Текст книги "На Севере дальнем"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ТАК МНОГО ЧУДЕСНОГО!

Что значит учиться, об этом Чочой больше не спрашивал. Школьная жизнь полностью захватила его. Он уже не боялся учителей, длинных коридоров школы, ее бесчисленных дверей, классов, комнат, в которых, как ему сначала казалось, очень легко заблудиться. Он уже не стоял на перемене, плотно прижавшись к стене, а бегал, прыгал, кричал вместе со своими товарищами, и ему казалось, что нет на свете человека счастливее его.

Насколько шаловлив был Чочой на перемене, настолько серьезным он становился на уроке. Будучи значительно старше своих одноклассников, он хмуро поглядывал на шалунов, сердился, когда на уроке приставали к нему с посторонними разговорами. Соня в таких случаях защищала его:

– Не трогайте Чочоя! Видите, он никак не поймет, как по слогам читать.

А чтение действительно плохо давалось Чочою. Он уже давно научился разбивать слова на слоги, выделять в слогах тот или иной звук на слух, но, как только доходило до чтения целых слов, он чувствовал себя беспомощным. Часто Нина Ивановна оставляла Чочоя после уроков и терпеливо учила его чтению по разрезной азбуке, по букварю.

И вот вышло так, что на одном из уроков Чочой вдруг совершенно свободно стал читать по слогам. Прочитав без затруднения слово, другое, а затем целое предложение, он выбежал из-за парты на середину класса и, указывая пальцем на букварь, сказал громко, так, как это может сказать человек, проникнувший после долгих трудов в глубокую тайну непонятного ему явления:

– Бумага говорит! Без голоса, а все равно как человек говорит! Вот послушайте!..

И, старательно выговаривая каждый слог, он прочел все, что оказалось у него перед глазами на двух раскрытых страницах букваря.

Нина Ивановна сдержанно улыбнулась и сказала:

– Ты правильно понял: букварь, если его уметь читать, может, как человек, много рассказать интересного.

В этот день Чочой долго не расставался с букварем. Теперь его внимание привлекали не только картинки. Старательно выговаривая каждый слог, он вчитывался в знакомые ему чукотские слова, в целые предложения и досадливо хмурился, если понимал не сразу.

– А я-то думал, что это просто черточки, словно мышь по снегу побегала, – вспоминал он свое первое знакомство с букварем.

Когда вернулся домой Кэукай, у которого в тот день было на два урока больше, Чочой соскочил со своего места с букварем в руках и закричал:

– Послушай, Кэукай, хорошо послушай! Рэ-тэм, ка-ат, ры-тын, рыр-кы! Ко-ро ры-тын [25]25 Слова из чукотского букваря: рэтэм– покрышка яранги, к аат– олени, р ытын– олений рог, р ыркы– морж, к оро рытын– дай рог.


[Закрыть]...

– Ай, как здорово! Ты скоро меня догонишь! – с искренним восхищением сказал Кэукай и заглянул в букварь, как бы желая удостовериться, действительно ли там написаны те слова, какие произнес его брат.

На второй день Чочой с нетерпением ждал, когда же попросят его почитать. Наконец, не выдержав, он сказал вполголоса проходившей мимо него учительнице:

– Я сильно хочу почитать! Много-много раз я прочитал эти слова, даже наоборот, справа налево, научился читать, только что-то совсем непонятное получается.

Ученики прыснули со смеху. Улыбнулась и Нина Ивановна.

– Сейчас, Чочой, ты будешь слова на новой странице читать. Только больше справа налево никогда не читай, так не полагается, – сказала она.

Усвоив на уроке новый звук-букву, класс приступил к чтению следующей страницы в букваре. И тут Нина Ивановна попросила Чочоя сначала сложить из разрезной азбуки, а потом прочесть совсем новые слова. Мальчик без затруднения выполнил задание.

Важный и гордый, он прошел за свою парту, многозначительно посмотрев на Соню, как бы спрашивая: «Ну как?»

...Не успев пообедать, Чочой снова погрузился в букварь. Читая страницу за страницей, он испытывал такое ощущение, словно открывал одну дверь за другой в неведомый для него мир.. Черные значки, соединяясь в слоги, а затем в слова, превращались в картины, в звуки и даже запахи...

