Текст книги "На Севере дальнем"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Степан Иванович подошел к шкафу, выкрашенному белой краской, достал большую плоскую коробку. Петя, Кэукай и Эттай на цыпочках устремились к доктору.

– Тут у меня много разных очков. Только вот как мне выбрать те, какие нужны Кэргылю? – озабоченно проговорил Степан Иванович. – Ну, да что-нибудь придумаем. А очки я ему подберу обязательно...

Вскоре друзья стояли перед Ниной Ивановной и наперебой докладывали ей о своих делах.

– Степан Иванович сказал, что очки Кэргылю подберет обязательно! – запыхавшись, выпалил Петя.

– А меня Кэргыль обещал косторезному делу учить,– сказал Кэукай.

Это Нину Ивановну явно заинтересовало.

– А что, Кэргыль – косторез?

– О, очень хороший косторез! Его по всему побережью как костореза знают! – не без гордости заявил Эттай.

Нина Ивановна минуту помолчала.

– Эх, ребята, что я придумала! Давайте организуем при школе косторезный кружок, а Кэргыля попросим быть руководителем. Только бы согласился! Как вы думаете, согласится он?

– Не знаю, – усомнился Петя.

– Наверное, согласится, – неуверенно сказал Кэукай.

– Я сама поговорю с ним, а вы мне поможете, переводчиками будете.

Через полчаса учительница, веселая, возбужденная, возвращалась вместе с мальчиками из яранги Кэргыля в школу.

Старик принял ее очень приветливо, хотя и заметил, что если она пришла говорить о доме, то он разговаривать с ней не станет и только лишь предложит выпить чаю. Когда же Нина Ивановна завела разговор о косторезном деле, старик оживился, подслеповатые глаза его заблестели.

– Скажите учительнице вашей по-русски, что хоть она молодая, но мысли ее очень мудрые, – попросил он мальчиков. – Нельзя, чтобы косторезное дело совсем исчезло на чукотской земле.

– Скажите Кэргылю, – в свою очередь, просила своих переводчиков Нина Ивановна, – что я сейчас пойду к директору школы, попрошу, чтобы он дал нам особую комнату, помог достать инструменты и материал. По-моему, он согласится.

– Согласится, обязательно согласится, – закивал головой Кэргыль. – Я хорошо знаю: это большой человек, и он не может сказать, что косторезное дело – пустячное дело.

Кэргыль не ошибся. Выслушав учительницу, Виктор Сергеевич встал, прошелся по комнате.

– Какой же вы молодец, Нина Ивановна! – наконец сказал он, останавливаясь перед девушкой. – Чукотские косторезы в свое время прославились изделиями из моржовой кости. На мировой выставке в Париже восхищались их работой. Это один из самых замечательных видов искусства чукотского народа. Мы сделаем так, чтобы наша школа дала новых настоящих мастеров-косторезов. Я сегодня же напишу письмо в Илирнэй, на полярную станцию, чтобы там изготовили в механических мастерских специальные инструменты.

КОНФЛИКТ НА ПЕРЕМЕНЕ

Выполнив все, что надо было сделать по другим предметам, Кэукай принялся за домашнее задание по арифметике. Но задача никак не выходила. Помимо своей воли Кэукай нет-нет да и открывал ящик стола, смотрел на изуродованный им самим кусок моржового клыка: «Надо было выше немного резать, чтобы руки примерно у пояса были, а в руках – лук». Но тут же ему пришла в голову другая мысль: «Нет, пожалуй, лучше получится, если одна рука у груди будет, напротив сердца, а другая опущена».

Мерно тикали часы, наступали сумерки. За окном падал большими хлопьями снег. Кэукай смотрел на белый снег, а перед глазами, в мыслях его, стояла уже законченная статуэтка, изображающая дедушку Ако таким, каким он его себе представлял. «Трудно, очень трудно так сделать, как хочешь»,– думал Кэукай, и руки его невольно тянулись опять к начатой статуэтке.

«А задача как же?» – Мальчик с шумом захлопнул ящик и принялся вчитываться в условие задачи. Но сосредоточиться он не мог.

