Текст книги "Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов"
Автор книги: Николай Бахрошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)
Сельга! Моя!
Я, Кутря, сын отца своего, брал много женщин. Я видел, есть женщины, которые мычат, как коровы, когда молотишь их кожей своего цепа. Другие – хрюкают свиньями, блеют овцами, даже ухают, как ночные совы. А третьи молчат, как уснувшие камни, настолько же холодные и безразличные.
Сельга тоже молчала, когда я вошел между ее ног.
Но не как камень. Как огонь, которому некогда говорить! Пусть молчал ее рот, с накрепко закушенными губами. Зато говорило все тело, играя, переливаясь, приникая ко мне шелковой кожей, с размаху втыкая тугие соски грудей и мою грудь. И снова отстраняясь от меня, подхватывая недрами и животом мою мужскую силу и раскачивая ее от земли до неба.
Первый раз мы закричали с ней вместе, когда семя горячим потоком пролилось между нами…
Моя! Сельга!
Этой ночью я до донышка выпил бездонную синеву ее глаз, собрал губами сметану ее грудей, съел ее пахучие волосы, слизал душистый сок с тела, как улитка слизывает росу. Я скакал на ней, неистовый, как конеподобный Полкан, и, восставая снова и снова, дробил ее своим жерновом. И она скакала на мне, прижимая и втаптывая меня в землю. И наши тела, сплетаясь как змеи, становились целым…
Сколько продолжалось наше неистовство? Долго. Может быть, дольше, чем многие люди живут среди Яви…
Потом мы затихли, прижавшись, и только Сырая Мать была нам постелью, а Небо-Отец – покрывалом. Мы были одни среди этой бескрайности…
Сельга…
Не поворачивался язык назвать ее женщиной, женкой, потому что женки, известно, всякому достаются. Когда родичи чествуют торжество пивом и медовой сурицей – в каких кустах чью женку искать?
А Сельга – только моя!
Так есть теперь и так всегда будет!
* * *
– И все-таки пора уходить, – сказала Сельга под утро, когда мохнатая шкура, наброшенная сверху, соединила нас одним теплом.
Я задремал было и не сразу понял, о чем она. Открыл глаза, увидел над головой звезды и темные верхушки деревьев.
– Куда уходить, мужики еще не проснулись, – удивился я. – Ночь еще, ночью по лесу только нечисть рыщет. Да и пожрать бы чего другого. Голодный я после всего, как волк по зиме.
Она мягко улыбнулась мне, осветив темную ночь своей улыбкой. В полете стрелы от нас моя малая дружина коротала храпом ночлег. Их сонная песня долетала даже до нас, хотя мы предусмотрительно отошли подальше.
– Я не про то, – сказала Сельга. – Уходить надо из этих мест. Всем родом сниматься с гнезд. Я же ведунья, ты знаешь. Я вижу, сколько бед впереди…
От этих слов с меня враз слетела сонная одурь. Опять она пророчит про беды! А раз пророчит – тут надо слушать.
– Полагаешь, не одолеем свеев? А черный огонь? – озаботился я.
– Этих одолеем, другие придут, – задумчиво сказала она. – Дорога теперь им известна. Да и дружинники князя уже натоптали тропу за данью. Начнут приходить все чаще, начнут брать все больше. Со двора возьмут – в избу зайдут. Из избы выгребут – скажут, одежу снимай. Отдал одежу, скажут – кожу снимай. Отдай им и кожу!
– У нас, чай, тоже мечи не тупые, – заметил я, как следует мужчине и воину.
– Вот этого и боюсь. Там мечи, здесь мечи… Кровь за кровь, и не будет конца этой крови… Потечет она бесконечно, как Илень-река. Будет течь. И будут все ниже наклонять головы родичи, потому как чья голова не склонится – та покатится…
По правде, я не совсем ее понял. Покатятся головы – значит, так предначертано, зачем раньше времени тешить страх. Народятся новые дети, продолжат род. А кровь за кровь – так всегда было. Как иначе? Так жили предки и нам завещали. Слезами врагов, а не водой смывают обиду, как пивом, а не молоком напиваются допьяна. Известно, меч – брат, щит – побратим, на пиру да в бою и смерть – красна девица. Так повелось испокон веков и по-другому не будет! Не люди, боги так устроили жизнь в Яви, а им, конечно, виднее, как надо жить…
Хотя обратно смотреть, она ведунья, рассуждал я. Видит… Может, боги показали ей что-то, о чем мне неведомо, о чем я по скудости своего ума не могу и помыслить…
Сельга приподнялась, сбросила шкуру, поеживаясь от прохлады неприкрытым телом. Задорно всколыхнулись острые груди с темными, по-девичьи аккуратными сосками. Втянутый живот подмигнул пупком, призывно мелькнул шерстяной островок между гладких ног. От одного вида ее вкусного тела моя нижняя голова опять начала подниматься на своей толстой шее, натруженной до красноты.