В комнату вошел Кэукай. Он слегка стукнул Чочоя по голове какой-то книгой и сказал, улыбаясь:

– Сегодня ты, однако, и спать с букварем ляжешь.

Чочой оторвался от букваря, бережно закрыл его, собираясь ответить Кэукаю, но в эту минуту через открытую форточку до его слуха донеслись незнакомые звуки. Чочой насторожил ухо и, определив сквозь открытую форточку, с какой стороны доносится музыка, выбежал на улицу. Вскоре он очутился возле дома, в котором жила Соня. Звуки, взволновавшие его, шли именно из этого дома. Чочой долго стоял, как завороженный.

Потихоньку, словно боясь спугнуть птицу невиданной красоты, мальчик подошел к окну, в котором также была открыта форточка, и припал к стеклу, заглядывая в комнату. И вот что увидел он.

Его друг Соня сидела за каким-то черным огромным ящиком и дотрагивалась пальцами до белых и черных пластинок, лежавших ровными рядами на выступе ящика. Когда руки девочки замирали, замирала, словно уходила куда-то вдаль, и музыка. Но как только пальцы Сони прикасались к пластинкам, волны музыки снова переполняли комнату, пробивались на улицу.

Чочой во все глаза смотрел на Соню, как бы не узнавая ее. В этот миг она ему казалась не простой, приветливой девочкой, которая точно так же, как и он, сидя с ним за одной партой, училась разговору по бумаге, – теперь она казалась ему волшебницей, хозяйкой чудесных звуков. Прижав лицо к стеклу, Чочой все слушал и слушал, не в силах оторвать взгляда от Сониных рук.

Неожиданно позади Чочоя послышался чей-то возглас:

– Это кто здесь в окна заглядывает?

Чочой резко повернулся и с испугом уставился на подошедшего человека, в котором узнал отца Сони – врача Степана Ивановича.

– Зря вы так испугались, молодой человек, – ласково сказал доктор и тут же искренне пожалел: «Как жаль, что я не знаю чукотского языка! Надо изучать язык... да-да, надо изучать чукотский язык».

– Пойдем, пойдем к нам, дорогой, – как можно приветливее приглашал он Чочоя.

«Пойдем, – повторил про себя Чочой, вспоминая, что значит это слово «пойдем». – Так он же говорит, чтобы я вошел с ним в дом!» – догадался мальчик.

Войти в дом, в котором Соня, эта необыкновенная девочка, совершает таинства у волшебного черного ящика, Чочою казалось просто невероятным. Но Степан Иванович настаивал. Он осторожно взял Чочоя за руку, и тот, словно во сне, зашагал вслед за ним.

Увидев Чочоя, Соня соскочила со стула, захлопала в ладоши:

– Чочой пришел, Чочой пришел! Вот хорошо! Вот молодец!

Но, заметив странный взгляд Чочоя, устремленный на нее, Соня смущенно остановилась посреди комнаты, не зная, что ей делать дальше.

– А ты сыграй, сыграй что-нибудь гостю, – подсказал Степан Иванович, будучи твердо уверен, что мальчика привлекла к дому именно музыка.

– Правильно, сыграй ему что-нибудь, – сказала Соне ее мать, Анна Андреевна, радушно улыбаясь маленькому гостю.

Это была полная женщина со светлыми пышными волосами.

Чочой попятился назад. Он еще не мог с первого мгновения верить улыбке белолицей женщины. Ему вспомнилось, как однажды встретила его миссис Кэмби, когда он вошел к ней в дом. Миссис Кэмби тоже улыбалась, однако Чочой хорошо помнил, как у него по спине побежали мурашки. Но глаза Анны Андреевны были так приветливы, так искренне ласковы, что мальчик невольно вздохнул с облегчением. Это рассмешило Соню.

– Конечно, сыграю! – весело сказала она. – Садись вот сюда, на стул, и слушай.

Чочой подошел к стулу, крепко сжал его спинку руками, разглядывая черный ящик.

– Это пианино. Запомни: пианино, – пояснила Соня, дотрагиваясь пальцами до клавишей.

– Пианино, – еле слышно прошептал Чочой. – Пианино...

