: кого лечил, кому что-нибудь объяснял, и его очень любили. Вообще, папа, надо прежде всего человеком быть, тогда у путешественника всегда друзья найдутся. Вот тут, например, я записал, как хорошо относились люди одного неизвестного тогда еще острова к Головнину, помогали ему и ничем не беспокоили. А почему так получилось? – спросил Петя. – Потому что наш Головнин был настоящим человеком, и относились к нему островитяне так же, как к настоящему человеку. А вот ты, наверное, знаешь, что одного английского мореплавателя туземные жители даже убили: англичане очень плохо вели себя и туземцы не любили их.

– Да, дела!.. – пробормотал Виктор Сергеевич и, встав со стула, принялся ходить по кабинету.

Петя молча следил за отцом.

Голубые глаза мальчика, в которых одновременно были и тревога, и надежда, и острое нетерпение, смотрели то в одну, то в другую сторону, в зависимости от того, куда двигался отец. «А что, если скажет: «Сиди дома, никуда ездить не смей»? Тогда мои Дерсу Узала поедут, а я, великий путешественник, буду сидеть дома», – беспокоился Петя.

– Я знаю, ты ждешь моего совета, – прервал наконец молчание Виктор Сергеевич. – Сейчас я тебе ничего не скажу, а вот через часок, думаю, кое-что посоветую.

Петя вздохнул и невесело ответил:

– Ну что ж, я подожду. Только ты уж как-нибудь хорошо посоветуй, ладно, папа?

Через час после разговора с сыном Виктор Сергеевич встретился с Тынэтом.

– Я слыхал, что тебя Таграт в тундру к оленеводам посылает с каким-то поручением. Верно это?

– Да, завтра я еду в тундру, капканы оленеводам везу. Пусть оленей пасут и охотой занимаются. План на песца у нас в этом году большой.

Виктор Сергеевич рассказал комсоргу о тайной подготовке мальчиков и поездке в тундру за Тавылем.

– Ну что ж, пусть тогда едут со мной, – с готовностью согласился комсорг.

– Нет, я хотел по-другому немножко сделать. Пусть они сами поедут, пусть уже сейчас учатся быть настоящими мужчинами. А ты сзади поедешь, присматривать будешь. Только, пожалуйста, будь повнимательней. Я на тебя очень надеюсь.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, я буду очень внимательным, – пообещал Тынэт.

И вот наконец Петя получил совет от отца собираться. Не чуя под собой ног от восторга, он бегал из угла в угол, делая последние приготовления в дорогу.

Виктор Сергеевич с заговорщическим видом подмигивал сыну, вместе с ним осматривал его меховую одежду, упаковывал рюкзак.

– Только маме, пожалуйста, не говори пока. А то, если она узнает, тогда все пропадет. Она не пустит меня и тебя заставит передумать.

– Хорошо, не буду говорить, – обещал Виктор Сергеевич. – Давай-ка запакуем в рюкзак еще эти коврижки. Настоящий путешественник без провизии в путь не отправится.

– Хорошо, давай запакуем, – суетился Петя, не подозревая о том, что коврижки эти специально испекла ему мать на дорогу.

Вечером, лежа в постели, Петя старался представить, каким завтра будет его путешествие. «Хорошо, что я с отцом посоветовался, он мне сильно помог, – думал Петя. – Хорошо, когда у тебя есть такой папа – настоящий друг, папа, которому можно доверить самую тайную тайну...»

А назавтра ранним утром мальчики уже мчались по накатанной оленеводами нартовой дороге в тундру. Собаки бежали быстро и легко. Каюрил Кэукай. Потом путешественники останавливались, тщательно осматриваясь вокруг. У них считалось, что едут они не в глубь тундры, а как раз наоборот – на север, к самому полюсу. На этом пути предполагались «открытие в Ледовитом океане новых земель», встреча с «незнакомыми племенами».

Покрикивая на собак, Кэукай часто соскакивал на землю и долго бежал рядом с нартой.

– Боюсь, собаки, сильно устанут, до полюса еще далеко! – кричал он, погоняя собак.

Опушки малахаев, брови и ресницы у мальчиков заиндевели, и от этого они действительно казались суровыми полярниками, отправившимися в дальнее путешествие.

ТАВЫЛЬ ХОЧЕТ В ШКОЛУ

Экэчо отправил Тавыля к своему дальнему родственнику, лучшему пастуху колхозного стада Вальфо. Стойбище оленеводческой бригады Вальфо стояло километрах в двадцати от поселка Рэн.

Вальфо не очень обрадовался приходу Тавыля.

