Текст книги "На Севере дальнем"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

ЭКЭЧО ВОЛНУЕТСЯ

Вечер угасал. Огненные отблески заката смутно освещали плавающие в море льды.

Экэчо отъехал по льду лагуны [24]24 Лаг уна – морской залив, отделенный от моря песчаной косой.


[Закрыть]километров на пять в сторону от поселка, свернул на морской берег, остановил нарту. Сидя на нарте, он курил трубку и долго смотрел на худую, измученную собаку, которую подобрал уже под вечер на морском берегу.

Было это так. Собака, поджав хвост, металась по льдине, которая не доходила до берега всего метров на двадцать. Заметив человека, она громко завыла, несколько раз собиралась броситься в воду, но не решалась.

«Неужели это та самая собака, о которой рассказывал бежавший с Аляски мальчишка!» – пронеслось в голове Экэчо. Воровато осмотревшись, он вскинул карабин, чтобы застрелить собаку, но раздумал...

Стараясь не попадаться на глаза Чочою, Экэчо чутко прислушивался ко всему, что передавалось из дома в дом, из яранги в ярангу после рассказов этого мальчика, бежавшего с Аляски. Все тревожней становилось на душе Экэчо. Он хорошо знал, что жители аляскинского поселка Кэймид, по крайней мере те из них, кто был когда-то угнан с Чукотки, не могут не знать о его контрабандистских связях с шаманом Мэнгылю. «Ну да, Мэнгылю говорил им о здешней жизни и, как я просил, врал при этом много. Говорил, что встречался со мной, что слышал от меня дурные вести о голоде, о болезнях. Нутэскин, Чумкель все это слыхали, конечно», – рассуждал Экэчо, боясь даже подумать о том, что будет, если Нутэскин и Чумкель или хотя бы один из них рано или поздно вместе со льдами будут прибиты к этому берегу. «Они расскажут, они всё здесь расскажут: как я встречался с Мэнгылю, как отдавал ему пушнину», – мрачно думал Экэчо, все чаще и чаще уходя на берег моря с охотничьим биноклем в руках.

Шли дни. Экэчо порой удавалось успокоить себя мыслью о том, что и Нутэскин и Чумкель наверняка погибли во льдах.

Но вот перед его глазами предстала худая мокрая собака...

«По рассказам Чочоя, собаку звали Очером, – вспомнил Экэчо. – Быть может, это вовсе не та собака...»

– Очер! Очер! – позвал он.

Услышав свое имя, собака решительно бросилась в воду и поплыла к берегу. Была она так обессилена, что порой казалось – вот-вот захлебнется и уйдет на дно. Экэчо смотрел на ее худую морду, в ее глаза, в которых так ярко была выражена жажда жизни, и вдруг снова вскинул карабин. Почуяв недоброе, собака из последних сил заработала лапами, стремясь во что бы то ни стало доплыть до берега.

Экэчо снова опустил карабин. «Пусть у меня немного поживет, – решил он. – С ней по берегу похожу, она быстро почует человека в море, тем более, если это будет Нутэскин или Чумкель...»

И вот сейчас, сидя на нарте, Экэчо смотрел на Очера и думал о том, не приплывет ли в один прекрасный день вот так же на льдине Нутэскин или Чумкель.

«Эх, не узнал я, был ли винчестер у Нутэскина! Без винчестера пищи в море не добудешь, а без пищи долго не проживешь, – подумал Экэчо, выбивая о нарту свою трубку. – Зато с винчестером охотники по месяцу плавают в море на льдине... Целый месяц, даже больше, я волноваться должен...»

Обхватив голову руками, Экэчо долго вслушивался в тишину наступающей ночи, нарушаемую ритмичными ударами прибоя.

«Ну хорошо, ну пусть увижу я Нутэскина или Чумкеля вот так же, как эту собаку увидел, а дальше что?» – спросил себя Экэчо.

В эту минуту Очер зарычал. За ним зарычали еще несколько собак, уютно свернувшихся калачиком на сухой траве. Экэчо насторожился, быстро осмотрелся вокруг. В темноте, метрах в тридцати от нарты, проходили два человека.

– Зачем так мучаешь себя, Тынэт? – донесся до Экэчо голос учительницы. – Быть может, отец твой назад на Аляску вернулся, быть может, он жив и здоров...