«Как же это?.. – Кэукай приложил руки ко лбу. – Неужели я не смогу решить? Что же я тогда скажу завтра Нине Ивановне?..»

Учился Кэукай хорошо, хотя и не очень ровно. Ни одного предмета, кроме рисования, он, казалось, не выделял. Но рисование Кэукай любил и славился как лучший художник среди учеников младших классов.

В противоположность Эттаю тетради у Кэукая всегда были чистые, без малейшей помарки, завернутые в белую бумагу, разрисованную цветными карандашами или красками.

Рисовал Кэукай всегда и везде.

Однажды Нина Ивановна дала своему классу на дом работу: написать сочинение «Как мы провели выходной день». Когда, проверяя сочинение, она дошла до тетради Кэукая, то увидела целую серию рисунков с короткими надписями. Сочинения здесь почти не было, но выразительные картинки рассказывали учительнице забавную историю знакомства Кэукая, Пети и Эттая с русской девочкой Соней. В рисунках было столько юмора, что Нина Ивановна смеялась до слез. Особенно понравились ей те рисунки, на которых изображалось, как Кэукай и Петя, влекомые любопытством, подкрадывались к окну дома доктора, чтобы посмотреть на Соню, и затем уже почти в самом конце, как Соня с растопыренными ручками, с изумленным лицом смотрит на ползущих мальчиков и спрашивает, всегда ли они ходят животом или иногда и ногами.

«Вот так сочинение! Что же мне сказать ему?» – задумалась учительница.

На другой день она задержала Кэукая после уроков, села с ним за парту, открыла его тетрадь:

– Значит, ты очень любишь рисовать?

– Да. Я всегда рисую, везде рисую: на бумаге, на стенах, на снегу, – ответил Кэукай.

Заметив, что под его сочинением-рисунками нет отметки, он помрачнел.

– Рисунки твои мне нравятся, – сказала учительница.– Ты очень хорошо нарисовал, как вы познакомились с Соней.

– Очень хорошо? – недоверчиво спросил Кэукай. – А почему же нет отметки?

– А вот давай договоримся с тобой так: если это тетрадь не для сочинений, а по рисованию, тогда я поставлю тебе отметку.

– Ай хорошо, очень хорошо! Пусть теперь всегда так будет: другие сочинения пишут, а я рисую – рисунками рассказываю то, что они словами рассказывают.

Нина Ивановна посмотрела в возбужденные глаза мальчика и, немного подумав, ответила:

– Видишь ли, Кэукай, тебе не только рисунками надо учиться рассказывать, но и словами. Это очень важно – научиться хорошо словами рассказывать. Так что теперь, после нашего разговора, когда все ученики будут писать сочинения, ты тоже будешь писать, а не рисовать.

Восторга на лице Кэукая как не бывало.

– Пробовал я словами–не получается.

– А ты вот словами рисовать попробуй. Делай то же самое, что карандашом и красками делаешь, только вместо карандаша и красок бери слова...

– Как это? – удивился Кэукай.

– Да так. Вот здесь, на рисунке, ты показываешь, как Петя на руках ходит. Это же самое словами покажи. Ведь когда ты книгу читаешь, ты видишь все, о чем в ней написано: и людей, и море, и различные цвета. Не кажется ли тебе, что все это как бы словами нарисовано?

– Да, да, правильно! Теперь я понимаю! – обрадовался Кэукай. – Вот я возьму и все это, что карандашом нарисовал, попробую нарисовать словами.

– Как раз об этом я и хотела тебя попросить... А за рисунки эти я тебе ставлю пять.

Нина Ивановна обмакнула перо в чернила и аккуратно вывела самую высокую отметку под рисунками Кэукая.

Через несколько дней Кэукай отдал учительнице на проверку свое сочинение. Было оно довольно длинное и очень неровное, но Нину Ивановну поразило стремление мальчика к образности. Он действительно пытался рисовать словами.

Выслушав замечания учительницы и еще раз переделав сочинение, Кэукай принялся за второе. Новое увлечение его было настолько сильным, что он незаметно для себя стал отставать по остальным предметам. Получив однажды по арифметике три, Кэукай удивился, но вскоре забыл об этом. И вот настал день, когда Кэукай по той же арифметике получил два.