Соня заиграла снова. Ее тоненькие пальчики, почти неуловимо касаясь белых и черных пластинок, извлекали еще никогда не слышанные Чочоем звуки. Неудержимая сила влекла его прикоснуться хотя бы к одной из этих пластинок. Но Чочой даже думать боялся об этом.

Кончив играть, Соня поднялась и, указывая на вертящийся на одной ножке стул, с которого только что встала сама, сказала Чочою:

– А ну, теперь ты попробуй, а? Попробуй, Чочой! Ты, наверное, еще никогда не видал пианино?

Чочой не понимал Сониных слов, но он догадывался, чего от него требуют: «Она хочет, чтобы я сел за черный ящик!»

Слегка подталкиваемый Соней, он все же уселся на стул. Не повинуясь разуму, руки его сами потянулись к клавишам. Однако не успел Чочой прикоснуться к ним, как послышались какие-то странные звуки, поразившие ухо Чочоя своей нестройностью, и он отдернул руки, словно от огня. На лице его появилось почти болезненное выражение. «Этот пианино зарычал на меня, как сердитый зверь, – испуганно подумал он. – Рассердился на меня пианино».

Степан Иванович поразился, увидев, с каким болезненным чувством воспринял мальчик этот нестройный звук.

– Да он же музыкант! – заволновался Степан Иванович. – Понимаешь, Соня, он музыкант, хотя, может, и ни разу не держал ни одного музыкального инструмента в руках!

Соня положила руки Чочоя на клавиши, расставила его пальцы в определенном порядке и попросила нажать. Стройный аккорд мягкой волной разлился по комнате. Чочой нажал на клавиши еще раз. Аккорд повторился. «Вот сейчас уже не зверь этот пианино. Добрый голос стал у него!» – с восторгом подумал он, повторяя и повторяя один и тот же аккорд.

Когда Чочой уже лежал дома в постели, он все еще находился во власти удивительных звуков. Они как будто рассказывали Чочою о том, что на свете, оказывается, есть так много интересного, так много чудесного, о чем никогда не мог бы он и подумать, если бы не очутился на этом Счастливом берегу.

ЧОЧОЙ ПОМОГ

Чочой пришел вместе с Кэукаем на заседание совета пионерского отряда. Еще не все было ясно ему, что здесь происходит, но он понимал одно: мальчики и девочки в красных галстуках сообща обсуждают свои важные дела, причем не понарошку, как в играх, а вполне серьезно.

«О Кэргыле все время что-то говорят, – отмечал про себя Чочой, – помочь ему чем-то хотят, как будто в дом переселить собираются».

Чочой не ошибся. Пионеры на совете отряда говорили о том, что вот уже почти в течение года все их попытки уговорить Кэргыля перейти в новый дом к внуку Тынэту так и остались без результатов.

– Ничего не выходит! – с досадой сказал Кэукай. – Сильно упрямый старик! Он не только нас, он и комсомольцев не слушается. Мой отец много раз ходил к Кэргылю, даже Виктор Сергеевич в его ярангу не раз заглядывал, – все равно не соглашается, твердит одно и то же: «Мало мне уже на свете жить осталось. Свыкся с незримыми обитателями очага моего, не могу их оставить. Здесь родился я, здесь и умру».

Наступило молчание. Нина Ивановна невесело посмотрела куда-то в окно и тихо сказала:

– Нелегко, конечно, старику свое старое жилище оставить. Но, если бы он оставил свою ярангу, для его здоровья было бы намного лучше.

– После того как он узнал, что и Чумкель уходил в пролив, совсем невеселым стал старый Кэргыль, – угрюмо промолвил Эттай. – Все говорит о том, что сердце его чует гибель сына.

Чочой всматривался в серьезные, сосредоточенные и немного грустные лица мальчиков и девочек, которые искренне хотели помочь Кэргылю, и опять ему в голову приходила мысль, что это не игра, не пустая забава, – вон даже учительница с ними советуется, как с равными.

– Вот что, ребята. – Нина Ивановна помолчала, что-то сосредоточенно обдумывая. – Попробуем еще кое-что сделать... Школьной косторезной мастерской Кэргылю мало, для него нужно личную мастерскую оборудовать, и знаете где?.. В одной из комнат в том доме, где живет Тынэт! Посмотрит Кэргыль на верстаки, на электрическое точило, на станочки специальные – и, как знать, может, забудет свою ярангу и останется жить в доме Тынэта...