– Не могу, Нина, не могу спокойно спать! Не могу спокойно жить! Голос его мне чудится. Думаю все время: может быть, его к берегу на льдине прибьет, вот-вот на землю ступит, а ветер возьмет да погонит лед в обратную сторону. Как же я тогда смогу простить себе такое?.. А этот человек, Нутэскин! С ним же тоже такое случиться может...

Шаги удалялись в сторону поселка. Экэчо долго еще вслушивался в мягкий, почти умоляющий голос учительницы и втоскливый голос Тынэта.

– Хэ! Дружба какая! – вполголоса сказал Экэчо и вдруг вспомнил слухи о том, что Тынэт и учительница решили на праздник, в день 7 Ноября, устроить свою свадьбу.

«Совсем как русский стал: в русском жилище живет, по-русски одевается, на русской девушке женится!» – злобно подумал Экэчо.

Немного поразмыслив, он решил разжечь небольшой костер: «Как знать, человек в море увидит костер на берегу, кричать станет!»

Не успел Экэчо разжечь костер, как Очер вдруг вскочил на ноги и завыл. Экэчо выпрямился, весь превращаясь в слух и зрение. «Неужели они не погибли!» – со страхом подумал Экэчо и потянулся к карабину.

...Чочой подошел к самой воде и, зябко ежась от холодного северного ветра, смотрел на огни маяка. Где-то в конце поселка завыли собаки. Чочой насторожился: ему почудилось, что воет Очер.

Собаки умолкли, но через минуту завыли снова.

– Очер! – закричал Чочой и бросился в ту сторону, откуда доносился вой.

Петя и Кэукай, наблюдавшие за Чочоем, удивленно переглянулись. Не желая быть слишком навязчивыми, они держали Чочоя под своим неусыпным наблюдением, но так, чтобы тот не замечал их опеки.

– Очер?.. Почему он назвал это имя? – с недоумением спросил Петя.

– Так ты же знаешь, что это имя собаки, которую потерял Чочой в море! Может, она приплыла!..

Не сговариваясь, Петя с Кэукаем побежали в ту сторону, где скрылся в темноте Чочой. Из-за лохматой черной тучи выглянула луна, стало светлее.

– Вон смотри, Чочой по берегу бежит! – сказал Кэукай, показывая вдоль берега рукой.

– В чем дело? Куда он бежит? – изумлялся Петя. – Надо его догнать!

– Очер! Очер! – доносился до них голос Чочоя.

Луна снова скрылась за тучу. Но друзья продолжали бежать во тьме. Запыхавшись, они наконец остановились.

– Что же делать дальше? – спросил Кэукай. – Надо все же найти Чочоя!

– Надо найти, – поддержал его Петя. – Мало ли что может случиться...

Мальчики снова тронулись в путь, пристально всматриваясь во тьму. Ветер, дующий с моря, мешал идти, сбивал их в сторону. Часто на пути попадались большие камни. Мальчики спотыкались, падали, но упорно двигались вперед.

– Давай позовем, – предложил Петя.

–Чо-чой!.. – закричали они в два голоса. – Чо-чой!..

– А ну, еще громче, – предложил Кэукай.

– Чо-чой!..

Но в ответ лишь гремели гулкие удары морского прибоя.

Друзья пошли дальше. Они потеряли чувство времени и никак не могли определить, как долго идут в ночной темноте.

Неожиданно впереди блеснул небольшой огонек. Он то потухал, то загорался снова.

– Смотри, костер! – сказал Кэукай.

Мальчики прибавили шагу.

Время шло и шло, а огонек казался все на том же месте. Но вот пламя его замигало и потухло. Мальчикам стало жутковато. Им показалось, что даже ветер сразу стал холоднее, словно до этого огонек согревал их своим теплом.

– Чо-чой!.. – закричали они снова.

Ответа не было. Мальчики помчались, ожидая, что огонек загорится снова. Так оно и случилось: огонек загорелся.

– Смотри, горит! – обрадовался Кэукай. – Побежим!..

...Чочой подошел к тому месту, у которого, как ему показалось, еще совсем недавно горел костер. Мальчик пугливо осмотрелся, прислушался.

– Очер! – закричал он снова.

Чочою было очень страшно оставаться одному темной ночью на пустынном морском берегу. Идти дальше в темноту мальчик не решался.

– Непонятно что-то, – вслух сказал он.

Голос Очера, только что слышавшийся где-то здесь, все еще не умолкал в ушах Чочоя. И вот, глянув под ноги, он действительно заметил тлевшие головешки только что горевшего костра.

– Совсем непонятно что-то, – повторил он вслух, желая отделаться от страха.