– Как же это? Почему голова моя испортилась, почему я задачи разучился решать? – растерянно бормотал Кэукай; в глазах его стояли слезы.

– Я давно за тобой, Кэукай, наблюдаю, – спокойно сказала учительница. – Заметила я, что, когда ты одним делом увлекаешься, все остальные дела забываешь. Это нехорошо. У настоящего человека всегда разных дел очень много, и он не забывает ни одного из них. Ты посмотри на отца: сколько дел у него! Дома надо достроить, к зимней охоте на песца подготовиться, моржового и нерпичьего мяса на зиму заготовить, учиться ему тоже надо...

– У отца моего очень много работы. И он всегда успевает!

– И тебе успевать необходимо. Ясно теперь, в чем дело?

– Кажется, ясно...

Вскоре Кэукай подтянулся по арифметике. Но вот косторез Кэргыль увлек мальчика-художника своим ремеслом – и началась новая беда.

...Кэукай вчитывался в условие задачи, а перед глазами его по-прежнему стояла начатая им статуэтка.

В соседней комнате послышался голос отца. Кэукай прислушался.

– Зима совсем уж пришла. Надо к охоте на песца колхоз готовить, надо свежей нерпы как можно больше на приманки вывезти, чтобы задержать песцов, которые у подкормок но– рились, – говорил он матери Кэукая, гремя умывальником.

– Трудно тебе... устал, наверное, – отозвалась Вияль.

– Трудно – это верно. Но усталости нет! Э, я молодой еще, рано уставать мне!

В голосе отца Кэукай почувствовал столько бодрости, что невольно заулыбался.

Вияль гремела посудой – видно, накрывала на стол.

– Голоден сильно, – продолжал Таграт. – Вот поем и побегу к Виктору Сергеевичу.

–Зачем? – спросила Вияль.

–Да дело такое, понимаешь... Обещался с Илирнэйской полярной станции печника прислать, и вдруг заболел печник. А тут зима пришла, в домах печи поскорее ставить надо, но как их поставить, если не умеешь? Вот я и хочу Виктора Сергеевича просить поучить людей наших печи ставить. Ты же знаешь, он все делать умеет.

– Уметь-то он, конечно, умеет, а вот, может, у него еще больше дел всяких, чем у тебя.

– Думал я об этом, да ничего придумать не мог. Нельзя же дома на целую зиму пустыми оставить.

«Ой, сколько дел у отца! – невольно пришло в голову Кэукаю. – И он все равно во всем успевает. А я вот сижу целый час, а задачу решить не могу».

Тряхнув головой, Кэукай снова попытался вдуматься в условие задачи. «Ну да, один самолет, значит, пролетел за три часа тысячу двести километров, второй – за пять часов... А все же зря я сразу из клыка резать стал, надо было сначала из дерева...»

Долго еще сидел Кэукай за своим столом, а задачу все же не мог решить. За этим занятием и застал его Петя.

– Ты задачу сделал? – спросил Кэукай друга.

– Да, сделал, – ответил 'Петя, подозрительно глядя на Кэукая: недавно на заседании совета отряда Кэукай получил замечание за то, что плохо готовил уроки.

– Так, значит, решил задачу? – снова спросил Кэукай, хмуря брови.

Где-то в подсознании у него теплилась надежда, что вот сейчас Петя подойдет к нему, подскажет, как надо подступиться к задаче, и с домашним заданием будет покончено.

Петя действительно спросил его:

– Может, подсказать?

– Нет, нет, что ты говоришь такое!..

– А долго еще так сидеть будешь? – поинтересовался Петя.

– Да не знаю... минут десять или двадцать, – неуверенно промолвил Кэукай.

– Жаль, что так долго. У меня новость хорошая есть. Хотел пригласить тебя в одно место. Эттая я пригласил – задачу он давно уже решил. Крепкая, знаешь, у него башка на задачи: за пять минут решил!

– За пять минут решил! – не без зависти повторил Кэукай.– А новость, новость какая, скажи? Куда пригласить меня собираешься?

