Текст книги "Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов"
Автор книги: Николай Бахрошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)
– Что скажешь, князь, осмотреть распадок? – спросил Весеня.
– Давай, чего спрашивать! – откликнулся Кутря.
Весеня, зачем-то пригибаясь к земле, побежал вниз по склону, оскальзываясь на гладких камнях и цепляясь руками за гибкие кусты орешника. Махал мужикам, чтоб спускались вниз.
Князь Кутря сверху, с самой вершины холма, смотрел ему вслед. В торопливости парню нужды не было. Наверняка и в этом распадке, длинной раной прорезающем пологие лесные холмы, не отыщется следов зловредных черных волхвов. Но тот все делал бегом, словно торопился куда-то. Весеня такой!
Родичи потихоньку, оглядываясь один на другого, начали спускаться. Светлые рубахи и порты пятнами белели среди сочной зелени и серого гранита замшелых валунов, словно рассыпанных здесь и там могучей рукой Святгоры-великана.
Несколько дней назад один из талагайских охотников, говорливый Талга, утверждал, что заметил дым в этой стороне. От нечего делать подались сюда, но и тут ничего, ни следа, ни звука. Осмотримся наскоро – дальше пойдем, распорядился князь.
Далеко уже отошли воины от своих селений. Но чем дальше – тем лучше. Уйти бы совсем и не возвращаться больше…
Сельга! Из-за нее все…
Кутря с самого начала знал, догадывался по крайней мере: когда берешь за себя первую красавицу рода – готовься стеречь добро от частых набегов. Многие начнут вслед облизываться, как иначе?
Впрочем, тогда это казалось ему настолько неважным, что и внимания не стоило. Сельга была у него, а он – у нее, что еще нужно? Да и сама она не такая, не будет цепляться за всякий мужской торчок, верил он. Не то чтобы жалко, от нее не убудет, понятно, а от него – тем более… Но щемило в груди, как представлял себе, что Сельга, его Сельга, обнимает кого-то так же горячо и ласково…
Вроде бы, как хотел, как мечтал, так и получилось. Хорошо жили, складно. Уж не как мать с отцом, когда одна пилит, а второй отбрехивается.
А что до остального… Когда мужики кидаются на твою бабу, как кобели на текущую сучку – к этому привыкаешь постепенно. Кому-то он грозил и жердь на спине обломать, но не в сердцах, для порядка больше. Привык… И даже посмеивался над особо охочими родичами, что пытали, пытали удачу, да не выпытали. Сказать по чести, теперь, когда ее складное тело стало известным ему до последней впадинки и волоска, удивлялся иногда про себя – и чего все к ней липнут? Словно мухи, для которых у нее между ног медом мазано. Не намазано, он-то знает, все как у всех. Баба – она и есть баба, грудь, живот, чрево… И не слишком охочая до мужской ласки… Часто, слишком часто приходится ее уговаривать, самому страдая от нетерпения. Если рассудить – холодная она, даже обидно иной раз за эту холодность…
А иногда думал – даже хорошо, что не слишком охочая. У родичей не в обычае беречь себя друг для друга, зато Сельга – другая. И у них – по-другому, она – вся его. В это он тоже верил. Еще недавно…
А теперь? Честно сказать, уже не знал, во что верить. Видел, а скорее чувствовал, как-то вдруг переменилась его Сельга. Не такая стала… А какая? В том-то и дело, что рассказать кому из мужиков – засмеют. Сказала не то, откликнулась не так, глянула без ласки, прикоснулась к нему без тепла. Какая разница, как она глянула, сказал бы всякий из мужиков, гляделки есть – вот и лупоглазит, понятное дело. А что без тепла, так, может, у нее, к примеру, живот крутит нутряной лихоманкой, может, ей не до мужика, а до отхожего места скорее бы… Или делать нечего, князь, за собственной бабой следить?