– Не понимаю, что это отец твой выдумывает, – недовольно сказал он, собирая в кольца аркан. – Учиться тебе надо. Мой же сын учится, а ты что здесь делать будешь?

Тавыль обидчиво отвернулся. В узких глазах его сверкнули слезы. Не притронувшись к мясу, которое поставила перед ним жена Вальфо, Тавыль встал и вышел из яранги на улицу.

Свежий снег, покрывший тундру и горы, слепил глаза.

С трудом Тавыль разглядел, что на склонах невысоких сопок паслось огромное стадо.

– Гок! Гок! Гок!.. – доносились до стойбища громкие возгласы пастухов.

Надев на ноги снегоступы, Тавыль понуро побрел к стаду. Он хорошо помнил строгий наказ отца: «День и ночь находись у стада. Учись понимать оленей, это куда лучше будет, чем попусту сидеть за книгой».

– Это куда лучше, чем сидеть за книгой... – прошептал Тавыль и вдруг с новой силой почувствовал жгучую обиду на отца.

Проложенная пастухами тропа шла на сопку. Тавыль чуть поднялся вверх по тропе и сел на черный камень, выступавший из-под снега. Закрыв глаза, он представил себе школу.

Нина Ивановна стоит с указкой у карты и рассказывает о чудесной уральской земле, о сказочной реке Волге, о больших городах и заводах. В классе очень тихо: ученики затаив дыхание слушают Нину Ивановну. Тавылю сейчас кажется, что он даже слышит голос своей любимой учительницы.

«Эх, все это Эттай проклятый наделал! – с горечью подумал Тавыль. – Ну да ничего, Нина Ивановна поможет мне. Она же тогда вечером, когда в классе меня разбудила, сказала, что теперь будет мне другом, заступаться за меня будет. Да и Виктор Сергеевич все равно заставит отца опять послать меня в школу...»

Но как ни утешительны были эти мысли, на душе у Тавыля становилось все тоскливей. Повернувшись в сторону стойбища, он положил локти на колени, подпер кулаками подбородок и задумался о том, что ему делать дальше.

Из верхушек шатерообразных яранг струился синий дымок. Возле яранг мужчины и женщины упаковывали тяжелые грузовые нарты, готовясь к перекочевке. Мужчины отвозили упакованные нарты чуть в сторону от стойбища, ставили их одна на другую передками вверх, образуя овальной формы кораль [12]12 Кор аль – здесь: загон, сделанный из нарт, где запрягают ездовых оленей.


[Закрыть].

Тавыль знал, что завтра чуть свет подгонят пастухи к этому коралю стадо и начнут отделять неездовых оленей. Когда на месте останутся только ездовые олени, их загонят в кораль, начнут хватать за рога и тут же впрягать в нарты, из которых и состоит самый кораль. Каждого впряженного оленя привяжут поводом к впереди стоящей нарте. Первого оленя возьмут за повод, он выдернет свою нарту из-под второй, а второй олень, привязанный поводом ко второй нарте, выдернет свою нарту из-под третьей, и так весь кораль вытянется в длинную цепочку кочевого каравана. И пойдет караван вверх по речной долине, все глубже и глубже в тундру, туда, где синеют горы Анадырского хребта. Тавыль в своих снегоступах отправится вместе с пастухами, погоняя шумно передвигающееся стадо, а школа будет оставаться позади все дальше и дальше. И таким одиноким и несчастным сам себе показался Тавыль, что не выдержал и заплакал.

Где-то вверху прокаркал ворон, и тут же над самой головой Тавыля встрепенулась огромная полярная сова. Тавыль вздрогнул. Сова сидела почти рядом и, казалось, в упор смотрела на мальчика своими круглыми, выпуклыми глазами. Тавыль минуту смотрел на нее, а затем осторожно набрал в пригоршни влажного снега и, скомкав плотный снежок, запустил им в сову. Птица взмахнула тяжелыми крыльями, полетела прочь понизу, почти касаясь снежных застругов. Тавыль проследил за ее полетом и снова погрузился в свои невеселые думы.

Прошло несколько дней. Оленеводы перекочевали дальше, и Тавылю уже начало казаться, что его мечты о школе никогда не сбудутся.

Когда пастухи устанавливали яранги, он ушел от стойбища, уселся под сопкой и задумался.

И вдруг позади себя Тавыль услышал дружный лай собачьей упряжки. Он обернулся. Прямо к стойбищу мчалась нарта с тремя седоками. Двоих Тавыль узнал сразу – это были Кэукай и Петя. Лицо третьего мальчика, сидевшего спиной к собакам, Тавыль пока рассмотреть не мог.