Присев на корточки над тлевшими головешками, Чочой раздул их, подбросил несколько сухих головешек. Вспыхнул слабый язычок пламени, облизал сухую головешку, торжествующе зашипел, забрызгал искрами.

Теперь Чочою уже не было так страшно. Он даже снял сшитые Вияль торбаза, осмотрел разбитые о камни ноги. Пригревшись у костра, Чочой обхватил колени руками, задумался. «Ну да, конечно, льдину с Очером могло прибить к берегу, и его кто-нибудь подобрал», – рассуждал он, с надеждой ожидая, что вот-вот где-нибудь поблизости снова послышится голос Очера.

Чочою почудились человеческие голоса. Вздрогнув, он вскочил на ноги, прислушался. Сердце его билось часто и гулко. А голоса приближались...

– Чочой, это мы! Я и Петя! – послышался почти рядом голос Кэукая.

Чочой, как был, босиком, бросился к своим друзьям.

– Что это с тобой? Зачем ночью здесь костер жжешь? – спросил Кэукай, глядя с недоумением то на костер, то на Чочоя.

– Я слышал голос Очера! Вы знаете, как я люблю своего Очера!.. Я, наверное, с ума сойду от радости, если Очера увижу... – быстро-быстро, словно боясь, что его не выслушают до конца, заговорил Чочой.

Кэукай и Петя посмотрели в его взволнованное лицо, озаренное красными бликами костра, и поняли, что Чочой действительно иначе поступить не мог.

– Но, может, это тебе почудилось? – спросил Петя.

– Нет, нет, не почудилось! Зачем почудилось? Почему так говоришь – почудилось! – горячо возразил Чочой. – Я голос Очера всегда узнаю. У него голос словно человеческий...

Не успел Чочой договорить, как из темноты прямо к костру выпрыгнула крупная худая собака. Кэукай и Петя невольно отступили в сторону, а Чочой, закрыв глаза, крепко прижал ее к себе. На собаке был оборванный конец алыка – очевидно, она оторвалась от потяга нарты.

– Очер! Очер!.. – восклицал Чочой, не выпуская собаки из рук.

Петя почувствовал, как что-то запершило у него в горле, а Кэукай все смотрел и смотрел широко раскрытыми глазами на встречу двух друзей и с трудом удерживался, чтобы самому не обнять собаку.

Радостно повизгивая, Очер терся своей головой о щеку Чочоя, словно человек, заглядывал ему в глаза...

А Экэчо, испугавшись приближения людей со стороны поселка и разбросав костер, теперь незаметно из темноты наблюдал за мальчиком.

Встреча Очера с Чочоем тронула даже его. Нахмурившись, он нервно перекусил сухую травинку и подумал: «Хорошо, что я не убил собаку. Собака ничего, пусть живет – у нее язык не человеческий, она не разболтает. Потом, помнить надо, что собака – лучший хранитель от злых духов... А как она бросилась к нему, даже алык оборвала! Умная собака, очень умная!»

Когда мальчики ушли, уведя с собой Очера, Экэчо снова подошел к костру и крепко задумался. «Уйти с этого берега надо туда, к брату уйти. Здесь все равно когда-нибудь узнают, кто я такой, – размышлял Экэчо, прислушиваясь к ударам морского прибоя. – Пушнину собирать надо, много пушнины в эту зиму собрать надо. На том берегу только бедному человеку плохо живется, а богатому человеку там хорошо живется. Мой брат Мэнгылю на свою жизнь на том берегу никогда не жаловался. Пушнины много с собой увезу! Много богатства с собой увезу!.. Только осторожным быть надо. Как старая, хитрая лиса, осторожным быть надо... С чужих капканов песцов снимать буду, в тайные места шкуры прятать буду. Ничего, Экэчо проживет остаток дней своих так, как ему хочется! Вот только бы не явились на берег эти страшные для меня люди...»

Экэчо вздохнул и снова начал вслушиваться в ночную тишину, нарушаемую мерными ударами прибоя.

КТО ХОЗЯИН?

Осень выдалась на редкость солнечная, безветренная. Тундра покрылась инеем, а снег все еще не выпадал. Только вершины сопок, словно задумчивые седые головы суровых великанов, были строги и холодны в своем снежном наряде.