Предложение Нины Ивановны ребятам понравилось. Многие из них сходились на том, что не может быть, чтобы Кэргыль не променял свою старую ярангу на такую замечательную, настоящую мастерскую.

– Ну, а теперь поговорим о Тавыле, – сказал Петя. – Говорить здесь долго не придется. Всем нам известно, что Тавыль учится уже в пятом классе, а еще не пионер. Дело, конечно, не в том, что Тавыль плохой ученик. Дело в том, что отец у него – сами знаете кто. Мы Тавыля тащим в нашу сторону, а Экэчо тащит его в свою сторону...

Сразу поднялся спор. Одним казалось, что Тавыль хоть и в пятом классе, но в пионеры ему вступать еще рано, потому что он слишком обидчив, капризен и даже ехидный и совсем не откровенный; другие говорили, что это все пустяки и Тавыля надо принять в пионеры. Спор помогла разрешить Нина Ивановна.

– Конечно, у Тавыля еще есть не совсем хорошие черточки в характере, – сказала она, – но это значит, что коллектив пионеров должен думать о нем, помогать ему. Мы обязаны помочь Тавылю победить в себе остатки нехорошего. Нам также следует по-настоящему защитить Тавыля от его собственного отца. Я часто бываю в его яранге, вижу, как он живет, и уверена, что отец его обижает. Но Тавыль не любит жаловаться: он очень гордый и, прямо скажем, довольно упрямый. Вот пионеры и должны подумать о том, как создать ему нормальные условия для учебы...

Когда и об этом разговор был закончен, перешли к Эттаю. Петя встал за столом, нахмурился, для солидности откашлялся и, вытащив из стола облитую машинным маслом тетрадь по письму, показал ее пионерам.

– Полюбуйтесь! – промолвил он. – Хорошо полюбуйтесь! Сколько раз Эттай давал обещания, что тетради его будут чистыми? Вот, можете посмотреть, какая чистенькая тетрадка у Эттая после его обещаний!

Эттай, весь красный, боясь взглянуть в глаза товарищам, усиленно вращал носком своего торбаза. И Чочою стало его очень жалко. Он сказал на ухо Кэукаю:

– Не надо ругать Эттая, он очень хороший! Надо попросить чистую тетрадку и помочь ему все переписать. Вот жалко, я еще плохо пишу, а то бы сам за него переписал.

Кэукай терпеливо выслушал Чочоя и, улыбнувшись, ответил:

– Ничего, Чочой, мы по-другому поможем Эттаю. Так, как ты говоришь, нельзя помогать.

– Расскажи, Эттай, как получилось, что тетради у тебя снова стали грязными? – обратилась к нему Нина Ивановна.

Эттай встал и, по-прежнему не поднимая глаз, забормотал:

– Да вот я сидел, писал... Отец руль-мотор принес, разбирать стал. Ну, я тут и забыл про все на свете. Зачем-то тетрадь свою схватил, к мотору полез... Сначала берег тетрадь, в трубочку ее свернул, а на стол положить не догадался. Когда отец попросил смазать мотор маслом, я от радости бросил тетрадь прямо на пол, а потом нечаянно масленку на нее опрокинул... Вот так получилось... Отчистить потом хотел – резинка не берет; утюгом гладил – тоже ничего не вышло.

Эттай еще раз дал твердое слово, что тетради отныне у него будут чистыми.

Пионеры разошлись с заседания совета отряда.

Чочой постоял на крыльце школы, посмотрел в конец поселка, где убого чернела яранга Кэргыля. На белом фоне только что выпавшего снега эта яранга казалась особенно неприглядной. «Холодно стало, зима началась, – грустно подумал Чочой, – а Кэргыль по-прежнему в яранге живет. Почему это он в дом переходить не хочет?»

Мальчик уже успел полюбить старика Кэргыля. Да и старик относился к нему с особой теплотой. Разговор у них большей частью шел о Чумкеле.