Взвихрив снег остолом [13]13 Остол – палка с окованным острым концом. Остолом пользуются, когда нужно затормозить нарту.


[Закрыть], седоки с трудом остановили нарту возле Тавыля.

Третьим оказался Эттай.

Все трое были одеты в кухлянки и штаны из оленьего меха, обуты в зимние торбаза из оленьих камусов [14]14 К амусы – снятые с оленьих ног шкуры, из которых чукчи шьют торбаза, рукавицы и проч.


[Закрыть]. На головах у них были огромные волчьи малахаи с цветными кисточками из крашеной шерсти белков [15]15 Белк и– нерпичьи детеныши, еще имеющие белый цвет. Когда белки вырастают, они становятся пятнистыми.


[Закрыть].

С минуту длилось неловкое молчание. Собаки с громким лаем рвались из алыков [16]16 Алык – собачья упряжь.


[Закрыть]к стойбищу.

Встретившись глазами с Эттаем, Тавыль отвернулся.

– Не сердись, Тавыль, – мягко начал Петя, – мы к тебе с добрым сердцем приехали.

Губы у Тавыля дрогнули. Он был бесконечно рад приезду своих одноклассников, и в то же время жгучая обида на Эттая заставила его глубоко упрятать взволновавшую его радость. Придав своему лицу по возможности независимый и равнодушный вид, Тавыль повернулся к мальчикам и спросил:

– С добрым сердцем, говорите, приехали? А где же Эттай взял это доброе сердце?

Услышав это, Эттай громко рассмеялся. На его добродушном лице не было ни тени обиды. Тавыль смутился.

– Эттай, конечно, виноват, – вмешался в разговор Кэукай. – Виктор Сергеевич и Нина Ивановна его поругали как следует...

– Виктор Сергеевич ругал Эттая? И Нина Ивановна ругала? – нетерпеливо переспросил Тавыль.

На миг лицо его просветлело, но тут же опять стало холодным, обиженным.

– Вот что, Тавыль: мы решили честно и прямо сказать тебе. Хочешь – злись на нас, хочешь – не злись, а теперь мы будем твоими защитниками. И на заседании сельсовета Экэчо сказали, чтобы он немедленно привез тебя в школу. Только Экэчо отложил поездку дней па пять – говорит, что у него сломалась нарта. Так вот мы и решили поехать сами. И знаешь, Тавыль: Нина Ивановна сильно по тебе скучает. Она сказала, чтобы мы обязательно привезли тебя в школу. Нина Ивановна сама к Экэчо ходила, уговаривала его.

– Так вы хотите увезти меня в школу? – не смог уже сдержать своей радости Тавыль.

– Ну да, конечно! Скорей собирайся! И запомни, Тавыль: мы же не какие-нибудь капризные девочки... – тормошил Тавыля Кэукай.

– Ну да, конечно же, мы не капризные девочки, – перебил Кэукая Эттай. – Вот ты однажды облил чернилами все рисунки в моей тетради для рисования, так я же на тебя, Тавыль, не обижаюсь за это. Зачем обижаться? Совсем не надо обижаться... Собирайся скорее, и поедем с нами...

Что Тавыль облил тетрадь Эттая, это действительно было, но он вспыхнул и закричал:

– Врешь, врешь ты, Эттай! Никакой тетради я у тебя не обливал! Зачем мне обливать твои тетрадки? Ты это все выдумал!

Обескураженный Эттай почесал затылок и, глянув виновато на своих друзей, промолвил:

– Вот и опять я все дело испортил... Ну ладно, не обливал, это чернильница сама, понимаешь, подпрыгнула, как шаловливый щенок, и мою тетрадь облила...

– Нет, так дело не пойдет, – невольно отчужденным тоном сказал Петя. – Тетрадь Эттая ты, Тавыль, действительно облил, я сам видел. Если душой кривить, так у нас с тобой никакой дружбы не выйдет.

– Ну и не надо! – снова вспыхнул Тавыль. – Это я, что ли, к вам со своей дружбой лезу? Это вы ко мне со своей дружбой лезете!

Тавыль круто повернулся и пошел, не оглядываясь, прочь.

– Опять мы, кажется, глупостей наделали! – вздохнул Эттай.

– Нет, по-моему, Петя правильно сказал, – возразил Кэукай. – Так мы ему не поможем, если угождать во всем будем, если нехорошее прощать будем...

Пообедав в яранге Вальфо, мальчики принялись выкладывать свои подарки. Ведь они, великие путешественники, при встрече с местными народами обязательно должны оставлять после себя хорошую память.