А на море, хотя и не было ветра, бушевал ледяной шторм. Наверное, разразился где-то ураганный северный шквал, разволновал море и, отдав ему свою силу, докатился до берегов Чукотки лишь в огромных ледяных валах. Медлительные валы, казалось, с трудом поднимали кверху свою неимоверно тяжелую ношу – ледяные глыбы – и затем с глубоким вздохом, словно измученный тяжелой работой великан, швыряли их вниз, сшибая друг с другом, раскалывая надвое, натрое. Чем ближе подходили ледяные глыбы к берегу, тем мельче становились они. А валы все шли и шли, подгоняя разбитые льдины к берегу, и здесь уже дробили их в ледяную кашу. Грохот над морем не умолкал, и это так не вязалось со спокойной, солнечной погодой.

К поселку Рэн пастухи подгоняли колхозные оленьи стада. Живой лес ветвистых рогов вырос вокруг поселка. Дробный перестук копыт и сухой треск касающихся друг друга рогов слышались со всех сторон. Огромные олени-чымнэ становились на дыбы или теснили друг друга, низко опустив головы и тяжело дыша. Их глаза, выходившие от напряжения из орбит, были налиты кровью. Колхозники-оленеводы, смуглые, жилистые, с накомарниками на головах, ходили по стаду, держа в руках приготовленные для броска арканы.

Кэукай, Петя, Чочой и Эттай вышли навстречу стаду. «Сколько оленей! Сколько оленей!.. – мысленно повторял Чочой. – Чьи же они? Кто их хозяин?» Этот вопрос так занимал его, что он не выдержал и спросил:

– Кто самый главный человек... кто хозяин этого стада?

– Колхоз, – коротко ответил Кэукай.

– Колхоз... – повторил Чочой. – А как это – колхоз? Кто это – колхоз? Вот уже сколько раз я слышу слово «колхоз», а понять его не могу. Сначала я думал, что колхоз – это второе имя твоего отца, а потом понял, что это совсем не так. Тогда я подумал, что это какой-то очень богатый человек, вроде американца Стивенсона: у того тоже оленей много. Но и это, однако, неверно. Я хорошо знаю, что там говорили о Стивенсоне и его управляющем Кэмби, – то были плохие слова, очень плохие. Здесь мои уши таких слов никогда не слыхали.

Ребята, внимательно слушая Чочоя, обдумывали ответ.

– На собрание! На колхозное собрание! – послышался чей-то голос, созывавший пастухов.

– Вот хорошо! – обрадовался Кэукай. – Вот сейчас ты и увидишь хозяина этого оленьего стада.

Собрание состоялось в колхозном клубе. Как обычно, его открыл Таграт. Бригадиры оленеводческих бригад доложили об увеличении оленьего поголовья. После этого собрание стало решать, сколько оленей можно забить, чтобы выполнить государственный план мясопоставок, сколько заготовить мяса на всю зиму и шкур для одежды колхозников, сколько можно продать оленей торговой базе и другим организациям. Один за другим поднимались колхозники, высказывали свои мнения.

Вот к столу вышел высокий оленевод, с крупным лицом и черной редкой бородкой.

«Может, это и есть хозяин», – подумал Чочой, вслушиваясь в спокойную речь оленевода. Но хозяин, каким его представлял себе Чочой, так говорить не мог. Он помнил, как разговаривал со своими пастухами управляющий оленеводческой фермой Стивенсона мистер Кэмби. Тот кричал, грозил, брызгал слюной, топал ногами. А здесь никто не разговаривал так. Здесь словно собрались на семейный совет, где все друг друга уважают. Каждый вносил свое предложение, доказывал, почему надо поступить именно так, а не иначе, предоставляя право другим соглашаться или не соглашаться со своими словами. Точно в таком же тоне выступил и председатель Таграт.

«Ой, как много сказано! Кто же победит в этом споре?» – волновался Чочой.

Председатель собрания огласил несколько предложений и попросил колхозников подумать над ними: пусть каждый скажет, с чем он соглашается. Несколько минут стояла тишина. Покуривая трубки, колхозники сосредоточенно думали, взвешивали каждое предложение. Но вот началось голосование.

– Вот смотри, смотри, ты сейчас поймешь, кто хозяин, – зашептал на ухо Чочою Эттай.

Председатель одно за другим снова огласил все предложения. Подавляющее большинство рук было поднято за третье.

– Так вот как получается! – изумился Чочой. – Как решит большая часть людей, так и будет.

– Верно! Теперь ты понял, кто хозяин? Это и есть колхоз, – просто сказал Кэукай, радуясь тому, что Чочою все стало ясно.

Так разгадал Чочой и еще одну тайну жизни на Счастливом берегу.