– Что ты видишь впереди? – рассудительно спросил я, сдерживая огонь. Менять серьезный разговор на забаву только малым пристало. Я же муж зрелый, бывалый, годами тертый, дальними дорогами пытанный. Полагаю, за то и выбрала меня чаровница Сельга. Как можно теперь уронить перед ней лицо в грязь? Понимал, она, богиня моя ненаглядная, как птица вольная, что не по ней, взмахнет крылами и улетит выше облаков. Ни глазом не увидеть, ни стрелами не дотянуться. Поди потом укуси локоть…
– Многое. Впереди много всего, так сразу и не расскажешь. – ответила она, помолчав немного. Словно слышала меня, не стала мешать перекатывать в голове думы, как море перекатывает волны. – Порой трудно разобрать все, что видится, словно смотришь сквозь туман на незнакомое место… Но главное понимаю. Раньше родичи вольно, своим умом жили в этих местах. Дальше не то будет…
– Свеи одолеют? Или князь не даст? – спросил я.
– И это тоже… Потом, не сразу, через далекое-далекое время, которое отсюда и понять сложно, станут родичи рабами князей да дружинников. И земли заберут у них, и дух выцедят, как березовый сок из дерева, по малой капле. Никому еще не говорила, а тебе скажу, милый. Видела я в долгом видении, когда много дней без еды, с одним горячим питьем славила приход Лелии-веснянки, как начнут приходить в наши земли волхвы южного бога Исуа. Приносить лик своего бога, а наших, исконных, огнем и мечом валить. Большие беды принесут с собой, многие страхи и многое разорение.
– Вот те на! – удивился я. – Южный бог – он же слабый! Его самого казнили. Откуда у его волхвов сила возьмется?!
– Не слабый, нет… Сильный! Только добрый он. Разрешает детям своим просить у себя, как у равного. А каждому, понятное дело, охота поговорить с богом, выпросить себе долю. Потому и почитают его все больше и больше. Там почитают, и здесь начнут. Будут толковать его сказы по-своему, и опять разольется кровь, как река весной. Потому что толковать волю бога – тяжелый труд. Как можно толковать ее без себялюбия, если дух не очищен в Прави?
Я удивился. Задумался. Задумаешься тут… Волхвы южного бога – вот еще напасть, словно без того мало! Да откуда они здесь возьмутся? Мне бы такое и в голову не пришло… Хотя она – видящая. Раз говорит, значит, видит, не просто же так… Ай да Сельга! Сквозь горы смотрит, сквозь землю видит! А как завернула! Но получается… Совсем плохо получается…
– Что же делать? – растерянно спросил я. – Как повернуть судьбу вспять? Говорят же, что суждено, того не избежать и богам. Вон Исуа сильный, ты говоришь. А помер ведь лютой казнью. Потому что суждено ему было! Хоть и бог, а раз суждено помереть от казни, то и случится. А как иначе?
– Глупенький. Что суждено… Разве боги дали бы человеку вольный выбор, если бы не хотели, чтоб он пользовался им по своему разуму? Ты-то мне веришь?
– Я верю, – ответил я.
Как я мог ей не верить? Я опять протянул к ней руку, и она не оттолкнула ее…
14Серый рассвет крадучись пробирался по лесу. Ночная мгла уже развиднелась, и утренний, влажный туман поднимался от Сырой Матери, повисая между стволами деревьев. Пастух-Луна загнала в небесный хлев свое буйное звездное стадо, и сама ушла на покой. Вокруг было тихо, только самые первые птахи негромко пробовали голос на звук.
Совсем рано еще… Сельга, умаявшись, давно и сладко спала под теплой шкурой. Кутря не мог уснуть. Никак не мог успокоиться. Сидел перед небольшим костерком, уже ненужным по светлой поре, упорно подкармливал его по псточке. Опять смотрел на огонь, опять думал. Разбередили его горячие телесные игры, растревожили разговоры. Теперь сна и в уголке глаза не было. Видать, заблудился в чаще сонный дух Баюнок, не нашел его…
Большая выдалась ночь. Долгая, как жизнь старика. Он знал, бывают такие дни или ночи, когда время словно растягивается, как моченная в семи водах кожа. Волхвов, свеев, крепкую брагу, умные разговоры, заботы о будущем – все сразу вместила в себя эта ночь. И, конечно же, гибкое, желанное тело Сельги, что металось и извивалось в его руках пойманной серебристой рыбкой.