Не поймут. А он чувствовал. Он, Кутря, конечно, не ведун, но ведь и не камень же, чтоб не замечать ничего…
Ратень! Конечно. Все она с ним, на волхва смотрит с той, прежней лаской, какой раньше одаривала лишь его. Разговаривает без конца свои чародейные разговоры, и не поймешь о чем. Был бы хоть кто другой, не волхв! А с волхвом не задерешься и на поединок не вызовешь, не боясь оскорбить богов. Да и за что вызывать! Ну, разговаривают… Засмеют ведь, сраму потом не оберешься. Поличи – не свей, не венды, им поединки на равном оружии в диковинку. Не дадут небось родичи из-за бабы с волхвом схватиться. А старейшины прикажут, так и вовсе выпорют, не посмотрят, что князь.
А он чувствует! С этим-то что делать?!
Героем вернулся от талагайцев, заслужил у родичей хвалу и почет… Казалось бы, что еще? А она – словно так и надо, тоскливо размышлял князь. Думаешь теперь, лучше бы не вернуться, сгинуть там…
Вот так всегда, думал Кутря, глядя сверху, как мужики разбредаются по распадку, осматривая места в поисках чужих следов. Прежде, в юности, когда кровь горит от желаний, а голова идет кругом от необъятности Яви, ты веришь, что у тебя, именно у тебя в жизни все будет иначе, чем у остальных. Лучше, больше, полнее, ярче, или как там еще? Потому что ты – не они, ты – вроде как особенный… А получается, как у всех, только еще хуже. Больнее потому что. Известно, своя рана всегда сильнее болит, чем соседская…
Кутря потому и сорвался с места, отправился искать с отроками черное капище, что не было уже сил смотреть со стороны на этих двоих. Ничего не происходило? Ничего! Только те двое были вместе, а он вроде как поодаль от них оказался…
Вот и рыскал теперь по лесам, как волк-вожак со своей стаей. Гнал и гнал людей, сам погоняемый неизбывной, разъедающей нутро злостью. Хотел забыться тяжелым походом, усталостью выгнать из груди обиду. Не получалось, горела грудь, сводило рот горечью. Думал теперь, постоянно думал – как они там? Каждый вечер, засыпая у тлеющего костра, представлял такое, что и жить не хотелось.
Теперь часто думал – зачем ушел? Но назад возвращаться ему не хотелось. Сердце щемило, словно заноза засела. Не мог он сейчас назад идти. Боялся. Если положа руку на сердце, просто боялся вернуться в селение и увидеть, что они, эти двое, уже совсем вместе…
И как жить после этого? И что делать? Хоть и привык к Сельге, думал про себя, что привык, сгладила уже сытая, спокойная жизнь первую, обжигающую остроту их чувств, как непрерывное течение реки сглаживает острые грани камней. Оказалось – не сгладила. Просто занесла, затянула тиной, припорошила немного придонным песком. Стоило забурлить, заволноваться воде – и смыло песок и типу. Наверное, так…
Да, слаб вышел князь, печально усмехался Кутря, подолгу ворочаясь в ночной тишине на подстилке из веток и лапника. Мечей не боялся, на вражеские копья грудью шел, а здесь – струсил, убежал, как малец… Теперь ворочается по ночам, как медведь в весенней берлоге, когда солнцепригревает сверху, а снизу, под брюхо, подтекают талые воды.
Часто Кутре, ворочающемуся между сном, куда его тянул ласковый дух Баюнок, и бессонным отчаянием, начинало казаться, что он отчетливо слышит где-то неподалеку ее родной, волнующий голос. А что, она – ведунья, она должна чувствовать, что с ним происходит… И, раз такая напасть, должна догнать, прижаться телом, успокоить словом и лаской…
Тогда, пугая дозорных, подремывающих возле костра, князь вдруг вскакивал на ноги, ошалело вертел головой, высматривая что-то в ночной темноте между деревьями. Но нет, не догоняла она, только казалась…
Хоть бы найти это черное капище, огнем и мечом выжечь, отличиться опять перед родом, почет принять. Пусть поймет хотя бы, кого на кого меняет… Или, обратно сказать, погибнуть в битве со злыми и коварными колдунами, героем улететь в Ирий, где тишина и блаженство. Тоже небось поймет, пожалеет потом…
Парни-ратники и охотники талагайцев удивлялись неутомимости князя. С лица спал, телом похудел, глаза огненные, а все вперед гонит. Да, сильный человек, бойкий, уважительно кивали они, с таким и диво дивное, никем не виданное, из-за семи земель добыть можно, неуловимую Арысь-деву поскоком догнать.