Он испытывал такое чувство, словно поднимался все выше и выше на гору, откуда глазам раскрывались еще никогда не виданные им картины. Но чувство радости омрачалось сознанием того, что эту радость не могли ощутить его близкие.

Перед Чочоем снова прошли мрачные картины его жизни на Аляске.

...Мистер Кэмби, брызжа слюной, гонит голодного, в изорванной одежде отца искать пропавших оленей. Отец уходит в пургу. Чочой с матерью ждут не дождутся его возвращения. И вот через пять дней Чочой находит отца замерзшим.

«Нет, там не такой, совсем не такой, как здесь, хозяин! Там злобный мистер Кэмби хозяин, там шаман Мэнгылю хозяин, – думает Чочой. – Они никогда не собирают людей на совет, они кричат, они, как собак, гонят пастухов в стадо. Попробуй их не послушаться! Гоомо не послушался – в него стреляли... А что, если бы Гоомо был сейчас здесь? – вдруг приходит мысль Чочою. – Что, если бы и он мог так же, как эти люди, свои слова говорить? Он бы хорошие слова сказал, он бы хороший совет дал. У него такая умная-умная голова!..»

– Э, да ты приуныл что-то! – неожиданно заметил Эттай, обращаясь к Чочою.

Кэукай и Петя посмотрели на Чочоя и тоже забеспокоились.

– Ничего! – пытался крепиться Чочой. – Просто я что– то вспомнил очень печальное...

– А ты забудь на сегодня, а? – как можно веселее сказал Петя. – Пойдем на улицу, там, наверное, сейчас забой оленей начнется.

Чочой с благодарностью посмотрел на своего нового друга. Теперь-то он хорошо понимал, что Петя – настоящий товарищ Кэукая, Эттая, его – Чочоя – и многих других детей. Эта дружба с чукчами «белолицего» мальчика, как мысленно еще называл Петю Чочой, ему также казалась поразительной.

Мальчики вышли па улицу. Стадо оленей мирно паслось за небольшой цепью уже замерзших мелких озер. Белоснежный олень отделился от общего стада и, гордо запрокинув огромную корону ветвистых рогов, побежал куда-то на запад вдоль берега лагуны. Пастух с приготовленным арканом в руках безуспешно пытался перерезать ему дорогу.

– Завернем в стадо оленя? – спросил Кэукай.

– Завернем! – подхватил Эттай и, как всегда в таких случаях, бросился вперед первым.

Петя с Чочоем побежали за ними.

Мальчики летели, как ветер, наперерез оленю, испытывая истинный восторг от стремительного бега.

– Гок! Гок! Гок! – кричали они, как обычно кричат в таких случаях чукотские пастухи.

Олень остановился. Несколько раз он тревожно хоркнул и, повернувшись, стрелой помчался к стаду. Ребята залюбовались его бегом. Олень, казалось, плыл по воздуху, не касаясь земли своими тонкими, стройными ногами.

– Словно белая чайка летит! – восхищенно сказал Чочой. – Я вырос возле оленей, а никогда не замечал, что они такие красивые!..

Забой оленей продолжался до позднего вечера. А когда наступила темнота, началось самое интересное – традиционный праздник забоя тонкорунного оленя.

На обширной поляне горело около десятка костров. Над кострами висели огромные котлы со свежим оленьим мясом. Большими огненными мухами высоко-высоко взлетали искры и гасли в темноте. Где-то вдали шумело отогнанное от поселка стадо. Оленеводы и охотники сидели у костров, оживленно разговаривая.

Чочой вместе со своими друзьями переходил от костра к костру, с интересом вслушиваясь в разговоры колхозников. И невольно, как только где-нибудь раздавался заразительный, веселый смех, мальчик думал: «Вот бы Гоомо сюда, хотя бы на один вечер! Пусть бы и он повеселился вместе с нами».

У одного из костров среди оленеводов и охотников Чочой увидел Таграта и Виктора Сергеевича.

– Скажите, кому из нас огни эти не заглядывают в самое сердце? – спрашивал Таграт, широким жестом указывая на ярко освещенные электрическими огнями окна в домах поселка.

Смуглое лицо Таграта с тонкой линией чуть горбатого носа в эту минуту показалось Чочою особенно мужественным, и он подумал: «Вот если бы отец мой жил на этой земле, может, и его сейчас слушали бы так же, как Таграта».

– А когда-то в этом поселке всего четыре яранги стояло,– задумчиво отозвался на слова Таграта Виктор Сергеевич, посасывая свою трубку.