– Сейчас твой отец приходил к нам. Просил папу научить колхозников делать печи. Долго они думали, кого печниками поставить. Сначала хотели стариков просить, но потом решили, что это дело для них непривычное. Мой отец так сказал: «Давай печному делу учить будем молодежь, комсомольскую бригаду Тынэта. Этим всё привычным кажется, эти быстро научатся». Ну вот, твой отец с моим отцом согласился. Так что комсомольцы с завтрашнего дня печному делу учиться будут. Тынэт уже сегодня начал готовить кирпичи и глину.

– Ой, как много наговорил ты мне! По всему видно, хочешь пригласить меня пойти помогать Тынэту, – догадался Кэукай.

Петя вплотную подошел к Кэукаю и, заглянув в его тетрадь, спросил:

– А может, помочь немножко, а?..

Кэукай мгновение колебался, потом протестующе замахал головой:

– Нет, нет!.. Ты иди, а я сейчас сам решу и приду.

Петя ушел. Кэукай снова начал шептать: «Один самолет за три часа пролетел тысячу двести километров, второй...»

Время шло, а решение задачи никак не сходилось с ответом.

«А, ладно! Утречком рано встану, голова свежая будет, тогда, как Эттай, за пять минут решу...»

Однако, не чувствуя особенного восторга от такого поворота дела, Кэукай минуту еще постоял в нерешительности, вяло убрал книги, тетради, взглянул еще раз на свою статуэтку и, одевшись, вышел на улицу.

Петю и Эттая он нашел в самом крайнем доме поселка.

Мальчики помогали Тынэту складывать кирпичи в штабеля.

– Ну как, решил? – спросил Петя.

– Да, вроде как будто получилось, – неопределенно отозвался Кэукай, включаясь в работу, а сам подумал: «Надо рано утречком встать, а то будет стыдно перед Ниной Ивановной, перед всем классом».

Но, наработавшись, Кэукай спал до самого утра как убитый. Едва успев позавтракать, он побежал в школу. На душе его было тревожно.

Кэукай сделал было попытку решить задачу на первом уроке русского языка, но стоило Нине Ивановне взглянуть на него, как мальчик понял: ее не проведешь. Подавленный, он сначала почти не слушал учительницу. Тогда Нина Ивановна обратилась к нему с вопросом один раз, другой и заставила слушать.

«Может, на перемене спишу задачу у Пети...» Кэукай испуганно оглянулся, словно боясь, не высказал ли он вслух эту позорную мысль, и тут же подумал: «Попробую сам на перемене решить. Пусть голова лопнет, а все равно решу...»

Когда прозвенел звонок, Кэукай, упросив дежурного оставить его в классе, лихорадочно раскрыл тетрадь по арифметике. В классе было пусто и тихо. Кэукай покосился на тетради Пети и сердито отодвинул их на самый край парты, а затем спрятал в парту. «Надо только о задаче думать, не надо больше ни о чем думать».

И, странное дело, решение задачи на этот раз пришло к Кэукаю удивительно быстро. Обрадованный, он схватил Петину тетрадь, чтобы сверить, одинаково ли с ним ставил вопросы. В эту минуту в класс заглянул Тавыль. Кэукай машинально захлопнул тетрадь Пети и спрятал ее в парту. Тавыль язвительно улыбнулся и прикрыл за собой дверь.

«Сейчас начнет что-нибудь плохое обо мне говорить»,– подумал Кэукай и быстро вышел из класса.

Кэукай не ошибся. Тавыль подзывал к себе школьников и рассказывал о том, как он поймал Кэукая за списыванием задачи из Петиной тетрадки.

– Пусть олень поднимет меня на рога, если я говорю неправду! Сейчас своими глазами видел.

– Лживый человек! – закричал Кэукай, наступая на Тавыля со сжатыми кулаками. – А ну, повтори еще раз то, что сейчас говорил обо мне! Что ж ты молчишь? Или язык откусил со страху?

Тавыль спрятался за спины ребят и с ехидством ответил:

– Ты бы лучше свой язык откусил, тогда не пришлось бы на уроке арифметики говорить Нине Ивановне, что сам решил задачу.