– Ну-ну, расскажи, еще что-нибудь расскажи о сыне моем, Чумкеле, – обычно просил Кэргыль, доставая из каких-то своих тайников конфеты или пряники. – О Нутэскине тоже рассказывай. Хороший был человек Нутэскин, любил я его, как сына...

Когда Чочой не сразу мог вспомнить что-нибудь новое о Чумкеле, Кэргыль приходил ему на помощь. Так, однажды он попросил:

– Расскажи, какое лицо у Чумкеля сейчас. В глазах моих он молодой совсем, очень на сына своего Тынэта похож. Вот точно таким он был, как Тынэт, когда увезли его на чужую землю.

– Лицо?.. Лицо у него хорошее, – замялся Чочой, – хотя Чумкель сейчас уже совсем как старик... Бородка черненькая у него. А потом, Чумкель когда-то сильно болел страшной болезнью, оттого лицо у него сейчас немного корявое...

– Так, так, – затряс головой Кэргыль, – оспой, значит, болел. Значит, болезнь эта страшная на лице у него свои следы, как волчица на чистом снегу, оставила.

Комната для Кэргыля была оборудована так, чтобы он наконец покорился и покинул свою ярангу. Старик действительно обрадовался мастерской, которая передавалась в его личное распоряжение. Долго он ощупывал инструменты, крутил точила, пробовал, как действуют тиски, станочки. Тынэт ни живой ни мертвый поглядывал на Нину Ивановну, на пионеров, ждал, что скажет старик. Но Кэргыль молчал. Только глаза его за выпуклыми стеклами очков светились как-то по-особенному мягко.

– А свет здесь какой! – не выдержал Тынэт и включил электричество. – Если спать не захочется, работать будешь ночью. Светло, как днем.

Кэргыль быстро повернулся к внуку, окинул его подозрительным взглядом и вдруг указал на лежанку:

– Вот это надо совсем убрать. За мастерскую спасибо, работать я здесь много буду, а спать мне есть где...

На лице Тынэта появилось такое выражение, словно он съел что-то ужасно кислое. Нина Ивановна, тяжело вздохнув, отвернулась к окну. Кэргыль глянул на Тынэта, на учительницу, потом перевел взгляд на пионеров. Вид у них был подавленный. Это поразило старика.

– Ну что вы все так волнуетесь? – горестно спросил он.– Отчего вам так хочется, чтобы я покинул свою ярангу?

И тут Кэргыль получил сразу десятки ответов:

– Потому что жалеем тебя!

– Потому что любим тебя!

– Хотим, чтобы ты хоть в старости по-человечески пожил!..

Кэргыль попятился к верстаку, а пионеры всё наседали на него. Чочой стоял чуть в стороне. «А все-таки почему Кэргыль в дом переходить не хочет? Там, на Аляске, эскимосам, чукчам, индейцам и во сне не может присниться, что они переходят жить в такой же, как у мистера Кэмби, дом. А тут Кэргыля тащат в такой дом, а он упирается...»

Долго еще говорили пионеры с Кэргылем. И, когда сказано было столько, что, казалось, даже каменное сердце могло бы растаять, Кэргыль вздохнул и с глубокой грустью сказал:

– Хорошие вы дети. Жаль мне вас. Ну, да ничего, печаль ваша быстро пройдет. Много у вас в жизни радости, чтобы забыть печаль, вызванную моим упрямством.

С этими словами старик повернулся к выходу.

– А почему ты забыл о Тынэте? О его печали почему забыл? – спросила Нина Ивановна. – Он хочет жить с тобой вместе, он любит тебя – ты же и дед и отец ему!

Когда Кэргыль медленно повернулся, ища глазами Тынэта, учительница совсем тихо добавила:

– А обо мне почему забыл? Я тоже как дочь или внучка тебе. О моей печали, которая не так быстро, как у детей, проходит, почему помнить не хочешь?

– Откуда только вы такие слова берете, от которых сердцу больно становится? Хорошие слова у вас, а сердцу моему все равно больно. Пожалейте сердце мое...

На этот раз Кэргыль повернулся к выходу решительно, словно боясь, что он может не устоять.

Не успел Кэргыль вернуться домой, как в его ярангу влетел запыхавшийся Чочой.