Всем, кроме князя, было все-таки страшно искать лесных колдунов. А ну как найдешь на свою голову?
13Солнце уже клонилось к закату, дотягиваясь до земли своим красным, огненным краем. В липовой роще было тихо, но еще светло, как всегда бывает среди этих деревьев с терпким, медовым запахом и клейкими листьями. Незаметный ветерок негромко, неторопливо шелестел листвой и играл с лучами затухающего солнца. Натоптанная, звериная тропка сама стелилась под ноги ярла Харальда Резвого. Он привычно шагал своим широким, стремительным шагом, но вокруг не смотрел, повесив голову и задумавшись обо всем сразу.
– Ты куда-то ходил, конунг Харальд?
Княжий отрок Затень появился из-за деревьев так неслышно, что Харальд чуть не выругался от неожиданности, поминая зловредных великанов Утгарда. Только в последний момент удержал проклятие на языке и руку на поясе, чтоб не схватиться за рукоять меча.
Рано еще! Пока – рано…
Спору нет, в дружине князя есть много достойных и храбрых бойцов, которых, уважая их доблесть, нужно убивать только в открытом бою. Но этого слизняка, не храброго перед врагом, зато бойкого перед побежденными, Резвый бы с удовольствием придушил прямо на месте.
А что! Одной рукой оттянуть назад голову, второй – ударить кулаком в основание шеи, чтобы сбить с места верхние позвонки… И полетит Затень в свою Правь, кося хитрыми глазами поверх собственной жопы… Так, раком, и приползет к своим богам под ноги, ехидно представил Резвый.
– Когда-нибудь тебя за это убьют, – сказал конунг коротко, подняв голову и переборов внезапную вспышку гнева. Ссориться с доверенным дружинником князя Добружа, сто глазами и ушами в дружине конунга, не входило в планы ярла Харальда. Теперь – тем более.
– За что, конунг?
– Слишком тихо ходишь. – Харальд вспомнил, как когда-то, три зимы назад, точно так же ответил ему конунг Рагнар Большая Секира, по-новому прозванный сейчас Одноруким. Чуть заметно усмехнулся воспоминаниям.
Затень ничего не ответил, только несогласно качнул головой в расшитой бисером шапке с опушкой из зимней лисы. Кольчуги на нем тоже не было, как шлема и щита, только вычурный пояс с мечом в ножнах плотно обтягивал стройный, как у молодой девки, стан. Дружинники Харальда, сыны земли фиордов, в походах спали и ели в кольчугах и при оружии, а ратники князя при каждом случае снимали с себя железо. Что это за воины, которых тяготит благородная тяжесть доспехов, ехидничали, глядя на них, свеоны.
– А воин должен громко ходить! Чтобы все слышали его еще издали и боялись! – Харальд намеренно повысил голос. Если Нафни, пришедший от Рагнара, еще где-то поблизости, то услышит и затаится.
– Все так, конунг, все так… Но тот, кто умеет ходить неслышно, – сам видит и слышит гораздо больше, не так ли?
Резвый покосился на него подозрительно, погладил черную, аккуратно подстриженную бородку.
Круглая, смазливая, даже в походе нарумяненная рожа княжьего любимца, больше известного доносами, чем ратными подвигами, застыла привычной полуулыбкой. Но глаза невеселые, рыщущие глаза. Вот княжий пес! Хотя нет, скорее хорек перед курятником, злобный и маленький… Да только свеоны – не куры, не по зубам ему будут!
Смуглое, провяленное многими ветрами лицо Харальда осталось, как положено ярлу и конунгу, невозмутимым, но внутри ворохнулась неожиданная тревога. Не проведал ли наушник князя, куда и зачем конунг ходил в лес под вечер подальше от становища?