Этого Кэукай уже не мог вынести. Не помня себя, он бросился на Тавыля. Но перед ним словно из-под земли вырос Петя, схватил руку Кэукая:

– Ты думаешь, кто-нибудь верит лживым словам Тавыля?.. Ребята, скажите честно: кто верит словам Тавыля?..

– Кто может поверить Тавылю, язык у которого болтается, точно у старухи Энмыны! – воскликнул кто-то из мальчиков.

Школьники рассмеялись: они все знали старуху Энмыну, которая была известна в поселке как зловредная сплетница. Тавыль исподлобья посмотрел на хохочущих школьников и попытался уйти. Его не пустили.

В это время дверь в коридор отворилась, и на пороге показался Эттай, бегавший посмотреть, как комсомольцы учатся класть печи. Заметив взволнованно толпившихся школьников, он опрометью бросился бежать через весь коридор.

– Что такое? Что случилось? – кричал Эттай, локтями и головой пробивая себе дорогу в самую гущу толпы.

Кто-то из ребят в нескольких словах объяснил ему суть происшествия.

Эттай досадливо почесал затылок:

– Ах, жаль, меня не было здесь!

Послышался звонок. Ребята поспешили в классы.

– Подождите, не расходитесь! – снова закричал Эттай. – Я хочу сказать что-то. Я хочу сказать, что за лживые слова Тавыль расстанется со своими косичками!

ДВА ПРОСТУПКА СРАЗУ

С самого утра до четырех часов дня, без перерыва, учились комсомольцы класть печи. Весь перемазанный глиной, с засученными рукавами, Тынэт жадно присматривался к работе Виктора Сергеевича, еще и еще раз переспрашивал, в каком направлении должны идти дымоходы, как лучше крепить печную дверцу и поддувало, как будет идти под духовкой пламя.

– Слушайте! И ушами и ртом слушайте, и глазами и ртом смотрите! – весело говорил комсорг.

Во вторую половину дня в дом, где клали первую печь, тихо вошел Эттай. Сначала он только смотрел во все глаза на работу, потом раз-другой подал кирпич, попытался даже месить глину, сеять песок. Уже никто не кричал Эттаю обидное: «Не мешай!» – и даже, наоборот, просили: «Подай вон тот кирпич», «Подсыпь еще немножко песочку», «Налей в банку воды».

Важный и немножко медлительный, подпоясанный поднятым с полу мешком, Эттай выполнял поручение за поручением, не упуская, однако, из виду ни одного действия Виктора Сергеевича. «Интересно как получается! Огонь и дым, значит, идти должны из топки по каналу вверх, потом опять вниз, потом снова вверх, и опять вниз, и только после этого в трубу,– рассуждал про себя Эттай, присматриваясь, каким образом укладываются кирпичи. – Это как бы машина такая, внутри которой ходит огонь».

Когда Виктор Сергеевич и комсомольцы в пятом часу дня ушли обедать, Эттай долго ходил возле неоконченной печи, то заглядывая внутрь топки, то открывая и закрывая дверцу и конфорки. Время от времени он брал горсть глины и подмазывал те места, которые ему казались шероховатыми.

«А что, если самому попробовать кирпичи класть? – пришла ему в голову неожиданная мысль. – Вот только как бы не испортить печку...»

Постояв немного в нерешительности, он еще раз обошел вокруг печи.

«Ничего, я только попробую. Положу один или два рядка, а потом снова сниму, никто и не заметит», – сказал он себе.

Отобрав кирпичи, Эттай с трудом поднял на плиту ведро с глиной, а затем туда же забрался и сам.

Дело пошло, как казалось Эттаю, с первой же минуты успешно. Довольно скоро он выложил целый ряд. Соскочив с плиты, Эттай полюбовался на свою работу издали.

– Так же, как у них, получается!

Скоро был готов и второй ряд. Эттай окончательно увлекся. Он пошлепывал ладонями по обогревателю, который значительно поднялся вверх, и в ушах его уже звучали восхищенные возгласы комсомольцев.