– Я вижу, учитель, ты хорошо помнишь те далекие годы, когда в первый раз попал сюда, – заметил один из стариков, обращаясь к Виктору Сергеевичу.

– Да, хорошо помню. Это было еще в пятнадцатом году. Тогда здесь стояло всего четыре яранги, – повторил Виктор Сергеевич. – Три яранги стояло, кажется, вот здесь, где сегодня забивали оленей, а четвертая – вон там, где больница. Но кто постарше, те, наверное, хорошо помнят жителей той, четвертой яранги. В ней были мертвецы. Умерли люди, и жилище их превратилось в могилу...

Виктор Сергеевич вздохнул и несколько минут молчал, погруженный в далекие воспоминания.

– Страшно мне стало, когда я попал сюда в первый раз, – продолжал он, глядя в костер. – Но, еще будучи изгнанником, я нашел у вас приют и настоящую дружбу. Помню, подошел ко мне человек, который потом стал большим, очень большим моим другом, и сказал мне так: «Вижу я в глазах твоих тоску. Нельзя тебе одному быть: холод тоски заморозит сердце. Пойдем ко мне в жилище. Имя мое Ако».

Услыхав имя Ако, Чочой вздрогнул и, стараясь быть незамеченным, чтобы не обратить на себя внимание взрослых, потихоньку приблизился к костру...

А на обширной, ярко освещенной кострами поляне происходили традиционные состязания в ловкости, выносливости, силе.

Голые по пояс борцы упорно и сосредоточенно наступали друг на друга. «Гы-а! Гы-а!» – порой издавали они воинственный клич, громко при этом хлопая в ладоши. Пламя костра багровыми отсветами ложилось на их бронзовые тела.

Чуть подальше стройный, высокий юноша, в котором Чочой сразу узнал Тынэта, прыгал через аркан. Со свистом несся аркан ему под ноги, но Тынэт легко, как мячик, подпрыгивал вверх, иногда при этом даже умудряясь перевернуться в воздухе.

В другом конце поля шли состязания в тройном, в четверном прыжке с места.

Пожилые мужчины и женщины сидели у костров, ели оленье мясо и с живейшим интересом наблюдали за спортивными состязаниями юношей.

Залюбовались состязаниями и люди у того костра, где сидели Таграт и Виктор Сергеевич.

А Чочой, которого жизнь очень рано разлучила с беззаботным детством, по-взрослому хмурился и с горечью думал: «Гоомо никогда не видел такого веселья и теперь уже никогда не увидит...»

Может, мальчик так и остался бы наедине со своими невеселыми мыслями в этот замечательный вечер, если бы зоркие, участливые глаза не следили за ним. Нет, друзья не могли допустить, чтобы Чочой тосковал, когда кругом было столько радости!

– Послушай, Чочой, идем прыгать через аркан! – раздался где-то позади него веселый голос Кэукая.

Чочой повернулся на голос. Раскрасневшееся лицо Кэукая было так заразительно весело, что и Чочою вдруг тоже стало легко и радостно. Он подал руку Кэукаю и побежал рядом с ним, ощущая непреодолимую потребность закричать что-то необыкновенно воинственное, по-мальчишески озорное.

– Гы-а! – налетел на него Эттай, громко хлопая в ладоши.

– Гы-а! – ответил Чочой, чувствуя, что у него захватило дух от восторга.

Мальчишки схватились. Долго пыхтели они, выкрикивая воинственные возгласы. Коварный Эттай все норовил схватить Чочоя за ногу, чтобы резко поднять ее кверху и повалить очутившегося в неустойчивом положении «противника» на землю. Но Чочой вовремя разгадал его тактику.

– Гы-а! – кричали судьи, хлопая в ладоши.

– Гы-а! – отвечали запыхавшиеся борцы.

Наконец Чочой изловчился и воспользовался приемом своего же противника. Резко подняв правую ногу Эттая вверх, он повалил его на спину. Судьи закричали, выражая свой восторг. Посыпались добродушные насмешки по адресу Эттая. А Кэукай, смеясь, упал на спину и закричал:

– Эй, Эттай, хочешь, я тебе похлопаю торбазами? – и принялся хлопать подошвой о подошву, ухватившись руками за носки торбазов.

Эттай не обижался. Он встал и шутливо принялся изображать изрядно помятого человека, со стоном хватаясь то за один, то за другой бок, припадая то на левую, то на правую ногу. Это вызвало новый взрыв смеха.

А костры счастливого праздника разгорались все ярче и ярче.