На встречу с Нафни, принесшим ему весть от конунга Рагнара, ярл пробирался с большой опаской. Мало того, несколько молодых и быстрых на ногу дружинников прятались по кустам словно бы невзначай, следили, чтоб никто из княжьих людей не увязался за ним. Эти волчата молодые, цепкие, если что, они бы предупредили… Нет, не проведал, решил Харальд, будь по-другому, небось уже сам бы пробирался к Добружу с вестями. Пока только вынюхивает да присматривается. Выискивает измену, старается заслужить от князя дорогой подарок. Ан главное-то все одно проворонил…
– Может, и так, – сказал конунг. – Тебе виднее, у тебя глаза быстрые. Быстрее, чем иные стрелы…
Когда придет срок – убью его первого, в очередной раз напомнил себе Резвый. Глядя прямо в глаза княжьему отроку, он улыбнулся этой веселой мысли, живо представив, как тот корчится, зажимает руками перерубленное горло… В горло рубить, конечно же, в горло… Те, кто получает такой удар, умирают мучительно, хрипят и катаются по траве, выдувая через рану кровавые пузыри…
Затень опять ничего не ответил. А что ему отвечать? Намек в насмешливом тоне наемного морского конунга был слишком прозрачным. Иные слова проще не услышать, чем нарываться на ссору с опасным воином, прославленным даже среди бесстрашных свеев быстротой меча.
– Конунг Харальд всегда шутит… – примирительно заметил он через некоторое время.
– Шучу, тогда весело, – отрезал Харальд.
– Что же так развеселило воина в этой роще? – не отставал Затень.
– Как это что? Службу князю справили, содрали с дикарей из-под первой вторую шкуру, богатую дань теперь повезем в город Юрич. Есть чему веселиться…
Затень явно хотел еще что-то сказать, но Резвый больше не слушал его, стремительно двинулся дальше, вроде бы случайно задев княжьего отрока железным, кольчужным плечом. Как он и ожидал, Затень не возмутился вслед, только рассерженно засопел. Но голоса подавать не стал. Да и то сказать, кричать в спину уходящему – что может быть глупее?
Наверное, он тоже ненавидит меня, вдруг подумал Харальд и улыбнулся этому. Ненависть врагов только придает жизни остроту и вкус, как вареву – дорогие приправы из южных земель.
Харальду действительно было весело. Резвый уже встретился с Нафни в потайном месте в чаще леса, воины из дружины передали, где тот его ждет. Сорвиголова рассказал ему устное послание Рагнара. Замысел был хорошим, Рагнара звали теперь Одноруким, а нужно было бы по-новому прозвать Хитрым, восхищался про себя Резвый. Опытный конунг был не только мудрым, как Один, но и коварным, как Локи. Однорукий все хорошо продумал: и как обмануть Добружа, и как поднять Юрич на меч малой кровью. А в богатом гарде, стоящем на перепутье торговых дорог, есть чем поживиться! Кому это знать, как не Харальду?
Ратникам Харальда пришлась с той сечи хорошая доля. Да и Добруж честно платил им обещанным серебром. Нечего по-пустому гневить богов, дружинники Резвого скопили за службу больше богатств, чем за иной долгий и трудный набег. Но все равно подневольная служба давно уже стала костью в горле детям Одина.
Первое время князь был с наемниками сладким, как мед, но теперь обнаглел. Начал все чаще леденеть голосом и сверкать глазами, как рысь темной ночью. До открытой свары дело не доходило, но, понимал Резвый, она тоже не за горами. Нет, если бы не обещание Рагнара привести большую силу из родных фиордов трясти сокровищницы и закрома лесного князя, Харальд давно уже не выдержал бы, бросил такую службу, ушел искать удачу в других местах. И так ждал слишком долго. Впрочем, он умел ждать. И умел добиваться…
* * *
От отца, ярла Эйрика по прозванию Красный Глаз, владетеля земель и воды Бигс-фиорда, Харальд получил мало наследства. Земли Бигс-фиорда были слишком каменистыми и не родили хорошие урожаи, а море вокруг – пустынным. Когда отступал прилив, рядом с водами фиорда образовывалось слишком много гигантских водоворотов, этих воронок, через которые боги спускаются на дно моря. Рыба и морские звери избегали таких берегов. Не разбогатеешь на таких землях.