И вдруг случилось нечто ужасное. В самую приятную для Эттая минуту, когда он был в упоении от собственных успехов, недостроенный обогреватель печи покачнулся и с грохотом обрушился на пол. Ошеломленный Эттай стоял на плите ни жив ни мертв. Не скоро он понял, что произошло. Но, когда снова к нему вернулась способность хоть что-нибудь соображать, он ощупал руками жалкие остатки обогревателя.

– Ай, жалко как! Немножко, однако, кирпичи неровно ложились, косо ложились...

Соскочив с плиты, Эттай смотрел на свою работу уже далеко не с тем восторгом, с каким он любовался ею всего минут пятнадцать назад. Он сорвал с себя мешок, наскоро ополоснул руки в ведре с водой и задумался над тем, что же делать дальше.

«Надо сказать кому-то, обязательно сказать», – решил он наконец и, подавленный случившимся, вышел из дому.

На улице уже было довольно темно. Шел снег. Эттай загреб полные горсти пушистого снега, протер им как следует руки и побрел вдоль поселка. Он не заметил, как подошел к школе, и только тут понял, что непременно хочет увидеть Нину Ивановну.

«Да, да! Это ей сказать надо, – подумал Эттай. – Она все поймет. Я скажу ей, что очень хотел помочь комсомольцам, что хотел сам научиться делать печь. Это так интересно! Никогда ни дед мой, ни отец мой такого не умели делать, а вот я почти научился. Вот только плохо лампа горела, темновато было – не заметил, что кирпичи немножко косо клал. Если бы светлее было, хорошо бы сделал... Виктор Сергеевич тоже бы понял все это, только стыдно к нему идти. А Тынэту так лучше и на глаза не показываться: поколотит, сильно поколотит, а то еще носом в корыто с глиной толкать станет...»

Отряхнувшись, насколько мог, от приставшей к одежде глины, Эттай направился в школу, чтобы встретиться со своей учительницей.

А Нина Ивановна в это время шла с Тынэтом по поселку, направляясь в дом, где клали первую печь.

– Хорошо работают мои комсомольцы! Виктор Сергеевич все время их хвалит, – радовался Тынэт. – Я даже листок специальный в комсомольской комнате повесил и на листке красным карандашом написал: «Список комсомольцев, которые успешно учатся делать печи». А дальше столбиком аккуратно фамилии написал. Как думаешь, хорошо ли это?

– Неплохо, – одобрила Нина Ивановна. – Вот только заголовок длинноват немножко.

– Ай, как я рад, Нина, что тебя наконец сегодня увидел!– Тынэт вдруг остановился, стараясь в темноте заглянуть в глаза девушки. – Долго мы в море плавали, пять дней плавали...

– И я тоже, Тынэт, рада видеть тебя, – негромко, после долгой паузы, ответила Нина Ивановна. – Сегодня ты мне даже приснился.

– Правда? – Тынэт схватил Нину Ивановну за руки, порывисто приложил ее ладони к своему горячему лицу.– Почему же это я тебя до сих пор во сне не увидел? Но сегодня увижу, обязательно увижу! – убежденно сказал он, как будто это зависело исключительно от его желания.

– Работать долго еще сегодня будете? – поинтересовалась Нина Ивановна, высвобождая руки.

– Долго, наверное. Виктор Сергеевич сказал, что, пока до потолка печь не доведем, работу не бросим.

– Ну, а заниматься сегодня придешь?

– Приду! Обязательно, Нина, приду, если только разрешишь прийти позже, чем обычно. В пять часов сегодня утром встал, чтобы домашнее задание успеть выполнить.

– Вот это мне нравится! – Нина Ивановна вдруг схватила в пригоршню пушистого снега и бросила им в Тынэта.

...В дом, где клали печь, Тынэт и Нина Ивановна пришли первыми.

– Что это такое? – испуганно вскрикнул Тынэт, глядя на полуразрушенный обогреватель.

Подбежав к лампе, он прибавил огня и внимательно осмотрел груду вымазанных глиной кирпичей, валявшихся на полу.