Сейчас обжигающее желание ушло. Взамен остались ему ликующая легкость тела и мягкая, обволакивающая нежность к женщине, которая мирно, совсем по-детски посапывала сейчас под теплым мехом, положив под голову узкую ладошку.
Если рассудить, зачем человеку женщина? Что в ней такого особого, что может перевернуть всю его жизнь, поднять до вершин Мирового Древа или, наоборот, уронить в бездну, в темные Кощеевы владения?
Он помнил, отец рассказывал, когда-то давным-давно не было людей на земле. Только звери, птицы да рыбы жили. Да еще, наверное, как и сейчас, бродили мохнатые лесные Ети, могучие и равнодушные ко всему. Конечно, скучно было богам смотреть на пустую землю. Чем тешить ум, чем занять время, если ничего внизу не происходит? Тогда мудрый Сварог, к радости остальных богов, зачерпнул в одну пригоршню родниковой воды, во вторую – огня небесного. Слепил из них первого человека и назвал его Прад. А из того, что осталось, огня – поменьше, воды – побольше, сделал для него женщину. И назвал ее Праба. Вот от Прада и Прабы, Прадеда и Прабабы, как называют их в иных родах, и начали плодиться все люди.
– Неужто, дядька Земтя, все люди в Яви из одного корня идут? – помнится, удивлялись вокруг ребятишки, жадно слушавшие отца.
Маленький Кутря сам удивлялся, когда пытался себе представить, как от двух человек расплодились многие. Волей богов, не иначе…
За всех не скажу, отвечал отец, у других народов – другие боги. А лесные роды точно от Прада и Прабы пошли, даже косины дальние… Да, из огня и воды произошел человек, поэтому и происходит в нем вечная внутренняя борьба. Как вечно ссорятся между собой горячий огонь и сырая вода. В бабах, понятно, воды побольше, поэтому они другие, чем мужики. Не понимают они друг друга, добавлял он, видимо, вспоминая, как часто мать точит его за бездельное пустословие. Запомните, мол, вода и огонь – разные сути, но коль сойдутся они, подружатся, то нет никакой силы над таким союзом. А уж если не поймут друг друга – тогда беда…
Задумавшись, Кутря не услышал чужих шагов. Или их просто не было слышно, подумал потом. Когда он вскинул глаза, увидел прямо перед собой огромного волхва Ратня. Тот всхрапнул рассеченным носом, покосился на спящую Сельгу, неслышно присел рядом с костром на корточки. Глянул на Кутрю блестящими внимательными глазами.
В руках кудесник держал большой полотняный узел. Положил его на землю. Узел глухо, железно звякнул.
– Не спишь, Кутря? – спросил кудесник. Кивнул на спящую девушку, понимающе, как обычный мужик, усмехнулся. – Понятное дело… Ко мне вот тоже сон не приходит. Решил вас найти. Кольчугу принес для Сельги. Хорошая кольчуга, железо крепкое, и плетение знатное. Дорогая работа, давно лежала на капище. А зачем она нам, на капище-то? Вот ей нужна, раз такие дела…
Ратень размотал узел. Выложил перед собой небольшую, на щуплое юношеское тело, кольчужную рубаху чрезвычайно тонкого и многослойного плетения. Кольчуга тускло блестела и лоснилась недавним смазочным жиром. Как бывший воин, Ратень умел сохранять оружие.
Волхв бережно разложил ее на траве, перебирая в пальцах. Красивая кольчуга, ладно и крепко скованная. Мелкие кольца текли по его рукам, как вода. Отдельно кудесник положил остроконечный шлем с защитной бармицей-сеткой, прикрывающей затылок и уши. Дорогие подарки, конечно, дороже трудно найти. Иной бы все отдал за такую броню. Кутря знал, на шумных южных базарах за такие добротные доспехи отсыпают по весу червонным золотом.
– Такие дела, – повторил Ратень. – Пусть берет. Щит ей сами сколотите, чай, не малые.
– Спасибо тебе, кудесник.
– Не на чем. Береги ее. Она – нужная. Олесь сказал, большая от нее будет польза родичам. И Тутя-молчальник подтвердил. А он тоже зря не скажет.
– Молчальник подтвердил? – удивился Кутря.
– Подтвердил, – повторил Ратень. – Не словами, конечно, по-другому. По-разному можно говорить…
– Понятно… Спасибо тебе, волхв, за доспехи, – сказал Кутря. – Я и то боюсь за нее, пошла вот девка с дружиной, а ну как стрела шальная… Чем прикроется? Я твой должник теперь!