– Послушай, какие слова тебе сказать хочу! – воскликнул он и упал коленями на шкуру. – Почему в дом переходить не хочешь? Вот знали бы люди там, на Аляске, что ты так делаешь, наверное, сильно на тебя обиделись бы. Их мистер Кэмби даже к двери своего дома не пускает, а здесь тебя всем поселком в дом тащат, а ты идти не хочешь...

Кэргыль мягко приложил ладони к возбужденному лицу мальчика, заглянул в его жаркие глаза:

– Какие слова ты сказал, мальчик! Какие слова!.. Если бы знал Чумкель все это, он бы, наверное, и вправду на меня сильно обиделся! Сколько слов мне сегодня сказали... и каких слов!..

Закурив трубку, Кэргыль напряженно о чем-то думал. «Я тоже как дочь или внучка тебе», – вспомнились ему слова учительницы. – Хорошая девушка! Ай, хорошая девушка! Счастливый Тынэт, какой счастливый мой внук!..»

– Что я скажу на слова твои? – наконец повернулся старик к мальчику. – Скажу я вот что: иди зови Тынэта и всех товарищей своих зови – пусть помогут мне в новое жилище перебраться! А ярангу мою, скажи, пусть разберут и спрячут как следует, чтобы не видел я ее, чтобы сердце мое не болело...

Не дослушав последних слов Кэргыля, Чочой соскочил со своего места, выбежал на улицу.

– Тынэт!.. Кэукай!.. Петя!.. Эттай!.. – кричал он возбужденно.– Кэргыль согласился! Идите разбирать его ярангу....

Это было таким событием, которое взволновало и старых и малых.

– Чочой помог, Чочой помог уговорить Кэргыля! – повторяли люди и спешили к яранге старика.

СОНЮ НАДО СПАСТИ

Еще минут за десять до первого урока Чочой принялся разыскивать Соню среди шумной толпы школьников. Ему очень хотелось повторить вслух все те русские слова, которым учила его Соня накануне. Такой был у них уговор: Чочой в день учил по пять русских слов, а Соня – по пять чукотских. Но, к удивлению Чочоя, Сони еще не было. Когда прозвенел звонок и ученики уселись по своим местам, Чочой все еще стоял у двери, ожидая Соню. «Как так? Почему опоздала? Соня никогда не опаздывала», – с тревогой думал он. Вот наконец и Нина Ивановна вышла из учительской, идет к двери своего класса, а Сони нет.

– Как так? Почему нет Сони? – спросил Чочой.

Нина Ивановна поправила белый воротничок на рубашке Чочоя и спокойно сказала:

– Не волнуйся, Чочой. Соне немножко нездоровится, она сегодня в школу не придет. Садись на свое место.

«Не придет? Сегодня не придет?» – пронеслось в голове Чочоя. Это казалось ему таким невероятным, что он даже подумал: а не пропустить ли и ему хотя бы один урок, чтобы заглянуть к Соне и узнать, не слишком ли тяжело она заболела? Но, увидев, что Нина Ивановна терпеливо ждет и не начинает урока, он покраснел и, опустив голову, побрел к своей парте.

На уроках Чочой был очень рассеян, и Нине Ивановне пришлось сделать ему замечание.

Едва закончился учебный день, Чочой выбежал на улицу и взобрался на высокий снежный сугроб, с которого хорошо был виден дом Сони.

Как раз было время года, когда уже наступала полярная ночь. Утренняя заря сходилась с вечерней, а солнце так и не показывалось. Было очень морозно. Даже слабый ветерок, словно наждаком, обдирал лицо.

Чочой знал, что ему пора идти обедать, но желание во что бы то ни стало увидеть Соню не давало ему покоя. Он все смотрел и смотрел на светящиеся желтым светом окна ее дома, словно надеясь увидеть на расстоянии нежное лицо девочки, заглянуть ей в глаза. В их глубине так много было чудесного! То мелькнет светлячком озорная искорка, то вспыхнет голубым лучистым пламенем смех, то проглянет что-то серьезное, сосредоточенное, пытливое...

Повернувшись в сторону ветра, Чочой посмотрел па холодно мерцающую Полярную звезду, словно спрашивая у нее, не будет ли слишком неловко, если он зайдет к Соне. Но звезда, как и прежде, была холодна и бесстрастна. Показав ей язык, Чочой кубарем скатился по склону сугроба вниз, стряхнул с себя снег и, приняв решение, уверенно зашагал к дому Сони.