– Почему так много кирпичей глиной вымазано? – громко спросил он, словно обращаясь к невидимому виновнику.– А-а-а, это Эттай! – закричал он. – Это Эттай здесь крутился все время. Он, видно, и решил класть печку, когда мы на обед ушли...

– Не может быть! – возразила Нина Ивановна.

– Почему – не может быть? Зачем такое говоришь – «не может быть»! Ты что, до сих пор Эттая не знаешь?

– А ты можешь не кричать? – с укоризной спросила учительница.

Тынэт как-то сразу осекся, смущенно улыбнулся.

– А хотя бы и Эттай, – продолжала Нина Ивановна.– Надо разобраться, почему он это сделал. Может, он был рад, что представился случай помочь комсомольцам?

– «Помочь, помочь»!.. – недовольно буркнул Тынэт.– Вот я увижу этого помощника, так он больше сюда и носа не покажет!

Вышло так, что, кроме Эттая, в этот вечер искал Нину Ивановну еще один человек. Это был Тавыль.

Обиженный отцом, он долго плакал в своей яранге и вдруг почувствовал, что ему нестерпимо хочется рассказать кому-нибудь о своей обиде и о многом другом, что так мучило его последний год. И невольно Тавыль вспомнил о школе, о своей учительнице. «Пойду к ней, – думал Тавыль, – расскажу, как отец порвал сегодня мою тетрадь по русскому языку. Расскажу, как он маму год назад из яранги выгнал. Расскажу, как трудно жить мне без мамы...»

Но тут же пришла вторая мысль: «А хорошо ли это будет – про отца все рассказывать? Он же отец!»

Тавылю вспомнилось, как иногда отец становился добрым, закрывался с Тавылем в яранге или уходил с ним на охоту и говорил о том, что он, Тавыль, остался единственным другом ему. Говорил отец также о том, что научит Тавыля быть настоящим охотником, которому всегда в охоте будет удача, научит его плавать в байдаре по морю, ходить в горах через перевалы.

Тавыль с восторгом слушал отца, и ему становилось так тепло на душе, что он невольно думал: «Вот и я так же с отцом живу, как Петя со своим отцом живет, как Кэукай со своим отцом живет. Он скоро, однако, совсем хорошим будет, тогда, быть может, и мама вернется к нам».

Мысль о матери не переставала волновать Тавыля. Год назад она ушла в тундру, к родственникам, так как уже не в силах была выдерживать злобный нрав Экэчо. Тавыль помнил, как она уговаривала его уйти с ней от отца в тундру, к оленеводам. И Тавыль ушел бы не задумываясь, если бы не тянула его к себе школа.

Жизнь без школы ему казалась немыслимой. К тому же Тавыль был уверен, что учителя ни за что не позволят ему бросить школу.

«Вот хорошо, если бы мама вернулась! Может, попросить отца, чтобы он привез ее домой?» – спрашивал себя Тавыль, когда Экэчо казался ему добрым.

Но добрым Экэчо бывал недолго. Почти всегда после хороших слов он начинал говорить сыну такое, что пугало мальчика.

– Ты уже большим становишься, Тавыль, – говорил Экэчо, мрачно посасывая трубку. – Ты уже разбираться должен, кто твой враг и кто твой друг. Ты чукча, Тавыль, ты знать должен древний закон прадедов наших – закон родовой мести. Ты знать должен, что у меня с Тагратом вражда многолетняя, поэтому не может сын его быть другом твоим. Так говорит древний закон родовой мести...

Чем дальше вел свою беседу Экэчо, тем тяжелее становилось Тавылю. Лицо его хмурилось, иногда на глазах навертывались слезы.

И, как только Экэчо замечал перемену в настроении сына, начиналась буря. Тавыль знал: в такие минуты отец может страшно обидеть его, даже избить.

И вот сейчас, когда Экэчо изорвал тетрадь, обругал его плохими словами, Тавыль невольно потянулся к школе – туда, где чаще всего он находил успокоение.

Побродив по коридору, он заглянул в полуоткрытую дверь учительской, затем в свой класс. Через плечо у него висела засаленная сумка с книгами и тетрадями.