– Что ж, слово сказано… – Ратень принял его благодарность. – Может, когда и спрошу должок… Да, о чем еще хотел говорить: где думаешь брать земляную кровь и серный камень, воин?
– Земляную кровь возьмем за Олень-горой, там видел недавно, как раз где болото начинается. Там много крови сочится, большая, видать, была рана у Сырой Матери, – ответил Кутря. – А вонючий камень… Не знаю пока, надо мужиков поспрошать. Найдем, думаю.
– Идите за Черный лес, – посоветовал кудесник. – Оттуда прямо на закат держи. Увидишь синие скалы, там есть выход серного камня, много его.
– В Черном лесу Ети живут. Как же через них пройти? – задумался Кутря. – Да и у синих скал охотничьи угодья оличей начинаются. Пустят ли?
– Пройдете… Не пойму, однако, что вы, родичи, их так боитесь? Я про Ети говорю, конечно, не подумай, что обижаю оличами. Мохнатые люди сами по себе никого не трогают, если их не заденешь. Они – равнодушные, усталые духом. Давно живут, еще на древних дощах про них писано, я читал. Тут главное дело в глаза ему не смотреть, в глазах у них сила, конечно, осталась.
– Да, не трогали. А если тронут? – живо возразил Кутря. – Вон они какие огромные! Мужик Ети мою голову в кулаке спрячет и сам забудет, где лежит.
– Пройдете, – опять повторил Ратень. – Сельгу слушай, она проведет.
Он подкинул в затухающий костерок пару веток, и огонь опять оживился. В его отблесках крупное скуластое лицо волхва с сильным подбородком и гладким высоким лбом над широко расставленными глазами показалось Кутре по-мужски красивым и совсем молодым. Ну и что – нос разрублен, у иного и не разрублен, а все одно торчит, как кривой сучок… А сколько ему лет-то на самом деле? Ненамного ведь старше… А волхв! Охраняет родичей и все вокруг от набегов черной нечисти из Нави и подземного мира, имеет такую силу…
Кутря задумчиво почесал затылок. Удивительно все-таки. Он-то давно знал, что Сельга – особенная, но откуда об этом знают все остальные? Даже волхвы, которые испокон веков оружием брезгуют, кольчугу и шлем ей подарили… Чудеса!
Сельга словно услышала, как ее поминали. Проснулась, позевывая в кулачок, выбралась из-под шкуры. Голая, не накидывая рубаху, тоже подсела к костерку, поеживаясь от прохлады. Улыбнулась Кутре, кивнула кудеснику, погрела над мелким пламенем маленькие ладошки. Тот, даром что чародей отрешенный, цепким мужским взглядом рассмотрел ее гладкое, розовое после сна тело. Одобрительно захрюкал носом, покрутил косматой головой. Кутря вместе с ним засмотрелся на ее обнаженную красоту. Обрадовался ей, как ребенок резной деревянной чурочке. А Сельга, рассмотрев подарки, заиграла с ними, словно с новыми украшениями. Тут же принялась прикидывать красивую кольчугу прямо на голое тело, не боясь поцарапать кожу. Ну точно дева-воительница…
Мужики из дружины тоже просыпались. Было слышно, как в отдалении забубнил глуховатый голосок Яти. Потом его накрыл пронзительный говор бабы Шешни, как набегающая вода накрывает прибрежный песок. Из-за чего свара, было непонятно, слова поодиночке не долетали издалека, только крикливые голоса слышались. Но понятно, где Шешня, там и хай до небес, как дым столбом.
– Ох и надоела же мне эта баба! Как заноза на заднем месте, забодай ее муха! – сказал вдруг Ратень. – Хоть бы вы ее с собой забрали, что ли…
– Куда я ее заберу, на рать же идем! – тут же возразил Кутря.
Ратень согласно кивнул, но по глазам было видно, что он готов спровадить вздорную бабу хоть в самую сечу…
Начинался день, начинались заботы.
От таких слов старшего Весеня смешался и умолк. Покраснел густо, как брошенный в кипяток рак. Смешной он, конечно. Совсем еще малый, птенячий пух на щеках не оформился в мужскую бороду, улыбнулся про себя Кутря.
Раненых было много, это он сразу заметил. Тут и там мелькали окровавленные тряпицы. Значит, лютая была сеча, многих попятнали свей. Несколько мужиков казались совсем плохими, стонали в отдалении под навесом из веток, собранным на скорую руку. Даже издалека было видно, как вьются под навесом крупные мухи. Сельга сразу направилась туда. Старая Мотря не зря передавала ей сызмальства искусство целительства, больше Сельги в ранах и хворях никто из родичей не понимал, это все признавали.