В своих викингах Красный Глаз тоже не был удачлив. Среди свеонов ярл Эйрик давно приобрел известность вздорным нравом и безрассудной опрометчивостью решений. В фиордах над ним часто смеялись. Он никогда и ни от кого не слушал разумных советов. Не от превосходства ума, просто от вредности характера всегда старался делать наперекор всем. И всегда попадал пальцем в собственный глаз, конечно. Харальд не помнил, но знал, пока был жив его дед, ярл Хаки Молчаливый, три деревянных коня паслись в водах родного Бигс-фиорда. А когда умер Эйрик, его сыну осталась только вычерпанная почти до дна сокровищница и старый, потрепанный временем и походами ледунг «Морской дракон». Совсем легкий ледунг, всего на шестнадцать весел. Красный Глаз все время ссорился с другими ярлами, часто сражался с ними, но редко когда побеждал. Приходилось ему отдавать победителю и деревянных коней, и оружие, чтобы уйти живым. Как его уважать после такого?
Если рассудить, отец Эйрик сам поторопился к Одину, нарвавшись на кровавую ссору с ярлом Дюри Веселым, впоследствии, по прошествии многих зим, заново прозванным воинами Дюри Толстым. Харальд, конечно, не испытывал никакой злости к убийце своего отца, поединок был честным, оружие – равным, на что тут злиться? Эйрик ушел к Одину, как и подобает воину – пролив кровь, но не уронив достоинства. К тому же Красный Глаз был плохим отцом, хмельное пиво постоянно бродило у него в голове, делая его раздражительным, как старая, сварливая баба, у которой ноют последние зубы. Харальд помнил, как Эйрик, шатаясь от пива, бродил по их большому дому и вокруг него, сверкая глазами, один из которых был особенно налит кровавыми прожилками. Выискивал, к чему прицепиться, а домашние и рабы одинаково прятались от него.
Нет, такого отца, над которым смеются чужие и ненавидят свои, не жалко. Если бы Дюри не поторопился, Харальд сам бы сошелся с отцом в поединке, когда подрос и научился чувствовать меч как продолжение руки, а щит – как вторую кожу.
Когда погиб отец, Харальду едва минуло четырнадцать зим. Это немало для дальнего викинга, но недостаточно, чтоб самому повести дружину. Несмотря на это, он собрал двадцать пять воинов на своем ледунге и отправился в поход искать удачу и богатство за морем. Ему казалось тогда, он и так слишком долго ждал, пока возьмет в руки собственную судьбу, полагаясь лишь на волю богов, а не на чужие капризы.
Поход был не слишком успешным, морская дорога привела их к финнам, а эти всегда были бедными, закусывали мясные кости рыбьими, запивали их кислым пивом, по вкусу как застоявшаяся моча. Для набега на большие, богатые поселения их было все-таки мало. Пытать огнем и сырыми кожами лупоглазых прибрежных финнов, выспрашивая, где те зарыли свои жалкие горсти монет, – не много чести для воина.
Впрочем, не в этом суть. Главное, в первом набеге он сумел доказать свое старшинство не только как ярл и владетель «Морского дракона». Известно, хозяин деревянного коня получает за него долю добычи на каждое весло в отдельности, когда доля каждого весла равна доле простого воина, но это, разумеется, еще не заставит опытных бойцов слушаться приказов мальчишки-ярла. Если только эти приказы не продиктованы разумом и воинской хитростью. А его решения были такими, что дружина и не хотела лучших. Пусть резвый ярл еще совсем юный, зато он храбр и умен одновременно, кивали опытные воины.
Да, в этом викинге молодой ярл начал понимать, как нужно вести за собой людей, чтобы они шли. На собственном опыте почувствовал, как можно быть твердым без обиды для остальных и когда нужно уступить и прислушаться к чужим советам, что никогда не умел делать отец.