«Перепишу все из порванной тетради в новую, – подумал Тавыль, всхлипывая, – а там, быть может, Нина Ивановна зайдет. Тогда, я знаю, она сама заговорит со мной, и я все-все расскажу ей».

Положив голову на руки, Тавыль долго сидел неподвижно, снова и снова обдумывая, что же он скажет своей учительнице.

«И про Кэукая скажу тоже, – думал он. – Скажу, что ошибся я и потому плохое наговорил на него».

Одна мысль за другой проносились в голове Тавыля. Постепенно мысли стали путаться, расплываться: Тавыль погружался в сон. Во сне мальчик видел, как подошла к нему Нина Ивановна, как ласково прикоснулась к его голове, заглянула ему в лицо. И тогда Тавыль, схватив ее за руки и не стесняясь слез, стал быстро-быстро говорить ей обо всем, что накипело у него на душе. Нина Ивановна слушала очень внимательно, и по глазам ее Тавыль видел, как она жалеет и любит его...

Долго Эттай искал Нину Ивановну, сходил к ней на квартиру, побывал в учительской и наконец решил заглянуть в свой класс.

Увидев уснувшего за партой Тавыля, Эттай удивился, хотел было разбудить его, по тут вспомнил, что грозился обрезать ему косички.

Недолго думая Эттай на цыпочках вышел из класса и сломя голову побежал домой за ножницами. Когда он вернулся в школу, Тавыль все еще спал. Осторожно подкравшись к Тавылю сзади, Эттай взял одну из его косичек и хладнокровно обрезал ее. Тавыль поморщился, почесал то место, где только что была косичка, и снова успокоился. Закусив язык, как это всегда бывало с ним, когда он что-нибудь резал ножницами, Эттай так же хладнокровно обрезал вторую косичку.

– Всё, – пробормотал он, засовывая косички Тавыля к себе в карман.

Краснощекое озорное лицо его выражало торжество.

И вдруг Эттай услыхал, что Тавыль во сне всхлипывает. «Наверное, что-то плохое приснилось ему», – решил Эттай. И тут же задумался: «Почему Тавыль сейчас здесь, в школе, спит за партой? А может, его отец прогнал из дому? Может, опять обидел?»

Эттаю так стало жаль Тавыля, что он вытащил из кармана косички, с невеселым видом покрутил их в руках и, словно убедившись, что уже никакими способами не возможно их водворить на прежнее место, тяжело вздохнул.

А Тавыль между тем продолжал всхлипывать. Худенькие плечи его вздрагивали. Что-то горестное, подавленное было в эту минуту в его щуплой фигурке.

«Ай, лучше б я себе уши обрезал, чем косички эти!» – подумал Эттай и осторожно, с каким-то особенным чувством нежности к обиженному им товарищу погладил Тавыля по голове и на цыпочках вышел из класса.

На пороге школы Эттай встретил наконец свою учительницу.

– Нина Ивановна! Это я, я все наделал! – быстро заговорил Эттай. – Это я печку развалил, помочь хотел... Всегда у меня получается не так, как хочу!

– Успокойся, Эттай! Войдем в школу, там все мне расскажешь,– мягко сказала Нина Ивановна.

– Не хочу я в школу, там Тавыль!.. Нина Ивановна, пойдите в наш класс, там Тавыль спит и чего-то во сне плачет. Мне так жалко его! Пойдите, пожалейте его... У него сейчас нет мамы, а отец злой очень...

– В классе спит Тавыль? – удивилась Нина Ивановна.

Взволнованный тон Эттая, его рассказ о Тавыле встревожили ее.

– Да, да, он в классе за партой спит. Идите к нему. А я приду завтра. Буду думать, что сказать вам, всю ночь думать буду...

– Ну-ну, ладно, Эттай. Я сейчас пойду к Тавылю, а ты иди домой, только всю ночь тебе думать не надо.

Когда учительница ушла, Эттай глубоко вздохнул и подумал: «Ну ничего. Хорошо, что я встретил Нину Ивановну. Она пожалеет Тавыля... она обязательно его пожалеет... А про косички я потом... я завтра все расскажу».