Кутря и остальные смешались с ратными мужиками, толпящимися на ровной поляне, выбранной под толковище. На них почти не обратили внимания, не до них было. Родичи занимались любимым делом – лаялись друг на друга до хрипоты, выясняя, кто кого дурнее.
Громкий гомон был слышен еще на подходе. Мужики спорили между собой истово и, видимо, уже долго. Только что не цепляли друг друга за бороды и волосья, но и за тем, понятно было, дело не заржавеет. Хорошо хоть за оружие не хватались. Впрочем, уже намахались мечами, свежие раны не затянулись еще…
Кутря, прислушавшись, постепенно разобрался, в чем причина лая.
С утра дозорные Опеня и Весеня поймали в лесу полонянку-косинку. Привели в становище, где старейшины допросили ее перед всеми. Та рассказала, что велел передать поличам железный конунг.
Полонянку выслушали. Для начала хотели прирезать ее. Но потом заспорили, забыли о ней. Без того было о чем поломать голову.
Пойти по домам? Или не пойти?
А если обманут свей? А если нет?
Конечно, кровь легла между поличами и свеями. Как им верить? Но и родичей, посеченных на ратном поле, тоже пора провожать огнем, пока еще не запахли, пока зверье не растащило тела. Если свей не разрешат, их не забрать, понимали все. А не забрать, не проводить огнем в небо, Кощей утащит к себе под землю, будут маяться… Вдруг все-таки не обманут пришлые? Вспотеешь, соображавши…
Те, кто побойчей да позлей, уверяли – как раз обманут. Кровь легла. Больше сотни мужиков посекли у крепости железные свей, виданное ли дело? Небось, когда с оличами, или витичами, или косинами воевали, сроду не клали столько народу. А эти словно косами прошлись по родичам, осиротили детей, оставили без призора долговолосых баб. И все простить, получается? А сами свей простят ли поличам своих павших? Нет-нет, теперь только высунься, начнут и остальных рубить… Они лютые. А что косинку прислали, так это как раз ради хитрости! Вот как раз для таких, которые каждому губошлепу верят!
Другие возражали бойким. Мол, зачем свеям рубить нсех сразу? Пусть они лютые, но не тронутые же рассудком! Опять-таки сами предлагают мир. Понятно, свей не за кровью, за добычей приходят в чужие земли. Не задирать их больше, давать еды и питья сколько просят, глядишь, и перебедуем. Свей – как ветер, придут, уйдут. Уйдут же когда-нибудь, на самом деле? Пусть пограбят, пусть натешатся, но уйдут. А мы, мол, их одним терпением пересидим. Нет, соглашаться надо, все одно небо жердями не подопрешь, так говорят. Просить прощения надо, толковать с конунгом и ярлами-воинами без задора. Провожать мертвых, жить дальше живым…
«Идите слушайте свеев!» – ехидно советовали яростные. Известно, как приглашал волк зайца вместе траву щипать. И где потом заячий хвост нашли?
«Да, задумаешься тут!» – крутили мужики головами. Как быть? Как жить?
Еще раз вспомнили про полонянку. Решили ради лихости разорвать ее притянутыми к земле деревьями. Самые шустрые уже взялись накидывать веревки на макушки двух молодых берез. Статная фигуристая косинка только хлопала большими фиалковыми глазами и мелко, по-заячьи, пришлепывала губами, как обезумевшая.
И опять забыли ее казнить, заспорили…
Кутря не успел заметить, как Сельга появилась на толковище.
Когда она вдруг начала говорить, перебив остальных, старших, многие удивились бабьей смелости. Он сам поразился ей в очередной раз. Новые кольчуга и шлем сидели на ней как прилипшие, яркие синие глаза горели, черные волосы кудрявились из-под железа, красиво обрамляя лицо и играя с ветром. На Перуницу она похожа, вот что, вдруг сообразил он, на дочь самого Громоразящего, которая летает в тумане над полями сражений, даруя уходящим в Ирий воинам глоток мертвой воды, облегчающей муки. Залюбуешься…
Удивишься, однако, разводили руками остальные мужики. В давние времена, конечно, было такое, чтоб бабы на советах наравне с мужиками спорили. Давно это было. Издавна слушали их, длиннохвостых, и ничего путного не услышали. Перестали поэтому. А тут даже не баба, девка бездетная и, кто знает, может быть, даже бесплодная, раз до сих пор нет прибытка, заговорила в голос…