Высоким Харальд и сейчас не вырос, а тогда – тем более, щуплый подросток едва доставал до плеча многим силачам из своей дружины. Зато он мог двигаться куда быстрее их. Не только в беге ему не было равных. В схватке на мечах, например, быстрота его клинка побеждала тяжеловесную силу противников. Так его детское прозвище Резвый стало взрослым прозвищем ярла и зазвучало уважительно…
Больше десятка зим прогудело с тех пор метелями и ветрами. Много водных дорог перемерил быстрый ярл веслами своих деревянных братьев, много славных дел совершил и много добычи взял. Удача то улыбалась ему, то посмеивалась над ним, лишая нажитого. Впрочем, без злобы, раз он до сих пор оставался жив.
Как и дед, Хаки Молчаливый, Харальд стал владетелем трех деревянных коней. Кроме «Морского дракона», он приобрел себе большой и могучий драккар «Волк», несущий на своей спине пять десятков бойцов, и скайд «Гром». Правда, «Гром» потом забрал к себе великан Эгир, что сварил в подводном котле бурю и наслал на них. Пусть. Резвый не был жадным. Легко, без трепета расставался с сокровищами. Так же легко, как брал их в бою.
За три последних года он ни разу не возвращался в свой пустынный Бигс-фиорд, продуваемый всеми ветрами сразу. А что там делать, кроме как зализывать старые раны и вспоминать за хмельным столом о былых свершениях? Да, старая родовая сокровищница постепенно наполнялась снова, в доме опять стало много жирной еды и хмельного пива. Имя ярлов Бигс-фиорда, хвала богам, перестало быть насмешливым прозвищем для дураков.
Впрочем, и тут теперь появилась забота. Чем дальше, тем больше начинало беспокоить его – кому все это оставить? И жена, и наложницы, и случайные рабыни – все почему-то рожали ему одних дочерей. Много уже девчонок в старом дедовском доме, даже слишком много… Разумеется, дочери – это тоже благословенье богов, они потом выходят замуж за героев и рожают крепких и храбрых внуков. Но они вырастают и уходят жить в другие семьи. А где сын, который будет стоять вместе с ним на качающихся досках морского дракона, всматриваясь в туманную дымку незнакомого берега? Кому в старости передать земли фиорда и родовое гнездо? Или кто из богов наложил на него такое заклятие, остаться с одними девками, иногда думал Харальд со страхом, какого никогда не знал в битвах.
Резвый никому не стал бы рассказывать, но именно это стало одной из главных причин, почему он задержался на службе у князя Добружа. Богатство – что, его можно добыть где угодно… Но вдруг с лесными наложницами получится по-другому, надеялся он. Они – колдуны, у них все по-другому. Пусть любая, самая завалящая баба родит ему мальчика, а уж он возьмет его к себе в дом, отдаст жене Ингве воспитывать, как своего, и прилюдно объявит сыном и наследником, поклялся сам себе Харальд.
Теперь князь Добруж усмехался при встречах, глядя на него. Вижу, мол, ты, конунг, любишь сладкое мясо не меньше меня. А в результате – еще две сопливые дочери пищали за бревенчатыми стенами гарда Юрича. Сына ему так и не родил никто.
Этих он не возьмет, конечно. Знать бы, чей это сглаз, кто навел порчу…
Впрочем, последнее время ярла Харальда занимали не только мысли о сыне. Появилась у него шальная мысль, залетела, как случайная птица в дымовую щель в крыше, и теперь не давала ему покоя. За то время, что провел он в этих лесах, Резвый хорошо узнал и эти земли, и этих людей, чтоготовы платить подати своим правителям. Богатые земли. И покорные, не зря все лесные князья зубами и когтями держались за свои владения. А чем он хуже этих сытых князей?
Набег сынов фиордов – как волна, накатится, прошумит и схлынет, рассуждал Резвый. Войско князя Добружа будет разбито, крепость Юрич открыта и беззащитна… А что, если потом остаться? Воспользоваться моментом, самому сесть князем в сильном и славном гарде Юриче… Самому собирать дань со многих здешних племен!
Может, тогда, видя его старания и богатство, которое нужно кому-то передавать, Фрейр Обильный наконец смилостивится над ним, подарит в приплод наследника. Боги Асгарда всегда благосклонны к тем, кто отважен духом и дерзок желаниями…