...Соня металась в жару. Пересохшие губы ее были ярко-пунцовыми. Мать Сони сидела у ее постели и плакала. Чуть подальше стояли две девочки – Кааля и Кэймына.

– У Сони, наверное, воспаление легких, – тихо сказала Кааля Чочою, повторяя чьи-то слова. – А отца ее нет: он уехал утром в поселок Коочмын. Все охотники выехали на свои охотничьи участки, в поселке нет ни одного мужчины-охотника, и послать за доктором некого.

Глянув на закрытое, поблескивающее черным лаком пианино, Чочой перевел взгляд на лицо Сони с приподнятым кверху, словно выточенным, нежным подбородком и, вдруг повернувшись, почти побежал к двери, решив немедленно пойти за отцом Сони.

Минут через десять, по-дорожному одетый в кухлянку и меховые штаны, Чочой на лыжах мчался в поселок Коочмын, до которого было не менее десяти километров.

В самом конце поселка Рэн, где стояла яранга Экэчо, Чочою попался Тавыль.

– Ты куда? – спросил изумленный Тавыль.

Чочой, опасаясь, что его остановят, не ответил. Обидчивому Тавылю сразу в голову пришло такое, от чего на душе у него стало очень скверно: «Ну да, конечно, Чочой не любит меня, потому что Вияль не любит моего отца, и Таграт не любит тоже. Они наговорили ему такого, что он теперь со мной и разговаривать не хочет».

Когда Чочой скрылся за поворотом, Тавыль вошел в свою пустую ярангу, забрался в полог, поправил жирник и принялся читать книгу чукотских сказок, собранных Виктором Сергеевичем. Тавыль очень любил эту книгу. Многие сказки он уже знал наизусть.

«Но все же, куда помчался Чочой? – спрашивал себя Тавыль. – Может, он просто вышел походить на лыжах, может, он уже вернулся?»

Желая проверить свое предположение, Тавыль вышел на улицу, хорошо осмотрел лыжню.

– Нет, назад он не вернулся! – с недоумением промолвил Тавыль. – Что же это такое?

Потушив в пологе жирник, Тавыль побежал к Кэукаю, чтобы узнать, куда, в конце концов, пошел Чочой и почему он был один. Кэукая он нашел около школы. Там был настоящий переполох. Оказывается, Чочоя уже искали по всему поселку, и никто не знал, куда он скрылся. Тавыль быстро рассказал о своей встрече с Чочоем.

– Запрягайте собак! – приказал Виктор Сергеевич.

Вияль с группой женщин где-то раздобыла в поселке старую нарту, собрала всех собак, которых по разным причинам охотники оставили дома.

– Хотя бы один мужчина-охотник приехал! – приговаривала она, связывая на ходу порванные алыки.

Одетый по-чукотски, в меховую одежду, Виктор Сергеевич осмотрел нарту, по-своему перепряг собак. Петя с завистью смотрел на отца и думал: «Вот это настоящий полярник! А я что!.. Попрошу папу, чтобы он меня и Кэукая взял с собой».

Но не успел Петя заикнуться об этом, как Виктор Сергеевич строго отрезал:

– И не думай! Если ты хоть немного полярник, то посмотри на небо. Видишь черные тучи на горизонте? Скоро будет пурга.

От этих слов Пете стало страшно за судьбу Чочоя. Он подошел к Кэукаю, невесело гладившему собак-передовиков, и почему-то тихо, словно боясь кого-то разбудить, сказал:

– Недоглядели мы за Чочоем... И Очера нет. Он быстро нашел бы своего хозяина.

– Очера Тынэт забрал в свою упряжку, – так же тихо ответил Кэукай.

А Чочой тем временем все скользил и скользил по накатанной дороге в сторону поселка Коочмын. «Надо спасти Соню, надо сказать ее отцу, что она больна», – подгонял он себя.

Порой у мальчика появлялась мысль, что он поступил плохо, ничего не сказав друзьям о своем решении.

– А не вернуться ли назад? – вслух спросил он себя и испугался собственного голоса, как-то одиноко прозвучавшего в ночной тишине.