– Вот, берите альбомы с газетными вырезками. В них показано, что на нашей земле сейчас делается, – объяснял Петя, – где заводы восстанавливают, разрушенные фашистами, где сады новые разводят. А вот тут, смотрите, новые дома сейчас строят. А вот наш поселок Рэн – Кэукай сам нарисовал. Кто еще не видел, сколько в нашем поселке новых домов построено, пусть на рисунок посмотрит, а потом приезжает к нам в гости...

Оленеводы, окружив мальчиков, с интересом рассматривали альбомы.

– А вот еще подарок! – сказал Кэукай, вытаскивая из нерпичьего мешка капканы. – В вашем стойбище четырнадцать мужчин. Вот я четырнадцать капканов и привез – каждому мужчине по капкану. Это счастливые капканы – удача вам в охоте будет. Берите, пожалуйста.

Оленеводы со смехом и шутками принимали капканы, щелкали ими, расхваливали их.

– А у меня вот какой подарок... – засуетился у своего мешка Эттай. – В наш магазин хорошие напильники привезли пароходом. Вот, берите четырнадцать напильников, каждому мужчине по напильнику. Будете точить свои ножи, топоры и скребки для выделки шкур.

– Ай, вот это гости, какие добрые гости! – воскликнул Вальфо, пробуя напильник на своем ноже.

Тотчас и все остальные оленеводы вытащили из своих чехлов ножи и принялись пробовать напильники.

– Женщины! – громко воскликнул Вальфо, заталкивая в длинный кожаный чехол нож с резной рукояткой из оленьего рога. – Принесите гостям ответные подарки: принесите им красивые камусы – каждому на пару торбазов и на рукавицы.

Женщины с готовностью принялись шарить в своих вещевых мешках, выбирая самые красивые камусы.

Попив в дорогу чаю, мальчики решили еще раз поговорить с Тавылем, но его и след простыл.

– Ну что же, поедем, – нахмурился Петя. – Если не мы, так кто-нибудь другой его привезет. Я знаю, Тавыль очень хочет в школу...

– Конечно, хочет, – согласился Кэукай.

Торопясь к вечеру вернуться домой, «великие путешественники» тронулись в путь.

Тавыль так и не показался им на глаза. Друзья не заметили, как, глотая слезы, он наблюдал за уходящей нартой. Ему хотелось закричать им вдогонку: «Остановитесь! Подождите, я поеду с вами!» Но кто-то другой, упрямый и обиженный, шептал ему: «Пусть, пусть едут, обойдусь и без них. Ни за что не поеду с ними!..»

На другой день Тавыля привез домой Вальфо.

Экэчо окинул прибывших мрачным взглядом и спросил недовольно:

– Зачем приехали, кто вас просил?

Прямо глядя в глаза Экэчо, Вальфо негромко, сдерживая раздражение, ответил:

– Ты меня не просил – это верно, зато я тебя попрошу: больше сына ко мне не привози. Его место в школе, а пастухов в нашей бригаде достаточно. Мальчику нужно учиться. Понятно ли тебе, о чем я говорю?

Экэчо с минуту смотрел на Вальфо и вдруг закричал:

– И ты, и ты туда же?! Убирайся из моего жилища, глазам моим противно тебя видеть!

Вальфо спокойно набил огромную трубку табаком, прикурил и с достоинством вышел из яранги.

Уже на следующий день Тавыль прибежал в школу. Он сразу заметил, что Петя, Кэукай и Эттай обрадовались его возвращению, но ничем не ответил на их радость. На переменах Тавыль старательно избегал встречаться с ними, а мальчики особенно и не стремились к этому. Но Тавыль хорошо видел, что и Петя и Кэукай строго следят за тем, чтобы школьники не смеялись над его обрезанными косичками, и что-то теплое, доброе согрело его сердце.

После уроков Тавыль заметил группу одноклассников возле колхозного питомника ездовых собак.

– Эй, Тавыль, иди-ка сюда! – крикнул кто-то из них.

Тавыль подошел к ребятам. В это время заведующий питомником старик Кумчу открыл дверь теплого дощатого сарая, в котором размещалось больше сотни кормушек для собак.

Мальчики вошли в просторное отделение и увидели около тридцати породистых щенят. Толстые, неуклюжие, они барахтались в своих кормушках. У Тавыля от восхищения заблестели глаза.

– Вступай в нашу шефскую бригаду, – предложил Кэукай Тавылю. – Будем вместе ухаживать за этими щенками. Ты же очень любишь собак!

– Сколько их здесь! – с восторгом воскликнул Тавыль, не отвечая на предложение Кэукая.

Схватив одного из щенков, Тавыль прижал его к своему лицу.

– Ну как, будешь в нашей бригаде? – спросил Кэукай.