«А что, если я заблужусь? – вдруг пришла в голову Чочоя еще одна тревожная мысль, но он тут же поспешил отогнать ее прочь. – Зачем заблужусь? Как так заблужусь? Я три раза ходил с Петей и Кэукаем по этой дороге. А разве мало я ходил за оленями мистера Кэмби? Ого! Я в таких местах бывал на Аляске, что волк и тот заблудиться мог бы».

Как ни ободрял себя Чочой, а на душе у него становилось все тревожнее. Он пугливо осматривался вокруг, и движения его становились все нерешительнее.

Из-за сопок выкатилась полная, светлая луна. Накатанная нартами дорога мерцала густо рассыпанными зеленоватыми искрами. Гулко потрескивал лед, покрывший тундровые озера, лагуну. Визгливо поскрипывали лыжи, и жалобный звук этот подхлестывал Чочоя. Причудливое нагромождение ледяных торосов, залитых лунным светом, казалось, хранило в себе что-то таинственное и враждебное.

Чочой нет-нет да и поглядывал в море и порой вздрагивал, принимая ледяную глыбу за притаившегося полярного медведя. Ничем не нарушаемая тишина угнетала мальчика. Ему казалось, что вот-вот тишину потрясет страшный рев голодного зверя.

А мороз все крепчал. Опушка малахая и брови Чочоя заиндевели. Навстречу мальчику дохнул легкий порыв ветра. Но Чочой повертел головой, не выдерживая яростного ожога, прижал голую руку к подбородку, будто уколотому тончайшими раскаленными иголками. Томимый недобрым предчувствием, он несколько замедлил свой бег на лыжах. «А что, если пурга начнется?» – пришло ему на ум. И снова перед его глазами встало лицо Сони. И, точно назло ему, навстречу пронесся сильный порыв ветра. В лицо Чочою безжалостно ударил колючий снег. Снежная долина словно задышала, заколебалась волнами бесконечных лент позёмки.

Чочой растерянно огляделся вокруг. Видимость резко ухудшилась.

– А Соня? Как же Соня?! – в отчаянии закричал Чочой и, наклонившись вперед, упрямо тронулся в путь.

Но, словно взбешенный дерзостью мальчика, ветер ураганной силы ударил ему в грудь и опрокинул навзничь. Прикрывая рукавом иссеченное до крови колючим снегом лицо, Чочой с трудом выровнял неловко подвернутую ногу, встал на колени и, втянув голову в плечи, застыл на месте. «Что же делать? – с испугом подумал он и сам себе ответил: – Надо пробираться в сторону моря. Может, там, в ледяных торосах, найду пещеру».

Пурга усиливалась. Спотыкаясь о выраставшие под ногами сугробы, мальчик наугад пробирался к морю.

...Стукнувшись головой о что-то твердое, Чочой протянул вперед руки и почувствовал перед собой стену. Он сделал шаг влево, неожиданно скользнул куда-то вниз и сразу очутился в относительном затишье. Чочой прислонился спиной к какой– то опоре и почувствовал, что она подалась вперед, словно открывающаяся дверь. «Землянка! – обрадовался было мальчик. – Да-да, когда еще не было снега, здесь я видел землянку!»

С трудом отворил Чочой дверь землянки. Не сразу решился переступить порог. «Труслив, как заяц!» – посмеялся он над собой.

Вытряхнув снег из одежды, Чочой нащупал в углу землянки что-то мягкое, сел и задумался, прислушиваясь к разноголосым звукам пурги. А пурга бесновалась. В неумолкающем, словно идущем откуда-то из-под земли гуле слышались пронзительные высвистывания, таинственные шорохи, тяжелые вздохи.

Исчезнувший было страх появился снова.

Мысли Чочоя сейчас словно подхватил бушующий ветер, разорвал в клочья и теперь бросал, бросал в разные стороны беспорядочно, бестолково.

Наконец внимание его сосредоточилось все на том же, из– за чего он бесстрашно двинулся в путь: «Соня! Там лежит больная Соня, а отец ее не сможет уже сегодня прийти к ней на помощь!..»

Так и сидел Чочой наедине со своим горем, окончательно потеряв ощущение времени.